Дьявольский остров

Прачечная напоминала общую баню, совмещенную с кухней, – сводчатый зал, с полом, обложенным кафельной плиткой, несколько больших кранов с холодной и горячей водой, похожие на железные гробы корыта у стен, а в центре – плита, на которой в баках и ведрах кипятили белье.

В эту субботу у Силантия Хомутаря было очень много работы. Он склонился над корытом и двумя руками драил на стиральной доске финскую гимнастерку. В прачечной клубились густые облака теплого пара, из-за чего уже в двух метрах ничего не было видно.

– Эй, Харитоныч, – крикнул Силантий, – глянь-ка, закипела ль вода в зеленом баке?

– Да где там, – из бело-серого тумана раздался хриплый голос, – угля совсем нет, откуда жару-то взяться?

– Слышь, Харитоныч, бери два ведра и сходи на хоздвор. Попроси угля. Работать невозможно.

– Хорошо-с.

Харитоныч, сгорбленный мужик примерно сорока пяти лет, весь мокрый от пота и пара, вынырнул из серо-белой тучи с деревянным коромыслом на плечах, нацепил на него два пустых ведра и прошел возле Хомутаря.

– Э, ты чего, с другой стороны обойти не мог? – набросился на него Силантий.

– Да ты чего? – не понял мужик.

– Чего-чего, вертишься перед носом с пустыми ведрами!

– Да брось ты, Силантьюшка, здесь же не твоя деревня. И я тебе не баба, – загоготал Харитоныч, показывая свои желтые зубы.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – Хомутарь сплюнул три раза через левое плечо и постучал по дереву.

– Ладно, я пошел, – Харитоныч скрылся в клубах пара.

Через минуту скрипнула дверь, и в прачечной повеяло холодом.

Хомутарь нагнулся над корытом, но холодный сквозняк, дувший в спину, заставил его распрямиться.

– Макарий, посмотри там, кажись, этот раззява Харитоныч дверь за собой не закрыл! – крикнул он еще одному рабочему прачечной.

– Ладно, – послышалось с противоположной стороны зала.

В это время за спиной Хомутаря в облаке мелькнула тень, и, словно из пара, материализовалась темная фигура. Силантий инстинктивно почувствовал неладное, хотел было обернуться, но кто-то надел ему на голову оцинкованное ведро. И через мгновение Хомутарь вдруг оступился и с беззвучным стоном упал в корыто. Тихо плеснули мыльные волны.

Примерно через полчаса в прачечную вошел Харитоныч, неся на коромысле два ведра, полных угля.

– Эй, Силантий, я иду к тебе уже с полными ведрами… – загоготал мужик.

Однако Хомутарь не ответил.

Харитоныч подошел к корыту, где стирал Силантий, и в ужасе закричал:

– Господи, Макарий, быстрее сюда!

* * *

Спустя несколько минут в прачечную на крики рабочих вбежали рыжебородый – помощник коменданта, и двое солдат с автоматами. Харитоныч и Макарий уже самостоятельно вытащили Силантия из корыта и аккуратно положили на пол. Увидев бездыханное распластанное тело, рыжебородый послал одного из охранников за фельдшером, второго – за Стайнкукером. Им надо было расспросить рабочих, что они видели и слышали. Макарий дрожал, как осина, он понимал, что именно на него может пасть подозрение об убийстве. Это был долговязый, под два метра парень, очень худой, со впалыми глазами из-за постоянного голода. Он чувствовал, что из-за недоедания день ото дня слабеет, его большой организм требовал много калорий. А пайку все урезали и урезали, а военнопленных в Финляндию все прибывало, и их прокорм ложился дополнительным бременем на экономику малой страны. Ради дополнительного куска хлеба Макарий согласился работать в прачечной, а тут на тебе, такое дело – смерть начальника.

Первым в сопровождении солдата в прачечную быстрым шагом вошел Альберт Валерьянович. Он сразу же принялся осматривать Хомутаря. Задрал на нем мокрую одежду.

– Что с ним? – вместе со Стайнкукером пришел и комендант.

– Увы! Ему уже ничем нельзя помочь. У Силантия случился инфаркт миокарда, – сообщил Шпильковский. – А потом он упал в воду.

Комиссар перевел, произнеся «инфаркт миокарда» по-русски.

– Что это? – не понял рыжебородый.

– Разрыв сердца, – по-простому объяснил Альберт Валерьянович.

– Это что же, он чего-то испугался? – с подозрением глядя на рабочих, допытывался помощник коменданта.

Он, почесывая свою рыжую бороду, подошел вплотную к Макарию, снизу вверх с недоверием заглянул тому в глаза. На парня было жалко смотреть. Он стоял весь бледный и растерянный.

– Да ничего Силантий Хомутарь не испугался, – уверенно сказал Шпильковский. – Просто работа очень тяжелая. Человек весь мокрый. С жары, бывает, надо выходить на холод. Это ведет к простуде. Может, переносил ее на ногах. Кроме того, ему кошмары ночью снились. Несколько дней назад ночью он упал с верхнего яруса нар.

– Кошмары? – поднял брови комендант.

– Тревога и необъяснимый страх – первые признаки предынфарктного состояния. Условия работы здесь не ахти, и сами понимаете – неволя здоровью не помогает, – вздохнул Альберт Валерьянович.

– Да-да, я вот за углем сходил, потный, мокрый, – заговорил Харитоныч. – Чуть высохнешь – и на мороз. А потом опять в эту баню… Я уже тоже чувствую, что простываю.

– Подойдешь ко мне в бараке, – сказал ему военфельдшер.

– А что вы видели? – спросил у рабочих комендант.

– Я говорю, пришел с двумя полными ведрами угля, хочу их показать Силантию, глядь, а он… Присмотрелся – только ноги торчат из корыта. Потом смотрю, а его голова рядом с ведром в воде. И мыльные пузыри из носа…

– С каким ведром? – нахмурился комендант.

– Ну, с обыкновенным… Кажись, зачерпнуть воды ему надо было. Он нагнулся и упал.

– Такое вполне может быть – нагнулся, начал полное ведро поднимать, и сердце схватило, – сказал Стайнкукер.

– Так ты комиссар или доктор? – вмешался рыжебородый.

– Он все правильно говорит. Резкий наклон, подъем – происходит перепад давления. У вас никогда не было такого? Если вы резко в бане или в ванной встаете, у вас темнеет в глазах.

Рыжебородый задумался…

– Бывает, – ответил за него комендант. – А ты что видел? – обратился он к Макарию.

– Я-я… Н-ничего, – заикаясь, начал долговязый парень, – я там возле своей мойки стоял, – он показал рукой. – Везде пар… Черта лысого видать.

Последнюю фразу Стайнкукер, конечно же, перевел нейтрально – «ничего невозможно увидеть».

– Ладно. Поверим фельдшеру. Этого сегодня же похоронить, – приказал комендант своему рыжебородому помощнику. – А вы, господин Шпильковский, представите мне подробный отчет.

Коменданту смерть военнопленного от несчастного случая, если можно так выразиться, была более выгодна, чем преднамеренное убийство – не нужно было писать рапорт начальству. А то сразу бы прислали комиссию, началось бы расследование.

– И еще, – немного подумав, сказал комендант, – видите, какие здесь условия? Сами говорите – опасные для здоровья. Кроме того, меня беспокоит личная гигиена моих людей. А это все-таки относится к медицине. Прошу вас с сегодняшнего дня взять прачечную под свой контроль.

– Значит, как я понимаю, вы назначаете меня начальником этого заведения? – уточнил военфельдшер.

– Ну, еще бани и кухни. Будете у меня заместителем по санитарному надзору. Я давно думал об этом.

– Слишком хлопотно… – засомневался Альберт Валерьянович.

– Это приказ, – комендант дал понять, что может разговаривать резко.

– Слушаюсь, – подчинился военфельдшер.

– Приступаете сегодня же. Проверите здоровье этих людей. Как они стирают, в чем, ну и, конечно, качество их работы. Вместе с ними проверите одежду охраны, а затем и военнопленных на предмет паразитов, гнилости, грибков… Вам ясно?

– Ясно, – ответил Шпильковский.

– Йоханнес, чего ты стоишь? Похоронить. Живо, – повысил голос комендант на рыжебородого.

– Эй, вы, – крикнул тот на Харитоныча и Макария, – взяли и потащили.

– Нет! – приказал комендант. – Ты не видишь, люди мокрые и уставшие?

– Но не будут же наши солдаты копать яму для этого русского? – возмутился рыжебородый.

– А кто говорил, что это должны делать наши солдаты? Пошли их в лагерь, пусть возьмут четырех пленных, первых попавшихся. Кирки и лопаты возьмете у Олафа на хоздворе. Всё, вперед!

– Есть! – Йоханнес вытянулся в струнку, но в его глазах читалась нескрываемая злоба.

Стайнкукер стоял рядом и улыбался, наблюдая эту сцену. Она так напоминала ему его же армейские будни, которые, казалось, навсегда остались где-то далеко за холодным морем.

Его улыбку заметил комендант.

– Йоханнес, и этого забери. Будет команды переводить и киркой помашет заодно, а то засиделся он в одиночке. От скуки заболеет еще.

– Господин комендант, мне ж сводку с фронтов печатать надо, – Стайнкукер не любил физическую работу, а еще больше не желал встречаться с простыми красноармейцами, которые во время службы в рядах РККА не были связаны с партийной работой. У каждого из них явно имелся зуб на политрука.

– Пошел, – сквозь зубы сказал ему рыжебородый.

Помощник коменданта, солдаты и Стайнкукер один за другим вышли из прачечной.

Комендант еще раз бросил взгляд на мертвого Хомутаря.

– Приступайте к своим обязанностям, господин Шпильковский, – сказал он и тоже покинул душное влажное помещение.

Слова коменданта военфельдшер понял и без переводчика.

* * *

На ужине, который состоял из травяного чая и куска серого хлеба, к Альберту Валерьяновичу подошел Бронислав.

– Ну, замаялись мы, – сказал он, беря свою порцию, – а здесь и поесть нечего. Хоть в наши закрома залезь, – последнюю фразу он произнес шепотом.

– Я тоже замаялся – инспектировал прачечную. Завтра займусь баней. Послезавтра – кухней. Юного разведчика я возьму к себе в помощники. Никанора буду подключать в крайних случаях, а тебя – нет, чтобы комендант и особенно его помощник ничего не заподозрили.

– О, хорошее известие, у нас есть доступ и к продуктам, и к одежде, – обрадовался краснофлотец.

– И даже к мылу, – к ним подошел Капитонов.

– А на хрен оно тебе? – спросил Бронислав.

– Ну как? Чтобы мыться…

– Я имею в виду, зачем его с собой брать?

– С собой и не надо, а вот выменивать на что-нибудь можно, – объяснил хозяйственный Капитонов.

– Ладно, ребята, пойду-ка я полежу немного, – сказал Альберт Валерьянович. – А то уж больно утомился.

– Я тоже, – краснофлотец допил чай и отдал кружку дежурному.

– А ты от чего так устал? – спросил военфельдшер у Бронислава, когда они остались один на один.

– Хоронили Хомутаря. Земля мерзлая, еле выдолбили яму.

– Сам сделал, самому и убрать пришлось, так?

Бронислав промолчал.

– Я против самосудов.

– Все знают, что он предатель. Из-за него столько людей погибло.

– Доказательств-то нет, – настаивал Шпильковский.

– Есть, – упрямо возразил Вернидуб, – с нами копал могилу тот самый комиссар, о котором ты, Альберт Валерьянович, говорил. Он рассказал, что видел дело Хомутаря, там все про него написано.

– Но ты же всего этого не знал.

– Знал. Сердце красного капитана не проведешь. – Бронислав ударил себя кулаком в грудь. – Да и Пудовкин мне рассказывал.

– Пудовкин тоже приврать горазд. Ему если человек не нравится, он всякого насочиняет. Ты лучше держался бы от него подальше, – посоветовал военфельдшер, – за место старосты он человека на тот свет отправит.

– А что мне с ним, детей крестить? – эмоционально отреагировал краснофлотец. – Я с ним стараюсь не сталкиваться. Просто его рассказ удивительным образом совпал с рассказом Стайнкукера.

– И про кого тот комиссар еще рассказывал? – поинтересовался Альберт Валерьянович.

– Да ни про кого. Так, зубы заговаривал, хитрый, сын израилев. Так и хотелось его киркой по горбу огреть и положить рядом с Хомутарем. Терпеть не могу комиссаров. Им бы только револьверами перед строем махать. Человек чуть ошибется, они уже политику шьют, дело раздувают вплоть до расстрела. Жалко, солдаты близко стояли.

– Ты, Бронислав, не пори горячку, а то сам нарвешься на неприятности. Вместо воли в карцере окажешься, и я тебя оттуда не вытяну.

– Да раздражает все, не могу уже, – тяжело вздохнул Бронислав. – Успокоительного бы. Спирту там или валерьянки, – уголками губ усмехнулся он.

– Валерьянки, говоришь… Издеваешься…

– Да нет, я серьезно, Валерьяныч. Завтра, если распогодится, пойдем с сапером записываться на работу. Он тоже ходит злой, как медведь-шатун. Хоть свободы чуть-чуть глотнем. А я море увижу. Уже целую неделю штормит, никого на работу не берут. С тоски тут издохнешь совсем.

– Надо держаться, – вздохнул Альберт Валерьянович.

Шпильковский в душе осуждал убийство Силантия, но для себя он решил списать это на очередной ужас войны.

Наступило время отбоя, и в бараке выключили свет. Кольцо тусклого света оставалось только вокруг «буржуйки». Те из военнопленных, которые не хотели спать, собрались вокруг печки, чтобы потравить байки. Но большинство заключенных лагеря побрели к своим нарам…

7

В воскресенье утром над островом заунывно бил колокол. Жители маленьких поселков и отдельно стоящих усадеб надевали праздничные костюмы и отправлялись в единственную лютеранскую кирху, сложенную из красного кирпича. Ее высокая башня с острым пиком, словно острие морского кортика, казалось, вот-вот вспорет брюхо нависающей над островом туче или проколет огненный шар солнца, если день выдавался погожим. Военнопленные красноармейцы, призванные в ряды РККА из центральных и восточных областей СССР, попавшие на работу к «хозяину», жившему недалеко от лютеранского храма, застывали в удивлении. Такой архитектуры, такой красоты собора и ухоженности прилегающей территории вокруг они никогда не видели. Церкви в России стояли заколоченные, обшарпанные. В монастырях, в лучшем случае, располагалась какая-нибудь артель или коммуна, в худшем – лагерь для уголовников и врагов народа.

А здесь среди местного населения наблюдалось почтительное отношение к вере, что внушало военнопленным уважение и даже восхищение. И это несмотря на то, что в армии политруки вещали, что религия служит только лишь для одурманивания народа. Некоторые заключенные лагеря на Аландах просили своих хозяев сводить их после работы в этот диковинный дом Бога. Кое-кто украдкой, как умел, молился. Ведь они были христиане, а Бог один.

В воскресенье на работу местные жители брали военнопленных крайне редко, только в экстренных случаях. Этот день они традиционно посвящали отдыху и своей семье.

Однако именно в это погожее воскресное утро командир отделения саперов Никанор Капитонов и капитан тральщика Бронислав Вернидуб ехали в санях с верхом, украшенных родовым гербом барона Нурденшёльда. Сани, запряженные тройкой соловых коней, мчались по живописной дороге, что бежала между холмами.

– Эх, словно на русской тройке катаемся, – вырвалось у Никанора, – только вот глянешь на этот пик и понимаешь сразу, что это не Россия.

– Отчего же, я в Ленинграде видел лютеранскую кирху, – спокойно сказал Бронислав.

Сани издали въехали на небольшой холм, и лютеранская кирха открылась их пассажирам во всей своей красе.

– У нас крестьяне, когда видели церковь, снимали шапки и крестились, – сказал Никанор.

– Может, и ты крест на себя наложишь? – ухмыльнулся краснофлотец.

– Если бы наша церковь стояла, перекрестился бы.

Управлял санной бричкой сам «хозяин». Статный человек лет тридцати пяти с синими глазами, ровным тонким носом и аккуратно подстриженными темно-русыми усами и острой бородкой. Мужчина сидел на козлах вместе со своей красавицей женой. У нее были темно-рыжие волосы, такие же, как у мужа, четко очерченные брови, зеленые глаза, вздернутый носик и алые пухлые губки. Одной рукой барон держал упряжь, а другой обнимал баронессу. Они были похожи на молодоженов, жадно смотрели вдаль, ловили свои мгновения счастья. Пушистый снег искрился на солнце, скрипел, морозный ветер развевал гриву коней и выступающие из-под вязаной белой шапочки с помпоном волосы «хозяйки».

Этой ночью барон Нурденшёльд проснулся от дикого скрежета и страшного завывания ветра. Этот жуткий звук продолжался минут пять, а затем все резко утихло, и барон Нурденшёльд, обняв свою молодую жену, вновь сладко заснул. А наутро он обнаружил, что у одного из подсобных строений наполовину сорвана крыша. Барон был отпрыском древнего скандинавского рода и разводил элитных лошадей. Это было его хобби. Слава богу, ночной ураган не тронул конюшню, но в поврежденном строении держали корм для его питомцев. И если срочно не починить крышу, а погода вдруг переменится, пойдет мокрый снег или резко потеплеет и пойдет дождь, то отборный овес может пропасть. А такие породистые скакуны, как у барона Нурденшёльда, не выдержат грубой пищи.

Как и каждое воскресенье, семейная пара чинно выехала в кирху. А после службы барон и баронесса повернули к лагерю для военнопленных.

* * *

Желающих поработать распределял староста барака Пантелей Пудовкин. Старший охранник писал на бумажках цифры – сколько человек надо в ту или иную бригаду и фамилию заказчика, а Пудовкин, в свою очередь, подбирал команду и выпроваживал работников за двери. Военнопленные отдавали свою бумагу старшему охраннику, а тот делал отметку в журнале. Под отметкой красноармейцы ставили свою подпись, подтверждая тем самым, что не совершат побег и вернутся к вечерней поверке в лагерь. Затем желающих работать отводили к поджидавшему их «хозяину». Поначалу ему давали в помощь вооруженного солдата, а потом ограничились только лишь ведением журнала. Заказчик обязывался привести военнопленных лично, чтобы на обратном пути у военнопленных не возникало желания забраться кому-нибудь в дом. А вообще убежать с острова было нелегко, да и куда? В неприветливое зимнее море?

Этим утром Никанор проснулся от звона колокола. А вот завывания ветра за стенами барака слышно не было.

«Черт, такая погода, а сегодня воскресенье, – подумал он, – опять придется сидеть в четырех стенах».

– Склянки бьют, – зевая, проговорил Бронислав и, словно угадав мысли товарища, сказал: – Нам куковать в четырех стенах.

– Я все-таки подойду к Пудовкину, а вдруг «купцы» приедут.

Он быстро встал и направился к «буржуйке», где староста готовился к утренней поверке.

– Пантелей, – сказал Никанор, – если позовут на работу, я первый.

– А с какого это хрена ты первый? У меня список со вчерашнего дня ведется.

– Пантелей, ты же меня знаешь, в долгу не останусь, – криво улыбнулся Капитонов.

– Все рассчитываются, – отмахнулся Пудовкин.

– Все да не все, – Никанор с еле скрываемым раздражением протянул ему пять папирос.

Пудовкин достал из кармана серебряный портсигар и положил в него папиросы.

– Ты будешь третьим по счету.

– Только третьим?

– А что ты хотел, за пять сигарет тебя впереди всех?

– Ладно, – угрюмо сказал Никанор. – На вот тебе. Поджаришь на завтрак.

Капитонов знал, что любил Пудовкин, и протянул ему завернутый в бумагу кусок хлеба с салом. Как же Никанору было тяжело отдавать ценные продукты, но он прекрасно знал, что у хорошего хозяина можно взять больше.

Староста развернул сверток и посмотрел, чем его пытается подкупить Капитонов. Глаза Пудовкина заблестели.

– Ладно. Так уж и быть. Ты первый.

– И если сегодня «купцов» не будет, то завтра я тоже первый, учти.

– Ага… Это ты учти – только если кто-нибудь не перекупит очередь.

– Если перекупит, то я… – со злостью начал было Капитонов.

– Что ты? – Пантелей грозно из-под своих мохнатых бровей глянул на Никанора.

– Ничего.

И тут в дверь вошли вооруженные солдаты. В бараке включили свет на полную мощность.

– Всем приготовиться к поверке! – гаркнул староста.

Военнопленные начали с шумом строиться.

После поверки дежурные принесли баки с эрзац-кофе и мешки с серым хлебом.

Альберт Валерьянович сразу же после завтрака отправился инспектировать кухню, и еще ему предстояло проконтролировать прием одежды у второй смены охраны. С собой он взял Кривошапкина. Тот не хотел идти, тогда пришлось вмешаться Брониславу.

– Ты совсем ошалел? У нас такой шанс раздобыть форму, а ты филонишь, – сквозь зубы прошептал ему прямо в ухо краснофлотец.

– А ты сам не можешь? – грубо ответил Данила.

– Он действительно не может, – вмешался Шпильковский.

– А сапер?

– Слушай, малец, – краснофлотец взял Кривошапкина за грудки, – если ты хочешь с нами, то будь добр выполнять то, что тебе говорят.

Данила почувствовал «железные» ручищи красного капитана, увидел его дикий взгляд и почувствовал, что этот разъяренный человек способен на все.

– Ладно, пойду, – недовольно буркнул Кривошапкин.

Сгорбившись, он побрел вслед за Альбертом Валерьяновичем, а Бронислав громко сказал Никанору:

– Эй, сапер, перекинемся разок в «морские кости»?

Он достал из кармана вылепленные из хлебного мякиша пять кубиков и подкинул одной рукой.

– Давай. Все равно делать нечего.

Сапер, как обычно, проиграл моряку, и Никанор от досады покраснел, запыхтел.

– Итак, с тебя восемь папирос, – подвел итог Бронислав.

Тут дверь барака открылась, и охранник выкрикнул:

– Арбете!

– Арбайтен, арбайтен, – на немецкий манер зашушукались военнопленные.

Несколько человек сорвались с нар и побежали к двери.

Пантелей Пудовкин поправил свои роскошные усы и направился туда же степенным шагом.

– Хорош играть, мне пора. Кажись, сегодня мне подфартило, – Никанор встал и тяжелой походкой направился к дверям барака.

– Не везет в игре, повезет в работе, – поддел его краснофлотец.

Охранник протянул подошедшему старосте бумажку.

– Только одна? – загудели военнопленные.

– Только одна, – сказал староста, раскрыл ее. На ней было написано:

Baron Nordenskiöld

2

Snickare, takläggare.

И были нарисованы топор, молоток и крыша дома.

– Значит, так, – начал староста, – барону Нор-ден-ски-ёл-ду требуется.

– Я у этого барона работал! – выступил вперед коротко стриженный мужик, у него были заскорузлые темно-коричневые руки и лицо почти такого же цвета, может, чуть светлее.

– Не перебивай, – одернул его Пудовкин.

– Ему нужны конюхи, а я – кавалерист, – не унимался тот.

– Тихо! Молчи! – загалдели красноармейцы.

– Здесь нарисованы топор, молоток и какой-то треугольник… Кажись, крыша дома.

– Дай посмотреть, – из толпы вышел Никанор Капитонов.

Староста показал ему листок.

– Ему нужны кровельщики… Я согласен, – сказал сапер.

– Э, я тоже у себя в колхозе крышу крыл, – проговорил один из красноармейцев.

– Я тоже. И я еще со вчерашнего дня очередь забивал, – сказал другой, лысый широкоплечий мужик с бычьей шеей.

– Подожди, Кондратий… Всем на шаг назад! – рявкнул староста.

Красноармейцы нехотя отступили.

– К барону на работу пойдет, – Пудовкин сделал небольшую паузу. – Капитонов – раз…

– И Вернидуб – два, – добавил Никанор.

– Какой такой Вернидуб? – резко спросил староста.

– Мой товарищ. Мне с ним сподручней будет работать. На крыше все-таки.

– На крыше… – на секунду задумался староста. – Хорошо, вторым будет Вернидуб.

– Староста, ты это чего, – возмутился красноармеец, который еще со вчерашнего дня занимал очередь.

– Все, вопрос исчерпан. Вернидуб, иди сюда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.