Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского

Вдруг к двери какой-то усач в военном сюртуке, без эполет.

– Мое почтение-с, честь имею рекомендоваться: майор Куриков; кажется, не ошибаюсь: Федор Петрович?

– Точно так-с, – сказал Федор Петрович, смутясь, – прошу извинения, что я в халате.

– Ничего-с, – сказал майор, – сделайте одолжение, не беспокойтесь, что за церемонии между военными. Мы с вами свой брат; я потому-то и адресовался.

– Прошу покорно-с, я сейчас…

– Нет, нет, сделайте одолжение, ведь я сам к вам пришел попросту.

– Не прикажете ли трубочку?

– Вот это так; почему же; да впрочем, не закусивши, я как-то не привык; натощак как-то горечь на языке очень чувствительна.

– Да вот сейчас придет денщик.

– Э, к чему большую закуску, рюмку водки да так чего-нибудь… Вы давно, изволите находиться в службе?

– Давно-с, – отвечал Федор Петрович и начал читать наизусть свой послужной список.

– Довольно послужили; по времени вам бы надо быть уж по крайней мере майором. Ей-богу, как приятно, как встретишься с своим братом военным! Я ведь здесь, надо вам сказать, пенсию получаю. На днях получать, а у меня вышли деньги; я и обращаюсь к одному знакомому, к чиновнику, в казенной палате служит: думаю, ведь все-таки человек же и еще с достатком, верно, таких пустяков не откажет: всего-то красненькую… Что ж вы думаете?

С этим словом майор хлопнул рукою по столу.

– Дал или нет?

– Уж конечно-с, как же отказать, – сказал Федор Петрович.

– Нет-с! А вам ведь, чаю, известно, каково честному и благородному человеку слышать отказ в десяти рублях, а? согласитесь сами.

– Да-с, это ужасно.

– Как же не ужасно; я просто плюнул ему в глаза, да и пришел к вам; свой брат, военный, не то что кто-нибудь!.. Мне ведь только на три дня, до получения пенсии.

– С величайшим удовольствием; вот сейчас придет Иван, я пошлю его разменять бумажку.

– Да у вас что?

– Двадцатипятирублевая.

– Пожалуйте, я сам принесу вам сдачи. Помилуйте, платить еще за размен собаке лавочнику! Мне при покупке разменяют. До свидания! Право, такие мерзавцы эти приятели, у меня из головы не выходят!.. Эх, кажется, дожжичек накрапывает; а мой человек черт знает куда со двора ушел и ключ с собой унес… Нет ли у вас какой-нибудь шинели, я только в город съезжу, – сказал майор, увидя в передней шинель. – Вот эту можно взять?

– Сделайте одолжение, – проговорил Федор Петрович, – пот я позову человека.

– Э, не беспокойтесь, я сам.

Майор накинул на плечи шинель, сказал «до свидания!» и исчез.

Не прошло двух минут, вдруг Федор Петрович слышит:

– Пойдем, пойдем! ты не смей говорить, что я украл!.. пойдем!

Дверь отворилась, и самозванца-майора ввели за шиворот двое трактирных прислужников и денщик Иван.

– Федор Петрович! – вскричал он, – ведь вы сами мне дали свою шинель съездить в город… Эти мошенники остановили меня и говорят, что я украл! представьте себе!..

– Я сам дал шинель, – сказал Федор Петрович.

– Что, видите, канальи! Я сейчас яду к квартальному! Как вы смеете обижать честного и благородного человека!

И с этим словом майор рванулся, шинель осталась в руках Ивана и двух прислужников, а он в двери и исчез.

– А! собака, ушел! – сказал один из прислужников. – Ведь это, сударь, мошенник.

– Как ты смеешь называть майора мошенником?

– Майор? знаем мы его! Ходит по домам да просит то на похороны жены, то на родины. Что день, то родит или умрет. Экой майор! Зачем вы шинель ему дали?

– Он у меня выпросил десять рублей взаймы, да красной бумажки не было, так он взялся сам сходить разменять.

– И деньги еще взял? ах он собака! Ну, хорошо, что шинель отстояли, а то бы и ей быть в кабаке.

Вскоре явился Петр Кузьмич и увел Федора Петровича к себе; и на следующий день к себе; а Аграфена Ивановна просит к себе на утренний кофе; после кофе Дашенька просит подержать моток шерсти; потом помочь перетянуть пяльцы. Потом Аграфена Ивановна посадит его с собой играть в пикет. Потом придет из совета Петр Кузьмич: «Не выпить ли перед обедом настоечки, Федор Петрович, а? как вы думаете?» День пройдет, а завтра опять то же, да не то.

Однажды, после обеда, Аграфена Ивановна стала подробно описывать Федору Петровичу счастие семейной жизни и «блаженство обладать благовоспитанной, доброй супругой»; вдруг откуда ни возьмись влетела в комнату Василиса Савишна.

– Здравствуйте, матушка, Аграфена Ивановна.

– Ах, здравствуйте, Василиса Савишна, – отвечала, несколько смутясь, Аграфена Ивановна.

– А где ж… Дарья Петровна? – спросила Василиса Савишна, всматриваясь зорко в Федора Петровича, – а я ей приятную весточку принесла.

– Пойдем, пойдем, Василиса Савишна, ко мне в комнату. Извините, Федор Петрович.

– Чтой-то, матушка, за офицер?

– Приезжий, из полку; привез письмо Петру Кузьмичу от одного знакомого.

– А, вот что. Ну-с, могу поздравить, дело слажено! Он сказал, что ему Дарья Петровна уж и не знать как по сердцу пришлась и что согласен на полное приданое да три тысячи рублей деньгами; только просит, чтоб серебра прибавили: видите, говорит, у меня случится стол и на двадцать человек, так дюжины ложек мало, не занимать же стать.

– Вот тебе раз! – сказала Аграфена Ивановна, – пустяки! дюжина ложек – уж так водится; и почище его – да больше не дают.

– Что вы это, Аграфена Ивановна, не в первый раз мне свадьбу править; случалось отпускать и пудик серебра, не то что дюжину столовых да полдюжины чайных.

– Ну, может искать невесту богаче!

– Что ж это вы, матушка, Аграфена Ивановна, хулить стали нашего жениха? Не понравилась бы Дарья Петровна, пяти тысяч бы не взял.

– Даша не на придачу идет к тысяче! Не тому, так другому понравится.

– Дай ей бог вашими устами мед пить; да не о том цело: стоит ли того, чтоб из полдюжины ложек разводить дело! Я же от вашего имени просила его сегодня к вам на чашку чаю.

– Не могу принять, нас не будет дома, сегодня мы званы па вечер в гости.

Василиса Савишна посмотрела искоса на Аграфену Ивановну, на лице которой выражалось уже нетерпение скорее выжить от себя сваху.

– Так это что ж такое значит, сударыня?

– Надоело мне, мать моя, торговаться. Да что тут долго говорить: не по нутру мне этот жених.

– Вот как! Нет уж, сударыня, так не водится. Я к вам в свахи не навязывалась! поставила вам жениха не с вольного места, не с площади!

– Так и его навязывать нечего!

– На то был сударыня, смотр, – не понравился – и в дом бы не приглашать, не завязывать дела, не ставить бы меня…

– Довольно, довольно!..

– Нет-с, позвольте, я не дура вам досталась скакать всякой день то от вас к нему, то от него к вам да тратиться на извозчика.

– За извозчика мы платили.

– Полтинник-то пожаловали один раз? покорно вас благодарю! а время и слово-то мне дороже ваших денег: я обманщицей прослыть не хочу! Нет, уж так не водится, Аграфена Ивановна.

Василиса Савишна так громко начала причитать, что Аграфена Ивановна, при всей охоте побраниться, не надеясь на стену, которая разделяла ее комнату с гостиной, где Федор Петрович играл в свои козыри с Дашенькой, не решилась на крупный разговор.

– Извини, Василиса Савишна, у нас гость, да и пора мне одеваться; приходи как-нибудь на днях.

– Покорно благодарю! – отвечала злобно Василиса Савишна.

Аграфена Ивановна вышла в гостиную, а Василиса Савишна и девичью, где также имела кой-какие делишки.

На другой день, только что Федор Петрович встал, денщик Иван доложил ему:

– К вам, сударь, пришла какая-то барыня, говорит, что ей дело до вас.

– Какая барыня?

– В чепце.

«Не Аграфена ли Ивановна?» – подумал Федор Петрович, – ах, господи, а я еще не одет! давай одеваться!

Иван бросился за платьем; но дверь уже приотворилась – показался чепец.

– Извините! – вскричал Федор Петрович, выбежав в другую комнату, – я сейчас! покорнейше прошу садиться.

Надев наскоро все и сверх всего, Федор Петрович вышел, и ему представилась почтенная Василиса Савишна в чепце и салопе.

– Извините, ваше высокоблагородие, – сказала она, – что я вас потревожила. Вы, я думаю, признали меня?… Вчера у Аграфены Ивановны вы изволили быть, и я приезжала к ней в гости.

– Ах, точно так-с; покорно прошу садиться.

– У меня до вас маленькое дельцо; только уж сделайте одолжение, между нами… Изволите ли видеть: один родственник мой, регистратор в суде, по знакомству видался часто с дочкой Аграфены Ивановны, Дарьей Петровной, и склонил ее на любовь к себе. Вот, как водится, по родственным связям, я взялась посватать, дело пошло на лад; Петр Кузьмич и Аграфена Ивановна с радостью приняли предложение, об Дарье Петровне и говорить нечего – чай вам известно: человек по сердцу, половина венца. Сладили о приданом. Уж, конечно, небольшое, да и родственник-то мой небольшой человек; например, вашему бы высокоблагородию и стыдно было взять за себя какую-нибудь секретарскую дочь в ситцевом платьишке – люди бы стали пальцем указывать; ну, а ему ничего: по Сеньке и шапка. Так вот, как я уж вам докладывала, оставалось благословить, да и к венцу. Приезжаю вчерась, смотрю, Аграфена Ивановна оглобли воротит. Что, думаю, такое значит? Что-нибудь да не даром. И точно, сама Дашенька прислала мне сказать через девку, как вы думаете, ваше высокоблагородие, что бы такое?

– Право, не знаю, – отвечал Федор Петрович.

– Не знаете?

– Ей-ей, ничего не знаю!

– Ну, слава богу, что еще недалеко ушли замыслы Аграфены Ивановны! Позвольте узнать, каким образом вы познакомились с Петром Кузьмичем?

– Да я брал деньги в Совете.

– Собственные?

– Собственные.

– Ну, так, так! Чай, большая сумма?

– Нет, я часть только взял: тысяч двадцать пять.

– О-го-го, да чего ему больше! Вы, чай, в первый раз в Москве?

– В первый.

– Ну, так! он, чай, вам и квартирку предложил подле себя; чай, так и ухаживает около вас. Знаем! так вот оно что! оно то есть ничего: вздумал выдать дочь за высокоблагородного. Лицо Федора Петровича сравнялось цветом с воротником, он откашлянул и отер градины рукой.

– Как узнала я причину, так и бросилась к вам; перепугалась: думала, что уж Аграфена Ивановна обошла вас кругом: у-у-у, хитрая баба! да как взглянула я на вас, так и поуспокоилась: нет, этого человека не приманишь мокрой курицей; и по красоте, и по высокому званию, и по великому состоянию ему подавай белую лебедь. А Дашенька, правду сказать, мокрая курица; я было и родственника отговаривала, да уж, верно, пришлись друг другу по сердцу… Так вот какие дела, ваше высокоблагородие, здесь у нас подчастую губят людей. Заведут, умаслят, упоят, да и женят, да уж и не спрашивай на ком.

– Скажите пожалуйста! – проговорил Федор Петрович.

– Ей-ей, так! Пронюхают у человека деньги, тотчас и с головой его в кошель… Я уж одной милости буду просить у вашего высокоблагородия… дайте мне честное слово…

– Сделайте одолжение, что такое?

– Только одной: не расстроивать свадьбу Дашеньки с моим родственником.

– Да у меня, ей-богу, и в голове не было.

– Э, сударь, нальют в горло, бросится в голову: приворожат.

– Слыхал я.

– Да такие ли еще вещи бывают! Одного, также богатого человека, завели, напоили шампанским с каким-то зельем, верно с дурманом, да и женили черт знает на ком; да мало этого: пьяному дали подписать бумагу, что все имение отказывает жене, обобрали, да и из дому выгнали. Ходит теперь по улицам да просит милостыню.

Федор Петрович вытаращил от ужасу глаза.

– Сделайте милость, прекратите это знакомство; не по вас оно, ваше высокоблагородие: унизительно, да и к добру не поведет. Аграфена Ивановна – настойчивая женщина, что задумает – из-под земли выроет. Себя погубите да еще и свадьбу расстроите – грех. Послушайтесь моего совета.

– Да я… позвольте узнать имя и отечество?

– Василиса Савишна.

– Я, Василиса Савишна, и не думал; что мне, бог с ними! Да и Дарья… как бишь…

– Петровна.

– Мне бог с ней! И шагу в дом не сделаю.

– Вот благородного-то человека и видно. Да позвольте уж доложить, что названию вашему неприлично и стоять-то в этой гостинице. Везде здесь, в Замоскворечье, всякой сброд останавливается. Здесь как раз мошенники оберут.

– Правду сказать, третьего дня один стянул у меня двадцать пять рублей, да еще шинель в придачу.

– Изволите ли видеть. Право, тотчас же переезжайте в гостиницу, где останавливаются одни господа. Лучше всего к Шевалдышеву на Тверской. Чай, вы здесь знакомство сделаете, так чтоб не стыдно и принять к себе.

– Как вы изволили сказать?

– К Шевалдышеву.

– Позвольте записать.

– Или нет, лучше к Печкину. Какие там машины! Как играют, чудо! Против Кремлевского сада.

– Против Кремлевского сада?

– Уж я вам столько благодарна, что и сказать нельзя! Из благодарности сама буду хлопотать о невесте. Есть у меня на примете: вот бы парочка. Молоденькая, первая красавица в Москве, ей-ей! С большим состоянием, свой огромный дом в Москве, именье в Московской губернии; отец и мать знатные люди; а какие добрые! Вот им такой бы зять по сердцу.

– Помилуйте-с, что ж особенного? – сказал Федор Петрович.

– Как что? В Москве, сударь, таких женихов немного. Да вот, если б только бог дал, вы увидели. Я уж найду случай показать вам. Из благодарности все сделаю!

– Покорнейше благодарю, Василиса Савишна.

– Вперед не благодарите. Там заводить не будут: то сами благородные люди, сами денежки-то считают тысячами. Как живут!.. Да сами, бог дает, увидите. Пора уж мне… Я вам советую скорее съезжать отсюда, да еще и не сказывать «куда, а то Петр Кузьмич… Не извольте ничего пить, чем потчевать будут, – прибавила Василиса Савишна шепотом.

– Нет! – отвечал Федор Петрович, – я сейчас же расплачусь и уеду отсюда.

– И лучше всего! Прощайте, ваше высокоблагородие. Так вы уж к Печкину переедете?

– К Печкину.

– Я буду непременно к вам, если позволите, завтра же, с хлебом-солью, с кренделем: уж так водится.

– Очень много буду обязан.

– Уж как вы меня обязали, что и себя и других в грех не ввели. А все деньги, деньги! Не будь у вас их, Петр Кузьмич и Аграфена Ивановна и на чин бы не посмотрели. Прощайте, батюшка!

Василиса Савишна, после десяти прощаний, отправилась. Федор Петрович задумался.

– Каковы шутки задумали! – сказал он, наконец. – Меня женить на своей шлюхе-дочке! Уж я бы скорее женился на Доне… будь она не просто мужичка, ей-богу, поехал бы, да и женился! Вот посмотрим, что за невесту предлагает Василиса Савишна?… Эй! Иван!.. найми извозчика переезжать отсюда да кликни хозяина.

Иван вышел и тотчас же опять воротился.

– Девка пришла. Петр Кузьмич и Аграфена Ивановна, говорит, кланяться приказали и звать к себе кофе пить.

– Скажи, что я уехал.

– А если спросят куда?

– Скажи просто, что не знаю.

– Да ведь я уж сказал, что дома.

– Э, дурак, зачем ты сказал?

– Да кто ж их знал?

– Ну, скажи, что мне некогда; сейчас еду по службе. Эх скверно! Петр Кузьмич сам прибежит.

– Ну, а я скажу ему, что барин уехал.

– Будет он смотреть на тебя! прямо сюда придет.

– Так вы извольте пойти покуда в трактир, где чай пьют.

– В самом деле. Приведи же скорее извозчика да укладывайся.

Федор Петрович оделся и вышел в бильярдную. Иван исполнил его приказание, передал ответ девке, сбежал вниз, нанял извозчика и, воротившись, начал укладываться. Петр Кузьмич действительно прибежал сам.

– Где барин?

– Уехал-с.

– Куда?

– А бог его знает, по службе.

– А ты для чего укладываешься?

– Да едем.

– Куда?

– А бог его знает, верно в полк.

– Как в полк? Да ведь Федор Петрович ожидает здесь отставки?

– Нет, – отвечал равнодушно Иван.

– Ай-ай-ай! Скоро воротится?

– Откуда?

– Да я не знаю, куда барин твой уехал.

– И я не знаю: пошел да сказал: укладывайся скорей!

– Как воротится, попроси его, пожалуйста, ко мне хоть проститься.

– Скажу.

– Не забудь же.

Петр Кузьмич ушел, повторяя про себя: «Что за чудеса!» Между тем Федор Петрович расплатился с хозяином, Иван и шалил чемодан на дрожки и отправился вслед за барином, который велел своему извозчику ехать к Печкину.

Федор Петрович получил уже некоторое понятие о трактирной жизни. Заняв номер в пять рублей в сутки, он вышел в общую залу обедать и слушать, как машина музыку играет[20].

Когда Петр Кузьмич, прибежав домой, рассказал Аграфене Ивановне о неожиданном отъезде Федора Петровича, она пришла в ужас.

– Да ты, мой батюшка, верно, наврал, что у него свои собственные деньги. Верно, он казенные принимал… да еще какой-нибудь игрок, гуляка.

– Помилуй, какие казенные, его собственные: наследство, на двести тысяч билетов.

– Уж что-нибудь да не так; тут какое-нибудь плутовство!

– Что за черт! Надо посмотреть, не фальшивые ли билеты… Что, как фальшивые! Ведь я сам хлопотал о выдаче… Да нет, он у меня не уйдет! Я сам пойду караулить его!

И Петр Кузьмич побежал опять в гостиницу. Но номер уже был пуст.

– Где офицер, который здесь стоял?

– Уехал-с.

Петр Кузьмич воротился, запыхавшись, домой.

– Что?

– Какое-нибудь плутовство! Просто, тайно уехал! черт знает: сегодня заперто присутствие!.. Ах, я дурак! верно, фальшивы «билеты!.. Пропал!.. Постой, где письмо?… ведь Григорий Карпович рекомендовал мне его… верно, подложное… вот… читай!.. верно, подложное!.. Черт ее знает, как поверить руку!..

– Вот тебе, сударь, и жених-богач!.. Хороша и я, ни с того ни с сего, поверь словам твоим, что на дурака напала, протурила от себя Василису Савишну.

А Василиса Савишна легка на помине.

– Здравствуйте, матушка, Аграфена Ивановна!

– Ах, Василиса Савишна! а я только что с мужем говорила о вчерашнем. Он согласен.

– Поздно уже, сударыня; вот ваша роспись приданому, теперь уж этот лист не нужен.

– Послушайте, Василиса Савишна, с чего вы это взяли разводить дело?

– Я? разводить дело? что вы это, Аграфена Ивановна! Сами вы изволили сказать, что вам не по нутру жених; да еще и ни во что поставили мои хлопоты. Вот «вам, сударыня, извольте.

– Полноте, Василиса Савишна, совсем не так было. Я подосадовала только на твое требование. Да после одумалась: конечно, стоит ли расходиться за какую-нибудь дюжину ложек серебряных; пожалуй, хоть и две можно прибавить.

– Теперь уж хоть три прибавляйте.

– Где ж взять, Василиса Савишна, рады бы в рай, да грехи не пускают; и то последнее отдаем. Легко ли: пошить приданое, отсчитать три тысячки, да вам, за хлопоты, рублей сто; а свадьба-то что станет?

– Извините, пятисот не возьму начать снова дело.

– Зачем же начинать снова, Василиса Савишна?

– Как зачем? Просивши от вашего имени пожаловать на вечер, да вдруг обмануть? Ведь я сама хотела заехать за ним; а он напрасно прождал. Да что ж я ему скажу?

– Ах, матушка, да скажи, что заболела, не могла быть.

– Покорно благодарю, болезнь на себя наговорить! Да и в таком-то случае следовало бы послать сказать.

– Вижу, Василиса Савишна, ты думаешь, что уж тебе и за труды ничего не будет? Нет, не такие мы люди: последнее продам, а в долгу не буду. Чтобы ты не сомневалась, вот тебе задаток двадцать пять рублей.

– Покорно благодарю! мотала хвосты по вашим делам, да упустила не сотню какую-нибудь. Вчера прислала за мной Арина Карповна Кубикова, а я, сдуру: некогда теперь, завтра поутру буду. Пришла сегодня, ан уж нашлись дельцы.

– Уж поверь, что не обижу, Василиса Савишна: вот тебе двадцать пять на извозчика, не в счет благодарности.

– Нет, сударыня, Аграфена Ивановна, этим уж дела не поправишь! не стоит и хлопотать.

– Да что ж тебе, Василиса Савишна?

– Через вас потеряла я по малой мере триста.

– Где же взять нам таких денег?… мы сами жалованьем живем.

– Что ж делать! Была охота – даром готова была все делать для вас; охоту отбили – так извините.

– Не обижайте же и нас, Василиса Савишна.

– Сами себя обидели: угодно двести пятьдесят рублев, так и быть, пойду, хоть побои перенесу.

– Что ты это, Василиса Савишна, побойся бога!

– Да уж так, сударыня, ведь вы же говорили сейчас, что и две дюжины ложек ничего не стоит прибавить вам. Так полдюжинки в приданое, а за полторы-то мне сверх ста рублей. Ваши же слова: вам все равно, туда или сюда отдавать.

– Так зови сегодня на чай Бориса Игнатьича; а я уж поговорю с мужем; может быть, он согласится.

– С ним когда угодно разделывайтесь, а со мной теперь же кончим счеты.

– Да неужели ты не веришь?

– Для чего же не верить! Теперь вы пожалуйте мне сто рублев, а после сговора остальные полтораста.

– Как это можно, вперед сто рублей! Бог знает, еще пойдет ли дело.

– Уж об этом не беспокойтесь.

– Ну, так и быть, – сказала, наконец, Аграфена Ивановна, долго жавшись. Раз десять пересчитывала она четыре беленькие бумажки, щупала и терла их, как будто колдовала, чтоб распластать каждую надвое.

IV

Устроив одно дело, Василиса Савишна положила деньги в карман и – себе на уме – отправилась устраивать судьбу двух других существ.

«Терять времени нечего», – думала она; по дороге завернула в хлебню, купила большой крендель, усаженный изюмом и осыпанный миндалем, и – прямо к Печкину.

Между тем Федор Петрович на новоселье накушался досыта, наслушался органа вдоволь, пошел в свой номер и ничего лучше не придумал, как успокоиться после дневных забот. Но так как сон не вдруг принял его в свои объятия, то Федор Петрович долго осматривал комнату, в которую привела его судьба.

– Иван!

– Чяво изволите?

– А ведь здесь, брат, получше.

– Да хоть бы и в казармах такая фатера, – сказал Иван, стоя в дверях.

– Мебель-то не хуже полковницкой.

– Мебель знатная!

– Знатная, нечего сказать, – проговорил Федор Петрович, рассматривая молча и с удовольствием мебель. Глаза его, наконец, остановились на одном из стульев, мысли куда-то отправились. Иван постоял у дверей и также отправился в переднюю, присел на диванчике. Скука ужасная взяла Ивана:

– То ли дело в полку, в деревне!

Прилег со скуки и не хуже барина захрапел. Вдруг стук-стук в двери.

– Кто там? – крикнул Иван спросонков.

– Пожалуйте, отоприте.

– К полковнику, что ль?

– К полковнику.

Иван вскочил, трет глаза, которые совсем слиплись, кинулся в комнату к барину.

– Ваше благородие! а ваше благородие!

– Уф! что такое? – спросил Федор Петрович с испугом.

– К полковнику пожалуйте, вестовой пришел.

– Давай скорее одеваться!

Иван бросился за мундиром, а Федор Петрович вскочил с дивана, смотрел вокруг себя как помешанный и не понимал, что это все значит: ему казалось, что он в полковничьих комнатах.

Между тем стукнули опять в двери.

– Кто там опять? – повторил Иван и с досадой отпер двери.

– Здравствуй, мой любезный, – сказала Василиса Савишна, входя в комнату.

– А я думал, что вестовой, – проговорил Иван. – Не почивает барин?

– Нет-с.

Федор Петрович не успел еще прийти в себя, вдруг слышит женский голос.

– Полковница! – подумал он с ужасом, бросился в двери, столкнулся с Василисой Савишной и стал в пень.

– Добрый знак, сударь, Федор Петрович, жить вместе!

– Ах, это вы… извините!

– Нет, уж прошу покорно, оставайтесь так, как есть, со мной не для чего церемониться… честь имею поздравить на новоселье… прошу принять хлеб-соль.

– Покорнейше благодарю!

– С чайком вам очень хорошо… свеженькой…

– Так вот, кстати, не прикажете ли чаю… Иван! чаю спроси.

– Есть кого угощать! экую харю! – пробормотал про себя Иван.

Василиса Савишна не хуже какого-нибудь краниолога[21] понимала людей, знала, кому с какой песни начинать и чем кончать.

– Извините, Федор Петрович, что я так к вам поторопилась; во-первых, с радости: представьте себе, как только Аграфена Ивановна потеряла вас из виду, тотчас образумилась.

– Ну, слава богу! я очень рад!

– Всем обязана вам. Другой бы назло расстроил дело, а вы – благороднейшая душа. Ну-с, во-вторых, я. еду сегодня к господам, о которых я вам говорила; мне хотелось им что-нибудь пообстоятельнее об вас сказать. Так мне нужно было бы знать, в чем все ваше достояние заключается: в душах ли, в капитале ли…

– Да вот, можно видеть из бумаг после покойного родителя.

Федор Петрович достал из чайного ларца, заменявшего у него шкатулку, бумаги.

– Не угодно ли прочесть?

– Потрудитесь уж сами, я ведь плохо грамоте знаю. Федор Петрович прочел копию с духовной, от которой разгорелось лицо у Василисы Савишны.

«Тут будет пожива!» – думала она.

– Билеты я получил, а в имении еще не был.

– Я как отгадала, что вы ровня по состоянию с своей суженой. Ей-богу! вперед говорю, что этому делу быть. Что за ангел суженая ваша! Да вот, бог даст, увидите. Только уж когда пойдет все на лад, позвольте мне, Федор Петрович, на ваш счет колясочку нанимать, потому что состояния я не имею, а просто на дрожках от вашего имени ездить мне в дом непристойно.