Домби и сын

Она на цыпочкахъ прокралась къ его постели, взглянула на спящее лицо и… задрожала всѣмъ тѣломъ, какъ будто вовсе не ожидала его увидѣть. Проснись онъ въ эту минуту или сдѣлай инстинктивное движеніе, Флоренса осталась бы прикованною къ мѣсту.

На его лицѣ былъ глубокій шрамъ. Вспрыснутые цолосы неправильными прядями разбросались по подушкѣ. Одна рука, свѣсившаяся съ постели, была перевязана. М-ръ Домби былъ очень блѣденъ. Но не это приковало къ мѣсту робкую дѣвушку, послѣ того какъ она бросила быстрый взглядъ на отца и увѣрилась, что онъ спигь. Была въ его глазахъ и во всей фигурѣ какая-то рѣзкая особенность, вовсе незнакомая Флоренсѣ.

Во всю жизнь ни разу не видала она его лица свободнымъ отъ какойто дикой угрюмости, близкой къ негодованію. Вездѣ и всегда отражался на немъ этотъ дикій отпечатокъ, и при взглядѣ на него, Флоренса невольно потупляла глаза, и всякая надежда замирала въ ея сердцѣ передъ этимъ суровымъ, отталкивающимъ, нелюдимымъ взоромъ. Но теперь… первый разъ теперь это лицо было свободно отъ облака, омрачившаго всю жизнь отверженнаго дѣтища. Тихая, спокойная ночь отражалась на немъ, и, казалось, онъ заснулъ, благословивъ наиередъ свою дочь.

Пробудись, чудовищный отецъ! Пробудись теперь, чопорный варваръ! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Пробудись!

Никакой перемѣны на лицѣ. Его неподвижное спокойствіе напомнило наблюдавшей дѣвушкѣ милыя лица, которыхъ уже нѣтъ. Вотъ какъ бывало смотрѣли они, такъ и онъ бы могъ смотрѣть! A почемъ знать? можетъ, и придетъ пора, когда она, бѣдная сиротка, встрѣтитъ ласковый взоръ отца, и когда вмѣстѣ съ тѣмъ прояснѣютъ пасмурныя лица всѣхъ, окружающихъ м-ра Домби. Какъ скоро наступитъ это блаженное время, ему, конечно, не будетъ тяжелѣе оттого, что теперь хотѣлось бы ей сдѣлать, a она – Боже мой – какъ она была бы счастлива!

Она ближе подкралась къ его постели и, притаивъ дыханіе, тихонько поцѣловала его въ щеку. Потомъ она осмѣлилась даже на короткое время положить свое лицо подлѣ его головы и обвить рукою подушку, на которой онъ лежалъ.

Пробудись, обреченная жертва, пока дочь твоя близко! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Вотъ уже онъ шагаетъ въ твоемъ домѣ. Пробудись!

Она мысленно молилась Богу, чтобы онъ благословилъ ея отца и смягчилъ его сердце, если можно; a если нельзя, то чтобы онъ простилъ ему его вину и простилъ ей самой ея молитву, быть можетъ, безразсудную. Потомъ, взглянувъ еще разъ на спящее лицо, она робко прокралась изъ комнаты и незамѣтно прошла назадъ мимо дремавшей ключницы.

Спи теперь, м-ръ Домби, спи спокойно, сколько хочешь и можешь! Но ты проснешься, чудовищный отецъ, и благо тебѣ, если тотъ же взоръ, исполненный любви и грусти, встрѣтитъ твое пробужденіе!

Тоскливо и болѣзненно сжималось сердце Флоренсы, когда она опять взбиралась наверхъ. Спокойный домъ, казалось, сдѣлался еще угрюмѣй и мрачнѣй. Общее усыпленіе среди глубокой полночи имѣло для нея торжественность смерти и жизни. Таинственность ея собственной поступи усугубляла стѣснительный ужасъ ночи. Ея ноги дрожали, подкашивались, и она не смѣла пройти въ свою спальню. Отворивъ двери гостиной, куда прокрадывался черезъ сторы блѣдный свѣтъ луны, она сѣла подъ окномъ и смотрѣла на безлюдную улицу.

Вѣтеръ уныло завывалъ передъ окнами сонныхъ домовъ. Фонари блѣднѣли и дрожали, какъ будто отъ стужи. На высокомъ небѣ мерещилось что-то такое, чего нельзя назвать ни мракомъ, ни свѣтомъ, и ночь, чреватая зловѣщимъ предчувствіемъ, безпокоилась и дрожала, какъ нечестивецъ, испускающій въ предсмертныхъ судорогахъ послѣднее грѣшное дыханье. Было пасмурно, очень пасмурно, a Флоренса чувствовала какую-то враждебную антипатію къ другой погодѣ.

Ея прекрасная мама не заходила въ этотъ вечеръ въ ея комнату, и вотъ почему, между прочимъ, она такъ долго не ложилась въ постель. Томимая сколько общимъ безпокойствомъ, столько и пламенной жаждой съ кѣмъ-нибудь поговорить, чтобы разрушить эти страшныя чары молчанія и мрака, Флоренса направила свои шаги къ той комнатѣ, гдѣ спала Эдиѳь.

Незапертая дверь легко уступила усилію слабой руки. Комната была ярко освѣщена, и Флоренса чрезвычайно изумилась, увидѣвъ, что ея мать, раздѣтая только вполовину, сидѣла подлѣ камина, гдѣ искрился и хрустѣлъ перегорѣлый пепелъ. Въ ея пламенѣвшемъ взорѣ, обращенномъ на потолокъ, ея лицѣ, въ манерѣ, съ какой она облокотилась на ручку креселъ, во всей ея фигурѣ, Флоренса увидѣла такое гордое выраженіе, которое привело ее въ трепетъ.

– Мама! Что съ вами?

При звукѣ этого голоса Эдиѳь быстро вскочила съ мѣста и взглянула съ такимъ страннымъ изумленіемъ, что Флоренеа испугалась еще болѣе.

– Мама, милая мама! что съ вами? – повторила Флоренса, поспѣшно подвигаясь впередъ.

– Мнѣ нездоровилось, – сказала Эдиѳь, продолжая смотрѣть на нее тѣмъ же страннымъ образомъ. – Мнѣ грезились дурные сны, мой ангелъ.

– Тогда какъ вы не ложились въ постель, мама?

– Сны наяву. Полугрезы, гадкіе призраки… Ты не понимаешь, мой ангелъ.

Черты ея лица постепенно приняли ласковое выраженіе, и, когда Флоренса бросилась въ ея объятія, она спросила съ нѣжностыо:

– Но что сдѣлалось съ моей птичкой? Чего здѣсь надобно моей птичкѣ?

– Мнѣ грустно, мама. Сегодня вы не заходили ко мнѣ, и я не знаю, что тамъ съ папенькой…

Флоренса остановилась.

– Поздно теперь? – спросила Эдиѳь, лаская кудри дѣвушки, разсыпавшіяся по ея лицу.

– Очень поздно, мама. Уже свѣтаетъ.

– Свѣтаетъ?! – съ изумленіемъ повторила Эдиѳь.

– Что вы сдѣлали съ вашей рукою, маменька? – спросила Флоренса.

Эдиѳь быстро отняла руку и взглянула съ какимъ-то страннымъ испугомъ на робкую дѣвушку. Вскорѣ, однако, она оправилась и сказала:

– Ничего, мой ангелъ, ничего. Ударъ… царапина… О Флоренса, милая Флоренса!

И грудь ея волновалась, и горькія слезы полились изъ ея глазъ.

– Что мнѣ дѣлать, мама?… о, скажите, милая мама, что мнѣ дѣлать? Неужели мы не будемъ счастливѣе? Неужели я не могу помочь? Неужели нѣтъ никакихъ средствъ?

– Никакихъ! – отвѣчала Эдиѳь.

– Увѣрены ли вы въ этомъ, милая мама? Неужели все и навсегда останется такъ? Если бы теперь, несмотря на ваше запрещеніе, я высказала, что y меня на душѣ… вы не станете бранить меня, милая мама, не станете?

– Безполезно, мой другъ. Это ни къ чему не поведетъ. Я сказала, что мнѣ грезились страшные сны. Они могутъ воротиться опять, и ничто ихъ не измѣнитъ!

– Я васъ не понимаю, – сказала Флоренса, устремивъ глаза на ея взволнованное лицо, которое теперь, казалось, принимало мрачное выраженіе.

– Грезилась мнѣ гордость, безсильная въ добрѣ, всемогущая въ злѣ, гордость, пропитанная желчью, накопившеюся въ продолженіе многихъ годовъ, гордость, подавившая грудь, гдѣ она гнѣздилась сознаніемъ глубокаго униженія, и никогда не одушевлявшая ее рѣшимостью избѣгнуть поводовъ къ этому униженію и сказать въ свое время: "этого не должио быть!" И видѣла я спутниковъ этой гордости, тащившихся по ея пятамъ съ крикомъ и проклятіями, и имя этимъ спутникамъ – самопрезрѣніе, ожесточеніе, гибель.

Она не смотрѣла болѣе ма Флоренсу и продолжала такъ, какъ будто разговаривала сама съ собой.

– И грезилось мнѣ окаменѣлое равнодушіе, которое родилось отъ этого самопрезрѣнія. И вотъ оно, обхвативъ желѣзными когтями свою жертву, ведетъ ее впередъ и впередъ по горячимъ углямъ, ведетъ до самаго алтаря по мановенію дрожащей, дряхлой и безстыдной материнской руки! О мать моя, мать моя! встрепенутся ли грѣшныя кости твои въ глубинѣ могильнаго склепа!

Ея глаза налились кровью, и рука съ грознымъ жестомѣ протямулась къ камину.

– И грезилось мнѣ, что подлая, презрѣнная нога попираетъ эту проклятую гордость при ея первомъ усиліи поднять голову. И вотъ она затоптана, изранена, опозорена, и цѣлая стая борзыхъ собакъ ждетъ мгновенія, чтобы вцѣпиться въ нее острыми клыками. Но еще барахтается истерзанная жертва и не хочетъ уступить. Она встаетъ, должна встать, она не можетъ не встать; и пусть милліонъ проклятій разразится надъ извергомъ, который осмѣлится явиться предъ ней со своимъ презрѣннымъ вызовомъ!

Она судорожно сжала трепещущую руку молодой дѣвушки и, прижавъ ее къ своей груди, успокоилась мало-по-малу.

– О Флоренса! – сказала она. – Мнѣ казалось сегодня, что я съ ума сойду!

И склонивъ свою гордую голову на шею сироты, она горько заплакала.

– Не оставляй меня, мой другъ! Будь подлѣ меня! Вся моя надежда лишь въ тебѣ одной! О, не оставляй меня!

Эти восклицанія много разъ повторялись.

Скоро она успокоилась и, проникнутая материнской нѣжностью, сжалилась надъ слезами Флоренсы и надъ тѣмъ, что она принуждена бодрствовать въ такіе неурочные часы. Разсвѣтъ между тѣмъ съ своимъ блѣднымъ, безстрастнымъ лицомъ уже смѣло заглядывалъ въ окна. Эдиѳь взяла ее на руки, положила на постель и, усѣвшись подлѣ, уговаривала ее заснуть.

– Ты устала, мой ангель, ты несчастна! Тебѣ нуженъ покой.

– Сегодня я точно несчастна, милая мама. Но и вы также устали, и вы несчастны.

– Да, но не теперь, когда ты спишь подлѣ меня.

Онѣ поцѣловались, и Флоренса мало-по-малу погрузилась въ тихій сонъ. Ея лицо сохранило задумчивое выраженіе, и рука во снѣ часто прижималась къ Эдиѳи, но съ какою-то робостью, какъ будто этимъ движеніемъ она боялась оскорбить отца. Казалось, она старалась помирить ихъ обоихъ и показать, что любитъ ихъ обоихъ, но не знала, какъ это сдѣлать. Такъ и во снѣ тревожное состояніе духа отразилось на ея печальной фигурѣ.

Эдиѳь сидѣла подлѣ и съ болѣзненнымъ замираніемъ сердца смотрѣла на эти темныя вѣки, омоченныя слезами. Эдиѳь знала истину. Блѣдный разсвѣтъ смѣнился яснымъ днемъ, и солнечный лучъ прокрался чрезъ сторы, но Эдиѳь не ложилась и не смыкала глазъ. Часто она цѣловала руку спящей дѣвушки и еще чаще шепотомъ повторяла:

– Будь подлѣ меня, Флоренса! На тебя вся моя надежда!

Глава XLIV

Разлука

Миссъ Сусанна Нипперъ встала очень рано, хотя не съ разсвѣтомъ. Черные глаза этой дѣвицы отчего-то посоловѣли и, казалось, неохотно смотрѣли на окружающіе предметы. Надъ ними была красная опухоль, несомнѣнный признакъ обильныхъ слезъ, пролитыхъ во время ночи. Но не упалъ мужественный духъ Сусанны Нипперъ; она была чрезвычайно проворна и смѣла, и всѣ ея способности, казалось, были обращены на какоето великое дѣло. Это было замѣтно даже по ея платью, перетянутому донельзя и нарядному до чрезвычайности. Притомъ, расхаживая по всему дому, она безпрестанно мотала головой, a это ясно говорило о работѣ ея мыслительной машины.

Словомъ, миссъ Сусанна Нипперъ рѣшилась – можете вообразить? – рѣшилась на отчаянное предпріятіе: пробраться въ комнату м-ра Домби и объясниться наединѣ съ этимъ джентльменомъ. Поднявшись съ постели этимъ утромъ, она сдѣлала грозный жестъ и сказала самой себѣ съ необыкновенной энергіей:

– Хочу и сдѣлаю! Желала бы я знать, кто мнѣ помѣшаетъ?

Пришпоривая себя безъ отлагательства исполнить отчаянный планъ, Сусанна Нипперъ цѣлое утро шмыгала по лѣстницѣ взадъ и впередъ, напрасно отыскивая благопріятный случай къ рѣшительному нападенію. Такія неудачи, раздражая ея нетерпѣніе, еще болѣе увеличивали бдительность храброй дѣвицы, и, наконецъ, къ вечеру ей удалось открыть, что заклятый ея врагъ, м-съ Пипчинъ, подъ предлогомъ прошлой безсонной ночи, легла на часикъ всхрапнуть въ своей собственной комнатѣ, и что м-ръ Домби покоился одинъ на софѣ безъ своей обычной свиты.

Вожделѣнное открытіе привело въ движеніе не только голову, но и всѣ суставы отважной героини. Она на цыпочкахъ подошла къ дверямъ м-ра Домби и постучалась.

– Войдите? – сказалъ м-ръ Домби.

Сусанна еще разъ мотнула головой, для окончательнаго возбужденія умственныхъ способностей, и вошла.

М-ръ Домби, обращенный лицомь къ камину, съ величайшимъ изумленіемъ взглянулъ на нежданную гостью и привсталъ немного съ постели. Миссъ Нипперъ сдѣлала книксенъ.

– Что вамъ надобно? – сказалъ м-ръ Домби.

– Мнѣ надобно, сэръ, поговорить съ вами, если это вамъ угодно.

Губы м-ра Домби пошевелились, какъ-будто для повторе. нія этихъ словъ, но, озадаченный дерзкой отвагой молодой женщины, онъ, казалось, не могъ произнесть ихъ вслухъ.

– Вотъ уже, сэръ, если вамъ угодно, ровно двѣнадцать лѣтъ прошло, какъ я нахожусь въ услуженіи при миссъ Флой. Она была ребенкомъ, когда я пришла сюда въ первый разъ, и ужъ я давно жила здѣсь, когда поступила сюда м-съ Ричардсъ. Я не Маѳусаилъ, съ вашего позволенія, но все же и не грудной ребенокъ.

М-ръ Домби смотрѣлъ во всѣ глаза, но не сдѣлалъ никакого замѣчанія на это предварительное изложеніе фактовъ.

– Не было, нѣтъ и не будетъ дѣвицы милѣе, добрѣе, привлекательнѣе миссъ Флоренсы, сэръ, если вамъ угодно слышать это отъ вашей покорной слуги. Я ее знаю билліонъ разъ лучше, чѣмъ нѣкоторые другіе люди, потому что я видѣла ее въ ея печальные дни, и видѣла ее въ ея радостные дни (какъ мало ихъ было!), видѣла ее и въ одиночествѣ, когда она жила затворницей, a нѣкоторые другіе люди не видѣли ея никогда и нигдѣ. Уже давно я хотѣла сказать этимъ нѣкоторымъ людямъ, и вотъ теперь говорю, – здѣсь черноокая вѣщунья для усиленія эффекта притопнула ногой – говорю, что миссъ Флой – прекраснѣйшій, прелестнѣйшій, благодатнѣйшій ангелъ, какого не было, нѣтъ и не будетъ на землѣ. Я это говорила, говорю и буду говорить, сэръ, хотя бы разорвали меня въ мелкіе куски. Конечно, я не блаженная мученица Фокса[21], но все же я христіанка, къ вашимъ услугамъ. Да-съ!

М-ръ Домби, взволнованный негодованіемъ, сдѣлался теперь еще блѣднѣе, чѣмъ при паденіи съ лошади. Онъ не вѣрилъ своимъ глазамъ, и ему казалось, что его уши не на своемъ мѣстѣ.

– Моя двѣнадцатилѣтняя служба тутъ не идетъ въ разсчетъ, сэръ, – продолжала Сусанна, – всякій отдастъ справедливость миссъ Флой; да и какъ не отдать, когда она такой ангелъ? Но я люблю ее больше всѣхъ на свѣтѣ, между тѣмъ какъ нѣкоторые другіе люди о ней и знать не хотятъ. Вотъ объ этомъ-то именно я и пришла теперь сказать нѣкоторымъ другимъ людямъ. – Здѣсь она опять притопнула ногой и сдѣлала энергическій жестъ. – И еще бы я стала молчать послѣ двѣнадцатилѣтней безпорочной службы? Я, конечно, не крикунья площадная, сэръ, ну да все же я и не рыба, съ вашего позволенія.

– Что вы подъ этимъ разумѣете? – проговорилъ м-ръ Домби, вперивъ въ нее гнѣвный взглядъ. – Какъ вы смѣете это говорить?

– Что я подъ этимъ разумѣю? A ничего. Я пришла говорить съ вами, какъ покорная ваша слуга, говорить съ плеча. A какъ я смѣю, такъ этого, съ вашего позволенія, я и сама не знаю. Смѣю, да и только. О, вы не знаете миссъ Флоренсы, не знаете, – вотъ и все тутъ!

М-ръ Домби, въ бѣшенствѣ, протянулъ руку къ снурку колокольчика, но по эту сторону камина не было снурка, a онъ не могъ безъ посторонней помощй перейти на другую сторону. Быстрый глазъ Сусанны мигомъ принялъ къ свѣдѣнію такое обстоятельство, и теперь-то, какъ она разсказывала послѣ, Домби уже совершенно былъ въ ея рукахь.

– Миссъ Флой, осмѣлюсь вамъ доложить, самая покорная, послушная, прекрасная и, по милости нѣкоторыхъ людей, самая несчастная изъ всѣхъ дочерей на бѣломъ свѣтѣ. Желала бы я знать, какой джентльменъ – будь y него цѣлые амбары съ золотыми мѣшками, цѣлые погреба съ изумрудами и алмазами – дасъ, какой господинъ не сталъ бы гордиться миссъ Флоренсой? Онъ будетъ гордиться, долженъ, онъ не можетъ не гордиться. A узнай онъ ея настоящую цѣну, пойми хорошенько ея добрую душу, такъ онъ, я вамъ скажу, скорѣе бы спалилъ свои амбары и разгромилъ погреба, скорѣе бы одѣлся въ лохмотья и сталъ таскаться со двора на дворъ, чѣмъ допустилъ бы ее мучиться и горевать въ этомъ домѣ, гдѣ, съ вашего позволенія, крушится, тоскуетъ и ноетъ ея нѣжное сердце.

Здѣсь Сусанна заплакала навзрыдъ и уже изо всей силы притопнула ногой.

– Женщина! – вскричалъ м-ръ Домби, – оставьте комнату.

– Прошу извинить, сэръ; если бы мнѣ даже пришлось оставить это мѣсто, гдѣ я столько лѣть служила вѣрой и правдой, гдѣ я такъ много видѣла и слышала… Да это пустяки, сэръ: y васъ не достанетъ духу изъзза такой бездѣлицы разлучить меня съ миссъ Флой… то есть, я вамъ скажу, вы непремѣнно должны выслушать меня до конца, и выслушаете. Я вѣдь, слава Богу, не въ Индіи живу… ну, a если и въ Индіи, такъ вотъ я овдовѣла и рѣшилась спалить себя на кострѣ съ протухлымъ тѣломъ гадкаго мужа. И спалю, если рѣшилась, это вѣрно точно такъ же, какъ вотъ теперь я ни за что въ свѣтѣ не выйду изъ этой комнаты.

Энергическіе жесты Сусанны Нипперъ, столько же, какъ и ея слова, подтвердили дѣйствительность высказанной сентенціи.

– Ужъ зато могу поручиться, сэръ, – продолжала она, – что въ цѣломъ домѣ никто васъ столько не робѣетъ и не труситъ, какъ я, ваша покорная слуга. Повѣрите ли? я разъ тысячу собиралась съ вами объясниться, да все не хватало духу. A вотъ въ прошлую ночь я рѣшилась, да и пошла; такъ прошу извинить, я сдѣлаю, что надо.

М-ръ Домби, въ порывѣ бѣшеной досады, еще разъ хотѣлъ схватиться за колокольный снурокъ и, за отсутствіемъ снурка, ухватился за свою голову.

– Я видѣла, какъ миссъ Флой мучилась и тосковала въ своемъ дѣтствѣ безъ укоровъ и безъ жалобъ; я видѣла потомъ, какъ она просиживала напролетъ цѣлыя ночи, помогая въ занятіяхъ своему маленькому братцу; я видѣла, какъ она, не смыкая глазокъ, день и ночь сидѣла подлѣ него въ другое время – этого впрочемъ не могли не замѣтить и нѣкоторые другіе люди – я видѣла, какъ она, безъ помощи, безъ одобреній, безъ ласковаго слова, достигла возраста прекрасной дѣвицы, которая можетъ составить честь и гордость всякаго общества; я видѣла, какъ ее оскорбляли обиднымъ невниманіемъ, и какъ она, бѣдняжка, принимала это къ сердцу; но никогда, смиренный и кроткій агнецъ, она не роптала мыслью, ни словомъ, ни дѣлами, напротивъ, она любила и любитъ нѣкоторыхъ людей со всей горячностью нѣжнаго сердца, она обожаетъ ихъ и поклоняется имъ, a они молчатъ и хмурятъ брови, эти нѣкоторые люди. Желала бы я знать, развѣ нѣтъ y нихъ языка? Развѣ они истуканы? Вѣдь миссъ Флой не идолопоклонница, надѣюсь.

– Эй! кто-нибудь! – закричалъ м-ръ Домби изо всей силы. – Куда запропастилась ключница? Эй! кто-нибудь!

– Вчера я очень поздно оставила миссъ Флоренсу, – продолжала неумолимая Сусанна, – и она не хотѣла лечь въ постель, потому что вы больны, и вотъ только поэтому надорвалось съ печали ея бѣдное сердце. Я вѣдь не павлинъ, y котораго на хвостѣ цѣлыя дюжины зоркихъ глазъ, но все же, съ вашего позволенія, я и не кротъ, y котораго нѣтъ ни одного глаза. Я стала сидѣть и дожидаться въ своей комнатѣ, думая, что она соскучится и позоветъ меня, и вотъ смотрю: она, бѣдный агнецъ, потихоньку спускается съ лѣстницы и на цыпочкахъ подкрадывается къ этой комнатѣ, какъ будто, съ вашего позволенія, нѣжная дочь не имѣетъ права навѣщать больного отца! Какъ будто за это ее стали бы судить, какъ преступницу! И потомъ она опять, бѣдняжка, робкими шагами побрела по лѣстницѣ и, войдя въ гостиную, зарыдала, да такъ зарыдала, сэръ, что y меня сердце надорвалось отъ жалости. Желаю теперь знать: будетъ этому конецъ или нѣтъ? – продолжала Сусанна Нипперъ, вытирая свои черные глаза и неустрашимо устремивъ ихъ на бѣшеное лицо м-ра Домби. – Я видѣла это не въ первый разъ! Я слышала это не чужими ушами! Вы не знаете, сэръ, вашей дочери! Вы не знаете, сэръ, что вы дѣлаете! Разъ навсегда рѣшаюсь напомнить вамъ, что это и грѣшно, и стыдно, и безсовѣстно. Вотъ зачѣмъ я пришла, и вотъ что мнѣ хотѣлось, съ вашего позволенія, объяснить нѣкоторымъ людямъ! – заключила миссъ Сусанна Нипперъ, дѣлая выразительные жесты и руками, и головой.

– Ахти, ахти! какія напасти! – послышался голосъ м-съ Пипчинъ, когда черное бомбазиновое платье этого прекраснаго перувіанскаго рудокопа зашелестѣло въ комнатѣ. – Это что значитъ?

Сусанна привѣтствовала м-съ ГІипчинъ такимъ взоромъ, который она нарочно изобрѣла для нея при первомъ съ нею знакомствѣ, и предоставила отвѣчать самому м-ру Домби.

– Это что значитъ? – повторилъ м-ръ Домби, выходя изъ себя. – Что это значитъ, сударыня? Вы завѣдываете здѣсь всѣмъ хозяйствомъ и смотрите за порядкомъ; кого же объ этомъ спрашивать, если не васъ? Знаете ли вы эту женщину?

– Я знаю о ней очень мало хорошаго, сэръ, – каркала м-съ Пипчинъ. – Какъ вы сюда попали? Ступайте вонъ.

Непреклонная миссъ Нипперъ опять удостоила м-съ Пипчинъ своимъ выразительнымъ взглядомъ и осталась на мѣстѣ.

– Такъ-то вы управляете моимъ домомъ, сударыня! – гнѣвно продолжалъ м-ръ Домби. – Входятъ ко мнѣ безъ позволенія и осмѣливаются разговаривать со мною! Какъ? Джентльмену въ его собственной комнатѣ нѣтъ покою отъ его же служанокъ!

– Извините, сэръ, – возразила Пипчинъ, сверкая своимъ сѣрымъ мстительнымъ глазомъ. – Я чрезвычайно жалѣю объ этомъ случаѣ: это ни на что не похоже, это изъ рукъ вонъ; но я, къ сожалѣнію, принуждена сказать, сэръ, что эта молодая женщина не признаетъ надъ собою никакой управы. Ее избаловала миссъ Домби, и она не слушается никого. Вы это сами знаете, негодница, – язвительно продолжала м-съ Пипчинъ, кивнувъ головою на Сусанну Нипперъ. – Вонъ отсюда, срамница, вонъ!

– Если вы находите здѣсь людей, которые не хотятъ надъ собой признавать никакой управы, – сказалъ м-ръ Домби, оборачиваясь къ камину, – то вы, я думаю, должны знать, м-съ Пипчинъ, что дѣлать съ такими людьми. Въ чемъ же иначе, смѣю спросить, ваши обязанности въ этомъ домѣ? Велите ей убираться прочь.

– Сэръ, я понимаю свои обязанности, и, слѣдовательно, знаю, какъ распорядиться, – возразила м-съ Пипчинъ, бросивъ въ то же мгновеніе мстительный взглядъ на свою жертву. – Сусанна Нипперъ! Мѣсяцъ вамъ сроку съ этого часа!

– О? право? – вскричала Сусанна, выпрямившись во весь ростъ.

– Ну да, мѣсяцъ съ этого часа! Да что вы смѣетесь? Вотъ вы y меня нахохочетесь! Съ глазъ долой сію же минуту!

– Сію же минуту я и уйду; на это вы можете положиться, – скороговоркой отвѣчала Сусанна. – Я служила въ этомъ домѣ двѣнадцать лѣтъ при своей молодой госпожѣ, a подъ командой какой-нибудь Пипчинъ часу не хочу остаться. Было бы вамъ это извѣстно, матушка моя, м-съ Пипчинъ.

– Да уберетесь ли вы отсюда? – кричала разъяренная старуха. – Вонъ, вонъ, или я велю васъ вытолкать.

– Мое единственное утѣшеніе въ томъ, – продолжала Сусанна, уставивъ острые глаза на м-ра Домби, – что я высказала нѣкоторымъ людямъ чатицу истины, которую давно слѣдовало бы высказать, ясно и честно. Пусть теперь нагонятъ сюда цѣлую свору мистриссовъ Пипчинсисовъ… Надѣюсь, впрочемъ, такихъ красавицъ не много на бѣломъ свѣтѣ…

Здѣсь м-съ Пипчинъ испустила пронзительный вой и съ яростью повторила: "Ступайте вонъ"! Сусанна не сдѣлала ни шагу.

– Пусть, говорю я, нагонятъ сюда цѣлую свору какихъ-нибудь мистриссинъ Пипчинсинъ, ни одного слова не взять имъ назадъ изъ того, что я теперь высказала, хотя бы онѣ кричали цѣлый годъ отъ десяти часовъ утра до двѣнадцати вечера, и хотя бы онѣ издохли отъ надсады, что было бы очень весело!

И съ этими словами миссъ Сусанна Нипперъ бодро пошла изъ комнаты въ сопровожденіи своего смертельнаго врага. Войдя въ свою комнату въ верхнемъ этажѣ, она тотчасъ же заперлась, къ прлному отчаянію взбѣшенной Пипчинъ, и, усѣвшись между своими сундуками, принялась рыдать.

Голосъ м-съ Пипчинъ, стоявшей за дверями, скоро вывелъ ее изъ этого умилительнаго состоянія духа.

– Останется ли пучеглазая дура доживать до мѣсяца, или уйдетъ сейчасъ?

Миссъ Нипперъ отвѣчала изъ своей засады, что такой особы здѣсь не имѣется, a что живетъ она въ нижнемъ этажѣ, въ комнатѣ ключницы. Спросите старуху Пипчинъ.

– Ахъ, безстыдница, срамница, сволочь водяная! – неистовствовала за дверями м-съ Пипчинъ. – Убирайтесь вонъ сію же минуту. Захватывайте свои вещи, и чтобъ духу вашего здѣсь не пахло. Какъ вы смѣете говорить такъ съ леди, которая видала лучшіе дни.

На это миссъ Нипперъ отвѣчала, что она очень жалѣетъ объ этихъ лучшихъ дняхъ, которые видала м-съ Пипчинъ; a что касается до водяной сволочи, то она, какъ извѣстно, кишмя-кишитъ въ перувіанскихъ рудникахъ, куда и слѣдуетъ отправиться за ней на первомъ кораблѣ съ бомбазиновымъ флагомъ.

– Да что вы тамъ бѣснуетесь за моей дверью? – сказала Сусанна Нипперъ. – Нечего поганить мой замокъ своимъ гадкимъ глазомъ. Вы видите, что я укладываюсь и сейчасъ ѣду; можете въ этомъ присягнуть.

Перувіанская вдовица выразила живѣйшее удовольствіе при этомъ извѣстіи и, сдѣлавъ нѣсколько общихъ замѣчаній насчетъ низкой породы, особенно, когда ее испортятъ фамиліарнымъ обращеніемъ, отправилась приготовить жалованье Нипперъ. Тогда Сусанна начала приводить въ порядокъ свои сундуки, чтобы достойнымъ образомъ выѣхать изъ дому, гдѣ она служила двѣнадцать лѣтъ вѣрой и правдой. По временамъ, когда она думала о Флоренсѣ, эти занятія прерывались громкимъ рыданіемъ.

Скоро по всему дому распространился слухъ, что Сусанна Нипперъ поссорилась съ м-съ Пипчинъ, что онѣ ходили жаловаться къ м-ру Домби, что по этому поводу произошелъ большой шумъ въ комнатѣ м-ра Домби, и, что, наконецъ, Сусанна уѣзжаетъ. Все это, съ разными поясненіями, достигло до ушей Флоренсы, и она до того принила къ сердцу послѣдній пунктъ этой молвы, что мигомъ бросилась изъ гостиной въ комнату своей черноокой пріятельницы. Сусанна, между тѣмъ, уложивь послѣдній ящикъ, сидѣла на немъ, скрестивъ руки и съ дорожною шляпою на головѣ.