Молилась ли ты на ночь?

– Это мне, что ли? – не поняла я.

Стекло с водительской стороны поехало вниз, и в окошко высунулась круглощекая физиономия, которую я узнала и сразу вспомнила все остальное.

– Ну, что, дело сделано? – крикнул Юрий Павлович Куконин. – Что-то вы долго. Можем ехать?

– Минутку, – сказала я и отступила в подъезд.

Там я посмотрела на почтовые ящики, обозначенные номерами от единицы до двадцати, и поняла, что нахожусь в первом подъезде дома. А шестьдесят пятая квартира, в которую меня отрядил с чужим паспортом Куконин, должна быть в пятом. А почему же я тогда в первом? Я же вроде некоторое время назад была в пятом?

Я крепко стиснула виски руками и сделала пару глубоких вздохов. Пелена в моей голове не растаяла, но несколько поредела. Настолько, что сквозь нее я увидела сначала красивую деревянную дверь на металлической основе, потом телевизор с экраном в полстены, а затем все быстрее, как при перемотке видеоленты: красивый ковер на полу, лужу крови на ковре, труп в луже крови и кинжал в груди трупа.

– Может, это все мне приснилось? – без особой надежды в голосе пробормотала я.

Рассчитывать на чудо, конечно, не стоило, но я все-таки расстегнула сумку и проверила, при мне ли тот проклятый паспорт, из-за которого заварилась такая каша. Я точно помнила, что отправила этот документ в ссылку за мебельную стенку. Я совершенно точно это помнила, однако паспорт был в сумке!!!

Чувствуя себя полной идиоткой, я открыла книжицу в красной обложке с гербом и увидела на фотографии незабываемую физиономию Ашота Гамлетовича Полуянца.

– Получается, что тебе все примерещилось? – недоверчиво спросил внутренний голос. – Никакого Полуянца с клинком в груди ты не видела, паспорт его за шкаф не зашвыривала и вообще в шестьдесят пятой квартире не была? Вышла из машины Куконина, забежала в первый подъезд да так в нем и осталась, поскользнувшись на масляной луже! Все остальное – сон и бред?

– Это очень странно, я ведь так ясно все помню! – не зная, что и думать, пробормотала я, озадаченно почесала в затылке и обнаружила там болезненную шишку особо крупных размеров. Не будучи специалистом-травматологом, по форме этого уплотнения я никак не могла определить, получена ли данная шишка в результате удара головой о паркет в квартире Полуянца или же о бетонный пол первого подъезда. В любом случае хорошо, что я была в капюшоне, иначе вполне могла бы и череп раскроить.

– Пам, пам! – вновь нетерпеливо позвала меня заснеженная четырехколесная красавица господина Куконина.

– Иду, иду! – раздраженно отозвалась я.

И действительно вышла из первого подъезда, но не сразу села в машину, а сначала вялой трусцой пробежалась вдоль фасада пятиэтажки до подъезда номер пять. Медленно, нога за ногу, поднялась на второй этаж, поглазела в тягостном раздумье на бронированный портал шестьдесят пятой квартиры и придверный коврик с Тутанхамоном – точь-в-точь такие же, как в моем пугающем видении! – и решительно заявила выжидательно помалкивающему внутреннему голосу:

– Ты как хочешь, а я туда не пойду!

– Тогда просто положи паспорт в почтовый ящик! – как мне показалось, с облегчением посоветовал внутренний.

Так я и сделала. Поплевала на свой носовой платок, на всякий случай старательно протерла обложку документа и страницу с фотографией Полуянца и сунула книжицу с гербом в прорезь почтового ящика. Там было тесно от ярких рекламных проспектов и многостраничных бесплатных газет, и краснокожий паспорт легко затерялся среди них. Ничего, если Ашот Гамлетович жив-здоров, рано или поздно он вынет из ящика накопившуюся корреспонденцию и найдет среди прочего свой документ. А если Полуянц мертв, паспорт ему уже не понадобится.

Рассудив таким образом, я сочла свою миссию выполненной и с чувством определенного, но отнюдь не полного облегчения вернулась в ожидающую меня машину.

– Все в порядке? – деликатно зевнув в кулак, спросил Куконин, поворачивая ключ в замке зажигания.

– Все в полном порядке, – ответила я с уверенностью, которой не испытывала.

Милейший Юрий Павлович спросил, куда меня везти, и я назвала свой домашний адрес, уже не будучи уверена в том, что ничего не путаю. В моей травмированной голове все перемешалось. Наверное, именно поэтому я направилась не к себе, а к Алке Трошкиной.

Алка живет в том же подъезде, только двумя этажами ниже, на пятом. В школе мы с ней сидели за одной партой, а подружились еще в песочнице, так что Трошкина – мой старый боевой товарищ.

У Алки море достоинств и куча дурных привычек. Например, она то и дело бросает входную дверь открытой. Обычно я ее ругаю, но сегодня не стала. Не до этого.

Я толкнула дверь, вошла в прихожую, машинально сняла сапоги, так же машинально сунула ноги в безразмерные тапки «для гостей», прошаркала в комнату и тяжело упала в кресло.

– Кузнецова! Что с тобой? На тебе лица нет! – Алка встревожилась, но не сильно. – Что случилось? Опять в трамвае колготки порвала?

Колготки и трамваи – это, как сказал бы Александр Сергеевич Пушкин, «две вещи несовместные». Пушкин бы, я думаю, и покрепче выразился, если бы хоть раз прокатился в переполненном вагоне в тонких колготках, которые так и притягивают взгляды мужчин и угловатые сумки женщин.

– Нет, Трошкина, – горько ответила я. – На этот раз не колготки, но тоже ничего хорошего.

– Ты поссорилась с Денисом?

Алка занятно сортировала мои неприятности по степени значимости. Похоже, ей представлялось, что сердечные дела меня волнуют куда меньше, чем чулочно-носочные.

– С Денисом я не ссорилась, – сообщила я и уставилась в одну точку – на гвоздик в стене.

Раньше на этом гвоздике висел комнатный термометр в виде кораблика, но однажды он упал и разбился, а Трошкина, как ни старалась, не смогла найти достойной замены этому шедевральному аксессуару. Ни выцветшая бабушкина фотография в деревянной рамочке, ни детская сумка для пижамы, ни декоративное панно из меха северного оленя, изображающее почему-то среднерусского лесного ежика, на этом месте не прижились. Гибридный оленеежик мне, если честно, тоже не понравился, потому что наводил на нездоровые мысли о межвидовом скрещивании, что, с учетом места расположения гвоздика – над самым изголовьем Алкиной девичьей постели, – приобретало какой-то особый извращенный смысл. Хотя связка больших и крепко засушенных красных острых перцев, на мой взгляд, смотрелась там совсем неплохо, с откровенным задорным намеком, вполне в духе модного феминизма.

– Что? Что ты так смотришь? – заволновалась Алка. – Опять тебе не нравится мой пустой гвоздик? Так я его скоро выдерну, видишь, как раз к ремонту готовлюсь!

Подружка опустилась на четвереньки, сняла с шеи узкую тесемку портновского метра и поползла вдоль стены, растягивая ленту и приговаривая:

– Метр… Еще метр… Еще… Всего три двадцать пять!

– Опять двадцать пять! – безжизненно отозвалась я.

Трошкина, успевшая переместиться в угол, перестала с непонятной радостью потрясать в воздухе метром, озадаченно села на задницу и снова устремила на меня испытующий взор:

– Инка! Инка, ау!

– А? – я с трудом оторвала взгляд от гвоздика и переместила его на лицо подружки.

– Быстро говори, о чем ты думаешь! – потребовала она.

– Об алиби, – не задумываясь, быстро ответила я. – Думаю, что я скажу, если меня спросят, где я была сегодня в период с семнадцати тридцати до половины седьмого.

– Можешь сказать, что ты была у меня, – предложила Трошкина. – Помогала мне измерять комнату. Я подтвержу.

Это меня проняло. Я перестала кукситься и с глубокой признательностью сказала:

– Трошкина, ты настоящий друг!

Я немного помолчала, заполнив паузу растроганным сопением, а потом спросила:

– У тебя морозилка пустая?

– А что? – опасливо спросила Алка.

Я пощупала свой затылок и сказала:

– Лед нужен.

– Слушай, Кузнецова, у меня ведь тут все-таки не морг, – заволновалась Трошкина. – Алиби я тебе, конечно, обеспечу, но лед тебе придется поискать где-нибудь в другом месте. И вообще, у меня морозилка продуктами занята, и не такая она большая… Хотя… Тебе кого заморозить-то надо?

– Удивляюсь я твоей проницательности, Алка! – Я поежилась. – Ты все переврала, но самое главное уловила. Без хладного трупа действительно не обошлось.

Трошкина сокрушенно вздохнула, покачала головой и спросила:

– И кого же ты грохнула? Я его знаю?

– Вряд ли ты его знаешь, я и сама не была с ним знакома. Тебе говорит что-нибудь такое имя: Ашот Гамлетович Полуянц?

– Оно говорит мне, что покойник был лицом кавказской национальности, – подумав, сказала Алка. – И больше ни о чем!

– Ашот Гамлетович был армянином, от роду ему было тридцать два года, жил он в нашем городе, жены и детей не имел.

– Эх, поторопилась ты убить человека! – посетовала Трошкина. – Глядишь, и женился бы!

– Да это не я его грохнула! – возмутилась я. – Он уже лежал мертвый, когда я пришла!

– А зачем ты к нему пришла? – спросила Алка. – Не хочу тебя воспитывать, но порядочная девушка накануне замужества не должна ходить ко всяким там… Ашотам!

– Слушай, не учи меня жить! – Я рассердилась. – При чем тут мое грядущее замужество, которое я лично вовсе не тороплю? Я пришла к этому Ашоту только для того, чтобы отдать ему его собственный паспорт! Полуянц документ потерял, а наша секретарша нашла, но сама вернуть не смогла, потому что попала в больницу, и пришлось мне вместо нее идти в эту проклятую шестьдесят пятую квартиру!

– Пойдем, я заварю чай, и ты расскажешь мне эту увлекательную историю с начала, – предложила мудрая Трошкина.

Мы переместились в кухню, Алка быстро спроворила чай и достала из шкафчика разноцветный картонный сундучок, полный замечательных шоколадных конфет.

– В супермаркете уже продают сладкие новогодние подарки, очень недорого, – объяснила подружка, заметив мое удивление. – Я решила купить заранее, пока конфеты свежие, и сразу все съесть, потому что до Нового года еще две недели и шоколад может поседеть.

– Разумно, – согласилась я и в знак одобрения Алкиной предусмотрительности съела подряд три «Белочки» и одного «Мишку».

– Хватит, озвереешь! – Трошкина решительно отодвинула от меня коробку с шоколадной живностью. – Теперь хлебни горяченького и давай начинай рассказывать.

Я послушно выпила душистого чаю, подперла голову ладошкой и поведала подружке о драматических событиях нынешнего вечера. Алка внимательно слушала, не перебивая, открыла рот, только когда я замолчала.

– Значит, вопрос «А был ли мальчик?» остается открытым, – резюмировала она.

– Какой мальчик?

– Уже никакой! Вот буквально – никакущий! Мертвый мальчик Ашот Гамлетович Полуянц с музейным кинжалом в груди! – разнервничалась Трошкина и, чтобы успокоиться, бросила в рот конфету.

Я последовала ее примеру, и так мы сидели, шурша фантиками и чавкая, пока сундучок не опустел.

– Значит, так! – дожевав последнюю «Белочку», постановила Трошкина. – История загадочная и непонятная, но прояснять ее как-то не хочется. Давай прикинем, что мы имеем.

– Конфет мы уже не имеем, это точно, – с сожалением пробормотала я.

– Обжора! – укорила меня подружка. – Возьми в шкафчике второй подарок.

– Ты скупила оптом? – обрадовалась я и послушно полезла в шкафчик.

– Мелким оптом! – с прозрачным намеком уточнила Алка. – Так что ты не очень разгоняйся.

– Не буду! – пообещала я, ловко раздевая очередного «Мишку».

Трошкина подумала немного и тоже приобщилась к организации медвежьего стриптиза.

– Мы имеем две гипотезы, – набив рот шоколадом, прошамкала она. – Первая: ты не была в шестьдесят пятой квартире, ты вообще не пошла дальше первого подъезда, где звезданулась головой, и мертвый Полуянц привиделся тебе в бреду.

– Но настоящая дверь шестьдесят пятой квартиры выглядит точно так же, как в моем бреду! – напомнила я. – Я ее очень хорошо запомнила, особенно коврик с Тутанхамоном. Как ты это объяснишь?

– Не знаю, – задумалась Алка. – Но вторая гипотеза тебе понравится еще меньше. Вторая гипотеза такова: ты на самом деле была в квартире Полуянца, видела труп, упала, ударилась головой, и в бессознательном состоянии была кем-то перенесена в первый подъезд.

– К сожалению, это больше похоже на правду, – признала я. – Однако и тут есть несоответствия. Как ты объяснишь то, что паспорт Полуянца вновь оказался у меня в сумке после того, как я забросила его за шкаф?

– Может, кто-то вытащил его из-за шкафа, пока ты валялась без сознания, и сунул тебе в сумку? – неуверенно предположила Алка.

– А зачем?

Мы обе растерянно замолчали и в наступившей тишине немного простимулировали умственную деятельность «Мишками». Потом Трошкина осторожно сказала:

– А ты совершенно уверена, что паспорт Полуянца у тебя был? Я имею в виду, во второй раз?

– Ты держишь меня за идиотку?

Я не поленилась сбегать в комнату, где оставила свою сумку, повесила ее себе на плечо, прибежала в кухню и устроила для подружки небольшую демонстрацию:

– Вот, смотри. Сумка висела у меня на плече, я открыла ее – вот так, сунула туда руку, и твердая книжечка документа сама собой прыгнула мне в руку! Паспорт в обложке трудно с чем-нибудь перепутать, разве что с блокнотом, но блокнот гораздо толще, а паспорт… Боже мой, паспорт! – Я шлепнула сумку на стол, сунула в нее обе руки и заработала ими, как миксер промышленной бетономешалки.

– Ты же сказала, что положила паспорт Полуянца в его почтовый ящик? – напомнила Алка, слегка отодвигаясь и глядя на меня с беспокойством. – Инка, по-моему, тебе надо срочно выпить успокоительное и лечь в постель!

– Мне надо выпить яду и лечь в могилу! – в отчаянии вскричала я, бухнулась на табуретку, обхватила голову руками и пару раз шумно ударилась лбом об стол.

В неоднократно битой голове загудело, на столе протестующее задребезжали приборы, а я басовито заревела:

– Алка-а-а! Я такая ду-ра-а-а!

– Ну, какая – такая? – ласково заворковала добрая Трошкина. – Самая обыкновенная, дура как дура, ничего особенного, нас таких миллионы!

– Не-ет, я такая одна! – возразила я, ничуть не испытывая радости от сознания собственной исключительности. – Алка, я все поняла!

– А говоришь – дура! – душевно вставила она. – Дура бы небось не поняла!

– А не дура небось не перепутала бы грешное с праведным! Алка, я действительно сунула в почтовый ящик документ Полуянца, а перед этим зашвырнула за полуянцевский шкаф свой собственный паспорт! – Я снова стукнулась головой об стол и, словно каратист, раскрошила лбом некстати подвернувшегося «Мишку».

– Ты хочешь сказать… У тебя в сумке было ДВА паспорта, свой и Полуянца? И ты их перепутала! Да-а-а…

Подружка выразительно замолчала, явно не зная, чем меня утешить. Мне, однако, очень хотелось услышать что-нибудь хоть мало-мальски утешительное, и я покрасневшими зареванными глазами с надеждой уставилась на Алку.

– Ох, вляпалась ты, подруга, в… в шоколад! – Трошкина бумажной салфеткой вытерла мне лоб, уронила испачканную бумажку на пол и забарабанила пальцами по столу. – Значит, придется принять гипотезу номер два.

– Это где никакущий мальчик все-таки был, да? – жалобно прохныкала я. – Ой, какое скверное совпадение получается! В шестьдесят пятой квартире на ковре лежит заколотый Полуянц, и в той же шестьдесят пятой квартире за шкафом лежит мой паспорт – чем не визитная карточка убийцы?!

Я высморкалась в бумажную салфетку и убитым голосом спросила:

– Трошкина, ты еще не передумала давать мне алиби?

– Алиби – это само собой, – раздумчиво протянула Алка. – Но это уже в крайнем случае… Слушай, а тебя в том доме кто-нибудь видел?

– Только тот злодей, который дернул меня за ногу и предположительно вынес из квартиры, – хмуро отозвалась я. – И еще тетка-почтальонша, уже в первом подъезде. Она нашла меня там, на полу.

– Вряд ли это была почтальонша, почту носят по утрам, – сказала Трошкина. – Скорее всего, это была распространительница какой-нибудь бесплатной газетки, и это хорошо.

– Почему?

– Потому что почтальонша приходит в дом каждый божий день, кроме воскресенья, а газетчица – раз в неделю, – объяснила Трошкина. – Меньше шансов, что она расскажет о вашей незабываемой встрече в подъезде кому-то из жильцов или милиции.

– Ой-ой-ой! – При мысли о милиции я снова пригорюнилась.

Алка сочувственно взглянула на меня и протянула:

– Ну, что я могу тебе сказать? – Она исторгла из своей тщедушной груди на диво могучий вздох, потом снова глубоко вздохнула и вдруг громогласно гаркнула:

– Вставай, нюня несчастная! Что тут думать, надо ехать!

– Куда?

– К Полуянцу, куда же еще! Надо забрать из его квартиры твой паспорт, пока не поздно!

– Если не поздно, – поправила я, но с табуретки вскочила, подхватила сумку и рысью поспешила в прихожую.

Пока Алка одевалась к выходу – без затей и со скоростью солдата, поднятого по тревоге, я вызвала такси, чтобы не терять время на общественном транспорте. Уже через десять минут мы тряслись в видавшей виды «Волге», которую тертый дядя-таксист с бешеной скоростью гнал по тихим переулкам, не нанесенным на городскую карту, чтобы отработать немалое вознаграждение, запрошенное с нас за срочность. Еще через четверть часа мы с Алкой выбрались из теплого прокуренного салона у шестнадцатиэтажной башни, расположенной на Белоберезовой улице в одном ряду с нужной нам пятиэтажкой, и, дождавшись, пока такси отъедет, заковыляли по пышным сугробам к дому покойного Полуянца.

Было около восьми часов, работающие граждане в большинстве своем уже вернулись домой, а гулять в метель желающих почему-то не было, так что во дворе было пусто. В парадном злополучного первого подъезда ютилась какая-то подростковая компания, но детишки сидели за закрытой дверью, из-за которой доносились трели мобильников, ломкие юношеские голоса и дружное ржание, наводящее на мысли о конюшне гусарского полка. В пятом подъезде было пусто; его окна ровно светились желтым, никакие движущиеся тени свет не загораживали.

– Плохо, что тут все лампочки целые, – пробормотала Трошкина, прижимаясь плечом к моему локтю. – Когда мы пойдем по лестнице, со двора нас будет отлично видно. Особенно тебя! И чего это ты вымахала такая здоровущая, чисто каланча!

– Мы не пойдем по лестнице, – сказала я.

Я нервничала и стучала зубами, но соображала уже гораздо лучше, чем час назад. Наверное, мои сотрясенные мозги успели улечься должным образом и заработали в нормальном режиме.

– Шестьдесят пятая квартира на втором этаже, – объяснила я. – Во-он те темные окна!

– Решеток нет, а чуть правее балкона козырек подъезда! – смекнула Алка. – Беру назад свои нелестные слова о твоем росте, в данной ситуации он скорее достоинство, чем недостаток.

Она хлопнула меня варежкой по спине и для проформы спросила:

– Что, каланча, одна полезешь или хочешь, чтобы я составила тебе компанию?

– Лучше вместе, – попросила я.

– Ах, чего только не сделаешь для лучшей подруги! – легко согласилась Трошкина. – Ну, полезли?

– Полезли, – согласилась я.

И мы пошли на преступление, которое называется «незаконное проникновение в чужое жилище». Что я могу сказать в свое оправдание? Только одно: это длинное и неизящное словосочетание пугало меня гораздо меньше, чем короткое словечко «убийство».

– А тебе не страшно? – спросила я Алку, когда мы бок о бок карабкались по дырчатой бетонной стенке, поддерживающей просторный козырек над входом в подъезд.

Стена была похожа на примитивный книжный стеллаж, и лезть по ней было не сложнее, чем по шведской стенке.

– А я, если что, в Австралию сбегу, – ответила Трошкина. – У меня виза действующая, и гражданство там получить не проблема.

– Хорошо тебе! – позавидовала я.

Алка недавно неожиданно для самой себя получила наследство в Австралии, даже слетала на Зеленый континент, но жить там не захотела.[1] Я долго приставала к ней с расспросами, чем же ей не угодила Австралия, и Трошкина всякий раз придумывала новую глупую причину, пока однажды не сказала, что по кенгуру она скучать не будет, а по лучшей подруге – будет, и даже очень. Эта причина, на мой взгляд, была совсем не глупой, я растрогалась и перестала донимать ее. А Алка, оказывается, не так проста, держит Австралию как запасной аэродром!

Вот так, думая о далекой стране, где как раз сейчас жаркое лето, мы с Трошкиной, как два ловких медвежонка-коала, вскарабкались на заснеженный козырек пятого подъезда и подобрались к углу балкона шестьдесят пятой квартиры.

– Беспечный тип был наш покойник! – укоризненно произнесла Алка. – Жил на втором этаже, а решетки на окна не поставил!

– Кто бы говорил! – уколола я подружку. – Сама дверь никогда не запираешь! Кстати, Полуянц тоже ее не запер.

– Когда? – заинтересовалась она.

– Когда лежал с кинжалом в груди.

– Ну, Кузнецова! Ты что, совсем того? – Трошкина покрутила у виска не одним пальцем, а целой варежкой. – Как же он мог запереть дверь, если лежал убитый?

– Надо было запереть ее заранее, еще при жизни! Может, тогда и не полег бы с кинжалом!

Мы глупо спорили, скукожившись на открытом всем ветрам козырьке, как две горгульи, и быстро покрывались снегом. Наверное, мы медлили потому, что вовсе не рвались в преступницы-домушницы и подсознательно пытались оттянуть переход грани закона. Однако медлить слишком долго нам было нельзя. Метель набирала силу, и был велик риск превратиться в снежных баб.

– Короче, Трошкина, отодвинься! – сурово сказала я, прикидывая, как бы половчее переметнуться с козырька на балкон. – Держи сумку!

Алка послушно взяла мою торбу и повесила на шею. Теперь у подружки было сразу две сумки, что придавало ей вид снаряженного для прыжка парашютиста. Мне даже захотелось пожелать Алке мягкой посадки, но я вовремя одумалась. Про посадки и отсидки в такой сомнительный момент говорить не стоило, еще накаркаю, не ровен час!

В общем, без всяких героических текстов, девизов и боевых кличей я прыгнула вперед и вверх и удачно ухватилась за верхний край балконного ограждения. Секунду висела на руках, потом кое-как подтянулась, поерзала ногами, нашла опору и тяжело, кособоко перевалилась через бортик. Толстая ткань пальто и снежок, наметенный ветром в угол открытого балкона, неплохо самортизировали, я не ушиблась, но в голове зашумело. Определенно, для одного вечера травматичных физкультурных упражнений многовато!

Я поднялась на ноги и выглянула за балкон, первым делом с опасливым интересом посмотрев вниз: ну-ка, куда бы я грохнулась, если бы не допрыгнула до балкона или не удержалась на его краю? Оказалось, ничего страшного мне не грозило, внизу росла пушистая голубая елочка, с виду – достаточно мягкая.

– Алка! Дуй сюда! – позвала я подружку, которая медленно, но верно превращалась в заснеженный пенек.

– Держи сумки! – сказала она.

Мы немножко согрелись, поиграв в баскетбол нашими торбами, причем я так увлеклась, что, поймав вторую передачу, безрассудно бросила ее обратно.

– Кузнецова, кончай ваньку валять! – сердито потребовала подружка, вернув мне пас. – Экономь силы, тебе еще меня на балкон затащить надо!

– Трошкина, ты чего? Кто из нас работает инструктором по лечебной физкультуре, я или ты? Не срамись! Ты должна запрыгнуть на этот балкон, как горный козлик! – съехидничала я.

– От козлика слышу! – огрызнулась Алка. – Нет, Инка, мы так не договаривались! Если ты мне не поможешь, я на этот балкон не полезу, неохота упасть и сломать себе что-нибудь нужное!

– Например, каблук, – поддакнула я. – Ничего более страшного с тобой не случится, если что – упадешь на елку.

– Пойду на елку? – не расслышав, переспросила Алка. – Сейчас?! Самое время поводить хоровод и позвать Дедушку Мороза с подарками! Пусть презентует нам крепкую веревочную лестницу и комплект начинающего домушника «Взломай сам»!

– Хватит болтать! – оборвала я эту глупую и неуместную речь. – Елка растет прямо под балконом, так что мы с тобой ведем высотные работы со страховкой. Подойди поближе, я свешусь за борт и протяну тебе руки, а ты подпрыгни и хватайся за меня!

– Только ты там зацепись за что-нибудь ногами, а не то мы вместе пойдем на елку! – попросила Алка.

Вот это уже была дельная мысль. Я просунула носки сапог в узкую щель между балконным ограждением и плитой основания и свесилась за борт, как кукольный Петрушка в райке. Трошкина немного попрыгала, разминаясь, что со стороны смотрелось совершенно дико. Подскакивая, заснеженная Алка с высоко поднятыми руками походила на замерзшего солдата разбитой гитлеровской армии, прыгающего от радости по поводу своего пленения. Я терпеливо ждала. Наконец подружка завершила свой сеанс лечебной физкультуры высоким прыжком с надежной ручной фиксацией в верхней точке полета.

Правда, я никак не ожидала, что тощенькая Трошкина окажется такой тяжелой, и несколько секунд мы висели, сцепившись руками и тяжело пыхтя, пока я собиралась с силами для рывка, который сделал бы честь штангисту-тяжеловесу.