Учение о сущности

2. Поэтому форма определяет материю, а материя определяется формою. Так как форма есть сама абсолютное тожество с собою, а равным образом, материя в ее чистой отвлеченности или абсолютной отрицательности обладает формою в ней самой, то действие формы на материю и определение последней первою есть скорее лишь снятие видимости их безразличия и различимости. Это отношение определения есть, таким образом, опосредование каждой из них собою через ее собственное небытие, но оба эти опосредования суть одно и то же движение и восстановление их первоначального тожества: – припоминание их отчуждения.

Во-первых, форма и материя взаимно предполагают одна другую. Как выяснилось, это значит, что одно и то же существенное единство есть отрицательное отношение к себе самому, которое, таким образом, раздваивается на существенное тожество, определенное, как безразличная основа, и на существенное различение или отрицательность, как определяющую форму. Это единство сущности и формы, противополагающихся, как форма и материя, есть абсолютное определяющее себя основание. Поскольку оно делает себя различным, отношение в силу лежащего в основании тожества различных становится взаимным предположением.

Во-вторых, форма, как самостоятельная, есть сверх того снимающее себя противоречие; но она также положена, как таковое, ибо она вместе и самостоятельна, и по существу отнесена к другому; тем самым она снимается. Так как она сама двустороння, то и это ее снятие имеет две стороны. Во-первых, она снимает свою самостоятельность, обращает себя во что-то положенное, во что-то, что есть в другом, и это ее другое есть материя. Во-вторых, она снимает свою определенность относительно материи, свое отношение к последней, т. е. свое положение, и тем самым сообщает себе устойчивость. Поскольку она снимает свое положение, то эта ее рефлексия есть ее собственное тожество, в которое она переходит; но поскольку она вместе с тем отчуждает это тожество и противополагает его себе, как материю, то сказанная рефлексия в себя положения есть соединение с материею, в которой она приобретает устойчивость; поэтому она вступает при этом в соединение как с материею, как с некоторым другим (по той своей первой стороне, по которой она обращает себя во что-то положенное), так тем самым и со своим собственным тожеством.

Итак, определяющая материю деятельность формы состоит в отрицательном отношении формы к самой себе. Но, наоборот, она тем самым относится отрицательно и к материи, хотя это действие определения материи есть в той же мере собственное движение самой формы. Последняя свободна от материи, но снимает эту свою самостоятельность; но ее самостоятельность и есть самая материя, ибо в последней она имеет свое существенное тожество. Поскольку она, таким образом, обращает себя в положенное, то это равносильно тому, что она обращает материю в нечто определенное. Но рассматриваемое с другой стороны собственное тожество формы вместе с тем отчуждает себя, и ее другое есть материя; тем самым материя также не становится определенною от того, что форма снимает свою собственную самостоятельность. Но материя противоположна форме лишь как самостоятельная; поскольку отрицательное снимается, снимается и положительное. Так как форма, таким образом, снимается, то исчезает и определенность материи в противоположность форме, определенность, состоящая в том, чтобы быть неопределенною устойчивостью.

То, что является деятельностью формы, есть далее в той же мере собственное движение самой материи. Сущее в себе определение или долженствование материи есть ее абсолютная отрицательность. Чрез последнюю материя относится просто не только к форме, как к некоторому другому, но это внешнее есть форма, которую сама материя содержит в себе, как скрытую. Материя есть такое же противоречие в себе, какое содержится и в форме, и это их противоречие, как и его разрешение, есть одно и то же. Но материя противоречива внутри себя самой, так как она, как неопределенное тожество с собою, вместе с тем есть абсолютная отрицательность; поэтому она снимает себя в ней самой, и ее тожество распадается в ее отрицательности, а последняя сохраняет в нем свою устойчивость.

Таким образом, поскольку материя определяется формою, как чем-то внешним, первая достигает тем самым своего определения, и внешность отношения состоит как для формы, так и для материи в том, что каждая из них или правильное их первоначальное единство в своем положении вместе с тем есть предполагающее; вследствие того отношение к себе есть вместе отношение к себе, как к снятому, или отношение к своему другому.

В-третьих, через движение формы и материи их первоначальное единство, с одной стороны, восстановлено, с другой – есть уже положенное. Материя столь же определяет сама себя, сколь это определение есть для нее внешнее действие формы; наоборот, форма столь же определяет лишь себя или имеет определяемую ею материю в ней самой, сколь в своем определении относится к некоторому другому; и то, и другое, действие формы и движение материи, есть одно и то же, только первое есть действие, т. е. отрицательность, как положенная, а второе – движение или становление, отрицательность, как сущее в себе определение. Поэтому результатом оказывается единство бытия в себе и положения. Материя, как таковая, определена или необходимо имеет некоторую форму, а форма есть просто материальная, устойчивая форма.

Форма, поскольку она предполагает материю, как свое другое, конечна. Первая есть не основание, но лишь действующее. Равным образом и материя, поскольку она предполагает форму, как свое небытие, есть конечная материя; она есть также мало основание своего единства с формою, но лишь основа для формы. Но как эта конечная материя, так и конечная форма не имеют истины; каждая относится к другой, и лишь их единство есть их истина. В это единство возвращаются оба эти определения и тем самым снимают свою самостоятельность; тем самым оно оказывается их основанием. Материя есть поэтому лишь постольку основание определения своей формы, поскольку первая есть не материя, как материя, а абсолютное единство сущности и формы; равным образом форма есть основание устойчивости своих определений, лишь поскольку она есть то же самое единство. Но это одно и то же единство, как абсолютная отрицательность или, определеннее, как исключающее единство есть в своей рефлексии предполагающее; иначе оно есть одно и то же действие сохранения себя в положении, как положенного в единстве, или отталкивания себя от себя самого, отношения себя к себе, как себе, себя к себе, как к некоторому другому. Иначе, определение материи формою есть опосредование сущности, как основания, с собою в некотором единстве через себя само и через отрицание себя самого.

Итак, оформленная материя или имеющая устойчивость форма есть не только это абсолютное единство основания с собою, но и положенное единство. Рассмотренное движение таково, что в нем абсолютное основание изобразило свои моменты вместе, как снимающие себя, и тем самым, как положенные. Иначе, восстановленное вновь единство в своем совпадении с собою в той же мере оттолкнуло себя от себя самого и определило себя; ибо это единство, как осуществленное через отрицание, есть также отрицательное единство. Поэтому оно есть единство формы и материи, как основа первой, но как ее определенная основа, которая есть оформленная материя, но безразличная к форме и материи, как к снятым и несущественным. Оно есть содержание.

с. Форма и содержание

Форма, во-первых, противостоит сущности; таким образом, первая есть вообще отношение основания, и ее определения суть основание и обоснованное. За сим она противостоит материи; таким образом, она есть определяющая рефлексия, и ее определения суть самые определения рефлексии и их устойчивость. Наконец, она противостоит содержанию; таким образом, ее определения суть снова она сама и материя. То, что было ранее тожественным себе, во-первых, основание, далее устойчивость вообще и напоследок материя, вступает под власть формы и есть снова одно из ее определений.

Содержание имеет, во-первых, некоторую форму и некоторую материю, принадлежащие ему и существенные для него; оно есть их единство. Но так как это единство есть вместе с тем определенное или положенное единство, то оно противостоит форме; последняя и образует собою положение и есть по отношению к содержанию несущественное. Поэтому, содержание безразлично к форме; оно объемлет собою как форму, как таковую, так и материю; и оно имеет, таким образом, некоторую форму и некоторую материю, основу коих оно составляет, и которые суть для него простое положение.

Содержание, во-вторых, есть то, что тожественно в форме и материи, так что последние суть как бы лишь безразличные внешние определения. Они суть положение вообще, которое, однако, в содержании возвратилось к своему единству или к своему основанию. Тожество содержания с самим собою есть поэтому, с одной стороны, это безразличное к форме тожество, а с другой – оно есть тожество основания. Основание ближайшим образом исчезло в содержании; но содержание есть вместе с тем отрицательная рефлексия в себя определений формы; его единство, которое ближайшим образом лишь безразлично к форме, есть поэтому, также формальное единство или отношение основания, как таковое. Поэтому содержание имеет в последнем свою существенную форму, а наоборот, основание имеет некоторое содержание.

Содержание основания есть, таким образом, возвратившееся в свое единство с собою основание; основание есть ближайшим образом сущность, тожественная себе в своем положении; как различная и безразличная относительно своего положения, она есть неопределенная, материя; но как содержание, она есть вместе с тем оформленное тожество, и эта форма становится потому отношением основания, так как определения ее противоположности положены в содержании так же, как отрицаемые. Содержание далее определено в себе самом; не только как материя, т. е. как безразличное вообще, но как оформленная материя, так что определения формы имеют материальную, безразличную устойчивость. С одной стороны, содержание есть существенное тожество основания самому себе в своем положении, с другой стороны положенное тожество в противоположность отношению основания; это положение, которое как определение формы, находится в этом тожестве, противоположно свободному положению, т. е. форме, как целостному отношению основания и обоснованного; последняя форма есть полное возвратившееся в себя положение: первая же есть поэтому лишь положение, как непосредственное, определенность, как таковая.

Тем самым основание становится вообще определенным основанием, и самая определенность – двоякою: во-первых, формы, во-вторых, содержания. Первая есть его определенность, состоящая в том, что оно вообще внешне содержанию, которое безразлично к этому отношению. Вторая есть определенность того содержания, которое присуще основанию.

В. Определенное основание

а. Формальное основание

Основание имеет некоторое определенное содержание. Определенность содержания есть, как оказалось, основа для формы, простая непосредственность в противоположность опосредованию формы. Основание есть отрицательно относящееся к себе тожество, которое тем самым становится положением; оно относится отрицательно к себе, поскольку оно тожественно себе в этой своей отрицательности; это тожество есть основа или содержание, которое, таким образом, образует безразличное или положительное единство отношения основания и есть его опосредывающее.

В этом содержании ближайшим образом исчезает противоположная определенность основания и обоснованного. Но далее опосредование есть отрицательное единство. Отрицательное в этой безразличной основе есть ее непосредственная определенность, чрез которую основание имеет определенное содержание. Но затем отрицательное есть отрицательное отношение формы к себе самой. Положенное с одной стороны снимает себя само и возвращается в свое основание; основание же, существенная самостоятельность, относится отрицательно к себе самому и делает себя положенным. Это отрицательное опосредование основания и обоснованного есть своеобразное опосредование формы, как таковой, формальное опосредование. Итак, обе стороны формы, поскольку одна переходит в другую, тем самым полагают себя совокупно в одном и том же тожестве, как снятые: поэтому они его вместе с тем предполагают. Оно есть определенное содержание, к которому, следовательно, формальное опосредование относится через себя само, как к положительно опосредывающему. Это содержание есть тожество их обеих, и поскольку они различны, поскольку каждая однако в своем различении есть отношение к другой, это содержание есть их устойчивость, устойчивость каждой, как самого целого.

Отсюда следует, что в определенном основании дано следующее: во-первых, некоторое определенное содержание рассматривается с двух сторон, сначала, поскольку оно положено, как основание, засим – как обоснованное. Оно само безразлично к этой форме; в обоих определениях оно есть лишь одно определение. Во-вторых, основание само есть настолько же момент формы, насколько положенное им; это есть их тожество по форме. Безразлично, какое из обоих определений принято за первое, от какого, как положенного, переходят к другому, как основанию, или как от основания, к другому, как положенному. Обоснованное, рассматриваемое для себя, есть снятие себя самого; тем самым оно обращает себя с одной стороны в положенное и есть вместе с тем положение основания. Такое же движение есть основание, как таковое, оно делает себя положенным и тем самым становится основанием чего-то, т. е. оно дано вместе, как положенное и также как основание. Что есть основание, основанием тому служит положенное, и, наоборот, тем самым основание есть положенное. Опосредование начинается столько же от одного, как и от другого, каждая сторона есть одинаково и основание, и положенное, и каждая есть полное опосредование или вся форма. Эта вся форма есть далее, как тожественная себе основа тех определений, которые составляют обе стороны – основания и обоснованного; форма и содержание суть, таким образом, одно и то же тожество.

В силу этого тожества основания и обоснованного, как по форме, так и по содержанию, основание есть достаточное (при ограничении достаточности этим отношением); нет ничего в основании, чего нет в обоснованном, так же, как нет ничего в обоснованном, чего нет в основании. Когда спрашивают о каком-либо основании, то желают получить то же определение, которое составляет собою содержание, вдвойне, во-первых, в форме положенного, а, во вторых, в форме рефлектированного в себя существования, существенности.

Поскольку же в определенном основании основание и обоснованное составляют всю форму, и их содержание, хотя и определенное, одно и то же, то основание в обеих его сторонах еще не определено реально, они не имеют различного содержания; определенность есть еще простая, не перешедшая в эти стороны; определенное основание дано еще в своей чистой форме, как формальное основание. А так как содержание есть лишь эта простая определенность, не имеющая в ней самой формы отношения основания, безразличная к форме, и последняя для него внешня, то оно есть другое, чем она.

Примечание. Если рефлексия над определенным основанием сохраняет ту форму основания, которая получилась теперь, то указание основания остается простым формализмом и пустым тожесловием, выражающим в форме рефлексии в себя то же самое содержание, существенность, которое имело место уже в форме непосредственного, рассматриваемого, как положенное, существование. Такое указание оснований сопровождается поэтому такою же пустотою, как и речи, основанные на начале тожества. Науки, особенно физические, преисполнены этого рода тожесловиями, которые как бы составляют преимущество наук. Например, как на основание движения планет вокруг солнца, указывается на силу взаимного притяжения земли и солнца. Тем самым по содержанию не высказывается ничего кроме того, что уже содержится в явлении, только в форме рефлектированного в себя определения, силы. Если затем задается вопрос, что за сила есть сила притяжения, то получается ответ, что она есть сила, производящая движение земли вокруг солнца, т. е. она имеет совершенно то же содержание, как и существование, основанием которого она должна быть; отношение земли и солнца в их движении есть тожественная основа основания и обоснованного. Если какая-либо форма кристаллизации объясняется тем, что основанием ее служит особое взаимное расположение частиц, то ведь существующая кристаллизация и есть именно то расположение, которое объявляется за основание. В обычной жизни эти этиологии, которые составляют привилегию науки, считаются тем, что они суть тожесловными, пустыми речами. Если на вопрос, почему такой-то человек едет в город, отвечают указанием на то основание, что в городе находится побуждающая его тому притягательная сила, то этого рода ответ, санкционированный в науке, считается пошлостью. Лейбниц укорял ньютонову силу притяжения в том, что она есть такое же скрытое качество, какими пользовались для объяснения схоластики. Можно было бы сделать ей скорее тот упрек, что она есть слишком известное качество, ибо в ней нет иного содержания, кроме самого явления. Этот способ объяснения привлекает именно своею большою ясностью и понятностью, ибо что может быть яснее и понятнее указания, например, на то, что растение имеет свое основание в растительной, т. е. производящей растение силе. Скрытым качеством эта сила могла бы быть названа лишь в том смысле, что основание должно иметь иное содержание, чем объясняемое им, а между тем это содержание не дано; служащая для объяснения сила есть, конечно, скрытое основание постольку, поскольку требуемого основания не дается. Посредством такого формализма нечто познается столь же мало, как если я скажу, что познание природы растения состоит в том, что оно есть растение; при всей ясности такого предложения или того предложения, что растение имеет свое основание в производящей его силе, этот способ объяснения может быть назван весьма скрытым.

Во-вторых, по форме при этом способе объяснения проявляются оба противоположные направления отношения основания, не приводя к познанию их определенного отношения. Основание есть, с одной стороны, основание, как рефлектированное в себя определение содержания того существования, которое оно обосновывает, а с другой – оно есть положенное. Оно есть то, из чего должно быть понято существование; но, наоборот, от последнего заключается к первому, и основание понимается из существования. Главная задача этой рефлексии состоит именно в том, чтобы из существования найти основание, т. е. превратить непосредственное существование в форму рефлектированного бытия; основание вместо того, чтобы быть в себе и для себя и самостоятельным, становится тем самым скорее положенным и производным. А так как оно таким путем сообразуется с явлением, и его определения основываются на последнем, то последнее, конечно, совершенно гладко и по попутному ветру вытекает из своего основания. Но познание тем самым не движется с места; оно продолжает вращаться в том формальном различении, которое обращается назад и снимается через этот прием. Одно из главных затруднений при погружении в науки, в которых господствует этот прием, зависит поэтому от такого извращения порядка – предпосылать, как основание, то, что в действительности есть производное, и, переходя к следствиям, находить в них в действительности основание того, что должно быть их основанием. Изложение начинается с оснований, они носятся в воздухе, как принципы и первые понятия; они суть простые определения, без всякой необходимости в себе и для себя; последующее должно быть основано на них. Поэтому, если кто желает проникнуть в такие науки, то он должен привить себе эти основания; задача тяжелая для разума, так как он должен взять за основу то, что лишено основания. Всего легче справляется с нею тот, кто без дальнейшего размышления допускает принципы, как данные, и пользуется ими, как основными правилами своего рассудка. Без этого метода нельзя найти начала; также мало возможно без него дальнейшее движение вперед. Но последнее встречает препятствие в том, что в этих принципах проявляется обратное действие метода, который должен в последующем обнаружить производное, а на деле содержит в себе основания лишь в качестве таких предположений. Далее, так как последующее обнаруживает себя, как существование, из которого выводится основание, то вследствие того отношение, в котором представляется явление, приводит к недоверию к его выражению, ибо явление оказывается выраженным не в своей непосредственности, а как доказательство основания. Но так как последнее, в свою очередь, выводится из первого, то является требование усмотреть явление в его непосредственности, дабы из него обсуждать основание. Поэтому при таком изложении, в котором собственно обосновывающее оказывается производным, остается неизвестным, как тут быть и с основанием, и с явлением. Эта неизвестность умножается еще тем, – в особенности, если изложение не строго последовательно, но более добросовестно, – что в явление повсюду обнаруживаются следы и обстоятельства, указывающие на большее и часто совсем на другое, чем то, что содержится в принципах. Наконец, путаница становится еще более, когда рефлектированные и лишь гипотетические определения смешиваются с непосредственными определениями самого явления, когда они излагаются так, как будто они взяты из непосредственного опыта. Многие, приступающие к этим наукам с почтительною верою, могут составить себе мнение, будто частицы, пустые промежутки, сила отталкивания (Fliehkraft), эфир, отдельные световые лучи, электрическая, магнетическая материя и множество тому подобного суть вещи или отношения, которые, судя по тому, что о них говорится, как о непосредственных определениях существования, действительно даны восприятию. Они служат первыми основаниями для другого, принимаются за действительность и с полным доверием применяются; их добросовестно признают, не сознавая того, что они суть собственно определения, выведенные из того, что они должны обосновывать, гипотезы и вымыслы, выведенные из некритической рефлексии. В действительности получается род заколдованного круга, в котором определения существования и определения рефлексии, основание и обоснованное, явления и призраки перемешаны вместе в нераздельном сообществе и пользуются одинаковым почетом.

При формальном характере этих способов объяснения и оснований, раздаются вместе с тем голоса, что, несмотря на всевозможное объяснение при помощи хорошо известных сил и материй, мы не знаем внутренней сущности самых этих сил и материй. В этом можно усмотреть лишь сознание, что такое обоснование самого себя совершенно недостаточно; что оно требует чего-то совсем иного, чем таких оснований. За сим не видно только, к чему служит этот труд такого объяснения, почему не поищут чего-либо другого, или, по крайней мере, не оставят в стороне такого объяснения и не остановятся на простых фактах.

b. Реальное основание

Определенность основания, как оказалось, есть, с одной стороны, определенность основы или определение содержания; с другой стороны, она есть инобытие в самом отношении основания, именно различимость его содержания и формы; отношение основания и обоснованного есть как бы внешняя форма для содержания, безразличного к этим определениям. В действительности же оба они не внешни одно другому, ибо содержание должно быть тожеством основания с самим собою в обоснованном и обоснованного в основании. Обнаружилось, что сторона основания есть сама положенное, а сторона обоснованного – сама основание; каждая в ней самой есть это тожество целого. Но так как они вместе с тем принадлежат форме и составляют ее существенное различение, то каждая есть в ее определенности тожество целого с собою. Или, если стать на сторону основания, так как оно есть тожество, как основное отношение с собою, то содержание окажется имеющим в нем самом это различение формы и, как основание, другим, чем обоснованное.

Но тем, что основание и обоснованное имеют различное содержание, отношение основания перестало быть формальным; возврат в основание и выход из него к положенному уже не есть тожесловие; основание реализовано. Поэтому, если спрашивают об основании, то требуют собственно для основания другого определения содержания, чем то, об основании которого спрашивают.