Звезды, которые мы гасим. Эхо любви

– Вот и у меня была такая же морда и даже хуже, когда я узнал, что она путается с Гришкой Керосином. – Васька весело засмеялся. – Ага, вот теперь у тебя точно такая.

Другой она не могла быть, потому что представить Вильку с ее ангельской внешностью рядом и тем более под Гришкой было противоестественно. Керосинщика Гришку знали в городе все, как раньше в деревне знали юродивых. Он был метра под два, неимоверно худой и с вогнутой спиной, над которой свисала голова, как у нормальных людей она свисает над грудью. Она, голова, была окружена полуметрового диаметра ореолом из кучерявых волос, заканчивавшихся лохматыми, как у Пушкина, до подбородка бакенбардами. Лицо его было изрыто крупными оспинными вмятинами, и на нем горели глаза с черно-красными белками. Одежду Гришка носил всех цветов радуги с преобладанием красного. В конце века на него и не взглянули бы, но в шестидесятые годы он был огородным пугалом, и Андрею почему-то казался грязным, скорее всего от того, что за версту от него несло «Шипром», смешанным с керосином.

Но возмутила Андрея больше даже не связь Вильки с Васькой и Гришкой (любовь, как говорится, зла, полюбишь и козла), а то, что она нагло лгала ему, строя из себя девочку. Естественно, такая жена была не для него, особенно после Гришки.

А Васька, разбавляя самогон слезами, стекавшими в рот по небритой щеке, рассказывал свою горькую историю любви с Вилькой, почти копию Андреевой любви к ней: и как без памяти влюбился в нее, шестнадцатилетнюю, даже в сладком сне не помышляя о взаимности, и как, познакомившись с ней с помощью ее отца, год боялся прикоснуться к ней, как к хрустальной вазе, пока накануне свадьбы, вернувшись из командировки, не узнал, что она давно путается с Гришкой.

– Знаешь, что я, Андрюха, сделал? Я ей ничего не сказал и год драил, как последнюю сучку. Поделись, что она тебе набрехала, почему не целка? – Андрей рассказал. – А мне плакалась, что ее в четырнадцать лет изнасиловал взвод стройбатовцев.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Другому я бы и под пыткой не рассказал, а ты свой в доску. Не хочу, чтобы она и тебе испортила жизнь, как мне. Не веришь? Пойдем в керосиновую лавку. Она сейчас там у него.

Андрей ему поверил и в лавку не пошел. Он поинтересовался, что это за парни, дежурившие у ее подъезда.

– Ее обожатели. Каждый из них влюблен в нее без памяти и отдаст за нее жизнь, не задумываясь. У нее неземное притяжение к себе.

Она прибежала к нему на следующий вечер по-прежнему ангельски чистая и с такой любовью и нежностью кинулась его обнимать и целовать, что он не успел открыть рта насчет Васьки, как оказался в постели. Вот уж к кому шло определение «железная». Хоть бы раз пошевельнулась во время акта или вздохнула, отчего он все время находился под впечатлением ее неудовлетворенности и его мужской слабости и работал, как вол. К утру счет количества часов и палок перевалил за дюжину, а она как будто только что легла. До разговора ли ему было?

И все же он решился на него при прощании. Но она его опередила.

– У меня для тебя, любимый, есть приятная новость. Я уверена, что ты будешь счастлив, узнав о ней.

– А у меня для тебя есть не очень приятная, – сказал он. – Я вчера был у Васьки. Он мне все рассказал. И про Гришку тоже.

На миг она растерялась, затем усмехнулась язвительно.

– И ты поверил этому пьянчуге?

– Да, поверил.

– Минуту она изучала его лицо, только что не говоря: «И с этим дураком я связалась». Но сказала другое:

– Ну что ж, в таком случае никакой новости для тебя не будет. Как-нибудь проживем без тебя. А ты продолжай слушать своего Ваську.

И ушла с гордо поднятой головой, заставив его почувствовать себя дураком.

Конец двадцатого века

1. Самое интересное, что в отношении Вильки у него до сих пор остались сомнения. Он, конечно, догадался, что она имела в виду под словами «как-нибудь проживем без тебя», но при мысли о Гришке у него тогда все воротило внутри.

Больше они не виделись, и он о ней почти не вспоминал, лишь иногда, встречая похожую на нее. Но таких красивых было мало. А сейчас он вспомнил о ней в связи с той не сказанной ею новостью, хотя по-прежнему тут же возник и Гришка, внеся сомнение. Но женщин ведь никогда не поймешь. Такая, как Вилька, могла и родить от него. Не от Васьки же и тем более от Гришки. Она говорила ему, что хочет это.

Он решил съездить в Летный попытаться разузнать о дальнейшей судьбе Вильки, теперь уже Виолетты Кузьминичны, а заодно наведать сестру.

Веронике он сказал, что надумал съездить к сестре, посетить могилы, повидать школьных друзей. Она со свойственным ей черным юмором спросила с усмешкой:

Попрощаться перед смертью?

Возможно, – ответил он.

Он и в самом деле прежде заехал на кладбище, где лежали дедушка с бабушкой и мать. На похороны матери он приехать не смог, так как узнал о них позже, и все время чувствовал вину перед ней. Вот и сейчас он попросил у нее прощение и чуть не добавил, что скоро встретится с ней.

Сестра Лена, как всегда, была рада его приезду и не знала, куда усадить. Она была старше его на три года и по-прежнему жалела его, как маленького. У нее было двое внуков, и ее жалость удваивалась из-за его бездетности. В основном из-за этого Вероника ей не нравилась, но об этом она никогда не говорила.

Как и мать, Лена не любила, когда он приезжал на машине, отказываясь пить, но в этот раз он остался на ночь. Ей очень нравилось вести с ним беседы о жизни, так как она с детства считала его умным. К его жизни за границей она относилась скептически, считая ее потерянным временем.

– Какой интерес жить среди чужих людей? – спрашивала она. – О чем с ними говорить?

Что правда, то правда. Он до сих пор не мог привыкнуть, слыша в толпе русскую речь. Там иногда он тоже слышал ее. Но в основном это были эмигрировавшие из СССР и России евреи, с которыми он не находил общего языка. Они ругали его родину, а он всегда защищал ее с пеной у рта. Больше всего его возмущало, что между собой они только и говорили о том, как им хорошо жилось в Союзе. Один хвалился тем, что был директором ресторана, другой – техцентра, третий заведовал продуктовой базой, и все-то у них было там вдоволь. А по телевизору и в газетах плакались, как их там безжалостно притесняли. Одним словом, сволочи.

– Андрей, скажи честно, ты бы смог там остаться навсегда? – часто спрашивала его Лена.

Это вопрос ему там задавали практически все, особенно в Штатах, вернее не задавали, а утверждали: «Ты, конечно, туда больше не вернешься». Его ответ повергал их в шок:

– Здесь я даже в могиле не смог бы лежать.

– Тебе здесь не нравится? – чуть не кричали они.

– Конечно, – отвечал он, делая специально паузу, – нет.

Он нисколько не кривил душой и был искренним. К государству, объявившему его страну империей зла и где даже слово «русский» («руски», а не «рашен») считалось матерным, он органически не мог относиться хорошо, и Россия там казалась ему еще прекраснее.

А его, в свою очередь, интересовало мнение Лены о сегодняшней жизни в России. Она, проработавшая всю жизнь на заводе и только что ушедшая на пенсию, как никто другой знала это. Она сказала фразу, показавшуюся ему верной: «Раньше мы почти все были небогатые, а сейчас почти все стали бедными».

2. В маленьких городах есть хорошая особенность. Там легко найти нужных людей по телефонным справочникам. У Лены они были все, которые выпускались в городе. Он начал со старого и сразу нашел Вилькин телефон, но с шестьдесят восьмого года в справочниках его уже не было. Зато были телефоны девятерых Плотниковых. Хозяина по имени Василий среди них не оказалось, но был Николай, его брат. Была суббота, и Колька оказался дома. Он был явно пьян, но Ларшина вспомнил как вратаря городской команды и назвал свой адрес. Через полчаса Ларшин входил в его квартиру с бутылкой в пакете.

Колька, постаревший и уменьшившийся в росте, но сохранивший черты конопатого лица, рассказал, что Васька спился окончательно и замерз зимой в шестьдесят девятом. А о Вильке рассказала Колькина жена Вера, тоже присевшая за стол. От нее Ларшин узнал, что Вилька действительно ходила одно время с животом, когда именно, Вера не помнила, лишь сказала, что еще в молодости, но был выкидыш. Вера поинтересовалась тогда у Вильки, не от Васьки ли живот, на что та ответила, что она не дура, чтобы заиметь ребенка от пьянчуги. Васька к ней несколько раз подваливал, но она не хотела его видеть. Через год или два после выкидыша она вышла замуж за офицера и уехала с ним куда-то на Восток. А вскоре из города уехал и отец с семьей.

– Гришка Керосин еще живой? – поинтересовался Ларшин.

Его зарезало электричкой. Как раз во время его похорон у Вильки и случился выкидыш. Многие тогда подумали, что она была беременна от него. Но бабы, которые с ним жили, сказали, что в этом деле он был пустой, хоть и редкий как мужик.

Ночью у сестры Ларшин не сомкнул глаз, опять окунувшись в воспоминания, на этот раз связанные с Броней. Их он помнил чуть ли не поминутно.

Декабрь 1964года.

1. Вильке Андрей был благодарен за то, что она затмила хотя бы на время Риту. До встречи с ней ни одна девушка не могла равняться с Ритой, а на Вильке он даже чуть не женился. Расставшись с ней, он с радостью почувствовал себя почти свободным, хотя и вдвойне несчастным, чем тут же воспользовался Борис, втянув его в очередную любовную историю. Недели через две после Вильки он пригласил Андрея на соревнования по самбо со своим участием.

Как и следовало ожидать, он был не один.

– Хамишь, Ларик, – упрекнул он, – женщины совсем окоченели.

– Придется тебе в таком разе раскошеливаться на мотор… Да, извини, это, – он потрепал по щеке маленькую кареглазую толстушку, – моя Галка, а это твоя Броня.

Андрей не успел взглянуть на свою Броню, как увидел такси и побежал ему навстречу. Водитель скосил глаза в его сторону и проехал мимо. На помощь поспешил Борис.

– Я так, наверное, и не дождусь, когда они признают тебя, – извлек он, глядя на Андрея с высоты своих метр девяноста.

– Да, к сожалению, закон о количестве и качестве понимается иногда слишком однобоко, – согласился Андрей, наблюдая, как послушно останавливается машина по мановению руки Бориса.

Он сел рядом с водителем и, обернувшись, спросил Бориса:

– Как зачеты?

– Осечка вышла. Физик несговорчивый попался. Но меня это меньше всего сейчас волнует. Мой главный экзамен через час. – Борис обнял Галку. – Ты будешь за меня болеть?

– Если получится, – ответила Галка. – А это очень больно?

– В зависимости от того, как ты меня любишь.

Это Борису легче, чем моргнуть. Андрей взглянул на Броню. Блондинка. Круглые, темные глаза. Они встретились с его, и в них, ему показалось, мелькнул испуг.

– Сколько раз ты проигрывал Вернику? – опять спросил он.

– Не это главное, Ларик. Важно, что я разделаюсь сегодня со стариком, самое большое, за три минуты. Зрелище будет потрясное.

Андрей приоткрыл окно и помахал рукой, делая вид, что проветривает кабину от бахвальства Бориса.

– Да, я забыл вас предупредить, – заметил тот. – Ларик у нас большой проказник. Причем шутки он заимствует у трехлетнего соседа.

Такси остановилось. Счетчик показывал два двадцать. Андрей протянул водителю три рубля. Тот взял и стал ждать, когда Андрей уберется. Но восемьдесят копеек в то время были не то, что сейчас восемьдесят рублей, да и из принципа он продолжал сидеть, ожидая сдачу. Увидев, что он упорствует, водитель повернул к нему трапециевидное лицо и с усмешкой уставился на него. Андрей сразу понял, что запас нахальства у мужика не ограничен и поспешил ретироваться. Наверное, все-таки правы те, которые утверждают, что нахальство является вторым счастьем в жизни человека. Таким легче прожить.

Борис отправился в раздевалку, а Андрей с девчонками прошел в зал. Тотчас репродуктор оповестил, что соревнования по самбо на первенство Москвы и области объявляются открытыми. На помост вышли спортсмены для представления болельщикам. Борис был уже в тренировочном костюме. Он был выше и массивнее всех.

– С кем он будет драться? – спросила Галка. Она видела одного Бориса.

Андрей указал на Верника.

– Какой урод, – скривилась она. – Он же вдвое старше Борьки.

Андрей до боли захотел, чтобы Рита вот также хотя бы раз посмотрела на него.

– Эдик, делай из него клоуна! – завопил ему кто-то в ухо.

На ковре уже боролись. Эдик в голубой куртке жонглировал парнем в красной.

– Нравится? – спросил он.

– Прелесть! – воскликнула Галка. – И почему я не родилась мальчишкой?

Броня смущенно улыбнулась, – Андрей отметил, что улыбка ей шла, – и не ответила, а спросила:

– Почему они такие жестокие? – У нее был немного высокий голос.

Он пожал плечами и подумал, что странная она какая-то.

Красная куртка не только упорно сопротивлялась, но все чаще наступала, только получалось это у нее неуклюже и неэффектно.

– Какой противный этот в красном, – сказала Галка. – Не хочет сдаваться.

– Он выиграет, – возразил Андрей, потому что понимал кое-что в самбо.

Он оказался прав: красный выиграл. Галка надула губы, Броня, напротив, с удовольствием хлопала. Он вновь задержал на ней взгляд. При свете ее глаза оказались совсем кобальтовыми. Почувствовав, что он смотрит на нее, она вскинула голову и развернулась к нему всем телом. И опять в ее глазах ему почудился испуг.

Наконец появились Борис в голубой куртке и Верник в черной. Борис посмотрел в зал, поискал их, но не увидел.

Диктор представил борцов. У Верника схваток и побед было в два раза больше. Андрей с тревогой подумал о том, что Борису будет нелегко. Зато, если он выиграет, то получит мастера спорта.

Он не ошибся. Борису было чертовски трудно. Галка даже заплакала, когда Верник так швырнул ее любимого головой о мат, что зал ахнул, и даже Андрей подумал, что Борису крышка. Но тот резво вскочил, потряс очумело головой и, согнувшись по-медвежьи, пошел на Верника.

Победил он на последней минуте, поймав все-таки Верника на болевом приеме.

К ним он подошел бледный и счастливый. Они шумно его поздравили, при этом девчонки расцеловали.

– Ларик, деловой вопрос, – отвел он Андрея в сторону. – У тебя рэ есть?

Андрей достал все, что было. Борис подсчитал в уме, скривился.

– Не густо. Ну, скажи, разве это жизнь? Имею я право хотя бы сегодня после двухлетнего поста сводить вас в ресторан? Вот помяни, что эти вшивые бумаги доведут меня до ручки.

Вернулся он, показывая несколько бумажек.

– Порядок, Ларик. Спасибо тому, кто придумал мансипацию баб.

– Эмансипацию.

– А, какая разница? Главное, что полезная для нас, мужиков, вещь.

2. Они отыскали столик неподалеку от оркестра. Командовали парадом Борис и Галка. Андрей с интересом смотрел по сторонам, так как до этого лишь два раза был в ресторане: на практике и после защиты диплома. Он был уверен, что в рестораны люди ходят лишь в исключительных случаях. Например, как они сейчас.

– Первое слово на правах моего наставника Ларику, – объявил Борис.

Андрей взял рюмку, посмотрел на друга. Ему захотелось обнять этого динозавра.

– Боря, – растроганно сказал он и замолчал, глядя в рюмку…

…Борис стоял тогда в стороне, не слышал, но догадывался, о чем говорил Андрею тренер «Кометы».

– Значит, в воскресенье уже не будешь стоять за нас? – спросил он, когда Андрей подошел, с трудом сдерживая радость на лице.

– Может, еще раздумает ставить меня, – попытался успокоить его

Андрей и тоже вздохнул.

– Ха, раздумает! Он что, идиот? Где он найдет лучше вратаря для задрипанной «Кометы», если тебя даже в «Торпедо» брали? Ха! Ищи дурака.

Они долго шли молча. Борис сказал с завистью:

– Счастливый ты, Ларик. Наградил тебя бог талантом. А меня обидел. Кроме роста и животной силы, ничего не дал. А кому они, кроме драки, нужны?

– Вот и иди в самбо.

– Пошел ты со своим самбо. Я футбол люблю, понял?

И вот сейчас, через пять лет, Борис – мастер спорта, а он…

– Боря, – повторил Андрей. – Поздравляю и завидую.

– Спасибо, Ларик. Ух и отодрал бы я тебя. Такой талант загубил.

Выпив, Андрей сразу закурил. Хотелось как-то оправдать себя институтом, мол, и учиться было нелегко и стипендию нужно было обязательно получать, потому что без нее не смог бы учиться. А еще хотелось поддеть Бориса его институтом, куда они поступили вместе, Андрей уже давно работает, а Борис до сих пор сидит на четвертом курсе.

Оркестр: рояль, сакс, ударник, контрабас и труба, – заиграли, сначала застонал сакс в сопровождении рояля, потом вступили и остальные инструменты. Приятный мужской голос запел грустную незнакомую песню:

Листья желтые медленно падаютВ нашем старом забытом пруду.Пусть они тебя больше не радуют,Все равно я к тебе не приду.

Андрей взглянул на Броню. Вначале она сидела, как семиклассница в президиуме, а сейчас посветлела, словно осветилась изнутри.

Ему часто говорили, что он умеет танцевать. Во время танца он весь отдавался музыке, поэтому танцевал сосредоточенно и молча. Вот и сейчас, танцуя с Броней, он только под конец подумал, что надо было бы сказать ей хоть что-нибудь, хотя бы для приличия.

Зато язык Бориса работал, как вентилятор. Андрей завидовал его беспечности. Сегодня Галка, завтра Броня, и никаких тебе переживаний.

Девушки куда-то исчезли. Борис сел верхом на Бронин стул, налил в стаканы, стукнул своим по Андрееву, расплескивая водку.

– Поверь, Ларик, в Броньке что-то есть зажигательное, уж я-то знаю, поверь. Чувствую, что она сможет вывести тебя из сна, в котором ты пребываешь. – Он придвинулся к Андрею и зашептал на ухо. – Галка мне шепнула, что ты понравился Броньке, понял? Я бы такую девку не упустил.

3. Андрей слушал и наблюдал за четверкой подвыпивших парней пижонистого вида, которые слишком нахально вели себя по отношению к одной паре, очевидно, приезжим колхозникам. Те, наверное, пробегали весь день по магазинам и перед поездом решили поужинать в столичном ресторане. Пижоны уставились на них, словно это были не люди, а, по крайней мере, пара пингвинов. И когда к паре подошел официант принять заказ, один из пижонов, маленький, пухлый очкарик, делал рупором руки и громко зашептал:

– Щи… щи закажите, – и, подмигнув остальным, добавил, – лаптей хлебать.

Парни заржали. Вдруг очкарику пришла мысль, от которой стол, зашелся от смеха.

Андрей начал заводиться.

Очкарик, поправил очки, одернул пиджак и, изобразив на лице кротость, подошел к девушке с приглашением на танец. Она покраснела, вопросительно взглянула на своего напарника, который изучал меню, и, не дождавшись его согласия, нерешительно встала. Очкарик изогнулся, взял ее под руку и повел на площадку. Во время танца он ей что-то говорил, извиваясь и подмигивая парням. Они жадно ловили каждое его движение и хохотали.

Заметив, что Борис тоже улыбается, глядя на очкарика, Андрей взорвался:

– Перестань скалиться, черт возьми! Надо же иногда понимать, что к чему.

– Тот быстро согнал улыбку.

А что? Смешно.

Очкарик тем временем вернулся к парням, держась за живот.

– Ну и цирк! – застонал он. – Нюсей зовут. Из какой-то Ерохвевки… Что ни слово, то анекдот. Я, говорит, танцевать люблю… краковяк, ха-ха-ха! – Он сел, но тут же вскочил. – Кто следующий? Иди ты, Толян. Вот будет хохма!

Андрей встал и подошел к ним.

– Не хамите, ребята. Оставьте девушку в покое.

Смех оборвался. Можно было сосчитать до десяти, пока длилось молчание. Толян, спортивного покроя малый, привстал, потрогал лоб Андрея, покачал грустно головой, потом плеснул на руки коньяк и старательно вытер их салфеткой.

– Мальчик явно перепил, – проговорил он сочувственно, – у него не меньше пятидесяти градусов.

Андрей побледнел, ему показалось, что из головы одним качком выкачали все содержимое, отчего трудно стало дышать. Почти машинально он взял брошенную Толяном салфетку, еще больше скомкал ее и опустил в графин с коньяком. Она застряла в горлышке, и он протолкнул ее мизинцем.

– Вот что, – предупредил он, – к девушке вы не подойдете.

Они сидели, словно загипнотизированные.

– Я же вам говорил, что Ларик у нас большой проказник, – сказал Борис уже сидевшим за столом девушкам.

Галка хихикнула. У Брони был жалкий вид – одни испуганные глаза.

Только сейчас парни пришли в себя. Медленно поднялся Толян. Вскочил очкарик и, схватив графин, стал искать глазами официанта. Толян зло усадил его и долго что-то говорил. Заиграл оркестр. Скривив в улыбке губы, Толян резанул Андрея и злополучную пару, как бритвой, взглядом и сделал первый шаг. Андрей встал. Он не имел представления что бы произошло за этим, если бы между ними не прошел, уткнувшись в счет, официант. Толян неожиданно сел, Андрей – тоже, и вскоре забыл об этом эпизоде, тем более что заиграли «Приди в голубом», и он пошел с Броней танцевать.

4. Лучшей засады они не могли придумать: стена дома, забор, канава и метрах в пятидесяти ближайший фонарь. Андрей не стал обходить канаву, перепрыгнул через нее, поскользнулся и налетел на Толяна, выросшего, словно из-под земли.

– А вот и мы, радостно сообщил он и зашипел. – Молись, подонок, пока не поздно.

Позже Андрей не раз обыгрывал варианты этой встречи.

… – На колени обязательно становиться? – коротко спрашивает он и мастерским ударом в челюсть сбивает Толяна с ног. Кто-то прыгает на него сзади. Он пригибается и этот кто-то с воплем плюхается в лужу. Не долго раздумывая, он укладывает третьего. Больше всех досталось бы очкарику, но он во время исчезает.

Или:

… – Молись, подонок, пока не поздно

– А вот мы сейчас посмотрим, кто из нас богомольней.

С этими словами Андрей чисто по футбольному бьет Толяна в живот. Тот ломается пополам, и его голова оказывается у Андрея подмышкой. Толян отчаянно пытается вырваться и даже приподнимает Андрея, чем тот пользуется и петляет его ногами. Подбегает Борис. Трое бросаются на него. Борис швыряет метра на два одного, второго и дальше всех очкарика. Андрей отпускает Толяна, дает ему под зад коленом, и он обегает, высоко поднимая ноги…

Он был крупнее и выше Андрея, и это действовало.

– Ну, – опять прошипел он. – Считаю до трех.

При счете два Андрей расчетливо пнул его коленом ниже живота.

Одновременно в глазах у него вспыхнули разноцветные искры и погаси. Наступила темнота.

Когда он очнулся, то увидел, что сидит на земле, прислонившись к забору. Галка выжимала платок. Броня колдовала с пуговицами на его рубашке.

– Классно ты его уделал, – улыбнулся Борис. – Он так и не очухался, как следует до моего появления. Теперь ему нет смысла жениться.

Андрей с трудом поднялся. Голова кружилась и, казалось, распухла до размера бочки.

– Кто меня ударил и чем? – спросил он, еле ворочая языком.

Броня говорит, что очкарик булыжником. Я увидел тебя уже стоявшим на коленях.

– Как это… на коленях?

– Видел, как молятся: лоб в землю, зад в небо? А он, этот тип, которого ты двинул, стоял согнувшись над тобой. Пейзаж был редкий. Ты ему молишься, а он тебе зад целует.

5. Андрей все же уговорил Бориса не провожать его, и на «Комсомольской» они расстались. Борис и Галка поехали дальше, а он с Броней пересел на электричку. То, что она живет в Удельной, в трех остановках от его платформы, было для него приятной неожиданностью.

Всю дорогу он болтал. Броня больше слушала, смеялась и часто поглядывала на повязку на его голове.

Несмотря на ее мольбу уехать скорей домой, он вышел из электрички вместе с ней. Они прошли с десяток темных закоулков и наконец подошли к двухэтажному деревянному дому с вывеской «Общежитие».

– Здесь я живу, – сказала Броня.

По ее голосу он понял, что она стыдилась этого. Сделав вид, что не обратил внимание, он взгляну на часы. Было без четверти час.

– Последняя электричка уходит через полчаса, – сказал он. – Здесь можно где-нибудь присесть?

– За общежитием есть беседка. Иди к ней, а я сбегаю за йодом.

Беседка, непонятное сооруженье на трех столбах, сплошь обвитая засохшими вьюнами, оказалась довольно удобным и теплым местом. Декабрьская ночь была чуть морозная и безветренная.

Вернувшись и смазав йодом ранку, Броня села поодаль от него на скамейке. Он расстегнул пальто, пододвинулся, прикрыл ее и обнял за плечи. Она вздрогнула, но не возразила. Ему стало вдруг хорошо-хорошо. Он сел поудобней, положил голову на мягкое плечо девушки и почувствовал, что вот-вот уснет. Броня сидела так тихо, что даже не слышно было ее дыхания.

Он осторожно повернул ее лицо.

Вдруг она прижалась к нему, ее губы раскрылись. Натиск был настолько бурным, что у него перехватило дыхание. Черт возьми! Такого с ним еще не бывало.