Учение о понятии

С. Переход химизма

Уже обычная химия обнаруживает примеры таких химическим изменений, при которых, напр., некоторое тело сообщает части своей массы более высокую степень окисления и тем самым понижает степень окисления другой ее части, которая может затем войти в нейтральное соединение с приближенным к ней другим отличным от нее телом, что было бы невозможно при сохранении первой непосредственной степени окисления. То, что здесь происходит, состоит в том, что объект относится к некоторому другому не по непосредственной, односторонней определенности, но по внутренней целостности некоторого первоначального отношения полагает предположение, потребное для осуществления им некоторого реального отношения, и тем самым образует для себя некоторый средний термин, через который связывает свое понятие со своею реальностью; это в себе и для себя определенная единичность, конкретное понятие, как принцип разделения на крайние термины, обратное соединение коих их есть действие того же самого отрицательного принципа, который тем самым возвращается к своему первому определению, но уже как объективированный.

Сам химизм есть первое отрицание безразличной объективности и внешней определенности; таким образом, ему еще присущи непосредственная самостоятельность объекта и внешность. Поэтому он еще не есть для себя та полнота самоопределения, которая проистекает из него, и в которой он собственно снимается. Три полученные выше умозаключения образуют собою его полноту; первое имеет средним термином формальную нейтральность и крайними – напряженные объекты; второе имеет средним термином продукт первого, реальную нейтральность, крайними – разделяющую деятельность и ее продукт, безразличный элемент; третье же есть реализующее себя понятие, то полагающее себе предположение, которое обусловливает процесс его реализации, – умозаключение, сущность которого есть общее. Но в виду непосредственности и внешности, кои в этом определении свойственны химической объективности, эти умозаключения еще остаются взаимно внешними. Первый процесс, продукт которого есть нейтральность напряженных объектов, угасает в своем продукте и есть извне привходящее дифференцирование, вновь прекращающее его; будучи обусловлен некоторым непосредственным предположением, он исчерпывается последним. Равным образом выделение различных крайних терминов из нейтральной среды, а также их разложение на их отвлеченные элементы, исходит от извне привходящих условий и возбуждений к деятельности. Но поскольку оба существенных момента процесса, с одной стороны нейтрализация, а с другой – разделение и редукция, связаны в одном и том же процессе, а соединение и ослабление напряженных средних терминов есть также разделение в них, то в силу лежащей еще в основе внешности они образуют собою две стороны; крайние термины, которые выделяются в одном и том же процессе, суть иные объекты или материи, чем те, которые в нем соединяются; и поскольку первые опять-таки выходят из него различными, они должны обращаться во вне; их новая нейтрализация есть иной процесс, чем та, которая имела место в первом процессе.

Но эти различные процессы, оказавшиеся необходимыми, составляют столько же ступеней, через которые снимаются внешность и обусловленность, вследствие чего понятие выступает, как определенное в себе и для себя и как не обусловленная внешностью целостность. В первом процессе снимается внешность образующих собою всю реальность различных противоположных крайних терминов или различение сущего в себе определенного понятия от его существующей определенности; во втором снимается внешность реального единства, соединение, как только нейтральное; ближайшим образом формальная деятельность снимается в столь же формальных основаниях или безразличных определенностях, внутреннее понятие которых есть теперь возвратившаяся в себя, абсолютная деятельность, реализующая себя в ней самой, т. е. полагающая в себе определенные различения и строющая себя через это опосредование, как реальное единство, – опосредование, которое тем самым есть собственное опосредование понятия, его самоопределение и в виду его рефлексии в себя имманентное предположение. Третье умозаключение, которое, с одной стороны, есть восстановление предшествовавшего процесса, с другой, снимает еще остающийся последний момент безразличных оснований, – вполне отвлеченную внешнюю непосредственность, которая, таким образом, становится собственным моментом опосредования понятия самим собою. Понятие, которое тем самым сняло все моменты своего объективного существования, как внешние, и положило их в свое простое единство, вследствие того совершенно освободилось от объективной внешности, к коей оно относится, лишь как к несущественной реальности; это объективное свободное понятие есть цель.

Третья глава

Телеология

Там, где воспринимается целесообразность, признается, как ее источник, рассудок, т. е. для цели требуется субъективное, свободное осуществление понятия. Телеология противопоставляется, главным образом, механизму, при котором положенная в объекте определенность, как внешняя, по существу есть такая, в коей не обнаруживается никакого самоопределения. Противоположность causarum efficientium и causarum finalium, только действующих и конечных причин, относится к тому различению, к которому, взятому в конкретной форме, сводится также исследование того, следует ли понимать абсолютную сущность мира, как слепой природный механизм или как самоопределяющийся по целям рассудок. Антиномия фатализма вместе с детерминизмом и свободы также касается противоположности механизма и телеологии; ибо свободное есть понятие в своем осуществлении.

Прежняя метафизика обращалась с этими понятиями так же, как и с прочими; она отчасти предполагала некоторое представление мира и пыталась доказать, что ему соответствует то или другое из этих понятий, противоположное же ему неудовлетворительно, так как из последнего он необъясним; отчасти же не исследовала при этом, какое из понятий, механической ли причинности или цели, содержит истину в себе и для себя. Если это установлено для себя, то пусть объективный мир представляет собою и механические, и конечные причины; их осуществление не есть мерило истины, но напротив, истинное есть критерий того, какое из этих осуществлений по истине принадлежит миру. Как и субъективный рассудок обнаруживает в нем (рассудке) заблуждения, так и объективный мир обнаруживает такие стороны и ступени истины, которые для себя лишь односторонни, неполны и суть только отношения явлений. Если механизм и целесообразность противоположны, то именно потому их нельзя считать равноценными, каждое понятие правильным для себя, имеющим такую же ценность, как и другое, причем все дело сводилось бы лишь к тому, к чему может быть применено то или другое из них. Эта равноценность обоих понятий зависит лишь от того, что они суть, что мы имеем их оба. Но так как они противоположны, то необходимый первый вопрос состоит в том, которое из них есть истинное; а настоящий высший вопрос состоит в том, не есть ли их истина нечто третье, или одно из них есть истина другого. Но отношение цели оказалось истиною механизма. То, что представлял собою химизм, совпадает с механизмом постольку, поскольку цель есть понятие в свободном осуществлении, и поскольку вообще последнему противостоит несвобода химизма, его погружение во внешность; оба, механизм и химизм объемлются природною необходимостью, так как в первой не осуществляется объект, ибо в нем, как в механическом, нет самоопределения, а во втором понятие или достигает лишь напряженного, одностороннего осуществления, или, поскольку оно выступает, как единство, напрягающее нейтральный объект к осуществлению, оно, снимая себя в этом разделении, внешне себе самому.

Чем теснее телеологический принцип связывается с понятием некоторого внемирового рассудка и поэтому вызывает благоприятное отношение к себе со стороны благочестия, тем более он, по-видимому, отклоняется от истинного исследования природы, стремящегося познать свойства природы, не как чуждые ей, но как имманентные ей определенности, и признающему лишь такое познание пониманием. Но так как цель есть само понятие в своем осуществлении, то может показаться странным, что познание объектов из их понятия является незаконным выходом в некоторый инородный элемент, а напротив, механизм, для которого определенность объекта есть определенность, положенная в нем внешним образом и через другое, считается более имманентным взглядом, чем телеология. Механизм, по крайней мере обычный, несвободный, равно как и химизм, правда, должны считаться некоторым имманентным принципом, поскольку определяющее внешнее есть само опять-таки лишь такой объект, нечто внешним образом определенное и безразличное к такой определенности, или в химизме другой объект есть нечто также химически определенное, вообще, поскольку существенный момент целостности всегда лежит в некотором внешнем. Поэтому эти принципы остаются в границах той же самой природной формы конечности; но хотя они, разным образом, не хотят превзойти конечного и приводят явления лишь к конечным причинам, которые сами требуют дальнейшего движения (мысли), но они, вместе с тем, расширяются в формальную целостность отчасти в понятиях силы, причины и т. под. определениях рефлексии, причем последние должны выражать собою первоначальность; отчасти же через отвлеченную общность – во всеобщности силы, в полноте взаимодействующих причин. Тем самым механизм сам проявляет себя, как стремление к целостности, которое старается понять природу для себя, как некоторое целое, не требующее для своего понятия ничего другого, кроме целостности, не находящей себя в цели и в связанном с нею внемировом рассудке.

Итак, целесообразность проявляется прежде всего, как высшее вообще; как рассудок, который определяет, внешним образом, многообразие объектов посредством некоторого в себе и для себя сущего единства, так что безразличные определенности объектов становятся через это отношение существенными. В механизме они становятся такими через простую форму необходимости, причем их содержание безразлично, ибо они должны оставаться внешними и ими удовлетворяется лишь рассудок, как таковой, познавая таким путем свою связь, отвлеченное тожество. Напротив, в телеологии становится важным содержание, так как она предполагает некоторое понятие, нечто определенное в себе и для себя и тем самым самоопределяющее и, следовательно, отличает от отношения различения и их взаимного определения, от формы, рефлектированное в себя единство, нечто определенное в себе и для себя и, стало быть, некоторое содержание. Но если последнее конечно и незначительно, то оно противоречит тому, чем оно должно быть, ибо цель по своей форме есть внутри себя бесконечная деятельность, в особенности, если совершающееся по целям действие признается за абсолютные волю и рассудок. Телеология потому навлекала на себя столь многие упреки в нелепости, что цели, которые она указывала, были то значительнее, то ничтожнее, и отношение целей объектов должно было часто представляться игрою, ибо это отношение являлось столь внешним и потому случайным. Напротив, механизм оставляет за определенностями объектов по их содержанию значение случайностей, к которым объекты безразличны, и которые ни для самих себя, ни для субъективного рассудка не должны иметь более высокого значения. Потому этот принцип, связывая собою внешнюю необходимость, сообщает сознание бесконечной свободы в противоположность телеологии, которая выдвигает, как нечто абсолютное, маловажное и даже презренное, только бесконечно стесняя тем самым общую мысль, которая может даже вызывать отвращение.

Формальный недостаток, ближайшим образом свойственный этой телеологии, состоит в том, что она приводит лишь к внешней целесообразности. Так как понятие тем самым полагается, как нечто формальное, то ее содержание есть также нечто внешним образом данное в многообразии объективного мира, данное в тех же определенностях, которые составляют содержание и механизма, но как нечто внешнее, случайное. Вследствие такой общности содержания форма целесообразности составляет для себя исключительно существенное в телеологии. В виду сего, даже если не принимать еще во внимание различения внешней и внутренней целесообразности, отношение цели оказалось вообще в себе и для себя истиною механизма. Телеологии свойствен вообще более высокий принцип – понятие в своем осуществлении, которое в себе и для себя есть бесконечное и абсолютное; принцип свободы, совершенно уверенный в своем самоопределении и абсолютно освобожденный от механизма.

Одна из величайших заслуг Канта в философии состоит в различении, которое он установил между относительною или внешнею и внутреннею целесообразностью; к последней он отнес понятие жизни, идею, и тем самым положительно возвысил философию над определениями рефлексии и относительным миром метафизики, что критика разума сделала лишь несовершенно, в весьма превратном направлении и только отрицательно. Уже было упомянуто, что противоположность телеологии и механизма есть ближайшим образом более общая противоположность свободы и необходимости. Кант провел противоположность в этой форме при изложении антиномий разума и именно, как третье противоречие трансцендентальных идей. Я приведу его изложение, на которое было уже указано ранее, совершенно кратко, так как существенное в нем столь просто, что не требует подробного изложения, и так как вид и способ кантовых антиномий подробнее разъяснен в другом месте.

Тезис рассматриваемой здесь антиномии гласит: причинность по законам природы не есть единственная, из коей могут быть выведены все явления мира. Необходимо еще для их объяснения признавать причинность, действующую посредством свободы.

Антитезис: нет никакой свободы, но все в мире совершается исключительно по законам природы.

Доказательство, как и при прочих антиномиях, происходит, во-первых, апагогически, через допущения противоположности каждого тезиса; во-вторых для обнаружения противоречивости этого допущения принимается наоборот и предполагается правильным противоположное ему, т. е. доказуемое предложение. Без всего обхода доказательства можно бы было поэтому обойтись; оно состоит не в чем ином, как в ассерторическом утверждении обоих противоположных предложений.

А именно для доказательства тезиса надлежит прежде всего предположить: нет никакой иной причинности, кроме действующей по законам природы, т. е. до механической необходимости вообще, включая в нее и химизм. Это предложение противоречит себе, так как закон природы состоит именно в том, что ничто не происходит без достаточной а priori определенной причины, которой поэтому свойственна абсолютная самодеятельность; т. е. противоположное тезису допущение противоречиво потому, что оно противоречит тезису.

Для доказательства антитезиса следует предположить: существует свобода, как некоторый особый вид причинности, такое состояние, с которого просто начинается ряд его последствий. Но так как такое начало предполагает состояние, не имеющее со своим предшествовавшим никакой причинной связи, то оно противоречит закону причинности, который делает единственно возможными единство опыта а самый опыт; т. е. допущение свободы, противоречащее антитезису, невозможно потому, что оно противоречит антитезису.

Та же самая антиномия возвращается по существу в критике телеологической силы суждения, как противоположность того взгляда, по коему всякое произведение материальных вещей совершается по чисто механическим законам, и того, по которому некоторое их произведение по этим законам невозможно. Кантово разрешение этой антиномии таково же, как и общее разрешение прочих антиномий; а именно оно состоит в том, что разум не может доказать ни того ни другого предложения, так как мы по чисто эмпирическим законам природы не можем иметь никакого определяющего принципа а priori возможности вещей; что поэтому далее оба они должны считаться не объективными предложениями, а субъективными правилами; что я, с одной стороны, должен постоянно рефлектировать о всех событиях природы по принципу чистого механизма природы, но что это не препятствует по случайному поводу обсуждать некоторые природные формы по другому правилу, именно по принципу конечных причин; как будто эти два правила, долженствующие служить притом лишь для человеческого разума, не состоят между собою в той же противоположности, как и вышеупомянутые предложения. При такой точке зрения, как указано выше, совсем не исследуется именно то, что единственно представляет собою философский интерес, именно какому из обоих принципов в себе и для себя присуща истина; а при таком взгляде на дело нет никакой разницы в том, должны ли эти принципы считаться объективными, что значит здесь – внешне осуществляющимися определениями природы, или просто правилами субъективного познания; все это познание собственно говоря субъективно, т. е. случайно, так как оно по случайному поводу пробегает то к одному, то к другому правилу, смотря по тому, какое из них считается подходящим для данного объекта, вообще же не спрашивает об истине самых этих определений, все равно суть ли они определения объектов или познания.

Но как ни неудовлетворительно по своей существенной точке зрения кантово рассмотрение телеологического принципа, во всяком случае достойно внимания то положение, какое Кант отводит этому принципу. Приписывая его рефлектирующей силе суждения, он делает его некоторым связующим средним членом между общностью разума и единичностью воззрения; далее он различает эту рефлектирующую силу суждения от определяющей, которая просто подчиняет частное общему. Такое общее, которое есть только подчиняющее, есть отвлеченное, становящееся конкретным лишь в некотором другом, в частном. Напротив цель есть конкретное общее, имеющее в нем самом момент частности и внешности, и которое поэтому есть деятельность, стремление отталкивать себя от самого себя. Понятие, как цель, есть, конечно, некоторое объективное суждение, одно определение которого есть субъект, т. е. конкретное понятие, определенное через себя самого, а другое – не только предикат, но и внешняя объективность. Но отношение цели не есть еще потому некоторое рефлектирующее суждение, рассматривающее внешние объекты лишь с точки зрения некоторого единства, как будто какой-то рассудок дал их на потребу нашей познавательной способности; оно есть в себе и для себя сущее истинное, судящее объективно и абсолютно определяющее внешнюю объективность. Отношение цели есть тем самым нечто большее, чем суждение, оно есть умозаключение самостоятельного свободного понятия, совпадающего с самим собою через объективность.

Цель оказалась третьим относительно механизма и химизма; она есть их истина. Так как она сама находится еще внутри сферы объективности или непосредственности целостного понятия, то она еще причастна внешности, как таковой, и ей противостоит некоторый объективный мир, с коим она соотносится. С этой стороны механическая причинность, объемлющая собою вообще и химизм, является перед этим отношением цели, которое внешне, но подчиняет себе ее (причинность), снятою в себе и для себя. Что касается ближайшего за сим отношения, то механический объект, как непосредственная целостность, безразличен к своему определению, а тем самым и к тому, чтобы быть определяющим. Эта внешняя определенность теперь доразвилась до самоопределения, и тем самым отныне положено в объекте лишь внутреннее или, что то же самое, лишь внешнее понятие; цель есть ближайшим образом само это внешнее относительно механизма понятие. Таким образом и относительно химизма цель есть самоопределяющее, которое возвращает обусловливающее его внешнее становление определения к единству понятия. Отсюда явствует природа подчинения обеих предыдущих форм объективного процесса; то другое, которое было для них бесконечным прогрессом, есть ближайше внешним образом положенное для них понятие, которое и есть цель; субстанция есть не только понятие, но и внешность есть существенный для них, составляющий их определенность момент. Механическая или химическая техника по характеру своему – быть определенною извне – сама предлагает себя на службу отношению цели, которое теперь и должно быть рассмотрено ближе.

А. Субъективная цель

В центральности объективной сферы, которая есть безразличие к определенности, субъективное понятие ближайшим образом вновь нашло и положило отрицательный объединяющий пункт; в химизме же – объективность определений понятия, только через которую оно положено, как конкретное объективное понятие. Отныне его определенность и его простое различение имеет в нем самом определенность внешности, и его простое единство есть тем самым единство, отталкивающее себя от самого себя и тем самым сохраняющееся. Поэтому цель есть субъективное понятие, в смысле существенного стремления и побуждения положить себя внешним образом. Тем самым она избавлена от погибели. Она не есть ни самообнаруживающаяся сила, ни некоторая субстанция и причина, проявляющая себя в акциденциях и действиях.

Сила есть лишь нечто отвлеченно внутреннее, пока она не обнаружила себя; иначе сказать, она имеет существование лишь в том обнаружении, к которому она должна быть возбуждена. То же справедливо о причине и субстанции; так как они имеют действительность лишь в акциденциях и в действии, то их деятельность есть переход, против которого они не сохраняют своей свободы. Правда цель может также быть определена, как сила и причина, но эти выражения сохраняют здесь лишь небольшую часть своего значения; если они высказываются о ней по своей истине, то это может быть сделано лишь таким способом, который снимает их понятие; она есть некоторая сила, которая сама возбуждает себя к обнаружению, некоторая причина, которая есть причина самой себя, или действие которой есть непосредственно причина.

Если целесообразное приписывается некоторому рассудку, как было упомянуто выше, то при этом принимается во внимание определенность содержания. Но последнее должно быть вообще понимаемо, как разумное в своем осуществлении. Оно потому обнаруживает разумность, что оно есть конкретное понятие, удерживающее объективное различение в своем абсолютном единстве. Поэтому оно есть по существу умозаключение в нем самом. Оно есть равное себе общее, и именно как содержащее отталкивающую себя от себя отрицательность, ближайшим образом оно есть общая и тем самым еще неопределенная деятельность; но так как последняя есть отрицательное отношение к себе самой, то она непосредственно определяет себя и сообщает себе момент частности, который, как равным образом рефлектированная в себя полнота формы, есть содержание в противоположность к положенному различению формы. Также непосредственно эта отрицательность через свое отношение к самой себе есть абсолютная рефлексия формы в себя и единичность. С одной стороны, эта рефлексия есть внутренняя общность субъекта, а с другой стороны – рефлексия во вне; и тем самым цель есть еще нечто субъективное, и деятельность ее направлена к внешней объективности.

А именно цель есть в объективности возвратившееся к себе самому понятие; определенность, которую она дает себе в ней, есть определенность объективного безразличия и внешности определения; ее отталкивающая себя от себя отрицательность поэтому такова, что моменты ее, поскольку они суть лишь определения самого понятия, имеют также форму взаимного объективного безразличия. В формальном суждении субъект и предикат уже определились один относительно другого, как самостоятельные; но их самостоятельность была пока лишь отвлеченною общностью; теперь же она достигла определения объективности; но как момент понятия, это совершенное различие включено в простое единство понятия. Поскольку же цель есть эта полная рефлексия объективности в себя и притом непосредственно, то, во-первых, отличается самоопределение или частность, как простая рефлексия в себя от конкретной формы, и образует собою некоторое определенное содержание. Цель поэтому конечна, хотя она по своей форме есть также бесконечная субъективность. Во-вторых, так как ее определенность имеет форму объективного безразличия, этой определенности свойствен вид некоторого предположения, и конечность цели с этой стороны состоит в том, что она имеет перед собою некоторый объективный механический и химический мир, к которому ее деятельность относится, как к данному; таким образом ее самоопределяющая деятельность в своем тожестве непосредственно внешня самой себе и есть столько же рефлексия в себя, сколько и рефлексия во вне. Поэтому ей свойственно еще некоторое по истине внемировое осуществление, именно поскольку ей противостоит эта объективность, так же как последняя, напротив, противостоит цели, как механическое и химическое, еще не определенное и не проникнутое целью целое.