Дьявольский остров

Никанор был прямолинеен, честен и вынослив.

Четвертым к этой компании присоединился младший лейтенант Данила Кривошапкин. Он был заместителем командира в разведгруппе. Сам старался попасть именно в войсковую разведку, чтобы воевать было интересно. Он не любил рутину – рыть, копать, тягать, таскать, а разведчик – это совсем другое дело. Надо уметь взять «языка», надо хорошо ориентироваться на местности. Кривошапкин был молод, горяч и нагловат. Как-то по секрету признался Альберту Валерьяновичу, что знает финский язык, потому что его папа – в прошлом судовой механик из Гельсингфорса, теперешнего Хельсинки. Поэтому именно в разведку и была ему прямая дорожка. Вот только карты, которые выдали разведгруппе, были составлены некорректно и не соответствовали действительности. И разведчики просто заблудились в лесу среди топей и болот. Их захватили в плен финские егеря.

Конечно, под внешней дружбой таких разных людей: интеллигентного фельдшера Альберта Шпильковского, резкого и ненавидящего классовых врагов моряка Бронислава Вернидуба, неотесанного солдафона Никанора Капитонова и заносчивого, грубоватого разведчика Данилы Кривошапкина – должно было быть что-то общее. И это общее у них было. Их цель – побег. Этих четверых мужчин невероятно тянуло домой. Их тяготило чувство несвободы, словно постоянно носишь тяжелый, сковывающий движения костюм, который не позволяет тебе шагнуть туда, куда ты хочешь, не дает вздохнуть полной грудью. По глазам, по обрывкам фраз, по какой-то злости и раздражительности в поведении они поняли, что у них на душе и в голове одно и то же желание – бежать.

В лагере все четверо находились около месяца, плюс-минус пару недель. Но эти дни тянулись для них невыносимо долго. Военфельдшеру снилась его клиника, улыбчивые медсестры. Альберт Валерьянович изучал кишечные заболевания, и ему было просто невыносимо оттого, что он попусту теряет время, а мог бы продолжать научные исследования. Когда Шпильковского призвали в действующие войска, он думал, что это ненадолго – Финляндия капитулирует за неделю, максимум за две. 1939 год ему, впрочем, как и всем советским людям, казался годом великих побед Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Ведь уже были разбиты японские части на реке Халкин-Гол, совершен марш-бросок до Бреста и воссоединены Украина и Беларусь, контингент войск СССР вошел в Литву, Латвию, Эстонию. Советский Союз заключил пакт о ненападении с фашистской Германией на целых десять лет, с автоматическим продлением на следующие пять, поэтому возможное начало большой войны откладывалось на неопределенный срок. И Финляндия оставалась один на один с огромным Советским Союзом. Что может сделать страна с 3,5 миллиона жителей против государства с численностью населения в 170 миллионов человек. Конечно же, долго продержаться финны не могли. Но война все же затягивалась, а желание совершить побег из лагеря у Шпильковского с каждым днем только усиливалось.

Но больше всех хотел бежать Бронислав Вернидуб. Под подкладкой бушлата он сохранил воззвание, которое раздавали политруки:

«Мы сражаемся за землю наших предков, за правительство рабочих и крестьян и за Сталина. Мы помогаем финскому национальному правительству добиться свободы и независимости. Солдаты, офицеры и служащие Красной Армии, ни при каких обстоятельствах не сдавайтесь в плен! Вперед, во имя Ленина и Сталина!»

– Вот видите, – говорил он. – Написано – ни при каких обстоятельствах не сдавайтесь в плен! Но мы же и не сдавались! Нас всех четверых, насколько мне известно, захватили в плен силой. И это совершенно меняет дело! Если мы не сбежим, то тогда выходит, что мы добровольно сдались. Нам необходимо доказать своим, что мы ни при каких обстоятельствах не желали находиться в плену. И не желаем сейчас. Мы просто вынуждены бежать! Мы еще повоюем против врагов!

С этими аргументами соглашался старший лейтенант Никанор Капитонов. Не попадать в плен – приказ самого товарища Сталина! И поэтому приказ надо выполнять при любых обстоятельствах.

Младший лейтенант Данила Кривошапкин чувствовал, что засиделся на одном месте. Его действенная натура требовала перемен. И еще парня увлекала сама романтика побега.

– Мы перехитрим всех этих чухонцев.

Четверка начала форсированно готовиться к побегу, делать запасы продуктов, спичек, курева. Выменивали теплые вещи на еду. Особенно отличились в этом деле Никанор Капитонов и Бронислав Вернидуб, они записывались на работу к «хозяевам», зарабатывали еду или вязаные вещи, а попутно осматривались на местности. Пару раз к «хозяевам» сходил и Данила Кривошапкин, но работать в коровнике ему не понравилось.

Главное, что после всех этих походов заговорщики уже неплохо знали местность.

Конечно же, военфельдшер Шпильковский был слабым звеном в их компании, но, как ни крути, доктор в рисковом предприятии был просто необходим.

4

От «буржуйки» из-за жара угля в темноте барака расходилось тусклое темно-красное сияние. Железная печка тихо гудела, чем навевала на узников сон. Дремал староста барака – лысоватый мужчина с густыми усами и бровями – Пантелей Пудовкин. Он недавно подложил новую порцию топлива и, хорошенько согревшись, посапывал. Со всех концов барака доносился храп. Вокруг «буржуйки» висели вещи военнопленных – шинели, рубахи, штаны, носки, разнообразная обувь стояла возле раскаленных камней, разложенных вокруг печки. Все эти вещи испускали несравнимый ни с чем запах – дух закрытого помещения, в котором постоянно находится большое количество мужчин. Раз в две недели по десять человек военнопленных выводили в баню, которую устраивали в тюрьме, расположенной в пристройке старинного замка, поэтому личную гигиену обитателей лагеря едва ли можно было считать хотя бы сносной.

Стояла глубокая январская ночь. За стенами барака завывал северный ветер, пришедший с моря. Людской храп, песни горящего угля, стон «буржуйки» и шум ветра заглушали от любопытного уха перешептывания нескольких человек, которым в это время совершенно не спалось.

– Охранники в такую погоду носа не высовывают из будки. Даже выстрелить поленятся – холод собачий, – говорил Бронислав. – Я по ночам не раз подходил к щели (так он называл узкое окно) и следил. Несут вахту безобразно. Я бы их под расстрел за такую службу…

– Тихо, – сморщился Кривошапкин. – Ты что, комиссар? Словами бросаешься, не думая…

– Я не комиссар, но в партию собирался вступать…

– Вы бы про коммунизм здесь не сильно распространялись, – посоветовал Альберт Валерьянович, – а то в одиночку запрут, как Стайнкукера.

– Эта сволочь вчера написала в своей стенгазете об окружении нашей дивизии, – пробурчал Капитонов и по памяти процитировал: «Майор Матти Аарнио взял в котел восемнадцатую стрелковую дивизию в Южном и Северном Леметти».

– Какой-то майор – целую дивизию! Брехня, – заявил Данила.

– Может, и брехня. Но всякое может быть, – задумался Капитонов.

– Заткнитесь, прошу по-хорошему, – грозно прошептал Бронислав, – уйдем, тогда и будем рассуждать…

– Я думаю, что охранники здесь такие беспечные, потому что чувствуют, что бежать-то нам некуда. Остров маленький. Наутро всегда можно организовать облаву. И местные с радостью помогут, – Шпильковский вернул разговор к предыдущей теме.

– Правильно мыслишь, Альберт Валерьянович, – проговорил краснофлотец, – поэтому нам, главное, незаметно добраться до причала. Там стоят рыбацкие мотоботы. Нам надо угнать один и уйти в море.

– Ну, ты умный, – сказал Кривошапкин, – море зимой замерзает.

– Ты, сухопутная крыса, если не знаешь, не встревай. В бухту регулярно приходит почтовое судно с земли, для него и для рыбаков, чтобы лов и снабжение рыбой войск не прекращались, лед специально колют. Курсирует ледокол, я это от местных узнал.

– И как ты это узнал? На каком языке? – язвительно поинтересовался Данила.

– На морском. Ты его все равно не знаешь.

– Нам бы продуктов побольше, – проговорил Капитонов, – из хлеба, что вы, Валерьяныч, получили за удаленный аппендикс, я сделал сухари, сало закопал в снегу, возле стены барака, подальше от сетки, за которой водят собак. В бараке держать не хотел. Еще есть мороженое мясо, мороженая картошка, молотая перловка. Я прикинул, нам хватит дня на четыре, а если экономить, то больше недели протянем.

– А я настрелял папирос – уже тридцать пять штук, – похвалился Кривошапкин.

– Ты это, Данила, не сильно показывай, что собираешь курево, ведь сразу же понятно, если не выкуриваешь сразу, то для чего-то припасаешь.

– Насчет курева – молодец, – похвалил Кривошапкина Бронислав Вернидуб, – главная проблема – это как нам добраться до порта незамеченными. И не забывайте о пресной воде.

– А что, снега и льда мало? – спросил Капитонов.

– Если на мотоботе, который мы стырим, вдруг не окажется запасов воды, то мы «засохнем».

– А лед? – не унимался Данила. – Льдину разобьем и куски на борт затащим.

– Мы же пойдем дальше в открытое море, – объяснял Бронислав.

– Да ладно, наберем снега, – проговорил Никанор.

– А куда? – прищурился красный капитан.

– Ну, закинем за борт лодки, – предположил сапер.

– И будем потом с палубы хлебать? – съязвил Бронислав. – В общем, у меня есть резиновая грелка и резиновое ведро литров на пятнадцать. А чтобы выбраться незамеченными, нам надо добыть финскую форму, желательно теплую. Ну, и еще, конечно, взрывчатку.

– Это для чего? – удивился военфельдшер.

– Потом объясню, – махнул красный капитан.

– Я могу по памяти нарисовать карту Аландских островов, – задумался Шпильковский. – Я видел ее в смотровом кабинете. И по памяти могу нарисовать – у карты мира и анатомической карты человека есть что-то схожее. Я раньше практиковал мнемотехнику.

– Что? – спросил Капитонов.

– Специальные приемы запоминания.

– Это как? – поинтересовался Данила.

– Очень просто. Представляешь, что гуляешь по своему родному городу. Артерия напоминает одну улицу, вена – проспект. Ну и приходишь из пункта «а» в пункт «б» и запоминаешь, что видел по дороге. Причем все происходит без особых усилий.

– Что-то я не пойму, – признался Никанор.

– Ну ладно, каждый человек должен себе придумать свою мнемотехнику. Потом расскажу, если захотите.

– Да, а сейчас нам надо бы пораскинуть мозгами, где найти форму.

– Где, где? В хозблоке, конечно, – сказал Никанор. – В прачечной. Этот хмырь Хомутарь командует такими же хмырями, что за еду и папиросы стирают форму охранникам.

– Вот гад! – прошипел Кривошапкин.

– Гад не гад, но таким гадом будешь и ты! – сказал Бронислав.

– Ты что, Броненосец, совсем спятил? Думаешь, я чухонцам буду форму стирать? Не дождутся!

– Ну, во-первых, это шведы, а не финны, а во-вторых, для скорейшего осуществления нашего плана форма нужна позарез. Я думаю, ты и сам это прекрасно понимаешь.

– Тогда пускай Никанор и стирает форму.

– Ты, салага, будешь старшему по званию указывать! – Капитонов разозлился.

– Здесь нет никаких званий! – еще громче проговорил Данила.

– Перестаньте, – оборвал их спор Шпильковский.

В этот момент с верхнего яруса нар упало тело. Небольшого роста красноармеец тут же сел на полу, широко расставив ноги, и принялся тереть ушибленную спину.

– Фельдшер! – скрипучим голосом начал звать он, – фельдшер! У меня что-то со спиной!

Это был Силантий Хомутарь, бывший командир танка, а теперь, как и все здесь, военнопленный – «заведующий» прачечной, о котором только что говорили «заговорщики».

«Танкист» что было силы начал трясти нары Шпильковского.

– Фельдшер.

Альберт Валерьянович сделал вид, что только что проснулся.

– Что у тебя, Силантий?

– Спина, ааа, – застонал он, – больно.

Чтобы разобраться, военфельдшеру пришлось вставать.

От стонов Хомутаря проснулся староста барака. Разминая затекшие ноги, он подошел к месту падения Силантия.

– Что тут у вас такое?

– Да вот, во сне вертелся и упал, – спокойно объяснил Шпильковский.

– Я спиной грохнулся, ох, – стонал Хомутарь.

Шпильковский внимательно посмотрел на круглую физиономию командира танка, в его маленькие мышиные глазки и подумал: «Подслушивал он нас или нет? На самом деле упал случайно или все-таки пытался голову свесить, чтобы лучше слышно было?»

Но на лице Хомутаря что-либо прочитать было невозможно. Одно из двух – или он умел хорошо прятать свои мысли, или был совсем недалеким.

– Что приснилось, как финнам сообщаешь, куда будет направлен удар танковой бригады? – громко сказал кто-то из военнопленных.

В бараке ходили неприятные разговоры, что Хомутарь в свое время сдал целую танковую колонну.

Его танк шел замыкающим, и на узком участке между двумя озерцами водитель не справился с управлением тяжелой машиной, и танк «ушел» в заболоченную жижу.

Колонна ушла, а Хомутарь и танкисты едва сумели выбраться из машины. И тут им снова не повезло. Их обнаружил разведотряд финнов. Из-под наставленных автоматов деваться танкистам было некуда.

Ну, Силантий Хомутарь и выложил все, что знал… И главное, Хомутарь рассказал, что вроде бы на него никто и не давил. Так, ляпал языком… Теперь же он все это отрицал. С утра бывший танкист бежал в свою прачечную, где с ним работала еще парочка «темных» и неприглядных личностей.

– Ушиб позвоночника и копчика. Неприятно, конечно, но ничего страшного в этом нет. Хорошо еще, что не головой ударился, – сказал после беглого осмотра военфельдшер.

Хомутарь медленно встал. Ростом он оказался ниже среднего, с кривыми ногами. Силантий попытался сначала нагнуться вперед, потом – назад, проверяя, действительно ли все так неплохо, и вдруг снова сильно застонал. Теперь проснулись военнопленные на соседних нарах.

– Хватит мне тут бардак разводить, – грозно сказал Хомутарю староста, – отбой.

Громко стеная, Силантий Хомутарь полез к себе наверх. На самом деле спина у него сильно болела, и взобраться на вторую полку никак не получалось. Тогда Пантелей Пудовкин толкнул его в бок, и Хомутарь перекинулся на свой ярус.

– И вам всем спать! – сказал староста, поправив усы. – Ложитесь, Альберт Валерьянович. До подъема можно еще хорошенько выспаться.

– Да, сейчас лягу. Только водички глотну.

– Может, вам кипяточку?

– Давайте, не откажусь.

Пантелей Пудовкин и Альберт Валерьянович подошли к «буржуйке». Староста налил из помятого чайника в металлическую кружку кипятку.

Шпильковский подул, попил.

– Спасибо, Пантелей, теперь пойду дальше сны досматривать.

– Что, небось Маруся снилась? – одними глазами улыбнулся Пантелей.

– Она… Почему я тогда на ней не женился? – задумался Альберт Валерьянович.

– Ничего. Вернетесь и сделаете предложение.

– Да… А вот вернусь ли? – вздохнул военфельдшер.

– Вернетесь, мы все вернемся. Война долгой не будет. Сами знаете. Спокойной ночи.

Староста подкинул еще немного угля в «буржуйку», и она загудела более высоким тоном.

Когда Шпильковский вернулся к своим нарам, он посмотрел на Хомутаря. Тот, казалось, уже спокойно спал.

Военфельдшер залез под свою теплую шинель – она служила ему вместо одеяла.

Тут же к нему шепотом обратился Бронислав, который лежал на нижнем ярусе соседних нар.

– Хомутарь все слышал. Он выдаст. Его надо убрать.

– Да вы что? – возмутился Альберт Валерьянович.

– Если сделать все чисто, никто и не догадается. Длинную иглу в сердце – и всё! Я уже сделал из стальной проволоки…

– Бронислав, я хочу спать. И настаиваю на совершенно других, как это, способах улаживания конфликтов.

– Но ведь это предатель!

Внезапно окна осветились белым светом – по стенам проползли лучи прожекторов. С моря, заунывно завывая, дул ветер, а в полумраке барака надрывно гудела «буржуйка».

Бронислав накрыл голову соломенной подушкой.

5

В узкое окно барака ударялись острые, словно осколки стекла, крупинки снега. Вьюга разыгралась с утра. Укутавшись в шинели, военнопленные лежали на своих нарах и тихо переговаривались. В такую погоду, конечно, никто их на работу не позвал бы. И когда со скрипом открылись тяжелые двери, военнопленные приподняли головы. В барак, в длинных тулупах с поднятыми воротниками, в шапках-ушанках, обильно посыпанных снегом, зашли двое – комендант и рыжебородый охранник, вооруженный винтовкой.

Староста барака быстрым шагом подошел к начальнику.

– Шпилековаски, – сказал тот.

– Сейчас, – ответил Пантелей Пудовкин. Он подбежал к нарам, на которых дремал военфельдшер.

– Альберт Валерьянович, вас просят.

Шпильковский открыл глаза, посмотрел на стоящих возле порога коменданта и охранника:

– Ах, да. Иду.

Военфельдшер быстро оделся и подошел к выходу.

– Племянник ваш чувствует себя хорошо? – спросил он по-немецки.

Комендант догадался, о чем идет речь, и ответил:

– Я, гут.

Военфельдшер, комендант и охранник вышли на улицу, а староста плотно закрыл за ними дверь.

– Чё там? – спросил у него подошедший Хомутарь. – Снова Валерьянку к мальцу повели?

– Не твое собачье дело, – резко ответил староста.

Снег сыпнул Шпильковскому в лицо, руки на морозе сразу же озябли. Комендант заметил это, снял свои меховые рукавицы и отдал военфельдшеру.

– Руки у врача должны быть теплые, – сказал он на своем языке.

Шпильковский не стал отказываться – он знал, что сегодня ему предстоит снимать мальчику швы, и руки должны быть послушными.

Под присмотром часовых, что находились на башне замка, из бойниц которого торчал ствол пулемета, комендант, рыжебородый и военфельдшер прошли в пристройку.

По дороге в смотровой кабинет помощник коменданта позвал из камеры Стайнкукера. Переводчик не помешает.

– Ветеринара мы звать не стали – погода слишком плохая, – сказал комендант, – вы ведь сами справитесь?

Батальонный комиссар перевел.

– Да, справлюсь.

Мальчик лежал на железной кровати. Рядом с ним была его мама. И хотя она уже не рыдала от отчаяния, все равно очень переживала за сына.

– Готтфрид, поблагодари доктора, – сказала Ульрика. – Это он тебя спас.

Стайнкукер перевел.

– Спасибо, господин доктор, – сказал мальчик.

– Как ты себя чувствуешь? Живот не болит? – поинтересовался Альберт Валерьянович.

– Чувствую хорошо. Живот болит чуть-чуть.

– Ну-ка, покажи.

Шпильковский внимательно осмотрел рану. Рубец уже успел хорошо затянуться.

– Отлично, сейчас тебе придется немного потерпеть, будем снимать швы.

Альберт Валерьянович попросил подать из шкафчика пинцет и ножницы, склянку с йодной настойкой. Во время операции по удалению аппендицита Шпильковский наложил мальчику узловой шов, теперь же он аккуратно с одной стороны раны потянул пинцетом за нить так, чтобы из кожи появилась часть шва. Затем он разрезал нить близко к коже и медленно, очень осторожно вынул шов так, чтобы внешняя нить не проходила через ткани и не смогла занести инфекцию. Подобную процедуру Шпильковский проделал со всеми частями шва.

Готтфрид морщился от боли, но, как настоящий мужчина, терпел.

– Это еще не все. Сейчас будет щипать.

Военфельдшер набрал на ватку йодной настойки и смазал рану.

– А теперь надо наложить стерильную повязку, и потом вы будете уже сами ее менять. Это нужно будет делать каждый день. И еще один важный секрет. Правда, сейчас погода не такая, но все-таки я должен вас предупредить. На будущее – не открывайте шрам перед прямыми солнечными лучами. От ультрафиолета выступит пигмент, и шрам потемнеет на всю жизнь. А так останется беленьким, красивеньким. Понятно?

– Понятно, – почти хором сказали мать мальчика, сам Готтфрид и комендант, внимательно следивший за действиями военфельдшера.

Шпильковский наложил повязку.

– Ну что, можно сказать, практически здоров, – улыбнулся он Готтфриду.

– Вот когда я выйду в море за рыбой, тогда и буду здоровым, – серьезно ответил подросток.

– Молодец.

– Прошу ко мне в кабинет, – сказал комендант.

Воспользовавшись моментом, Шпильковский бросил взгляд на карту Аландских островов, чтобы перепроверить себя, хорошо ли запомнил. Он не заметил, что его взгляд перехватил комендант.

– Пройдемте ко мне. Нам надо поговорить, – сказал начальник лагеря.

Кроме самого коменданта и фельдшера, к нему в кабинет прошли рыжебородый офицер и Стайнкукер. На дубовом столе стояла бутылка шотландского виски, на тарелках лежала порезанная на большие куски норвежская селедка, хлеб, вареная картошка, лук, бутерброды из черного хлеба и нежного куриного паштета. Вокруг закуски стояли заранее приготовленные четыре рюмочки.

– Прошу вас, за здоровье моего племянника. Новость о вашей удачной операции облетела острова. Вам благодарность от меня лично и от председателя лагтинга Аландских островов.

– Спасибо большое, но это был мой долг, – с достоинством ответил Шпильковский.

– Вот вам премия нашего парламента, – комендант достал из кармана пачку финских марок. – Но пока что я, конечно же, их отдать вам не могу. Деньги пока полежат у меня в сейфе до вашего освобождения.

Комендант открыл ключом стальной сейф, положил в него купюры и закрыл.

– Ну, давайте, – кивнул он рыжебородому. Тот разлил по рюмкам виски.

– Я пью за вас, за ваше умение! – произнес тост комендант.

Мужчины выпили.

– Ты, – обратился комендант к Стайнкукеру, жуя бутерброд с куриным паштетом, – теперь можешь написать обо всем в газете. Пускай товарищи знают о герое. Я не давал такого приказа, пока Готтфрид не почувствовал себя лучше, я не хотел об этом распространяться, но теперь можно.

– Да не стоит, – скромно сказал Шпильковский.

– Наливай.

Рыжебородый снова наполнил рюмки и поднял свою:

– За наше здоровье, которое находится в надежных руках русского доктора.

– За вас!

Трое мужчин – два шведа, подданных Финляндии, и один бывший батальонный комиссар РККА – чокнулись со старшим военфельдшером Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Третья рюмка была выпита после универсального шведского тоста «ску-уль».

– На вашем месте после этой ужасной войны я остался бы у нас, на нашем острове. Видите ли, врача у нас нет, а люди стареют, им нужна медицинская помощь. Вы бы хорошо зарабатывали, правительство выделило бы вам жилье.

– Спасибо, здесь бы я был практикующим терапевтом, а вот у себя на родине я скорее ученый, чем врач, я провожу различные исследования.

– Смотрите, чтобы комиссары не отправили вас исследовать сибирскую тайгу, – комендант показал на Стайнкукера.

Тот глупо улыбался. Рыжебородый громко засмеялся.

– А попытка побега отсюда равносильна самоубийству. Зима, холод, до Советского Союза – несколько сотен километров, которые надо пройти по территориальным водам Финляндии, а еще в Ботническом заливе столько якорных мин, как фрикаделек в супе. Хоть вы и дружны с красным капитаном, но он же не Посейдон… А здесь у нас твердая земля под ногами, тепло, гарантированный кусок хлеба, одежда-обувь по сезону, компания друзей по несчастью…

– А кое-кто из них нам все о вас докладывает, – подмигнул рыжебородый.

– Но мы надеемся на ваше благоразумие, – серьезно сказал комендант.

Возникла напряженная пауза.

– Давайте лучше выпьем за Аландские острова, – вовремя нашелся Стайнкукер. У комиссара язык был подвешен не только перед строем солдат, но и за столом…

– Давайте, – согласился комендант.

Его помощник налил.

– За Аланды! – по-шведски сказал Стайнкукер.

– За Аланды! – хором повторили все остальные.

Перед уходом Шпильковский попытался вернуть коменданту его рукавицы.

– Не надо, берите себе. Это мой вам подарок.

– Спасибо, – поблагодарил военфельдшер.

* * *

Вечером того же дня Альберт Валерьянович прошептал Брониславу:

– Комендант подозревает, что мы с тобой готовим побег. Кто-то стучит.

– Я знаю, кто это, – решительно ответил краснофлотец.

6

Выходные для охраны лагеря начинались с полезных хлопот. Первая смена в субботу утром сдавала в прачечную грязное белье и форму, получала чистую или по необходимости – новую. Вторая смена делала то же самое в воскресенье. Стиркой в прачечной не ограничивались. Здесь же некоторые военнопленные занимались починкой одежды и ее дезинфекцией. Комендант строго следил за чистотой формы подчиненных и их личной гигиеной, потому как знал по опыту Первой мировой войны о страшной болезни – сыпном тифе, разносчиком которой были платяные вши. Добровольцы из числа заключенных лагеря внимательно осматривали вещи охранников, затем стирали, замачивали или кипятили майки, трусы, портянки, штаны, кители и даже бушлаты своих надзирателей. Тому, кто находил в одежде вошь или гниду, выдавали поощрение – папиросы или травяной чай, а вещи отдавались на термообработку или, если были очень заношены и заражены, просто сжигались.