Домби и сын

Съ нѣкотораго времени, капитанъ, какъ дѣловой человѣкъ, велъ аккуратный дневникъ, наполненный разными остроумными наблюденіями относительно состоянія погоды и направленія каретъ и другихъ экипажей. На одной страницѣ четкимъ почеркомъ было записано, что по утру въ такой-то день и въ такомъ-то кварталѣ дулъ сильный западный вѣтеръ, a къ вечеру въ томъ же кварталѣ началъ бушевать пронзительный восточный вѣтеръ. На другой страницѣ такимъ же почеркомъ было приведено въ извѣстность слѣдующее обстоятельство: "Сегодня, въ одиннадцать часовъ утра, была y меня, нижеподписавшагося капитана Куттля, перекличка съ тремя праздношатающимися молодыми людьми, которые, войдя въ магазинъ, изъявили очевидное намѣреніе купить очки, и однако-жъ не купили, a дали обѣщаніе явиться сюда для этой же цѣли въ другой разъ. Изъ этого же слѣдуетъ, что торговыя дѣла начинаютъ принимать хорошій оборотъ. Вѣтеръ дуетъ благопріятный – H_о_р_д_ъ-В_е_с_т_ъ. Къ вечеру должно ожидать перемѣны".

Главнѣйшимъ затрудненіемъ для капитана былъ м-ръ Тутсъ, который заходилъ къ нему очень часто и не говоря по обыкновенію ни одного слова, усаживался въ маленькой гостиной и ухмылялся безъ перерыва полчаса и даже больше. По-видимому, м-ръ Тутсъ получилъ нравственное убѣжденіе, что въ цѣломъ Лондонѣ нѣтъ мѣста, болѣе удобнаго и приличнаго для такого увеселительнаго занятія. Капитанъ, вразумленный теперь бѣдственнымъ опытомъ, никакъ не могъ рѣшить, былъ ли м-ръ Тутсъ прекраснѣйшимъ и любезнѣйшимъ молодымъ человѣкомъ, или, напротивъ, отъявленнымъ, продувнымъ лицемѣромъ. Его частые разговоры о миссъ Домби казались въ настоящемъ случаѣ очень подозрительными; однако же, капитанъ рѣшился до нѣкотораго времени не высказывать своихъ подозрѣній и вообще велъ себя очень осторожно, поглядывая на своего гостя съ необыкновенною проницательностью и лукавствомъ.

– Капитанъ Гильсъ, – говаривалъ по обыкновенію м-ръ Тутсъ, – что же вы скажете насчетъ моего предложенія? буду ли я когда-нибудь удостоенъ вашего знакомства?

– A вотъ что я вамъ скажу на этотъ счетъ, молодой человѣкъ, – отвѣчалъ по обыкновенію капитанъ, принявшій свои мѣры въ настоящемъ образѣ дѣйствованія – объ этомъ надобно подумать, да и подумать.

– Капитанъ Гильсъ, это очень любезно съ вашей стороны, – возражалъ м-ръ Тутсъ, – я обязанъ вамъ, какъ нельзя больше. Увѣряю васъ честью, капитанъ Гильсъ, ваше знакомство будетъ, что называется, для меня величайшимъ благодѣяніемъ и даже одолженіемъ. Ей-Богу, капитанъ Гильсъ!

– Постой, постой дружище, – продолжалъ капитанъ благосклоннымъ тономъ – я вѣдь еще не знаю тебя; такъ или нѣтъ?

– Именно такъ, м-ръ Гильсъ… да только вы никогда не узнаете меня, капитанъ, если не будете искать моего знакомства.

Пораженный оргинальностью этого замѣчанія, капитанъ нѣсколько времени безмолвно созерцалъ особу м-ра Тутса.

– Хорошо сказано, мой другъ, и совершенно справедливо, – замѣтилъ, наконецъ, капитанъ, утвердительно кивая головою. – Теперь вотъ въ чемъ штука: вы уже давно сообщили мнѣ нѣкоторыя наблюденія, и, если я васъ хорошо понимаю, то оказывается, что вы питаете чувство удивленія къ одной изъ прелестныхъ дѣвушекъ?

– Капитанъ Гильсъ, – отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, дѣлая отчаянные жесты рукою, въ которой держалъ шляпу, – дѣло идетъ здѣсь не объ удивленіи. Увѣряю васъ честью, вы вовсе не понимаете моихъ чувствъ. Если бы я могъ окрасить себѣ рожу черной краской и сдѣлаться рабомъ миссъ Домби, о, я счелъ бы себя самымъ счастливымъ… да что тутъ толковать, если бы я могъ переселиться въ кожу собаки миссъ Домби, я… я… увѣряю васъ честью, м-ръ Гильсъ, я бы не усталъ всю жизнь вилять передъ ней своимъ хвостомъ. Ей-Богу, капитанъ!

М-ръ Тутсъ произнесъ послѣднія слова съ заплаканными глазами и съ неописуемымъ волненіемъ прижалъ шляпу къ своему сердцу.

– Послушай, дружище, – возразилъ капитанъ, проникнутый глубокимъ сочувствіемъ, – если ты не шутишь…

– Капитанъ Гильсъ, – закричалъ м-ръ Тутсъ, – я въ такомъ состояніи духа и такъ далекъ отъ всякихъ шутокъ, что если бы мнѣ можно было дать клятву на раскаленномъ свинцѣ, или если бы мнѣ приказали залить свое горло растопленнымъ сургучемъ, увѣряю васъ, м-ръ Гильсъ, я бы изуродовалъ себя съ величайшимъ наслажденіемъ.

И съ этими словами м-ръ Тутсъ поспѣшно озирался вокругъ комнаты, какъ-будто пріискивалъ новыя мучительныя средства для выполненія лютыхъ своихъ намѣреній. Капитанъ сильнымъ движеніемъ руки нахлобучилъ свою шляпу, выступилъ впередъ къ Тутсу, дернулъ его за фалды фрака и, устремивъ на него проницательный взоръ, обратился къ нему съ такими словами:

– Если ты не шутишь, пріятель, то ясно, ты сдѣлался предметомъ состраданія, a состраданіе есть драгоцѣннѣйшій перлъ въ царственномъ вѣнцѣ Британіи, какъ это изложенно въ нашей національной пѣснѣ "Rule Britannia", которую знаетъ и поетъ въ честь Англіи весь образованный міръ. Держись крѣпче, мой другъ! Дано здѣсь отъ тебя предложеніе, которое озадачиваетъ меня. A почему? A потому, что я плыву по этимъ водамъ одинъ, и нѣтъ для меня товарища въ этомъ океанѣ, и никто даже не можетъ быть моимъ товарищемъ. Держись крѣпче! Ты началъ первый салютовать меня именемъ прекрасной молодой леди, – хорошо! Если ты и я хотимъ продолжать наше знакомство, то имя этой леди никогда не должно быть произносимо между нами. Я не знаю, какой вредъ могли бы мы нанести свободнымъ произнесеніемъ этого имени, только… словомь сказать, языкъ мой съ этой минуты остается на привязи. Хорошо ли ты понялъ меня, дружище?

– Хорошо, капитанъ Гильсъ, только вы извините меня, если я не всегда буду вамъ покоренъ. Клянусь честью, м-ръ Куттль, мнѣ было бы очень трудно никогда не говорить о миссъ Домби. Это запрещеніе ляжетъ тяжелымъ бременемъ на мою душу, и мнѣ всегда будетъ казаться, что меня дубиной бьютъ по головѣ.

Съ этими словами м-ръ Тутсъ патетически схватился за голову обѣими руками, какъ будто уже начиналъ чувствовать энергическіе удары.

– Въ такомъ случаѣ, мой милый, – сказалъ каиитанъ, – вотъ тебѣ мое неизмѣнное условіе. Если ты не сумѣешь держать языка на привязи, то отваливай одинъ на широкую дорогу, и – желаю тебѣ счастливаго пути!

– Капитанъ Гильсъ, – бормоталъ Тутсъ, – не знаю почему, только когда я пришелъ сюда первый разъ, мнѣ показалось, будто въ вашемъ присутствіи я могу гораздо свободнѣе разговаривать о миссъ Домби, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ. Поэтому, капитанъ Гильсъ, если вы доставите мнѣ удовольствіе вашего знакомства, я почту себя счастливымъ принять безъ всякихъ ограниченій всѣ ваши условія. Я желаю быть честнымъ человѣкомъ, капитанъ Гильсъ, и слѣдовательно я принужденъ сказать, что мнѣ невозможно не думать о миссъ Домби. Ужъ вы меня извините, a я, какъ честный человѣкъ, повторяю еще разъ, что мнѣ въ вашемъ присутствіи никакъ нельзя не думать о миссъ Домби.

– Мысли человѣка, мой милый, то же самое, что вѣтеръ, сказано въ Писаніи, и никто не можетъ отвѣчать за нихъ ни на одну секунду времени. Чувства – совсѣмъ другое дѣло, a насчетъ мыслей толковать не станемъ. Договоръ между нами идетъ только относительно словъ.

– Что касается до словъ, капитанъ Гильсъ, – возразилъ м-ръ Тутсъ, – мнѣ кажется, я могу поудержать себя.

Затѣмъ Тутсъ подалъ капитану руку, и тотъ, наконецъ, чувствуя всю важность своего снисхожденія, торжественно заключилъ съ нимъ дружескій договоръ. Тутсъ почувствовалъ чрезвычайную радость послѣ такого пріобрѣтенія и ухмылялся съ необыкновеннымъ восторгомъ во все остальное время этого визита. Капитанъ, съ своей стороны, обрадованный своимъ положеніемъ покровителя, находился также въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и втайнѣ благодарилъ себя за свою проницательность и осторожность.

Но въ тотъ же вечеръ капитанъ былъ очень непріятно изумленъ наивнымъ предложеніемъ другого юноши, предложеніемъ Точильщика. Напившись чаю, этотъ невинный юноша безмолвно смотрѣлъ нѣсколько времени на своего хозяина, который между тѣмъ съ большимъ достоинствомъ читалъ газету съ очками на глазахъ, и прервалъ молчаніе гакимъ образомъ:

– Кстати, капитанъ Куттль, прошу извинить, вамъ, я думаю, нельзя будеть обойтись совсѣмъ безъ голубей?

– Конечно, мой милый, a что?

– A то, что мнѣ придется взять отъ васъ своихъ голубей, капитанъ.

– Какъ такъ? – вскричалъ капитанъ, приподнявь немного свои густыя брови.

– Да такъ, я отхожу отъ васъ, капитанъ, если вамъ угодно.

– Отходишь? Куда же ты отходишь?

– A развѣ вы не знаете, капитанъ, что я собирался васъ оставить? – спросилъ Робинъ съ пресмыкающеюся улыбкой.

Капитанъ положилъ газету на столъ, скинулъ очки и посмотрѣлъ съ напряженнымъ вниманіемь на бѣглеца.

– О да, капитанъ, – продолжалъ Точильщикъ, – я отхожу, и заранѣе хотѣлъ бы предупредить васъ. Я думалъ, впрочемъ, вы уже сами объ этомъ догадались. Ну, такъ теперь, если вы позаботитесь обезпечить себя на этотъ счетъ, такъ оно, знаете, и мнѣ было бы пріятно. Впрочемъ, пожалуй, что до завтрашняго утра вамъ будетъ не легко обезпечить себя: какъ вы думаете объ этомъ, капитанъ?

– И ты, мой милый, собираешься бѣжать отъ меня вмѣсгѣ съ своими знаменами? – сказалъ капитанъ, внимательно посмотрѣвъ на его лицо.

– О, это уже слишкомъ жестоко для бѣднаго парня, капитанъ! – вскричалъ разнѣженный Точильщикъ, приведенный въ негодованіе послѣдними словами своего хозяина, – онъ отъ всей души даеть вамъ добрый совѣтъ, a вы ужъ и сердитесь, Богъ знаетъ зa что, и называете его бѣглецомъ! Вы не имѣете никакого права называть бѣднаго парня подобными именами. Какъ вамъ не совѣстно клеветать на человѣка потому только, что онъ y васъ служитъ? Сегодня вы его хозяинъ, a завтра онъ и зиать васъ не хочетъ. Чѣмъ я васъ оскорбилъ? Какъ хотите, капитанъ, я прошу васъ сказать, чѣмъ я провинился передъ вами?

Обиженный Точильщикъ заревѣлъ навзрыдъ и приставилъ рукава къ своимъ глазамъ.

– Такъ ужъ пожалуйста, капитанъ, – вопіялъ Точильщикъ, – скажите и докажите, въ чемъ я провинился! Что я вамъ сдѣлалъ? Развѣ я укралъ y васъ что-нибудь? Развѣ я поджигалъ вашъ домъ? Если поджигалъ, такъ зачѣмъ вы не представили меня судьѣ? Но прогонять отъ себя мальчика за то, что онъ былъ хорошимъ слугою, обижать его на каждомъ шагу ни за что, ни про что, помилуйте капитанъ, развѣ такъ добрые люди награждаютъ за вѣрную службу?

И сопровождая всѣ эти жалобы пронзительнымъ визгомъ, Робъ осторожно пятился къ дверямъ.

– Ты ужъ пріискалъ себѣ другое мѣсто, любезнѣйшій? – сказалъ капитанъ, съ безпокойствомъ озирая своего слугу.

– Да, капитанъ, съ той поры, какъ вы забрали въ голову спровадить меня, я пріискалъ себѣ другое мѣсто, – голосилъ Робъ, отступая назадъ все больше и больше. – Надѣюсь, что мѣстечко будетъ недурное, и ужъ, по крайней мѣрѣ, тамъ никто не станетъ бросать въ меня грязью за то, что я бѣднякъ, и, будто бы, за то еще, что не могу беречь чужого добра. Да, мѣстечко пріискано, и, надѣюсь, меня примутъ тамъ безъ всякой рекомендаціи; я бы ушелъ туда сегодня, не сказавъ ни полслова, да только мнѣ хотѣлось оставить здѣсь послѣ себя доброе имя… A вамъ стыдно упрекать невиннаго парня за его бѣдность: отплати вамъ Господь Богъ, капитанъ Куттль, за вашу неправду.

– Послушай, любезный, – возразилъ капитанъ миролюбивымъ тономъ, – словами ты ничего не возьмешь; совѣтую тебѣ замолчать.

– Да и вамъ нечего взять вашими словами, капитанъ Куттль, – возразилъ невинный Точильщикъ, заливаясь еще болѣе громкимъ плачемъ и продолжая отодвигаться къ дверямъ. – Вамъ не отнять y меня добраго имени.

– Любезный, есть на свѣтѣ одна вещица, которую зовутъ петлей на шею. Слыхалъ ты о ней?

– А, слыхалъ ли я объ этой вещицѣ, то есть о веревкѣ-то слыхалъ ли я, капитанъ Куттль? Нѣтъ, съ вашего позволенія, никогда не приходилось слышать.

– Ну, такъ надѣюсь, услышишь, мой милый, если не будешь уважать команды. Становись въ строй – и маршъ налѣво кругомъ! Чтобы духу твоего здѣсь не пахло.

– Такъ вы меня прогоняете, капитанъ! – кричалъ Робинъ, обрадованный успѣхомъ своей хитрости. – Хорошо, я иду отъ васъ прочь: прощайте, добрый хозяинъ. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, вы не отнимете y бѣднаго парня его жалованья!

Капитанъ немедленно вытащилъ изъ шкафа свою жестянку, и, сосчитавъ деньги, высыпалъ ихъ на столъ передъ глазами Точильщика. Робинъ, еще болѣе оскорбленный негодованіемъ своего хозяина, началъ подбирать серебряныя монеты, обливая каждую горькими слезами и увязывая каждую отдѣльно въ узлы своего носового нлатка; потомъ онъ побѣжалъ на чердакъ и положилъ въ карманы своихъ голубей; потомъ, входя опять въ магазинъ, забралъ изъ-подъ прилавка свою постель и, дѣлая изъ нея огромный узелъ, заревѣлъ отчаяннымъ голосомъ, какъ будто прощался съ превеликимъ отчаяньемъ со своимъ старымъ жильемъ. "Прощайте, капитанъ, доброй ночи; я оставляю васъ безъ всякой злобы!" И вслѣдъ за тѣмъ, выходя изъ дверей, толкнулъ наотмашь маленькаго мичмана и выбѣжалъ на улицу съ полнымъ сознаніемъ своего торжества.

Капитанъ, предоставленный самому себѣ, снова забралъ въ свои руки огромный листъ газеты и продолжалъ читать съ величайшимъ усердіемъ, какъ будто ничего особеннаго не произошло въ его квартирѣ. Но прочитавъ четыре огромныхъ столбца, онъ не понялъ ии одного слова, и на каждой строкѣ мерещился ему Точильщикъ, бѣжавшій сломя голову по лондонской мостовой съ своей постелью и голубями.

Сомнительно, чувствовалъ ли когда достойный капитанъ свое совершенное одиночество въ такой ужасной степени, какъ въ эту минуту. Старый дядя Соломонъ, Вальтеръ и "ненаглядное сокровище" были теперь для него дѣйствительно потеряны, и теперь только м-ръ Каркеръ надулъ и одурачилъ его самымъ ужаснымъ образомъ. Всѣ эти особы сосредоточились для него въ фальшивомъ Робинѣ, съ которымъ такъ давно привыкъ онъ соединять свои задушевныя воспоминанія; онъ довѣрялъ вполнѣ негодному лицемѣру, и это чувство служило для него отрадой; Точильщикъ такъ долго былъ его единственнымъ собесѣдникомъ, оставшимся изъ всей компаніи стараго корабельнаго экипажа; вмѣстѣ съ нимъ еще удерживалъ онъ подъ комадой маленькаго мичмана и привыкъ думать, что кораблекрушеніе, со всѣми своими несчастными гтослѣдствіями, обрушилось на нихъ обоихъ. И вотъ теперь этотъ фальшивый Точильщикъ оказался негодяемъ, измѣнникомъ, и вертепомъ его злодѣйства была маленькая гостиная, гдѣ онъ такъ спокойно храпѣлъ каждую ночь подъ своимъ прилавкомъ. Чего же больше? Если бы въ эту минуту магазинъ разрушился до основанія и провалился сквозь землю со всѣми своими инструментами, Куттль никакъ бы не почувствовалъ болѣе ужаснаго безпокойства.

Поэтому капитанъ читалъ газету съ глубочайшимъ вниманіемъ, но безъ всякаго сознанія, и поэтому онъ не сказалъ самому себѣ ничего о Благотворительномъ Точильщикѣ, не признавался самому себѣ, что онъ думалъ о Точильщикѣ, и не открывался самому себѣ, что теперь, безъ Точильщика, онъ былъ такъ же одинокъ и несчастенъ, какъ Робинзонъ Крузо на своемъ островѣ.

Съ такимъ же глубокомысленнымъ видомъ отправился онъ изъ дому и уговорился съ однимъ юношей, чтобы тотъ каждый вечеръ и каждое утро приходилъ закрывать и открывать окна въ магазинѣ деревяннаго мичмана. Потомъ онъ пошелъ въ харчевню кушать свою ежедневную порцію, которую до этой поры раздѣлялъ съ Точильщикомъ, и въ трактиръ выпить бутылку пива. "Я теперь одинокъ, моя матушка, сказалъ онъ трактирщицѣ, – нѣтъ больше со мной молодого человѣка, моя милая миссъ". Когда наступила ночь, капитанъ, вмѣсто того, чтобы идти по обыкновенію на чердакъ, устроилъ свою постель въ магазинѣ подъ прилавкомъ, такъ какъ теперь некому было оберегать движимое и недвижимое имущество деревяннаго мичмана.

Съ этой поры капитанъ регулярно каждое утро вставалъ въ шесть часовъ и нахлобучивалъ свою лощеную шляпу съ такимъ же видомъ, съ какимъ нѣкогда Робинзонъ Крузо оканчивалъ свой туалетъ изъ козловой кожи, и хотя его опасенія, со стороны нападенія дикаго племени, олицетвореннаго особою м-съ Макъ Стигнеръ, значительно охладѣли, однако же, по привычкѣ, онъ все еще продолжалъ наблюдать свои оборонительныя операціи и никогда не могъ съ удовлетворительнымъ спокойствіемъ смотрѣть изъ оконъ магазина на женскія шляпки. Даже м-ръ Тутсъ пересталъ навѣщать его, объявивъ письменно о своемъ отсутствіи изъ Лондона, и теперь, въ этомъ совершенномъ запустѣніи, дико начиналъ звучать въ ушахъ капитана даже собственный его голосъ.

Наконецъ, когда завѣтный годъ уже совсѣмъ окончился, капитанъ серьезно началъ размышлять о вскрытіи запечатаннаго пакета; прежде онъ всегда рѣшился бы приступить къ этому дѣйствію въ присутствіи Точильщика, вручившаго ему этотъ документъ; но такъ какъ онъ зналъ, что на всякомъ кораблѣ запечатанныя бумаги открываются въ присутствіи по крайней мѣрѣ одного лица, то теперь совершенное отсутствіе свидѣтеля приводило его въ крайнее недоумѣніе. При такомъ затрудненіи капитанъ въ одно прекрасное утро съ необыкновеннымъ восторгомъ узналъ о возвращеніи въ лондонскую гавань капитана Джона Бенсби, командира "Осторожной Клары". Къ этому философу онъ немедленно отправилъ по городской почтѣ письмо съ покорнѣйшей просьбой навѣстить его какъ можно скорѣе по одному дѣлу чрезвычайной важности, при чемъ въ постъ-скриптѣ предлагалась другая убѣдительнѣйшая просьба, чтобы достопочтенный другъ ненарушимо хранилъ тайну относительно мѣстопребыванія капитана Куттля. Бенсби, какъ мудрецъ, привыкшій во всѣхъ случаяхъ дѣйствовать по убѣжденію, черезъ нѣсколько дней отправилъ своему пріятелю отвѣтъ, долженствовавшій убѣдить его, что онъ, командиръ "Осторожной Клары", получилъ во всей исправности означенное письмо. Но вслѣдъ за тѣмъ онъ отправилъ нарочнаго къ почтенному капитану доложить, что онъ явится къ нему въ тотъ же вечеръ.

Капитанъ, обрадованный желаннымъ извѣстіемъ, поспѣшилъ изготовить трубки, ромъ и воду и ожидалъ своего гостя въ маленькой гостиной. Въ восемь часовъ чуткое капитанское ухо услыщало за дверьми хриплый голосъ, похожій на мычаніе морского быка, и вслѣдъ за нимъ стукъ палкою въ замочную скобку, что обозначало ясно, что Бенсби стоитъ передъ деревяннымъ мичманомъ. Когда дверь отворилась, въ комнату медленными шагами вдвинулась краснощекая фигура съ огромнымъ глазомъ, обращеннымъ въ темную даль, на разстояніе, по крайней мѣрѣ, десяти миль.

– Бенсби, – сказалъ капитанъ, ухвативъ гостя за другую руку, – что новаго, товарищъ, что новаго?

– Товарищъ, – отвѣчалъ басистый голосъ изъ груди Бенсби, не направленный ни къ кому въ особенности, – все подобру, все поздорову.

– Бенсби, – отвѣчалъ капитанъ, озадаченный съ первыхъ звуковъ необыкновенной премудростью своего друга, – вотъ ты стоишь здѣсь, какъ человѣкъ, который можетъ подать мнѣніе ярче и свѣтлѣе всякаго брилліанта. Было время, когда ты стоялъ точь-въ-точь на этомъ же самомъ мѣстѣ и подалъ такое мнѣніе, въ которомъ каждая буква содержала неоспоримую истину.

– Какую же? – промычалъ Бенсби, первый разъ взглянувъ на своего друга. – Если такъ, почему же нѣтъ? Слѣдовательно – быть по сему!

Эти слова погрузили капитана въ бездонное море созерцаній и догадокъ. Оракулъ, между тѣмъ, немедленно при входѣ въ гостиную, протянулъ руку къ столу, налилъ стаканъ крѣпкаго грогу, выпилъ его, не переводя духа, и, усѣвшись на стулъ, закурилъ трубку. Капитанъ Куттль, подражая во всѣхъ этихъ дѣйствіяхъ своему другу, усѣлся въ противоположномъ углу камина и началъ наблюдать съ невыразимымъ любопытствомъ великаго командира, котораго невозмутимое спокойствіе представлялось ему недостижимымъ идеаломъ. Выкуривъ трубку и выпивъ еще стаканъ грогу, командиръ "Осторожной Клары" объявилъ, что его зовутъ Джономъ Бенсби. Капитанъ Куттль, считая такое объявленіе поощреніемъ къ началу разговора, подробно разсказалъ всю исторію старика Соломона со всѣми перемѣнами, случившимися послѣ его бѣгства, и въ заключеніе разсказа положилъ на столъ запечатанный пакетъ.

Послѣ длинной паузы, Бенсби кивнулъ головою.

– Вскрыть? – спросилъ капитанъ.

Бенсби кивнулъ опять.

Капитанъ разломалъ печать, и передъ глазами его открылись два конверта съ надписями: "Послѣдняя Воля и Завѣщаніе Соломона Гильса" и "Письмо къ Неду Куттлю".

Бенсби, обративъ глаза на потолочное окно, приготовился выслушать содержаніе. Капитанъ откашлялся, вытеръ лобъ носовымъ платкомъ и началъ грамогласно читать письмо:

"Милый мой Недъ Куттль, оставляя теперь Лондонъ для отправленія въ Вестъ-Индію…

Здѣсь капитанъ пріостановился и съ безпокойствомъ взглянулъ на Бенсби, который продолжалъ смотрѣть на потолочное окно.

…"въ надеждѣ получить какія-нибудь извѣстія о моемъ миломъ племянникѣ, я былъ увѣренъ, что ты, узнавъ о моемъ намѣреніи, или постараешься меня остановить, или поѣдешь вмѣстѣ со мною. Вотъ почему я рѣшился сохранить свой отъѣздъ въ глубокой тайнѣ. Когда ты прочтешь это письмо, любезный другъ, меня, по всей вѣроятности, уже не будетъ на свѣтѣ. Тогда ты легко простишь меня за безразсудное предпріятіе и еще легче представишь отчаяніе, съ какимъ старый другъ твой скитался по неизвѣстнымъ странамъ. Теперь всему конецъ. Я не имѣю почти никакой надежды, что бѣдный мой племянникъ прочтетъ когда-либо эти слова и обрадуетъ тебя присутствіемъ своего прекраснаго лица".

– Да, да, – сказалъ капитанъ Куттль въ печальномъ размышленіи, – не видать намъ прекраснаго юношу. – Онъ остался на вѣки вѣчные…

М-ръ Бенсби, надѣленный отъ природы музыкальнымъ ухомъ, внезапно заревѣлъ: "въ Бискайскомъ заливѣ, о!" Это восклицаніе до такой степени растрогало добраго капитана, что онъ расплакался какъ ребенокъ и съ трудомъ могъ. продолжать прерванное чтеніе:

"Но если сверхъ чаянія, при вскрытіи этого письма, милый Вальтеръ будетъ при тебѣ, и послѣ когда-нибудь узнаетъ о моей судьбѣ, то да будетъ на немъ мое благословеніе! Если приложенный документъ составленъ не по законной формѣ, бѣды надѣюсь, не будетъ никакой, потому что здѣсь идетъ дѣло только о тебѣ и о немъ, и мое полное желаніе состоитъ въ томъ, чтобы онъ могъ безпрепятственно вступить во владѣніе моимъ скуднымъ достояніемъ, a если, чего Боже сохрани, онъ умеръ, то въ такомъ случаѣ, Недъ Куттль, все имѣніе принадлежитъ тебѣ. Ты исполнишь мое желаніе, какъ я надѣюсь; благослови тебя Богъ за твою любовь и за всѣ твои услуги старику Соломону Гильсу".

– Бенсби! – воскликнулъ капитанъ, торжественно обращаясь къ непогрѣшимому оракулу. – Что ты на все это имѣешь сказать? Вотъ ты сидишь здѣсь, какъ человѣкъ, привыкшій ломать голову съ нѣжнаго младенчества по сіе время, и самыя головоломныя мнѣнія тебѣ ни почемъ. Итакъ, что ты на все это имѣешь сказать?

– Если случилось, – отвѣчалъ Бенсби съ необыкновенной торопливостью, – что онъ дѣйствительно умеръ, то мое мнѣніе такого рода, что ему никогда не возвратиться назадъ. A буде случилось такъ, что онъ еще живъ, то мнѣніе мое будетъ то, что, пожалуй, онъ и воротится. Сказалъ ли я, что онъ воротится? Нѣтъ. A почему нѣтъ? A потому, что смыслъ этого замѣчанія скрывается въ примѣненіи его къ дѣлу!

– Бенсби! – сказалъ капитанъ Куттль, уважавшій мнѣнія своего друга именно за трудность дѣлать изъ нихъ примѣненіе въ какомъ бы то ни было случаѣ, – Бенсби, глубоки твои мысли и неизмѣримы для людей съ обыкновеннымъ умомъ, но что касается до воли, здѣсь изложенной, я не могу и не хочу вступать во владѣніе имуществомъ, сохрани Богъ! Я буду только хранить и опекать для законнаго владѣльца и, надѣюсь, что этотъ законный владѣлецъ, старикъ Соль, еще живъ, и воротится назадъ, несмотря на то, что до сихъ поръ нѣтъ о немъ никакихъ извѣстій. Теперь, Бенсби, надо знать твое мнѣніе относительно этихъ бумагъ; не должно ли намъ обозначить на конвертахъ, что такіято бумаги въ такой-то день вскрыты въ присутствіи Джона Бенсби и Эдуарда Куттля?

Не пріискавъ никакого возраженія, Бенсби прищурилъ глазъ и, взявъ перо, подмахнулъ на конвертѣ свое имя, избѣгая съ замѣчательною скромностью употребленія заглавныхъ буквъ. Капитанъ Куттль, послѣ такой же подписи, заперъ конверты въ желѣзный сундукъ и попросилъ своего гостя выпить еще стаканъ грогу и выкурить еще трубку американскаго табаку; потомъ, угостивъ и себя точно такимъ же образомъ, облокотился на каминъ и принялся размышлять о чудныхъ судьбахъ бѣднаго инструментальнаго мастера.

Размышленіе было прервано такимъ ужаснымъ и непредвидѣннымъ обстоятельствомъ, что капитанъ Куттль безъ помощи друга Бенсби, считалъ бы себя погибшимъ навсегда съ этого рокового часа.

Какимъ образомъ капитанъ, озабоченный пріемомъ знаменитаго друга, позабылъ затворить и запереть дверь, – вопросъ совершенно непостижимый для самыхъ геніальныхъ знатоковъ человѣческаго сердца. Но въ эту самую минуту, съ необыкновеннымъ гвалтомъ, ворвалась въ маленькую гостиную безпардонная м-съ Макъ Стингеръ, съ маленькимъ Александромъ въ своихъ материнскихъ объятіяхъ. За нею, съ такимъ же шумомъ и съ явнымъ намѣреніемъ мести, слѣдовали Юліана Макъ Стингеръ и нѣжный ея братецъ Карлъ Макъ Стингеръ.

Мгновенно капитанъ Куттль понялъ всю опасность своего положенія. Юркнувъ въ маленькую дверь, которая вела изъ гостиной къ лѣстницѣ погреба, капитанъ стремглавъ бросился впередъ, какъ человѣкъ, занятый одною мыслью искать спасенія въ нѣдрахъ земли отъ угрожающей бѣды. Но, къ несчастью, онъ не успѣлъ привести въ исполненіе своего отчаяннаго плана, потому что въ то же мгновеніе, съ раздирающими воплями, ухватились sa его ноги Юліана и старшій ея братецъ, употребляя неимовѣрныя усилія удержать на поверхности земли своего стараго друга. М-съ Макъ Стингеръ между тѣмъ, бросивъ юнаго птенца на полъ, съ остервененіемъ ухватилась за капитана, какъ будто угрожая изорвать его въ куски передъ глазами изумленнаго Бенсби.