Полная версия
Ипатия – душа Александрии
Беседа была прервана домочадцами, которые прибежали в комнату, бледные от ужаса. Рафаэль, окончательно выведенный из своей апатии, подошел к окну и стал следить за всем, происходящим на улице.
Переулок был запружен бранившимися женщинами и плачущими детьми. Молодые, старые мужчины смотрели, как расхищают их имущество. Рассудок запрещал им сопротивляться, мужество не позволяло жаловаться. А между тем домашняя утварь летела изо всех окон. Из каждой двери выбегали свирепые громилы, уносившие деньги, драгоценности, шелка, – словом, все сокровища, которые в течение многих поколений успели накопить еврейские купцы и ростовщики. Среди грабителей и ограбленных стояла расставленная вдоль улицы духовная полиция Кирилла, одно слово которой действовало на толпу сильнее, чем копья римских солдат. Убийство было запрещено, и ни одного насилия не совершилось.
Рафаэль молча наблюдал, а Мириам в исступлении бегала по комнате и тщетно призывала хозяина действовать словом или делом.
– Оставь меня в покое, мать, – сказал он наконец. – Пройдет не меньше десяти минут, прежде чем они почтят меня своим посещением, а тем временем я ничего лучшего не могу предпринять, как следить за этой сценой, напоминающей изгнание израильтян из Египта.
– Нет никакого сходства. Тогда мы шли с песнями под звуки тимпанов, и в Красном море нас ждала победа. Тогда каждая неимущая женщина брала взаймы у соседки серебро, золото и драгоценности, чтобы достойно украсить себя.
– А теперь мы их возвращаем. Тысячу лет тому назад мы должны были послушаться Иеремии; нам не следовало, как глупцам, возвращаться в страну, у которой мы были так сильно в долгу.
– Проклятая страна! – воскликнула Мириам. – В недобрый час ослушались пророков наши предки, и теперь мы пожинаем плоды наших грехов. Что ты думаешь делать?..
Мириам схватила Рафаэля за руку и с силой тряхнула ее.
– А ты что намерена предпринять?
– Я вне опасности, у канала меня ожидает лодка. Ни одна христианская собака не заставит старую Мириам поступать против ее воли. Мои драгоценности зарыты, девушки проданы. Спасай что можешь и следуй за мной.
– Дорогая матушка, почему тебя так сильно беспокоит мое благополучие? Почему ты заботишься обо мне больше, чем о других сынах Иудеи?
– Потому… потому что… Нет, я тебе скажу это в другой раз. Я любила твою мать, и она меня любила. Иди! Довольно!
Рафаэль задумался, молча наблюдая за погромом.
– Как эти христианские священники умеют держать в повиновении своих людей! Они все-таки сильные люди нашем эпохи, верь мне, Мириам, дочь Ионафана…
– Зачем ты назвал меня дочерью? У меня нет ни отца, ни матери, ни мужа, ни… Зови меня матерью.
– Не все ли равно, как называть тебя? Прошу тебя, возьми из той комнаты все драгоценности. Если их продать, то можно купить половину Александрии. Я собираюсь в путь…
– Со мной?
– Нет, в обширный божий мир, моя дорогая повелительница. Вон тот молодой монах постиг истину. Я решил стать нищим.
– Нищим?
– Почему бы нет? Не старайся отговорить меня. Я ухожу, а мне даже не с кем проститься! Эта собака – единственный друг, который у меня есть на земле. Ну пойдем, Бран, радость моя!
– Ты можешь пойти вместе со мной к префекту и спасти большую часть своего богатства.
– Вот этого-то я и не намерен делать! Говоря откровенно, прекрасная язычница становится мне слишком дорога.
– Как! – вскричала старуха. – Ипатия?
– Да. Во всяком случае, мое отсутствие проще всего устранит это затруднение; я доберусь до Кирены на первом отходящем корабле и стану изучать жизнь Италии. Бери скорее все мои драгоценности. Я ухожу. Мои освободители стучат уже у наружных ворот.
Мириам с жадностью хватала алмазы, жемчуг, рубины, изумруды и, торопливо пряча их в своих широких карманах, шептала:
– Ступай, ступай. Беги, я сохраню твои сокровища.
– Да, спрячь их. Несомненно, ты удвоишь их количество к тому времени, когда мы снова встретимся. Прощай, мать!
– Но не навеки, Рафаэль, не навсегда! Поклянись мне именем четырех архангелов, что напишешь мне в дом Евдемона, если когда-либо будешь в горе или опасности. Ты все получишь обратно. Заклинаю тебя Илией, скажи, где черный агат? Сломанная половинка талисмана из черного агата?
Рафаэль побледнел.
– Откуда ты знаешь, что у меня есть черный агат?
– Откуда бы ни знала! – воскликнула она, хватая его за руку. – Где он? Все зависит от этого. Безумец, – продолжала она, отталкивая его, – уж не отдал ли ты его этой язычнице?
– Клянусь душой моих отцов, тебе, старой колдунье, по-видимому, все известно. Ну да, я поступил именно так. Я ей отдал агат лишь потому, что ей понравился начертанный на нем талисман.
– Чтобы при помощи его обольстить тебя же? Да?
– Тварь, торговка рабами! Ты всех считаешь такими же низкими существами, как те жалкие создания, которых ты покупаешь, перепродаешь и превращаешь в исчадия ада, подобные тебе самой!
Мириам посмотрела на него, и ее большие черные глаза расширились и сверкнули. Она было потянулась к кинжалу, а затем горько зарыдала и закрыла лицо морщинистыми руками.
В это мгновение послышался глухой грохот, сопровождаемый радостными восклицаниями, и Мириам выбежала из комнаты, догадавшись, что наружные ворота выбиты толпой.
– Сюда, Бран… Мальчики, рабы, где вы? Берите себе все, что можете, а затем спасайтесь через задние ворота!
Рабы торопливо исполняли его приказания. Пройдя пустые комнаты, Рафаэль спустился вниз по лестнице и в передней увидел толпу монахов, ремесленников, торговок, рабочих из гавани и нищих. Они шумели и кидались в двери, то направо, то налево. Предводительствовал ими Филимон.
– Привет вам, почтенные гости! – сказал Рафаэль. – Что касается пищи и питья, то мои кухни и погреба к вашим услугам. А что касается одежды, то я готов отдать этот хитон из индийских шалей и эти шелковые шаровары тому из вас, кто согласится обменять их на свои священные лохмотья. Быть может, ты окажешь мне эту услугу, прекрасный, юный вождь этой новой школы пророков?
Филимон, к которому Рафаэль обратился с этими словами, презрительно молчал.
– Слушай же меня, юноша! Смотри, этот кинжал отравлен: малейшая царапина – и ты умрешь. Эта собака – чистой британской породы, и если она в тебя вцепится, то даже раскаленное железо не заставит ее выпустить тебя, пока не захрустят твои кости. Если кто-нибудь из вас поменяется со мной платьем, я отдам вам все мое имущество. А если не согласны, то первый, кто тронется с места, погибнет.
Рафаэль говорил со спокойной решительностью воспитанного человека.
– Я готов поменяться с тобой одеждой, еврейская собака! – заревел наконец какой-то грязный оборванец.
– Я твой вечный должник. Пройдем в эту боковую комнату. А вы, друзья мои, идите наверх, но будьте осторожны. Этот фарфор оценивается в три тысячи золотых, за разбитый же вы не получите и трех грошей.
Грабители не теряли времени: они хватали все, что попадалось под руку, и разбивали то, что нельзя было унести или что не возбуждало их алчности.
Рафаэль спокойно снял свою роскошную одежду, накинул изодранную холщовую тунику, надел соломенную шляпу, поданную нищим, и скрылся в толпе.
Глава VII
Творящие неправду
Целый день Филимон мучился воспоминаниями о прошедшем утре. До сих пор все христиане, а в особенности монахи, казались ему непогрешимыми, а евреи и язычники – проклятыми Богом безумцами. Кротость и твердость духа, презрение к мирским радостям и любовь к бедным были добродетелями, которыми гордилась христианская церковь, как своим неотъемлемым наследием.
Но кто в наибольшей степени проявил эти качества сегодня утром? Образ Рафаэля, раздавшего все богатства и в образе бездомного нищего пустившегося странствовать по свету, храня на устах спокойную, самоуверенную улыбку, неустанно всплывал в памяти Филимона.
Пока последний вспоминал и размышлял о случившемся, настал полдень, и юноша обрадовался предстоящей трапезе и послеобеденным работам, которые должны были рассеять его тягостные думы.
Сидя на своей овчине, Филимон, как настоящий сын пустыни, грелся на солнце. Петр и архидьякон сидели в тени возле него, ожидая прихода параболанов, и шептались об утренних происшествиях. До слуха Филимона долетели имена Ореста и Ипатии.
К ним подошел старый священник и, почтительно поклонившись архидьякону, стал просить милостыню для семьи одного матроса, которую нужно было перевезти в больницу, так как все ее члены заболели изнурительной лихорадкой.
Архидьякон, взглянув на него, равнодушно ответил: «хорошо, хорошо» – и продолжил беседу.
Священник наклонился еще ниже и стал доказывать необходимость немедленной помощи.
– Очень странно, – произнес Петр, как бы обращаясь к кружившимся в небе Серапеума ласточкам, – что некоторые люди не умеют приобрести в собственном приходе достаточно влияния и не могут сделать даже малое доброе дело, не утруждая его святейшество.
Старый священник пробормотал нечто вроде извинения, а архидьякон, даже не посмотрев на него, приказал:
– Дай ему кого-нибудь, брат Петр, – все равно кого. Что тут делает этот юноша – Филимон? Пусть-ка он идет со священником Гиераксом.
Петру, по-видимому, не понравилось предложение, и он что-то шепнул архидьякону.
– Нет, без тех я не могу обойтись. Навязчивые люди должны рассчитывать только на счастливый случай. Идем! А вот и братья. Мы отправимся вместе.
Филимон пошел с ними. По дороге он спросил своих спутников, кто такой Рафаэль.
– Друг Ипатии.
Это имя тоже интересовало его, и он попытался деликатно и по возможности осторожно узнать что-либо о ней. Но его замысел не удался. Одно имя Ипатии привело всех в исступление.
– Да сокрушит ее Господь, эту сирену, волшебницу, колдунью! Она и есть та необыкновенная женщина, появление которой предсказал Соломон.
– По-моему, она предтеча антихриста, – добавил другой.
– Значит, Рафаэль Эбен-Эзра – ее ученик по части философии? – спросил Филимон.
– Он ее ученик по части всего, что она замышляет для обольщения человеческих душ, – сказал архидьякон.
– А все-таки не следует так сильно осуждать ее, – вступился старый священник. – Синезий Киренейский[58] – святой муж, а он очень любит Ипатию.
– Святой муж, а имеет жену! Он имел наглость сказать самому благословенному Феофилу, что не согласен стать епископом, если ему не разрешат остаться с ней! Немудрено, что человек, подобный Синезию, пресмыкается у ног возлюбленной Ореста.
– Она, вероятно, очень безнравственна? – спросил Филимон.
– Она не может не быть безнравственной. Разве язычница может обладать верой и благодатью? А без них всякая праведность – грязные лохмотья!
Филимон был достаточно умен и понимал, что утверждение не есть еще доказательство. Но заключение Петра: «так должно быть, следовательно, так и есть» было удобно, ибо избавляло от дальнейших вопросов. Да и Петр, наверное, основывался на достоверных сведениях.
Филимон продолжал свой путь. Но ему почему-то было грустно думать, что Ипатия – страшная колдунья и обольстительница вроде Мессалины. А с другой стороны, если она ничему не могла научить, то откуда же взялись у Рафаэля сила и твердость? Если философия умерла, то что же такое Рафаэль?
Тем временем Петр со своими спутниками свернул в боковой переулок, а Филимон с Гиераксом остались одни. Они прошли несколько шагов молча, друг возле друга, спустились по одной улице, поднялись по другой, и наконец молодой монах спросил, куда они идут.
– Туда, куда надо. Нет, юноша, если архидьяконы позволяют себе оскорблять меня, священника, то от тебя мне все-таки не хотелось бы слышать оскорблений.
– Уверяю тебя, я не хотел сказать ничего обидного.
– Конечно! У всех вас одни манеры, и молодые люди, к сожалению, слишком скоро перенимают их у стариков.
– Но ты, надеюсь, не хочешь сказать ничего плохого об архидьяконе и его товарищах? – спросил Филимон, пылавший воинственной преданностью к братству, к которому он сам принадлежал.
Ответа не последовало.
– Разве они не самые святые и набожные люди?
– Да, конечно, – сказал спутник таким тоном, который явственно говорил: «конечно, нет».
– Ты говоришь не то, что думаешь! – воскликнул Филимон грубо.
– Ты молод, очень молод! Поживи с мое, тогда и увидишь. Наш век – развращенный век, сын мой: он не похож на то доброе старое время, когда люди готовы были страдать и умирать за веру. Ныне мы благоденствуем. Знатные дамы в шелковых, расшитых золотом одеждах прикидываются кающимися Магдалинами и носят евангелие на шее. В дни моей юности они шли на смерть за то, чем теперь украшают себя.
– Но я говорил о параболанах.
– Ах, между ними много таких, которым не место там, где они находятся. Не говори, что слышал это от меня. Возьмем хотя бы проповедников. Когда-то люди говорили, – и даже сам авва[59] Исидор, – что я проповедую не хуже любого человека. Но, поверишь ли, в течение одиннадцати лет, которые я провел тут, я еще ни разу не был допущен к проповеди в собственном приходе.
– Ты, верно, шутишь?
– Это так же истинно, как и то, что я христианин. Я знаю причину, мне она известна. Они боятся учеников Исидора. Они, наверное, недолюбливают привычку этого святого – говорить правду в глаза, ведь в Александрии уши у людей очень чувствительные. Потому-то я, священник, и стал тут невольником, а люди вроде Петра смотрят на меня, как на раба, с высоты своего величия. Впрочем, всегда так бывает. В Александрии, в Константинополе, даже в Риме наиболее преуспевает гибкий, слащавый, суетливый человек, собирающий крупные суммы для бедных все равно из каких источников. В городах идет великая борьба за положение и могущество. Каждый завидует своему соседу, священники – дьяконам и имеют на то веские основания; епископы провинции завидуют епископу метрополии, а тот в свою очередь соперничает с епископами Северной Африки. А патриархи Римский и Константинопольский завидуют нашему патриарху.
– Кириллу?
– Конечно, потому что он им не подчиняется и не допускает постороннего вмешательства в дела Африки.
– Но этому, вероятно, могут помочь соборы?[60]
– Соборы? Подожди говорить, пока сам не побываешь на одном из них. Игумен Исидор говорил, что если бы он когда-нибудь стал епископом, то ни за что бы не поехал на собор. Он не видел ни одного собора, который не пробуждал бы в человеческих сердцах дурные страсти и излишними словопрениями не усложнял бы первоочередных вопросов. Да и решение иногда заранее продиктовано царедворцем, командированным императором или, хуже того, евнухом или поваром, как будто они преисполнены благодати Духа Святого и более всех способны устанавливать догматы святой вселенской церкви.
– Неужели на соборах бывают и повара?
– Да ведь прислал же Валент[61] своего лейб-повара, чтобы помешать Василию Кесарийскому[62] провести учение, не разделяемое двором. Уверяю тебя, самое главное здесь – снискать сочувствие двора или самому пролезть туда. Я, конечно, строптивый старый ворчун. Молодость должна учиться на собственном опыте, а не брать готовое от стариков. Открой глаза, юноша, и суди сам. Ты увидишь, каких святых порождает подобное руководство вселенской церковью. Вот один из таких сосудов благодати. Гляди! Я ничего больше не скажу.
Пока он говорил, к ним приблизились два огромных негра, которые опустили у лестницы ближайшей церкви какой-то предмет, еще невиданный Филимоном. То было кресло, напоминавшее носилки, ручки и спинка которого были богато отделаны серебром и слоновой костью, а верхняя часть была задрапирована шелковыми розовыми занавесями.
– Кто сидит в этой клетке? – спросил Филимон старого священника.
Негры остановились, стирая с лица пот, а молодая хорошенькая невольница торопливо подбежала с зонтиком и туфлями и почтительно приподняла край занавески.
– Это святая, говорю тебе, святая!
– Посмотри, – шептал старик, – им недостаточно того, что христиан делают вьючными животными. А игумен Исидор не понимает, как это человек, любящий Христа и познавший благодать, которая освободила весь род человеческий, может держать рабов.
– Я этого тоже не понимаю, – сказал Филимон.
– Ну а мы, в Александрии, думаем иначе. Мы даже не можем подняться по ступеням храма Божия, не снабдив особой защитой наши изнеженные ноги.
С кресла сошла женщина, при виде которой Филимон еще шире раскрыл глаза, чем при недавней встрече с Пелагией.
Белая шелковая туника женщины была испещрена всевозможными рисунками: на ней были вышиты и притча о Лазаре, и ряд крестов, и Иов[63] с его тремя друзьями.
– Ее одежда, – шепнул старый священник, – свидетельствует о паломничестве, предпринятом около двух лет тому назад в Аравию, чтобы увидеть и поцеловить ту самую навозную кучу, на которой сидел патриарх Иов.
На шее важной дамы среди полдюжины ожерелий висела рукопись Евангелия с позолоченными краями и замком из драгоценных камней. На голове посредине высокой жемчужной диадемы красовался крест, а сзади диадемы и вокруг нее вздымалось сплетение напомаженных локонов и кос вышиной с полфута. Вероятно, в это утро какая-то несчастная рабыня потрудилась не один час над возведением этой башни, не получив в награду ничего, кроме выговоров.
Смиренно, с жеманным лицом и потупленным взором, всходила по ступеням нарядная прихожанка, испуская порой вздохи раскаяния, склоняя голову и прижимая руку к груди, блистающей самоцветными камнями. Увидев священника и монаха, она отвесила им поклон и с глубочайшей покорностью испросила позволения поцеловать край их одежды.
– Женщина, ты бы лучше поцеловала подол собственного платья, – сердито ответил Филимон.
Ее лицо вспыхнуло гневом, и с выражением оскорбленной гордости она сказала:
– Я искала твоего благословения, а не проповеди. Проповедь я найду в другом месте, если пожелаю.
– И такую, какая тебе угодна, – пробормотал старый священник.
Женщина поплыла вверх по лестнице, бросив несколько мелких монет оборванным ребятишкам, которые сидели на ступенях и играли фисташками.
Филимон молчал, а старый ворчун продолжал:
– Видишь, юноша, ты должен еще изучить столичные нравы. Когда ты возмужаешь, то, вместо того чтобы говорить неприятные истины матронам[64] с крестами на прическе, ты по малейшему их намеку побежишь хоть на край света в надежде, что их бескорыстное участие наградит тебя доходным приходом или даже епархией. Женщины все это устраивают для нас.
– Женщины?
– Да. Женщины, друг мой! Как рассказывают, этой, например, женщине внимает даже августейшее ухо Пуль-херии; она ежемесячно шлет императрице послания и могла бы даже патриарху причинить неприятности, если бы он воспротивился ее благочестивой воле.
– Как! Даже Кирилл подчиняется таким созданиям?
– Кирилл – умный человек, иные находят даже, что он слишком умен для сына истины. Он знает, что бесполезно бороться с теми, кого мы не можем одолеть. Зачем же нам осуждать его, если он из зла пытается извлечь некоторую долю добра и пользуется деньгами этих знатных особ для своих домов призрения, сиротских приютов, больниц, мастерских и всего прочего?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Пилястр – четырехугольный столб, прилегающий к стене или к фасаду здания. Подобно колонне, имеет базис, стержень и капитель.
2
Кирилл – архиепископ Александрийский (жил в конце IV и первой половине V века н. э.). Получил хорошее образование, писал богословские сочинения, принимал участие в церковных соборах. Энергичный, честолюбивый и до крайности фанатичный, он вел ожесточенную борьбу с сектами новициан и донатистов, но с особенной ненавистью относился к Александрийской академии, поддерживавшей традиции язычества в древней философии. С помощью своего духовенства разжигал среди христиан изуверские страсти и был главным виновником волнений 415 года, во время которых была растерзана толпой Ипатия. Умер в 444 году.
3
Ориген – христианский богослов и философ. Родился в 185 г. в Александрии, в греческой (по другим данным – в эллинизированной египетской) семье. Его богословские теории сложились под сильным влиянием неоплатонических идей. Некоторые из его учений (например, отрицание вечных адских мук) были признаны церковью еретическими. Подвергался преследованиям со стороны высшей церковной иерархии и умер в 254 г. после длительного тюремного заключения.
4
Климент – архиепископ Александрийский. Один из наиболее выдающихся руководителей церкви, оставивший после себя многочисленные сочинения. Родился в Афинах в половине II века, умер около 215 года.
5
Киприан Фасций Цецилий. Широко образованный человек, родился в Карфагене. Вначале язычник, в 246 году крестился, стал священником, в 248 году был избран епископом Карфагена. Известен своими богословскими сочинениями и посланиями (послание Донату). При гонении на христиан при императоре Деции удалился в пустыню. В 258 году по приказанию императора был обезглавлен. Причислен церковью к лику святых.
6
Аркалий – восточно-римский император (395–408 гг.). Надменный и ленивый Аркалий почти не занимался государственными делами, предоставлял власть жене своей Евдокии. Вел неудачную войну с вестготами (Аларихом).
7
Византия – мегарская колония на берегу Босфора, в VI веке до н. э. подчинялась персам, а потом была завоевана греками и вошла в Афинский союз. В I в. н. э. при императоре Веспасиане была завоевана Римом, а в начале IV века при императоре Константине переименована в Константинополь и стала столицей всей империи. При разделении Римской империи на восточную и западную сделалась столицей восточной ее половины и осталась таковой до завоевания ее турками (1453 г.).
8
Птоломей II Филадельф. Царь Египта, второй из греко-македонской династии Лагидов (285–247 гг. до н. э.). Значительно расширил владения Египта и покровительствовал наукам и искусствам.
9
Евклид (315–255 гг. до н. э.). Грек, великий математик Древнего мира, знаменитый геометр, ученик Платоновской школы. Египетским царем Птоломеем был приглашен в Александрию, где основал школу математиков. Он первый дал стройное изложение геометрии.
10
Каллимах (310–235 гг. до н. э.). Известный греческий поэт и критик, заведовал александрийской библиотекой, уроженец города Кирены.
11
Ликофрон – греческий трагик, родился около 270 года до н. э. в Халкиде, жил при дворе Птоломея Филадельфа в Александрии, написал драму «Кассандра».
12
Сенека Луций Анней (3 г. до н. э. – 63 г. н. э.). Известный римский философ, родился в Кордове. Получил блестящее образование в Риме и по проискам Мессалины, жены императора Клавдия, был сослан на остров Корсику. В 49 году был вызван в Рим и назначен воспитателем Нерона. Был консулом и советником Нерона, но впоследствии удалился от дел. Обвиненный в заговоре и приговоренный к смерти, Сенека покончил жизнь самоубийством, вскрыв себе вены. Никакой самостоятельной философской системы Сенека не создал. Он был приверженцем моральной философии стоиков, учивших, что главная мудрость жизни – это довольствоваться малым, никому не желать зла, с твердостью переносить страдания. В своих сочинениях Сенека популяризировал это учение.
13
Афина. В греческой мифологии – одна из наиболее почитаемых богинь Греции. Дочь Зевса, дева, богиня мудрости, разума, науки и разумной войны. Покровительница Афин. В Риме – Минерва.
14
Порфирий (235–305 гг. н. э.). Сириец по происхождению, философ, ученик Лонгица и Плотина. Находился под сильным влиянием мистического культа Митры (культ бога Солнца, «Непобедимого солнца»), чрезвычайно широко распространенного в эту эпоху. Разрабатывая идею Плотина о едином непознаваемом божестве, Порфирий приходит к выводу, что эта верховная сущность создала мир путем последовательных истечений («эманации»). Порфирий был врагом христианства, так как последнее отвергало прочие религиозные культы, в каждом из которых, по мнению философа, в символической форме скрыты зерна одной и той же религиозной истины. Против христианства Порфирий написал трактат в 15 книгах. Его виднейшим учеником и продолжателем философских учений был Ямблихий, или Ямблих.
