Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым

О женитьбе князя Владимера

    В стольном в городе во Киеве,    Что у ласкова сударь-князя Владимера    А и было пированье-почестной пир,    Было столованье-почестной стол.    Много на пиру было князей и бояр    И русских могучих богатырей.    А и будет день в половина дня,    Княженецкой стол во полу́столе,    Владимер-князь распотешился,10 По светлой гридне похаживает,    Черныя кудри росчосавает,    Говорил он, сударь ласковой Владимер-князь,    Таково слово:    «Гой еси вы, князи и бо́яра    И могучие богатыри!    Все вы в Киеве переженены,    Только я, Владимер-князь, холост хожу,    А и холост я хожу, неженат гуляю,    А кто мне-ка знает сопротивницу,20 Сопротивницу знает, красну де́вицу:    Как бы та была девица станом статна́,    Станом бы статна и умом свершна́,    Ее белое лицо как бы белой снег,    И ягодицы как бы маков цвет,    А и черныя брови как соболи,    А и ясныя очи как бы у сокола».    А и тут большей за меньшева хоронится,    От меньшова ему, князю, ответу нету.    Из тово было стола княженецкова,30 Из той скамьи богатырския    Выступается Иван Гостиной сын,    Скочил он на место богатырское,    Скричал он, Иван, зычным голосом:    «Гой еси ты, сударь ласковой Владимер-князь,    Благослови пред собой слово молвити,    И единое слово безопальное,    А и без тое па́лы великия.    Я ли, Иван, в Золотой орде бывал    У грознова короля Етмануила Етмануиловича40 И видел во дому ево дву дочерей:    Первая дочь – Настасья королевишна,    А другая – Афросинья королевишна;    Сидит Афросинья в высоком терему,    За тридесять замками булатными,    А и буйныя ветры не вихнут на ее,    А красное со(л)нцо не печет лицо;    А и то-та, сударь, девушка станом статна́,    Станом статна и умом свершна́;    Белое лицо как бы белой снег;50 А и ягодицы как маков цвет;    Черныя брови как бы соболи;    Ясныя очи как у сокола,    Посылай ты, сударь, Дуная свататься!».    Владимер-князь стольной киевской    Приказал наливать чару зелена вина в полтора ведра,    Подносить Ивану Гостиному    За те ево слова хорошия,    Что сказал ему обрушницу.    Призывает он, Владимер-князь,60 Дуная Иваныча в спальну к себе    И стал ему на словах говорить:    «Гой еси ты, Дунай сын Иванович!    Послужи ты мне службу заочную:    Съезди, Дунай, || в Золоту орду    Ко грозному королю Етмануилу Етмануиловичу    О добром деле – о сватонье    На ево любимой на дочери,    На чес(т)ной Афросинье королевишне,    Бери ты моей золотой казны,70 Бери три́ ста́ жеребцов    И могучих богатырей».    Подносит Дунаю чару зелена вина в полтара ведра,    Турей рог меду сладкова в полтретья́ ведра.    Выпивает он, Дунай, чару тоя зелена́ вина́    И турей рог меду сладкова.    Разгоралася утроба богатырская,    И могучия плечи росходилися    Как у молода Дуная Ивановича,    Говорит он, Дунай, таково слово:80 «А и ласково со(л)нцо, ты Владимер-князь!    Не нада мне твоя золота казна,    Не нада три ста́ жеребцов    И не нада могучия бога́тыри,    А и только пожалуй одново мне молодца,    Как бы молода Екима Ивановича,    Которой служит Алешки Поповичу».    Владимер-князь стольной киевской    Тотчас сам он Екима руками привел:    «Вот-де те, Дунаю, будет паробочок!».90 А скоро Дунай снарежается,    Скоря́ тово богатыри пое(зд)ку чинят    Из стольнова города Киева    В дальну орду Золоту землю.    И поехали удалы добры моладцы,    А и едут неделю спо́ряду    И едут неделю уже другую,    И будут оне в Золотой орде    У грознова короля Етмануила Етмануиловича;    Середи двора королевского100 Скакали молодцы с добрых коней,    Привезали добрых коней к дубову́ столбу,    Походили во полату белокаменну.    Говорит тут Дунай таково слово:    «Гой еси, король в Золотой орде!    У тебе ли во полатах белокаменных    Нету Спасова образа,    Некому у те помолитися.    А и не за что тебе поклонится».    Говорит тут король Золотой орды,110 А и сам он, король, усмехается:    «Гой еси, Дунай сын Иванович!    Али ты ко мне приехал    По-старому служить и по-прежнему?».    Отвечает ему Дунай сын Иванович:    «Гой еси ты, король в Золотой орде!    А и я к тебе приехал    Не по-старому служить и не по-прежнему,    Я приехал о деле о добром к тебе,    О добром-то деле – о сватонье:120 На твоей, сударь, любимой-то на дочере,    На чес(т)ной Афросинье королевичне,    Владимер-князь хочет женитися».    А и тут королю за беду стало,    А рвет на главе кудри черныя    И бросает о кирпищет пол,    А при том говорит таковое слово:    «Гой еси ты, Дунай сын Иванович,    Кабы прежде у меня не служил верою и правдою,    То б велел посадить во погребы глубокия130 И уморил бы смертью голодною    За те твои слова за бездельныя».    Тут Дунаю за беду стало,    Разгоралась || ево сер(д)ца богатырское,    Вынимал он свою сабельку вострую,    Говорил таково слово:    «Гой еси, король Золотой орды!    Кабы у тя во дому не бывал,    Хлеба-соли не едал,    Ссек бы по плеч буйну голову!».140 Тут король неладом заревел зычным голосом,    Псы борзы заходили на цепях,    А и хочет Дуная живьем стравить    Теми кобелями меделянскими.    Скричит тут Дунай сын Иванович:    «Гой еси, Еким сын Иванович,    Что ты стал да чево гледишь?    Псы борзы заходили на цепях,    Хочет нас с тобой король живьем стравить!».    Бросился Еким сын Иванович,150 Он бросился на широкой двор,    А и те мурзы-улановья    Не допустят Екима до добра коня,    До своей ево палицы тяжкия,    А и тяжкия палицы, медныя литы,    Оне были в три тысячи пуд;    Не попала ему палица железная,    Что попала ему ось-та тележная,    А и зачел Еким помахивати,    Прибил он силы семь тысячей мурзы-улановья,160 Пять сот он прибил меделянских кобелей,    Закричал тут король зычным голосом:    «Гой еси, Дунай Иванович!    Уйми ты своего слугу вернова,    Оставь мне силы хоть на семены,    А бери ты мою дочь любимую,    Афросинью королевишну».    А и молоды Дунай сын Иванович    Унимал своего слугу вернова,    Пришел ко высокому терему,170 Где сидит Афросинья в высоком терему,    За тридесять замками булатными.    Буйны ветры не вихнут на ее,    Красное со(л)нцо лица не печет,    Двери у полат были железныя,    А крюки-пробои по бу(л)ату злачены.    Говорил тут Дунай таково слово:    «Хоть нога изломить, а двери выставить!».    Пнет во двери железныя,    Приломал он крюки булатныя,180 Все тут полаты зашаталися,    Бросится девица, испужалася,    Будто угорелая вся,    Хочет Дуная во уста цаловать.    Проговорит Дунай сын Иванович:    «Гой еси, Афросинья королевишна!    А и ряженой кус, да не суженому есть!    Не целую я тебя во саха́рныя уста,    А и бог тебе, красну девицу, милует:    Дастанешьса ты князю Владимеру».190 Взял ее за руку за правую,    Повел из полат на широкой двор,    А и хочут садиться на добрых на коней,    Спохватился король в Золотой орде,    Сам говорил таково слово:    «Гой еси ты, Дунай Иванович,    Пожалуй подожди мурзы-улановья!».    И отправляет король своих мурзы-улановья    Везти за Дунаем золоту казну.    И те мурзы- || улановья200 Тридцать телег ординских насыпали    Златом и серебром и скатным земчугом,    А сверх того каменьи самоцветными.    Скоро Дунай снарежается,    И поехали оне ко городу ко Киеву.    А и едут неделю уже спо́ряду,    А и едут уже другую,    И тут же везут золоту казну.    А наехал Дунай бродучей след,    Не доехавши до Киева за сто верст,210 Сам он Екиму тут стал наказывать:    «Гой еси, Еким сын Иванович,    Вези ты Афросинью королевишну    Ко стольному городу ко Киеву,    Ко ласкову князю Владимеру    Честно-хвально и радостно,    Было бы нам чем похвалитися    Великому князю во Киеве».    А сам он, Дунай, поехал по тому следу,    По свежему, бродучему.220 А и едет уж сутки другие,    В четвертые сутки след дошел    На тех на лугах на потешныех,    Куда ездил ласковой Владимер-князь    Завсегда за охотою.    Стоит на лугах тут бел шатер,    Во том шатру опочив держит красна девица,    А и та ли Настасья королевишна.    Молоды Дунай он догадлив был,    Вымал из налушна тугой лук,230 Из колчана вынул калену стрелу,    А и вытянул лук за ухо,    Калену стрелу, котора стрела семи четвертей.    Хлес(т)нет он, Дунай, по сыру дубу,    А спела ведь титивка у туга лука,    А дрогнет матушка-сыра земля    От тово удару богатырскова,    Угодила стрела в сыр крековистой дуб,    Изломала ево в черенья ножевыя,    Бросилася девица из бела шатра, будто угорелая.240 А и молоды Дунай он догадлив был,    Скочил он, Дунай, со добра коня,    Воткнет копье во сыру землю,    Привязал он коня за востро копье,    И горазд он со девицею дратися,    Ударил он девицу по щеке,    А пнул он девицу под гузна, -    Женской пол от тово пухол живет,    Сшиб он девицу с резвых ног,    Он выдернул чингалишша булатное,250 А и хочет взрезать груди белые.    Втапоры девица возмолилася:    «Гой еси ты, удалой доброй молодец!    Не коли ты меня, девицу, до́ смерти,    Я у батюшка-сударя отпрошалася:    Кто мене побьет во чистом поле,    За тово мне, девице, замуж идти».    А и тута Дунай сын Иванович    Тому ее слову обрадовался.    Думает себе разумом своим:260 «Служил я, Дунай, во семи ордах,    В семи ордах семи королям,    А не мог || себе выжить красныя девицы,    Ноне я нашел во чистом поле    Обрушницу-сопротивницу».    Тут оне обручалися,    Круг ракитова куста венчалися.    А скоро ей приказ отдал собиратися    И обрал у девицы сбрую всю:    Куяк и панцырь с кольчугою,270 Приказал он девице нарежатися    В простую епанечку белую.    И поехали ко городу ко Киеву.    Только Владимер стольной киевской    Втапоры едет от злата венца,    И приехал князь на свой княженецкой двор,    И во светлы гридни убиралися,    За убраныя столы сажалися.    А и молоды Дунай сын Иванович    Приехал ко церкви соборныя,280 Ко тем попам и ко дьяконам,    Приходил он во церкву соборную,    Просит чес(т)ныя милости    У тово архерея соборнова —    Обвенчать на той красной девице.    Рады были тому попы соборныя,    В те годы присяги не ведали,    Обвенчали Дуная Ивановича.    Венчальнова дал Дунай пять сот рублев    И поехал ко князю Владимеру;290 И будет у князя на широком дворе,    И скочили со добрых коней с молодой женой,    И говорил таково слово:    «Доложитесь князю Владимеру    Не о том, что идти во светлы гридни, -    О том, что не в чем идти княгине молодой:    Платья женскова только одна и есть епанечка белая»,    А втапоры Владимер-князь он догадлив был,    Знает он, ково послать:    Послал он Чурила Пленковича300 Выдавать платьица женское цветное.    И выдавали оне тут соян хрущето́й камки    На тое княгиню новобрачную,    На Настасью-королевичну,    А цена тому сояну сто тысячей.    И снарядили оне княгиню новобрачную,    Повели их во полаты княженецкия,    Во те гридни светлыя,    Сажали за столы убраныя,    За ества сахарныя и за питье медяные.310 Сели уже две сестры за одним столом,    А и молоды Дунай сын Иванович    Женил он князя Владимера    Да и сам тут же женился,    В том же столе столовати стал.    А жили оне время немалое.    У князя Владимера, у солнышка Сеславьевича,    Была пирушка веселая,    Тут пьяной Дунай расхвастался:    «Что нет против меня во Киеве такова стрельца320 Из туга лука по приметам стрелять!».    Что взговорит молода княгиня Апраксевна:    «Что гой еси ты, любимой мой зятюшка,    Молоды || Дунай сын Иванович!    Что нету-де во Киеве такова стрельца,    Как любезной сестрице моей Настастьи-королевичне».    Тут Дунаю за беду стало,    Бросали оне же́ребья,    Кому прежде из туга лука стрелять,    И досталось стрелять ево молодой жене Настасьи-королевичне,330 А Дунаю досталось на главе золото кольцо держать,    Отмерели место, на целу версту тысячну,    Держит Дунай на главе золото кольцо,    Вытягала Настасья колену́ стрелу,    Спела-де титивка у туга лука,    Сшибла с головы золото кольцо,    Тою стрелкою каленою.    Князи и бояра тут металися,    Усмотрили калену стрелу,    Что на тех-та перушках лежит то золото кольцо.340 Втапоры Дунай становил на примету свою молоду жену,    Стала княгиня Апраксевна его уговаривати:    «Ай ты гой еси, любимой мой зятюшка,    Молоды Дунай сын Иванович!    Та ведь шутачка пошучена».    Да говорила же ево и молода жена:    «Оставим-де стрелять до другова дня,    Ес(ть) – де в утробе у меня могуч богатырь.    Первой-де стрелкой не дострелишь,    А другою-де перестрелишь,350 А третью-де стрелкою в меня угодишь».    Втапоры князи и бояра    И все сильны-могучи богатыри    Ево, молода Дуная, уговаривали.    Втапоры Дунай озадорелся    И стрелял в примету на целу версту в золото кольцо,    Становил стоять молоду жену.    И втапоры ево молода жена    Стала ему кланятися и перед ним убиватися:    «Гой еси ты, мой любезной ладушка,360 Молоды Дунай сын Иванович!    Аставь шутку на три дни,    Хошь не для меня, но для своего сына нерожденнаго;    Завтро рожу тебе богатыря,    Что не будет ему сопротивника».    Тому-то Дунай не поверовал,    Становил свою молоду жену Настастью-королевишну    На мету с золотым кольцом,    И велели держать кольцо на буйной главе.    Стрелял Дунай за целу версту из туга лука,370 А и первой стрелой он не дострелил,    Другой стрелой перестрелил,    А третьею стрелою в ее угодил.    Прибежавши Дунай к молодой жене,    Выдергивал чингалишша булатное,    Скоро [в]спорол ей груди белыя, -    Выскочил из утробы удал молодец,    Он сам говорит таково слово:    «Гой еси, сударь мой батюшка!    Как бы дал мне сроку на три часа,380 А и я бы на свете был    Попрыжея и полутчея в семь семериц тебя».    А и тут || молоды Дунай сын Иванович запечалился,    Ткнул себя чингалишшем во белы груди,    Сгареча он бросился во быстру реку.    Потому быстра река Дунай словет,    Своим ус(т)ьем впала в сине море.    А и то старина, то и деянье.

Гришка Расстрига

    Ты боже, боже, Спас милостивой!    К чему рано над нами прогневался,    Сослал нам, боже, прелестника,    Злаго Расстригу Гришку Атрепьева.    Уже ли он, Расстрига, на царство сел,    Называется Расстрига прямым царем;    Царем Димитрием Ивановичем Углецким.    Недолго Расстрига на царстве сидел,    Похотел Расстрига женитися,10 Не у себя-то он в каменно́й Москве,    Брал он, Расстрига, в проклятой Литве,    У Юрья пана Седомирскова    Дочь Маринку Юрьеву,    Злу еретницу-безбожницу.    На вешней праздник, Николин день,    В четверг у Расстриги свадьба была,    А в пятницу праздник Николин день    Князи и бояра пошли к заутрени,    А Гришка Расстрига он в баню с женой;20 На Гришки рубашка кисейная,    На Маринке соян хрущето́й камки.    А час-другой поизойдучи,    Уже князи и бояра от заутрени,    А Гришка Расстрига из бани с женой.    Выходит Расстрига на Красной крылец,    Кричит-ревет зычным голосом:    «Гой еси, клюшники мои, приспешники!    Приспевайте кушанье разное,    А и пос(т)ное и скоромное:30 Заутра будет ко мне гость дорогой,    Юрья пан са паньею».    А втапоры стрельцы догадалися,    За то-то слово спохватилися,    В Боголюбов монастырь металися    К царице Марфе Матвеевне:    «Царица ты, Марфа Матвеевна!    Твое ли это чадо на царстве сидит,    Царевич Димитрей Иванович?».    А втапоры царица Марфа Матвеевна заплакала40 И таковы речи во слезах говорила:    «А глупы, стрельцы, вы, недогадливы!    Какое мое чадо на царстве сидит?    На царстве у вас сидит Расстрига,    Гришка Атрепьев сын.    Потерен мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе    От тех от бояр Годуновыех,    Ево мощи лежат || в каменной Москве    У чудных Сафеи Премудрыя.    У тово ли-та Ивана Великова50 Завсегда звонят во царь-колокол,    Соборны попы собираются,    За всякия праздники совершают понафиды    За память царевича Димитрия Ивановича,    А Годуновых бояр проклинают завсегда».    Тут стрельцы догадалися,    Все оне собиралися,    Ко Красному царскому крылечку металися,    И тут в Москве [в]збунтовалися.    Гришка Расстрига дагадается,60 Сам в верхни чердаки убирается    И накрепко запирается,    А злая ево жена Маринка-безбожница    Сорокою обвернулася    И из полат вон она вылетела.    А Гришка Расстрига втапоры догадлив был,    Бросался он со тех чердаков на копья вострыя    Ко тем стрельцам, удалым молодцам.    И тут ему такова смерть случилась.

На Бузане-острове

На славной Волге-реке,

На верхней и́зголове,

На Бузане-острове,

На крутом красном берегу,

На желтых рассыпных песках

А стояли беседы, что беседы дубовыя,

Исподернуты бархотом.

Во беседачках тут сидели атаманы казачия:

Ермак Тимофеевич,

10 Самбур Андреевич,

Анофрей Степанович.

Ане думашку думали за единое,

Как про дело ратное,

Про дабычу казачею.

Что есаул ходит по кругу

По донскому-еицкому,

Есаул кричит голосом

Во всю буйну голову:

«Ай вы гой еси, братцы атаманы казачия!

20 У нас кто на море не бывал,

Морской волны не видал,

Не видал дела ратнова,

Человека кровавова,

От желанье те богу не ма́ливались,

Астаньтеся таковы молодцы

На Бузане-острове».

И садилися молодцы

Во свои струги легкия,

Оне грянули, молодцы,

30 Вниз по матушке Волге-реке,

По протоке по Ахтубе.

А не ярыя гоголи

На сине море выплыли,

Выгребали тут казаки

Середи моря синева,

Против Матицы-острова

Легки струги выдергивали

И веселечки разбрасавали,

Майданы расставливали,

40 Ковры раздергивали,

Ковры те сорочинския

И беседы дубовыя,

Подернуты бархатом.

А играли казаки

Золотыми тавлеями,

Дорогими вольящетыми.

Посмотрят казаки

Оне на море синея,

[От таво] зеленова,

50 От дуба крековистова —

Как бы бель забелелася,

Будто черзь зачернелася, -

Забелелися на караблях

Парусы полотняныя,

И зачернелися на море

Тут двенадцать караблей,

А бегут тут по морю

Славны гости турецкия

Со товары заморскими.

60 А увидели казаки

Те карабли червленыя,

И бросалися казаки

На свои струга легкия,

А хватали казаки

Оружье долгомерное

И три пушечки медные.

Напущалися казаки

На двенадцать караблей,

В три пушечки гунули,

70 А ружьем вдруг грянули,

Турки, гости богатыя,

На караблях от тово испужалися,

В сине море металися,

А те тавары заморския

Казакам доставалися

А и двенадцать караблей.

А на тех караблях

Одна не пужалася

Душа красная девица,

80 Молода Урзамовна,

Мурзы дочи турскова.

Что сговорит девица Урзамовна:

«Не троньте мене, казаки,

Не губите моей красоты,

А и вы везите мене, казаки,

К сильну царству московскому,

Государству росси(й)скому,

Приведите, казаки,

Мене в веру крещеную!».

90 Не тронули казаки душу красну девицу

И посадили во свои струги легкия.

А и будут казаки

На протоке на Ахтубе,

И стали казаки

На крутом красном бережку,

Майданы расставливали,

Майданы те терския,

Ковры сорочинския,

А беседы расставливали,

100 А беседы дубовыя,

Подернуты бархотом,

А столы дорог рыбей зуб.

А и кушали казаки

Тут оне кушанье разное

И пили питья медяныя,

Питья все заморския.

И будут казаки

На великих на радостях

Со добычи казачия,

110 Караулы ставили,

Караулы крепкия, отхожия,

Сверху матки Волги-реки,

И снизу таковыя ж стоят.

Запилися молодцы

А все оне до единова.

А втапоры и во то время

На другой стороне

Становился стоять персидской посол

Коромышев Семен Костянтинович

120 Со своими салдаты и матрозами.

Казаки были пьяныя,

А солдаты не со всем умом,

Напущалися на них дратися

Ради корысти своея.

Ведал ли не ведал о том персидской посол, как у них драка сочинилася.

В той было драке персидскова посла салдат пятьдесят человек, || тех казаки

прибили до смерти, только едва осталися три человека, которыя

могли убежать на карабль к своему послу сказывати. Не разобрал тово

дела персидской посол, о чем у них драка сочинилася, послал он сто человек

130 всю ту правду росспрашивати. И тем салдатам показалися, что

те люди стоят недобрыя, зачали с казаками дратися.

Втапоры говорил им большой атаман

Ермак Тимофеевич:

«Гой вы еси, салдаты хорошия,

Слуги царя верныя!

Почто с нами деретеся?

Корысть ли от нас получите?».

Тут салдаты безумныя

140 На ево слова не сдавалися

И зачали дратися боем-та смертныем,

Что дракою некорыс(т)ною.

Втапоры доложился о том

Большой есаул Стафей Лаврентьевич:

«Гой вы еси, атаманы казачи,

Что нам с ними делати?

Салдаты упрямыя

Лезут к нам с дракою в глаза!».

И на то ево сло́ва

150 Большой атаман Ермак Тимофеевич

Приказал их до смерти бити

И бросати в матку Волгу-реку.

Зачали казаки с ними дратися

И прибили их всех до́ смерти,

Только из них един ушел капрал астровско́й и, прибежавши на свой

карабль к послу персидскому Семену Костянтиновичу Коромышеву,

стал обо всем ему россказавати, кака у них с казаками драка была. И тот

персидской посол не размышлил ничего, подымался он со всею гвардию

своею на тех донских казаков. Втапоры ж подымалися атаманы казачия:

160 Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич и Анофрей Степанович, и стала

у них драка великая и побоища смертное. А отаманы казачия сами оне

не дралися, только своим казакам цыкнули, – и прибили всех солдат

до́ смерти, ушло ли не ушло с десяток человек. И в той же драке убили

самово посла персидскова Семена Костянтиновича Коромы́шева. Втапоры

казаки все животы посла персидскова взяли себе, платье цветное

клали в гору Змеевую. Пошли оне, казаки, по протоке по Ахтубе, вверх

по матушке Волге-реке. А и будут казаки у царства Астраханскова, называется тут Ермак со дружиною купцами заморскими, а явили в таможне

тавары разныя, и с тех товаров платили пошлину в казну государеву,

170 и теми своими товарами торговали без запрещения. Тем старина

и кончилась.

Ермак взял Сибирь

    Во славном понизовом городе Астрахане,    Против пристани матки Волги-реки,    Соходилися тут удалы добры молодцы,    Донския славны атаманы казачия:    Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич    И Анофрей Степанович.    И стали оне во единой круг    Как думати думушку за единое    Со крепка ума, с полна разума.10 Атаман говорил донским казакам,    По именю Ермак Тимофеевич:    «Ай вы гой еси, братцы, атаманы казачия!    Некорыстна у нас шу(т)ка зашучена:    Гуляли мы по морю синему    И стояли на протоке на Ахтубе,    Убили мы посла персидскова    Со всеми ево салдатами и матрозами    И всем животом его покорыстовались.    И как нам на то будет ответствовать?20 В Астрахане жить нельзя,    На Волге жить – ворами слыть,    На Яик идти – переход велик,    В Казань идти – грозен царь стоит,    Грозен царь, асударь Иван Васильевич,    В Москву идти – перехватаным быть,    По разным городам разосланым    И по темным тюрьмам рассаженым.    Пойдемтя мы в Усолья ко Строгоновым,    Ко тому Григорью Григорьевичу,30 К тем господам к Вороновым,    Возьмем мы много свинцу-пороху    И запасу хлебнова».    И будут оне в Усолье у Строгонова,    Взяли запасы хлебныя, много свинцу-пороху    И пошли вверх по Чусовой реке,    Где бы Ермаку зима зимовать.    И нашли оне печеру каменну на той Чусовой реке,    На висячем большом каменю,    И зашли оне сверх того каменю,40 Опущалися в ту пещеру казаки,    Много не мало – двесте человек;    А которые остались люди похужея,    На другой стороне в такую ж оне печеру убиралися,    И тут им было хорошо зима зимовать.    Та зима проходит, весна настает,    Где Ермаку путя искать?    Путя ему искать по Серебренной реке.    Стал Ермак убиратися со своими товарыщами, -    По Серебренной пошли, до Жаравля дошли.50 Оставили оне тут лодки-коломенки,    На той Баранченской переволоке,    Одну тащили, да надселися, там ее и покинули. И в то время увидели    Баранчу- || реку, обрадовались, поделали баты сосновыя и лодки-набойницы;    поплыли по той Баранче-реке, и скоро оне выплыли на Тагиль-реку;    у тово Медведя-камня, у Магницкова горы становилися. А на другой    стороне была у них пло(т)бища: делали большия коломенки, чтобы можно    им со всем убратися. Жили оне тут, казаки, с весны до Троицова дни,    и были у них промыслы рыбныя, тем оне и кормилися. И как им путь    надлежал, со всем в коломенки убиралися. И поплыли по Тагиль-реке,60 а и выплыли на Туру-реку, и поплыли по той Туре-реке в Епанчу-реку;    и тут оне жили до Петрова дни. Еще оне тут управлялися: поделали    людей соломенных и нашили на них платье цветное; было у Ермака дружины    три ста́ человек, а стало уже со теми больше тысячи. Поплыли    по Тоболь-реку, в Мяденски юрты приплыли, тут оне князька полонили    небольшева, дабы показал им путь по Тоболь-реке. Во тех ус(т)ьях    тобольскиех на изголове становилися, и собиралися во единой круг,    и думали думушку крепку заедино, как бы им приплыть к горе Тобольской    той. Сам он, Ермак, пошел ус(т)ьем верхнием, Самбур Андреевич —    ус(т)ьем среднием, Анофрей Степанович – ус(т)ьем нижнием, которая70 ус(т)ья впала против самой горы Тобольския. И выплыли два атамана    казачия Самбур Андревич и Анофрей Степанович со своими товарыщами    на Иртыш-реку под саму высоку гору Тобольскую. И тут у них    стала баталия великая со теми татары котовскими. Татара в них бьют    со крутой горы, стрелы летят, как часты дожди, а казакам взять не можно    их. И была баталия целой день, прибили казаки тех татар немало    число, и тому татары дивовалися: каковы русски люди крепкия, что    ни едино убить не могут их, каленых стрел в них, как в снопики, налеплено,    только казаки все невредимы стоят, и тому татара дивуются ноипаче    того.80 В то же время пришел атаман Ермак Тимофеевич со своею дружиной    тою лукою Соуксанскую. Дошел до ус(т)ья Сибирки-реки и в то время    полонил Кучума – царя татарскова, а первова князька поиманова отпустил    со известием ко тем татарам котовскием, чтобы оне в драке с казаками    помирилися: уж-де царя вашего во полон взяли тем атаманом ||    Ермаком Тимофеевым. И таковы слова услыша, татара сокротилися    и пошли к нему, Ермаку, с подарачками: понесли казну соболиную и бурых    лисиц сибирскиех. И принимал Ермак у них не отсылаючи, а на место    Кучума-царя утвердил Сабанака-татарина и дал ему полномочие владеть    ими. И жил там Ермак с Покрова до зимнява Николина дня. Втапоры90 Ермак шил шубы соболиныя, нахтармами вместе сшивал, а теплыя мехи наверх обоих сторон; таковым манером и шапки шил. И убравши Ермак    со всемя казаки отъезжал к каменну Москву, ко грозному царю Ивану    Васильевичу. И как будет Ермак в каменной Москве, на канун праздника    Христова дня, втапоры подкупил в Москве большова боярина Никиту    Романовича, чтобы доложил об нем царю грозному. На самой праздник    Христов день, как изволил царь-государь идти от заутрени, втапоры    доложил об них Никита Романович, что-де атаманы казачия, Ермак    Тимофеев с товарыщи, к твоему царскому величеству с повинностью    пришли и стоят на Красной площади. И тогда царь-государь тотчас велел100 пред себя привести тово атамана Ермака Тимофеева со темя ево товарыщи.    Татчас их ко царю представили в тех шубах соболиныех. И тому царь    удивляется и не стал больше спрашивати, велел их разослать по фатерам    до тово часу, когда спросятся. Втапоры царю праздник радошен был,    и было пирование почестное на великих на радостях, что полонил Ермак    Кучума – царя татарскова, и вся сила покорилася тому царю грозному,    царю Ивану Васильевичу. И по прошествии того праздника приказал    царь-государь тово Ермака пред себя привести. Тотчас их сабрали и    ко царю представили, вопрошает тут их царь-государь: «Гой ты еси, Ермак    Тимофеев сын, где ты бывал? сколько по воли гулял и напрасных душ110 губил? И каким случаем татарскова Кучума-царя полонил? И всю ево    татарскую силу под мою власть покорил?». Втапоры Ермак пред грозным    царем на колени пал, и письменное известие обо всем своем похождении    подавал, и притом говорил таковыя слова: «Гой еси, вольной царь, царь    Иван Васильевич! || Приношу тебе, асударь, повинность свою: гуляли мы,    казаки, по морю синему и стояли на протоке на Ахтубе, и в то время годилося    мимо идти послу персидскому Коромышеву Семену Костянтиновичу    со своими салдаты и матрозами; и оне напали на нас своею волею    и хотели от нас поживитися, – казаки наши были пьяныя, а салдаты    упрямыя – и тут персидскова посла устукали со теми ево салдаты и матрозами».120 И на то царь-государь не прогневался, ноипаче умилосердился,    приказал Ермака пожаловати. И посылал ево в ту сторону сибирскую,    ко тем татарам котовскием брать с них дани-выходы в казну государеву.    И по тому приказу государеву поехал Ермак Тимофеевич со своими казаками    в ту сторону сибирскую. И будет он у тех татар котовскиех, стал    он их наибольше под власть государеву покоряти, дани-выходы без апущения    выбирати. И год-другой тому времени поизойдучи, те татара    [в]збу[н]товалися, на Ермака Тимофеева напущалися на той большой    Енисее-реке. Втапоры у Ермака были казаки разосланы по разным дальным    странам, а при нем только было казаков на дву коломенках, и билися-130 дралися с татарами время немалое. И для помощи своих товарыщев    он, Ермак, похотел перескочити на другую свою коломенку и ступил    на переходню обманчивую, правою ногою поскользнулся он, – и та переходня с конца верхнева подымалася и на ево опущалася, росшибла    ему буйну голову и бросила ево в тое Енисею-быстру реку. Тут Ермаку    такова смерть случилась.