– Ладно, ближе к делу, выкладывай все, что ты думаешь по этому поводу, – проворчал Тартищев и окинул Алексея насмешливым взглядом, – совсем заморочил голову старику.

– Я думаю, что положение трупа на кровати необычно, но не случайно. Он лежал ногами к изголовью. Это говорит о том, что убийца был из своих людей, который знал о наличии сонетки, висевшей слева. Князя перевернули, возможно, даже спящего, чтобы он не смог позвонить в колокольчик и позвать на помощь.

– Но кого он мог позвать, кухонного мужика? Нет, Алеша, это не доказательство. Сонетка вон и у меня висит. Любой слуга знает, где она находится. Убить князя мог любой человек, служивший в господских домах.

– Но вы не можете отрицать, что драка была! В комнате все перевернуто, лампа разбита и валяется на полу, постель и одеяло скомканы, везде следы крови. На теле самого князя множество порезов, похоже бритвой, которая лежала на столике… Но Дильмаца все-таки не зарезали, а удавили подушкой.

– Но опять же ерунда какая-то получается, Алеша, – Тартищев шлепнул здоровой ладонью по столешнице, – на одежде Казначеева крови, кроме как из его разбитой головы, не обнаружилось. Выходит, участия в убийстве он не принимал?

– Я тоже поначалу подумал, что он мог дожидаться Мозалевского в переулке и не заходить в дом, но ведь кто-то должен был помочь убийце связать князя? Князь, видно, отчаянно сопротивлялся, вот они и скрутили ему руки и ноги шнурами от штор. Одному там не справиться было, князь, как я уже сказал, отнюдь не слабым был.

– Но тогда скажи на милость, зачем им надо было резать его сначала бритвой, а затем удавить подушкой? Слишком много лишних действий, ты не находишь? – Тартищев с тоской посмотрел на окно, за которым занимался рассвет. – Одно могу сказать, вопросов оказалось гораздо больше, чем ответов, и мы пока только на один шажок продвинулись, на совсем крошечный шажок, в разгадке этого преступления. Казначеев и Мозалевский, несомненно, принимали участие в ограблении, но убивали ли они князя, вот в чем вопрос! Из-за того барахла, что они взяли, обычно не убивают. А Дильмаца, похоже, прежде чем убить, изрядно пытали. Может, хотели узнать, где он прячет ключ от ящика с деньгами? Камердинер утром, когда пришел будить князя и обнаружил его труп, прежде чем вызвать полицию, проверил наличие ключа и сохранность ящика. Ключ, как ни в чем не бывало, висел в известном только ему и князю потаенном месте за картиной, замок не был нарушен, только одно кольцо и вырвано. Из ящика, по словам камердинера, ничего не исчезло: деньги и драгоценности на месте, разве из документов что-то пропало?

Тартищев отошел к окну и, опершись на подоконник, окинул Алексея взглядом чрезвычайно уставшего человека. Морщины вокруг его синих в дневное время, а сейчас потемневших до угольной черноты глаз превратились в глубокие складки. Густые темные усы и аккуратно подстриженная с заметной проседью борода, крупный нос и выбритая почти до зеркального блеска голова делали Тартищева похожим то ли на черкеса, то ли на ногайца. В свое время Алексей насмотрелся на этих джигитов в бараньих папахах, когда гостил у дедушки на конезаводе в Сальских степях. Дедушка называл их абреками, но доверял им свои табуны и безмерно уважал за гордый и непокорный нрав…

– …Но если князь все-таки выдал ключ своему убийце, – ворвался в сознание Алексея голос Тартищева, который словно не заметил, сколь пристально его рассматривают, только начал тереть ладонью большой крестообразный шрам на лбу, будто хотел от него избавиться. И правда, в некоторые моменты он придавал Тартищеву откровенно злодейский вид… – То у него должны быть очень крепкие нервы, чтобы сначала задушить князя, после произвести обыск в несгораемом ящике, а потом закрыть замок и вернуть ключ на место… А впоследствии столь же хладнокровно размозжить череп своему сообщнику… В общем, что сие означает, мне пока неведомо. – Федор Михайлович тяжело вздохнул. – И чует мое сердце, Алеша, что это дело чем-то смахивает на несколько последних убийств. Пятерых старух одну за другой удушили подушками и также ничего на первый взгляд не взяли. И убийца, кажется, тоже очень ловко карабкался по крышам. Неужто со старух он переключился на стариков?

– И он высокого роста, крепкого телосложения, при ходьбе чуть косолапит… – Алексей улыбнулся. – Помнится, вы сказали, что на ограде кладбища человек висел, которого вы приняли за мертвого… Если мне не изменяет память, он тоже в какой-то степени подходит под приметы убийцы. И не был ли еще кто-то третий в этом деле? Кому выгодно было расправиться с вами? Тот, кто вас по какой-то причине очень сильно боится, но убить не осмелился. Парни признались, что им велено было вас только проучить…

– Ишь ты, проучить! – Тартищев с интересом посмотрел на Алексея и погрозил ему желтым от табака пальцем. – Ох, сдается мне, Алеша, не так ты прост, как кажешься. Вон как умело разные события в одну кучу свалил! Но давай не будем забивать себе голову. Завтра, то есть уже сегодня, – посмотрел он в окно, за которым отчетливо проступила розовая полоска зари, зависшая над лесистыми сопками и высокой колокольней Знаменского собора, – уже сегодня, – повторил он и сжал руку в кулак, – я вытрясу душу из тех молодчиков, что встретили меня у кладбища. Надеюсь, за сутки в арестантской они успели вспомнить, кто их нанимал начистить рожу Тартищеву.

Глава 8

Алексею показалось, что он только-только успел дотронуться головой до подушки, а уже Никита тормошит его, не давая возможности как следует прийти в себя:

– Вставайте, вставайте, Алексей Дмитрич, сам вас требует! Вавилов у него. – И, оглянувшись на дверь, заговорщицки прошептал: – Кажись, схватили этого антихриста, который Дельмаса удушил. Ванька всю ночь по засадам протыркался, но сейчас доволен, спасу нет!

С трудом попадая руками в рукава рубахи, а ногами в сапоги, Алексей кое-как оделся, пригладил встопорщенные со сна волосы ладонью, плеснул в лицо холодной водой и, выскочив из флигеля, помчался в кабинет Тартищева.

Вавилов, в сбитой на затылок фуражке, в грязном сюртуке и пыльных сапогах, сидел, развалясь, в кресле и, оживленно жестикулируя, рассказывал о перипетиях ночной охоты за Мозалевским. Говорил он быстро и нервно, сжимая в зубах нераскуренную папиросу, о которой, видимо, забыл с того момента, как сунул ее в рот. Тартищев, присев на подоконник, молча слушал его, лишь изредка почти с остервенением тер бритый затылок, словно пытался избавиться от засевших там мыслей. Шрам на лбу побагровел, и Алексей подумал, что главный сыщик Североеланска по какой-то причине в не слишком хорошем настроении, возможно, потому, что тоже не выспался. Завидев Алексея, он молча кивнул ему на маленький диванчик рядом с собой.

– …У Верки его не оказалось, да мы и не слишком надеялись, что он там заляжет. – Вавилов бросил быстрый взгляд на Алексея, но тот так и не понял, удивлен ли, недоволен ли лучший агент уголовного сыска его неожиданным появлением в кабинете Тартищева. – Поэтому проверили двух ее подруг, Марию Кислову и Аглаю Мережкину. Обе девицы известного поведения, но в голос заявляют, что Верка теперь на содержании у купца Громыхалова, живет как барыня в снятой им квартире, разодета как картинка, в общем, все как полагается, поэтому нужды встречаться с бывшим любовником у нее нет. Сам Мозалевский на Разгуляе не появлялся, если было бы иначе, девки непременно узнали бы, потому как еще с прошлого года за ним числится пять целковых долгу Кисловой, и она просила своих людей, что, как только он появится, стрясти с него финажки, которые ей самой ой как нужны! – Вавилов провел ребром ладони по горлу, показывая, как нужны деньги Веркиной подружке, и продолжал: – Но я все-таки оставил двух агентов вести наблюдение за Веркиной квартирой, чем черт не шутит, а вдруг объявится. Из разговоров с девками удалось выяснить, что помимо Разгуляя Мозалевский любил бывать в трактирах на Баджейской улице, особенно в «Иерусалиме» и в «Калаче», иногда, когда бывали деньги, заходил в «Магнолию»…

Алексей быстро посмотрел на Тартищева, тот на него, но взглядом приказал молчать. Вавилов наконец вынул папиросу изо рта, с недоумением посмотрел на изжеванный мундштук и положил ее в пепельницу, в которой уже находилась точно такая же изуродованная папироса.

– Мы с Корнеевым и Потехиным, – назвал Вавилов еще не известных Алексею агентов, – взяли под наблюдение «Магнолию», еще двенадцать человек следили за всеми трактирами, кабаками и распивочными на Баджейской и прилегающих к ней улицах. За ночь трех человек, похожих на Мозалевского, задержали. К утру всех выпустили. – Вавилов потер виски и поморщился. Видно, давала о себе знать бессонная ночь. – «Магнолия» открылась в семь утра. Я пристроился в портерной напротив за столиком у окна и сделал вид, что читаю газету. Корнеев под видом чистильщика сапог расположился напротив трактира, а Потехин изображал торговца баранками и прохаживался поблизости от его входа. Через час, смотрю, приказчик начинает на меня коситься. Пришлось показать карточку…

Вавилов перевел дыхание и, отыскав глазами графин с водкой, взял его и, отхлебнув прямо из горлышка, вытер губы рукавом. Алексей заметил его покрасневшие веки, ввалившиеся глаза и понял, что Вавилов действительно смертельно устал и держится только на этих быстрых глотках, которые на какое-то время помогают ему взбодриться.

– В восемь утра, со вторым ударом часов на городской башне, я увидел, что Корнеев сорвался с места и бросился через дорогу наперерез высокому человеку в сером пальто, в цилиндре и с тросточкой, Потехин кинулся следом. Меня как в голову стукнуло. Понял, что на этот раз не пустышка… Словом, только Мозалевский занес ногу на первую ступеньку, Корнеев налетел на него и с маху чуть не уронил на землю. Мозалевский схватился за перила. Потехин навалился на него, кричит: «Стой, не уйдешь!», но Мозалевский вырвался и бежать. Корнеев свистеть. Тут из подворотни выскакивает дворник и толкает в ноги Мозалевскому свою метлу. Мозалевский кубарем летит на мостовую, здесь мы на него и навалились, скрутили, как положено, и затолкали в полицейскую карету. Правда, пока его вязали, кто-то у Корнеева ящик со щетками и с ваксой спер, одна бархотка в руках осталась, и бублики по мостовой рассыпались… – Вавилов перевел дыхание и с торжествующим видом посмотрел на Тартищева, дескать, каковы молодцы, как здорово сработали и со столь незначительными потерями!..

– Молодцы, ничего не скажешь! – согласился Тартищев. – И что же дальше?

– А дальше он стал вырываться изо всех сил и кричать, что мы псы вонючие, легаши сученые, хватаем честных людей. «Буду, – орет, – прокурору жаловаться! Покажите бумагу, по какой причине хватаете!» Ну мы ему вежливо так объяснили, что причину ареста он узнает в сыскном отделении, там же и с прокурором встретится, и со следователем…

– Грамотный, – усмехнулся Тартищев, – ничего, скоро притихнет.

– Грамотный, – подтвердил Вавилов, – батюшка у него, оказывается, в Томске проживает, купец первой гильдии, да и сам Мозалевский пару лет назад служил письмоводителем у одного из тамошних судебных следователей. Поэтому и замолчал сразу, как нашли у него во время обыска золотые часы Дильмаца и пять золотых французских монет. Словно ему рот зашили, замолчал.

* * *

– Федор Михайлович… – Хворостьянов льстиво улыбнулся и пододвинул к Тартищеву блюдо со светло-янтарной семгой. За секунду до этого он то же самое проделал с бочоночком багровой зернистой икры, малосольными огурчиками, разваристой картошечкой, обжаренной на сливочном масле и щедро политой сметаной, и графином водки, самолично настоянной на бруснике. – Закусывайте, дорогой вы мой, закусывайте! В последнее время, смотрю, совсем с лица спали, на заимке у меня перестали появляться, а ведь одна банька моя чего стоит! Кедровыми чурочками топим, запах-то, запах… А парок! До костей пробирает! – Вице-губернатор закатил глаза в сладостной истоме, словно только что слез с полка своей и впрямь замечательной бани.

Тартищев послушно выпил и закусил, потому что на собственном, отнюдь не веселом опыте убедился: в моменты, когда вице-губернатор принимался хвалить свою баню, лучше было не перечить, ибо умиление на его роскошном лице вполне могло перейти в гримасу, которая сулила истинную «баню», от которой после не то что потом изойдешь, кипятком, э-э-э, сморкаться будешь…

– Огурчики, огурчики пробуйте, в собственной оранжерее выращены, – совсем уж елейно пропел Хворостьянов и улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой. Наколов сверхаппетитный с виду огурчик на вилку, вице-губернатор поднес его Тартищеву и расцвел таким восторгом, будто только что вручил ему орден, и не иначе как святого великомученика и победоносца Георгия с надписью «За службу и храбрость»…

– Ваше превосходительство… – Тартищев приложил салфетку к губам. Огурчик был негласным сигналом переходить от возлияний к делу, чему он незамедлительно и подчинился. – Разрешите доложить о ходе следствия о смертоубийстве Отто Людвига фон…

Хворостьянов сердито поджал губы, нахмурился и перебил его:

– У меня тут с утра только тем и занимаются, что докладывают о ходе следствия. Без тебя знаю, что не сознается Мозалевский в убийстве. Губернатор недоволен, какие ж вы органы дознания, если не в состоянии добиться от преступника повинной? Ольховский заявил мне, что для обвинения Мозалевского имеются веские улики, но желательно, видите ли, чтобы преступник сам рассказал в подробностях о совершенном им убийстве.

– Собрать улики, ваше превосходительство, полдела, а ведь надо еще так исхитриться, чтобы заставить преступника повиниться в содеянном. Он ведь не враг себе, тем более такой грамотный, как Мозалевский. Он же понимает, что ему за это убийство одна дорога – в петлю.

– Но ты все-таки возьмись за него, Федор Михайлович, а? – Хворостьянов просительно заглянул ему в глаза. – Губернатор только на тебя и надеется. Тартищев, говорит, старая гвардия, не то что эти выскочки Лямпе и Ольховский… Давно уже пора ему коллежского советника[39] дать…

«Так я тебе и поверил», – подумал Тартищев, а вслух сказал:

– Я бы попросил тогда особых полномочий. Я не люблю, когда мне дышат в загривок.

– Все, что ни пожелаете, будет исполнено! – потер руки Хворостьянов. – Говорите, что вам требуется.

– Мне требуется еще раз осмотреть комнату, где произошло убийство. К тому же в охранном отделении мне не торопятся показать список изъятых вещей. Говорят, что такового не имеется. Но я знаю точно, что Ольховский велел вызвать сразу, как только стало известно об убийстве князя, Черкизова, одного из своих письмоводителей, который поднаторел в описи изымаемых или остающихся без надзора владельца вещей. Для какой-то цели он же понадобился?

– Резонно, резонно, – закивал головой Хворостьянов. – Я думаю, это очень просто выяснить. Что еще?

– Я хотел бы сам допросить Мозалевского, но не в сыскном отделении, где один вид кабинета пугает арестованных. Лучше будет, если его привезут ко мне домой.

– Я вполне с вами согласен, – с готовностью закивал головой Хворостьянов. – Когда это лучше сделать?

– Думаю, что не стоит откладывать в долгий ящик. Часа через полтора я буду готов к допросу.

Через десять минут Тартищев покинул кабинет Хворостьянова и почти столкнулся на пороге со штаб-офицером полковником Лямпе. Придерживая шашку, жандарм попытался обойти его справа, но Тартищев произвел незаметный глазу маневр и перекрыл ему движение. Жандарм недовольно сморгнул и метнулся влево, но Тартищев и тут его опередил. Коренастый Лямпе от неожиданности боднул его головой в грудь и проворчал:

– Право слово, Федор Михайлович, какой вы огромный. На телеге не объедешь!

– Прошу прощения, Александр Георгиевич, – Тартищев галантно улыбнулся, – давеча одного из ваших филеров так же вот чуть-чуть не задавил. Вздумал, сукин сын, со мной в кошки-мышки играть.

– О чем это вы? – насторожился Лямпе. – Наверняка это кто-то из охранки. Они даже за мной иногда топают, мерзавцы.

– Нет, их филеров мы знаем. А ваши мало того что косяком ходят, так еще шпоры постоянно забывают снять. А вчера так вообще конфуз вышел. Топает за моим новым агентом офеня со всякой книжной ерундой на продажу, так мало что шпорами бренчит, так еще и шашку оставил. Торчит она у него из-под кафтана ровно на четверть. Хоть бы баб постеснялся, всякое ж подумать можно…

Лямпе побагровел, заловил открытым ртом воздух, затем справился с волнением.

– Вы бы лучше за своими присмотрели, Федор Михайлович! Ваше дело уголовщиной заниматься, а фон Дильмаца оставьте моему ведомству. В Вене подозревают, что это политическое дело, и скандал обещают нешуточный.

– Да разве суть в том, какое это дело, – улыбнулся Федор Михайлович, – и какое ведомство им будет заниматься, главное, что человека лишили жизни, и наш святейший долг общими усилиями уличить злоумышленника и добиться, чтобы его примерно наказали.

Лямпе скривился так, что жесткие усы встали по стойке «смирно», и процедил сквозь зубы:

– Смотрю, Федор Михайлович, вы изрядно насобачились в нужный момент нужными словами изъясняться! Вроде и придраться не к чему, только мне почему-то вас иногда пристрелить хочется.

– Вы это правильно подметили, Александр Георгиевич! Именно нужными словами и именно в нужный момент! А стрелять в меня не надо, все равно промахнетесь! – Тартищев расхохотался и дружески хлопнул Лямпе по плечу. – Давай лучше завтра по рыбным расстегаям постреляем прямой наводкой. Хворостьянов грозится в баню позвать, так там и проверим, кто на что горазд…

Лямпе покрутил головой и огорченно вздохнул:

– У меня завтра своя баня намечается. Из столицы прибывают австрийский консул и чиновник из нашего Министерства иностранных дел. Представляешь, какой мне крендель из ушей сделают? Две недели с Мозалевским бьемся, и ни с места!..

– Ну что ты, право! – Федор Михайлович сочувствующе развел руками. – Какие это сроки? На моей памяти молоденький гимназист, который ни за что ни про что пристрелил семь человек, пять месяцев держался…

– Ничего себе, успокоил! – сморщился, как от зубной боли, Лямпе. – Кто мне даст пять месяцев? Мне уже завтра голову оторвут!

– И это не беда! У нас головы, как у той ящерицы хвост, имеют склонность вновь отрастать! – Тартищев кивнул штаб-офицеру и быстрым шагом вышел из приемной вице-губернатора.

Лямпе проводил его взглядом и приказал следовавшему за ним адъютанту:

– Узнай, кто из агентов переодевался офеней и вел наружное наблюдение за протеже Тартищева Поляковым, и вырви у этого идиота все, что без толку болтается, в том числе шпоры и шашку!..

Глава 9

– Итак, Николай Тимофеевич, присаживайтесь. – Тартищев жестом показал Мозалевскому на мягкое кресло, стоящее напротив. Тот криво усмехнулся и присел на самый краешек. Тартищев окинул его внимательным взглядом и приказал стражникам, сопровождавшим арестованного из тюрьмы, подождать за дверью. Затем сложил руки на груди, это был сигнал Алексею, пристроившемуся за оконной шторой, чтобы тот начал записывать разговор. – Мне не хочется строить нашу беседу в привычном русле. Я понимаю, вас достаточно долго запугивали, вам угрожали, в отдельные моменты применяли даже физическое насилие, но вы, Николай Тимофеевич, грамотный человек и должны понимать, что это убийство неординарное. Убит иностранный путешественник. Об этом событии доложено государю. Представляете его гнев и тревогу за дальнейшее состояние отношений с Австро-Венгерской империей. Ведь это международный скандал, который может перерасти в военные действия.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Воры-карманники.

Стрюк шатанный – загулявший барин.

Завлекали.

Сутенеры.

Воры, грабившие мужчин, которых приводили к себе проститутки.

Делили добычу.

Воры, проникавшие в квартиры через форточки.

Воры, промышлявшие кражами с проезжающих экипажей.

Воры-карманники.

Воры, срывавшие шапки или вырывавшие сумки из рук.

Карточный притон.