Замогильные записки Пикквикского клуба

– Ну, Томми, здравствуй, мой милый, – сказала м‑с Клоппинс. – Здорова-ли твоя маменька?

– О, да, совершенно здорова, – отвечал мастер Бардль. – Она теперь в гостиной, совсем готова. Я тоже совсем готов.

Здесь мастер Бардль величаво засунул руки в карманы и молодцовато повернулся на одной ноге.

– Еще кто едет, Томми? – спросила м‑с Клоппинс, поправляя свою пелеринку.

– Едет м‑с Сандерс, – отвечал Томми. – И я также еду.

– Что это за несносный мальчик! – воскликнула м‑с Клоппинс, – только и думает, что о себе! послушай, душенька Томми.

– Что?

– Кто еще едет, мой милый? – сказала м‑с Клоппинс вкрадчивым тоном.

– М‑с Роджерс едет, – отвечал мастер Бардль, широко открывая глаза на любознательную гостью.

– Как? Та самая леди, что наняла недавно квартиру у твой мамы? – воскликнула м‑с Клоппинс.

Мастер Бардль еще глубже засунул руки в карманы и подмигнул в знак утвердительного ответа.

– Ах, Боже мой, да ведь это будет целая компания! – воскликнула м‑с Клоппинс.

– Это еще ничего; a вот если бы вы знали, что у нас там в буфете-то! Вот что… – сказал мастер Бардль.

– Что ж там такое, Томми? – сказала м‑с Клоппинс ласковым и нежным тоном. – Ты ведь мне скажешь, мой милый: не правда-ли?

– Нет, не скажу, – отвечал мастер Бардль.

– Отчего же?

– Мама не велела.

– Ну, она не узнает: скажи, мой милый.

– Нет, после сами узнаете, – отвечал мастер Бардль, делая отрицательный жест. – A уж есть там и на мою долю славные вещички: вот что!

Радуясь этой перспективе, веселый мальчик еще раз повернулся на одной ноге и побежал домой.

В продолжение этого интересного разговора с возлюбленным сыном вдовы, м‑р и м‑с Раддль вели оживленную беседу с упрямым извозчиком относительно платы, которую он должен был получить за свою езду. Окончив этот спор в пользу бессовестного возницы, м‑с Раддль, размахивая руками, приблизилась к подъезду.

– Ах, Мери-Анна, что это с тобою, моя милая? – спросила м‑с Клоппинс.

– Ох, уж не спрашивай! я вся дрожу, Бетси, – отвечала м‑с Раддль. – Муженек-то мой хуже всякой бабы: везде и всегда я обязана хлопотать одна по его милости.

Иначе и не могло бы быть: при самом начале неприятного спора с извозчиком м‑с Раддль сказала своему супругу, чтобы он держал язык на привязи и не совался не в свое дело; но когда, в настоящем случае, он хотел представить в свое оправдание этот извинительный пункт, м‑с Раддль немедленно обнаружила несомненные признаки обморока, предшествуемого сильным взрывом истерического припадка. И лишь только это обстоятельство было замечено из окна маленькой гостиной домика с красными воротами и принято к сведению м‑с Бардль, жилица её, Сандерс и жилицына служанка бросились стремглав за ворота и потащили гостью в дом, разговаривая все вдруг, испуская вопли, стоны, жалобные крики, как будто м‑с Раддль была беспримерной страдалицей между всеми смертными, обреченными страдать и мучиться целую жизнь. Гостью положили на софу, расшнуровали, расстегнули, приставили бутылочку к её ноздрям, скляночку к её рту, и потом все вместе принялись растирать её виски с такою дружною деятельностью, что м‑с Раддль, чихая и зевая, принуждена была объявить наконец, что ей, слава Богу, гораздо лучше.

– Ах, бедняжка! – воскликнула м‑с Роджерс. – Я слишком хорошо знаю, отчего она страдает.

– Ох, кто-ж этого не знает! – воскликнула м‑с Сандерс. – Бедная, бедная страдалица!

И затем все леди простонали вкупе, и все объявили единодушно, что жалеют несчастную страдалицу от всего сердца и от всей души. Даже маленькая горничная жилицы, девчонка тринадцати лет от роду и трех футов ростом, поспешила выразить свое соболезнование плачевным тоном.

– Однако, что-ж такое случилось? – спросила м‑с Бардль.

– Что это вас расстроило, сударыня? – спросила м‑с Роджерс.

– Ох, меня ужасно растревожили! – отвечала м‑с Раддль болезненным тоном жалобы и упрека.

Все леди бросили негодующий взор на м‑ра Раддля.

– Позвольте, сударыня, я вам объясню все дело, – сказал этот несчастный джентльмен, выступая вперед. – Когда мы подъехали к этому дому, у нас, видите ли, вышел спор с кучером кабриойля[28]…

Громкий и пронзительный взвизг из уст раздраженной супруги сделал дальнейшее объяснение совершенно невозможным.

– Вы уж лучше бы оставили нас, м‑р Раддль, – сказала м‑с Клоппинс, – в вашем присутствии, я полагаю, ей никогда не придти в себя.

С этим мнением согласились все без исключения леди, и м‑р Раддль принужден был выйти. Ему отрекомендовали удалиться на задний двор, где он и погулял около четверти часа. По истечении этого времени, м‑с Бардль воротилась к нему с торжествующим лицом и объявила, что он может, если угодно, войти в комнату, но с условием – вести себя как можно осторожнее в отношении своей жены. Конечно, он не думает оскорбить грубым обхождением деликатные чувства бедной женщины, но Мери-Анна имеет, к несчастью, такую слабую комплекцию, и если не заботиться о ней, как о нежном цветочке, м‑р Раддль может потерять ее совершенно неожиданным образом, и это, разумеется, будет служить ему горьким упреком на всю жизнь. Все эти и подобные речи м‑р Раддль выслушал с великою покорностью и скоро воротился в гостиную, кроткий и смирный как ягненок.

– A я ведь еще вас не познакомила, м‑с Роджерс, – сказала м‑с Бардль. – Вот это м‑р Раддль, сударыня; м‑с Клоппинс, сударыня; м‑с Раддль, сударыня…

– Родная сестрица м‑с Клоппинс, сударыня, – дополнила м‑с Сандерс.

– Право? – сказала м‑с Роджерс грациозным тоном. – Скажите пожалуйста, как это мило!

М‑с Раддль улыбнулась очень сладко, м‑р Раддль поклонился, м‑с Клоппинс с неописанною любезностью выразила убеждение, что ей чрезвычайно приятно познакомиться с такою очаровательною леди, как м‑с Роджерс, о которой она уже давно наслышалась самых лестных отзывов. Этот комплимент был принят с грациозной снисходительностью.

– A вы что скажете, м‑р Раддль? – спросила м‑с Бардль.

– Я, сударыня? Ничего. Я очень рад.

– Чему-ж ты радуешься, болван? – проговорила м‑с Раддль.

– Помилуй, душа моя, как же ему не радоваться? – подхватила м‑с Бардль. – Он, да еще Томми, будут единственными нашими кавалерами, когда мы поедем теперь в Гемпстед, в «Испанскую гостиницу». Всякому порядочному джентльмену должно быть очень приятно сопровождать стольких дам. Вы как об этом думаете, м‑с Роджерс?

– Я совершенно согласна с вами, – сказала м‑с Роджерс.

И согласились все до одной, что м‑р Раддль должен считать себя счастливейшим из смертных, по поводу этой поэтической прогулки.

– Вы угадали мои чувства, милостивые государыни, – сказал м‑р Раддль, самодовольно потирая руки и обнаруживая желание выставить себя с выгоднейшей стороны в глазах прелестных собеседниц. – Только вот видите, если сказать правду, в ту пору как мы ехали сюда в кабриойли…

Но при повторении этого слова, возбудившего такие печальные воспоминания, м‑с Раддль испустила опять пронзительный звук, и приставила платок к своим глазам. М‑с Бардль сердито нахмурила брови на м‑ра Раддля, в ознаменование, что ему уж было бы лучше воздержаться от всяких замечаний. Затем жилицына служанка получила приказание подчивать гостей.

Это было сигналом к раскрытию заветных сокровищ буфета, где помещались блюда с апельсинами и бисквитами, одна бутылка старого портвейна и бутылка превосходного индийского хереса, за которую в одном из лучших погребов заплатили ровно полтора шиллинга. Все эти сокровища предложены были, к наслаждению публики, от имени жилицы м‑с Бардль, и о них-то маленький Томми ничего не хотел сказать любознательной м‑с Клоппинс. После этого предварительного угощенья со стороны м‑с Роджерс, общество благополучно уселось в гомпстедский омнибус, и через два часа приехало к загородным садам, где процветала «Испанская гостиница». Здесь самый первый поступок м‑ра Раддля едва не поверг в обморок его любезную супругу: он имел глупость заказать чаю на семь персон, считая за особую персону мастера Бардля, и это было очень опрометчиво, как единодушно согласились все прекрасные леди: маленький Томми мог бы, конечно, пить из одной чашки с кем-нибудь, или приотведывать из всех чашек, когда в комнате не будет трактирного лакея. Это избавило бы от лишних издержек, и чай был бы одинаково душист и крепок.

Но уже не было возможности поправить этой непростительной ошибки. Чайный поднос явился с семью блюдечками и чашками; бутерброды были равномерно приготовлены на столько же персон. М‑с Бардль, по единодушному желанию, заняла первое место за столом, по правую её руку села м‑с Роджерс, по левую – м‑с Раддль. Когда таким образом, все пришло в надлежащий порядок, игривая веселость одушевила всю компанию, и разговор полился быстрейшим потоком.

– Как приятно дышать деревенским воздухом! – заметила м‑с Роджерс, испустив глубокий вздох. – Мне кажется, я бы согласилась остаться здесь на всю жизнь.

– О, не говорите этого, сударыня! – возразила м‑с Бардль с некоторой запальчивостью, находя, что, в качестве домовой хозяйки, ей никак не следует поощрять такого образа мыслей. – Вы бы здесь не долго прожили, м‑с Роджерс, уверяю вас.

– Конечно, конечно, – подтвердила м‑с Клоппинс, – при вашей живости характера, никак нельзя ограничиться однообразными удовольствиями загородной жизни. И поверьте, м‑с Роджерс, деревня вам надоела бы в какие-нибудь две и уж много, три недели.

– На мой взгляд, милостивые государыни, – заметил м‑р Раддль, окидывая взором все маленькое общество, – деревня хороша собственно для одиноких особ, которым нет надобности заботиться о ком бы то ни было, и о которых тоже не заботится ни одна душа в мире. Для таких особ, обманутых в своих ожиданиях, надеждах, мечтах, деревня, скажу я вам, настоящий клад.

Трудно было, на месте несчастного джентльмена, придумать речь, более несообразную с положением одной из присутствующих особ. Само собою разумеется, что м‑с Бардль залилась горькими слезами и потребовала, чтоб ее немедленно вывели из-за стола. Мастер Бардль зарыдал навзрыд.

– И вот, сударыня, кто бы мот подумать, – завопила, м‑с Раддль, обращаясь к жилице своей приятельницы, – кто бы мог подумать, что несчастной женщине суждено всю жизнь, с глаза на глаз, прозябать с таким неотесанным извергом, который, как видите, даже неспособен питать уважение к её полу.

– Право, душенька, я не имел никакого намерения, – сказал м‑р Раддль, – я ведь это так.

– Что так? – взвизгнула м‑с Раддль с выражением величайшего презрения. – Что так? Извольте идти вон, сударь! Не могу тебя видеть, глупое животное!

– Не горячись пожалуйста, Мери-Анна, – сказала м‑с Клоппинс. – Ты решительно не бережешь себя, моя милая. Уйдите, Раддль, сделайте милость: вы не умеете обращаться с своей редкой женой.

– Я советовала-бы вам, сэр, кушать чай где-нибудь подальше от нас, в другой комнате, – сказала м‑с Роджерс, вынимая из ридикюля бутылочку со спиртом.

М‑с Сандерс, хлопотавшая все это время около бутербродов, – выразила такое-же мнение, и м‑р Раддль принужден был удалиться.

С его уходом, м‑с Бардль поспешила приподнять и заключить в свои объятия возлюбленного сына, что произвело некоторую суматоху за столом, так как мастер Бардль, барахтаясь в материнских объятиях, зацепился сапогами за чайный поднос и опрокинул несколько чашек. Но известно всему миру, что истерические припадки между дамами, несмотря на шумный и болезненный характер, оканчиваются весьма скоро и без всяких печальных последствий: м‑с Бардль, влепив два или три поцелуя своему сынку, почувствовала неимоверную отраду на своей душе, и, прихлебывая чай, не могла никак сообразить, отчего это ей вдруг сделалось так дурно.

В эту самую минуту послышался стук колес подъезжавшего экипажа. Леди заглянула в окно и увидела извощичью карету, остановившуюся перед воротами сада.

– Гость да гость, хозяину радость, – сказала м‑с Сандерс.

– Какой-то джентльмен, – сказала м‑с Раддль.

– Ах, да ведь это м‑р Джаксон, тот молодой человек, что служит в конторе господ Додсона и Фогга! – вскричала м‑с Бардль. – Что бы это значило? Неужто м‑р Пикквик решился наконец заплатить неустойку?

– Вероятнее всего, он одумался и предлагает вам руку, – сказала м‑с Клоппинс.

– Какой неповоротливый джентльмен! – воскликнула м‑с Роджерс. – Чтобы ему поторопиться!

М‑р Джаксон между тем, впродолжение всех этих обсуждений и догадок, сообщал какие-то замечания долговязому и неуклюжему парню в черных панталонах, который вышел из экипажа с толстой ясеневою палкой в руке. Кончив эти переговоры, молодой человек снял шляпу и, разглаживая волосы, подошел к тому месту, где заседали прекрасные леди.

– Что нового? Что случилось, м‑р Джаксон.

– Здравствуйте, милостивые государыни. Прошу извинить, mesdames, если я вас несколько обеспокоил; но закон, сударыня, закон прежде всего.

С этими словами, м‑р Джаксон улыбнулся, отвесил всей компании общий поклон и еще раз пригладил свои волосы. М‑с Роджерс – заметила своей соседке, что это был прекраснейший молодой человек.

– Я был сперва у вас в Гозуэлльской улице, – начал м‑р Джаксон, – и когда мне сказали, что вы здесь, я нанял карету и приехал сюда. Наши дожидаются вас в Сити, м‑р Бардль.

– Неужели! – воскликнула изумленная вдова, беспокойно подпрыгивая на своем стуле.

– Да-с, – отвечал Джаксон, закусывая нижнюю губу. – Им надобно видеть вас сегодня, сию-же минуту: дело не терпит ни малейшей отсрочки. Додсон именно так выразился, и то же повторил Фогг. Я затем и нанял карету, чтоб привести вас с собою.

– Как это странно! – воскликнула м‑с Бардль.

Все подтвердили, что это действительно очень странно, и все единодушно согласились, что дело по всей вероятности, заключает в себе необыкновенную важность, иначе Додсон и Фогг не прислали бы своего письмоводителя. Само собою разумеется, что м‑с Бардль должна ехать немедленно в Сити.

В этом необыкновенно поспешном требовании двух знаменитых юристов Лондона не было натурально ничего унизительного для м‑с Бардль, и она даже гордилась этим до некоторой степени, воображая, что это обстоятельство естественным образом возвысит ее в глазах жилицы, нанимавшей у неё первый этаж. На этом основании, м‑с Бардль испустила глубокий вздох, взглянула на потолок, на стены и, после минутного колебания, объявила окончательно, что уж, делать нечего, она поедет, потому что, кажется, ей нельзя не ехать.

– Но не угодно-ли вам освежиться немножко после этой поездки, м‑р Джаксон? – спросила м‑с Бардель. – Рюмочку винца например?

– Не знаю, право, времени-то терять нельзя, сударыня, – отвечал м‑р Джаксон: – к тому-же со мной здесь приятель, – продолжал он, указывая на джентльмена с ясеневою тростью.

– Ах, просите его сюда, сэр, – сказала м‑с Бардль.

– Попросите к нам вашего приятеля, – подтвердила м‑с Роджерс.

– Нет, покорно вас благодарю, сударыни, это будет неудобно, – сказал м‑р Джаксон. – Приятель мой не привык к дамскому обществу и ужасно застенчив. A вот если вы прикажете буфетчику поднести ему хороший стаканчик джину, так он, может быть, не прольет его на землю. Не угодно-ли сделать этот опыт, м‑с Бардль?

Говоря это, м‑р Джаксон ласкал указательным пальцом оконечность своего носа, давая знать таким образом, что слова его надо понимать в ироническом смысле.

Вслед затем, стаканчик джина действительно был отправлен к застенчивому джентльмену и застенчивый джентльмен проглотил его залпом, закусил и облизнулся. М‑р Джаксон тоже промочил горло какой-то влагой, и прекрасные леди, все до одной, выкушали за компанию по рюмочке мадеры. Тогда м‑р Джаксон заметил, наконец, что уж время никак не терпит, и поэтому м‑с Сандерс, м‑с Клоппинс и маленький Томми поспешили сесть в карету. Было решено, что мастер Томми поедет с своей матерью, тогда как другие дамы останутся под покровительством м‑ра Раддля.

– Исаак! – сказал м‑р Джаксон, когда м‑с Бардль приготовлялась сесть в карету. При этом молодой человек взглянул на джентльмена с ясеневою тростью: тот сидел на козлах и покуривал сигару.

– Что?

– Вот это м‑с Бардль.

– О, это я давно знал, – отвечал джентльмен, заседавший на козлах.

М‑с Бардль вошла и уселась; м‑р Джаксон вошел после неё, и карета двинулась с места. М‑с Бардль невольно задумалась над словами, произнесенными другом м‑ра Джаксона. Какой умный народ все эти юристы: право!

– Странные хлопоты бывают иной раз с этими судебными издержками! – сказал Джаксон, когда м‑с Клоппинс и м‑с Сандерс задремали на своих местах, – я разумею издержки по-вашему делу, сударыня.

– Мне очень жаль, право, что господа Додсон и Фогг не могут до сих пор получить этих издержек, – отвечала м‑с Бардль, – но уж, конечно, эти лица должны иной раз терпеть и убыток, как скоро их расчет оказывается неверным.

– Вы однако ж, как мне сказывали, дали им собственноручную расписку на всю сумму по этому делу, – сказал Джаксон.

– Да. Это сделано для формы, – сказала м‑с Бардль.

– Разумеется для формы, – отвечал Джаксон сухо. – Форма тут главное дело.

Скоро м‑с Бардль, убаюканная приятной качкой экипажа, погрузилась в сладкий сон. Она проснулась через несколько минут, когда карета внезапно остановилась.

– Ах, куда это мы заехали! – проговорила изумленная вдова. – Додсон и Фогг кажется не здесь живут.

– Не здесь, да все равно, – отвечал Джаксон. – Не угодно-ли вам выйти, сударыня?

М‑с Бардль, протирая заспанные глаза, вышла из кареты. Место оказалось удивительно странным: большая каменная стена с железными воротами по середине: изнутри виднелся газовый свет.

– Ну, сударыни, – закричал джентльмен с ясеневою тростью, заглядывая в карету и стараясь разбудить м‑с Сандерс, – выходите, сударыня.

М‑с Сандерс вышла. Железные ворота отворились, и м‑с Бардль, сопровождаемая возлюбленным сыном, вступила в длинный корридор. Кумушки её последовали за ней.

Комната, куда они вошли была еще страннее длинного корридора. Их обступили грязные и неуклюжия лица.

– Что это за место? – спросила м‑с Бардль, озадаченная множеством пытливых взоров, обращенных на нее.

– Это одна из наших публичных контор, – отвечал Джаксон, озираясь назад и разглядывая спутниц м‑с Бардль. – Смотрите в оба. Исаак!

– Все обстоит как следует, – отвечал джентльмен с ясеневою тростью.

И они спустились по маленькой лестнице в галлерею первого этажа.

– Вот мы и пришли, – сказал наконец Джаксон, бросая вокруг себя радостные взоры. – Все теперь исполнено, м‑с Бардль, по законной форме.

– Что это значит? – сказала м‑с Бардль, чувствуя сильнейшее биение сердца.

– A вот я вам объясню, сударыня, – отвечал Джаксон, отводя ее в сторону, – не бойтесь ничего, м‑с Бардль. Не было на свете человека деликатнее Додсона, сударыня, или в некотором смысле, человеколюбивее Фогга. По обязанностям службы, им следовало взыскать с вас законным порядком судебные издержки, и они, как видите, выполнили эту обязанность с тонкою деликатностью, оказывая всякую пощаду и снисхождение вашим нежным чувствам. Вы будете впоследствии вспоминать об этом не иначе, как с великим наслаждением, сударыня. Это Флить, сударыня, долговая тюрьма. Желаю вам спокойной ночи, м‑с Бардль. Прощай, Томми.

Сказав это, Джаксон поклонился и ушел в сопровождении джентльмена с ясеневою палкой. Вдовица осталась на попечении другого джентльмена с ключем в руках. То был тюремщик. М‑с Бардль завизжала; Томми заревел; м‑с Клоппинс отпрянула назад, м‑с Сандерс вскрикнула и всплеснула руками. Перед ними стоял м‑р Пикквик, собиравшийся в эту пору освежиться ночным воздухом, и подле м‑ра Пикквика стоял м‑р Самуэль Уэллер, который, увидев м‑с Бардль, почтительно снял шляпу и отвесил ей низкий поклон.

– Не беспокойте эту женщину, – сказал тюремщик, обращаясь к м‑ру Уэллеру, – она только что пришла к нам.

– Зачем? Для чего?

– Она арестантка.

– Кто-ж ее арестовал?

– Додсон и Фогг.

– За что?

– За неустойку по судебным издержкам.

– Урра! – вскричал Самуэль, поспешно надевая шляпу. – Эй! Иов, Иов! – завопил он, побежав по галлерее. – Бегите сейчас к м‑ру Перкеру и зовите его сюда. Где старшина?

Но не было ответа на этот вопрос: Иов Троттер мигом сообразил сущность возложенного на него поручения и бросился стремглав с лестницы первого этажа. М‑с Бардль грянулась на холодный пол и обмерла серьезно, искренно, первый раз в своей жизни.

Глава XLVII

Юридическая профессия господ Перкера и Лоутона, Додсона и Фогга. – Мистер Винкель выступает на сцену под влиянием необыкновенных обстоятельств, побеждающих, наконец, закоренелое упорство великого человека.

Нетерпеливый и бурный в своих движениях, Иов Троттер бросился по направлению к Гольборну и бежал посреди дороги, то по мостовой, то по канаве, смотря по тому, как видоизменялся его путь встречными толпами женщин, мужчин, детей, извозчиков и кучеров. Он остановился перевести дух только на Грэинском сквере, перед воротами судебной палаты, где можно было навести справку о настоящем местопребывании м‑ра Перкера. Но несмотря на величайшую поспешность, употребленную м‑ром Троттером, дело повернулось вовсе не так скоро, как можно было ожидать. Прошло добрых полчаса, как ворота Грэина были уже заперты, когда он подошел к ним. Иов отправился к прачке м‑ра Перкера, жившей где-то в Грэинском переулке у своей замужней дочери; и когда он отыскал эту особу, прошло слишком четверть часа после того, как обыкновенно запирались тюремные ворота. Прачка сообщила адрес м‑ра Лоутона, которого надлежало в ту пору отыскивать в общей зале трактира «Сорока», и когда, наконец, м‑р Троттер выполнил поручение Самуэля, на часах ближайшей башни прогудело десять.

– Вы уж чересчур опоздали, любезный, – сказал м‑р Лоутон, – сегодня не попадете назад в тюрьму. Где вы будете ночевать?

– Обо мне тужить нечего, – отвечал Иов, – засну где-нибудь под мостом и дело с концом. Но нельзя-ли отыскать теперь м‑ра Перкера и объяснить ему все дело, так, чтобы завтра поутру он отправился туда как можно раньше?

– Мудреная задача, – отвечал Лоутон, после минутного размышления. – Перкер не любит, когда отрывают его от домашних занятий; но так как здесь речь идет о м‑ре Пикквике, то, пожалуй, попытаться не мешает. Надобно нанять кабриолет на счет конторы.

Остановившись на этом, м‑р Лоутон взял шляпу, извинился перед товарищами, пировавшими за общим столом, отправился на ближайшую биржу и, взяв извозчика, приказал ему ехать на Россель-Сквер, в квартиру м‑ра Перкера.

В тот день у м‑ра Перкера был большой парадный обед, как об этом тотчас-же можно было догадаться по великолепному освещению гостиной, откуда неслись торжественные звуки фортепьяно. Запах лакомых блюд, распространившийся от кухни до крыльца, окончательно убеждал в этой догадке. В числе гостей м‑ра Перкера были: м‑р Сниккс, секретарь компании страхования жизни, м‑р Прози, знаменитый стряпчий, три адвоката, один комиссионер банкротского суда, директор из Темпля и ученик его, одноглазый молодой джентльмен, подававший блистательные надежды и выступивший на юридическое поприще ученым трактатом о хлебных законах. Были еще и другие, более или менее знаменитые особы. Когда доложили о внезапном прибытии письмоводителя из конторы, м‑р Перкер, оставив гостей, пошел в столовую, где, при слабом свете кухонной свечи, дожидались его м‑р Лоутон и м‑р Иов Троттер.

– Здравствуйте, Лоутон, – сказал м‑р Перкер, затворяя дверь. – Что нового? Не получен-ли какой-нибудь пакет с последней почтой?

– Нет, сэр, – отвечал Лоутон, – вот этот человек прислан к вам от м‑ра Пикквика, сэр.

– От Пикквика? – сказал адвокат, быстро поворачиваясь к Иову. – Ну, в чем-же дело?

– Додсон и Фогг арестовали м‑с Бардль за неустойку её по судебным издержкам, – отвечал Троттер. – Теперь она в тюрьме, сэр.

– Право? – воскликнул м‑р Перкер, опуская руки в карманы и облокачиваясь на буфет.

– Точно так, сэр, – подтвердил Иов. – Перед начатием этого процесса, Додсон и Фогг взяли с неё собственноручную росписку, по которой она обязалась им выплатить за все издержки немедленно после приговора, произнесенного судом присяжных. По этой росписке она и сидит теперь в тюрьме.

– Вот как! Ну, признаюсь, – сказал Перкер, вынимая обе руки из карманов и энергически ударяя щиколками правой руки ладонь левой, – с такими умнейшими канальями мне еще не приходилось иметь дела.

– О, да, сэр, это самые удивительные практиканты, каких только я знал! – заметил Лоутон.

– Удивительные! – подтвердил Перкер. – Перед ними исчезает всякая юридическая опытность и самое тонкое знание законов.

– Справедливо, сэр, справедливо, – отвечал Лоутон.

Принципал и его подчиненный рассуждали еще несколько минут о необыкновенной проницательности господ Додсона и Фогга, при чем лица и глаза их просияли удивительным блеском, как будто им удалось сделать одно из самых гениальных открытий человеческого ума. Когда, наконец, мало-помалу они оправились от своего изумления, Иов Троттер сообщил остальные подробности поручения, возложенного на него Самуэлем. Перкер задумчиво опустил голову и вынул из кармана часы.