Замогильные записки Пикквикского клуба

М‑р Пикквик еще почивал в своей постели, когда этот ранний гость, сопровождаемый Самуэлем, вошел в его комнату. Произведенный ими шум разбудил его.

– Воды, Самуэль, бриться, – сказал м‑р Пикквик, выставляя голову из под занавеса.

– Брейтесь скорее, м‑р Пикквик, – сказал посетитель, раздвигая обе половинки занавеса. – Я принес предписание арестовать вас, по делу вдовы Бардль. Вот бумага. И вот моя карточка.

И слегка, по дружески, ударив м‑ра Пикквика по плечу, депутат шерифа – это был он – бросил свою карточку на одеяло и вынул золотую зубочистку из кармана своего жилета.

– Фамилия моя – Немби, сэр, – сказал депутат шерифа в то время, как м‑р Пикквик вынимал из-под подушки очки и надевал их на нос, чтоб прочесть поданную ему карточку. – Живу на Колокольной аллее, в Кольманской улице.

При этом Самуэль Уэллер, не спускавший глаз с пуховой шляпы м‑ра Немби, начал свою речь таким образом:

– Вы не квакер ли, позвольте вас спросить?

– A вот вы у меня узнаете, кто я такой, – отвечал с негодованием м‑р Немби. – Я постараюсь на этих днях научить вас, как должно обращаться с порядочными людьми.

– Покорно благодарю, – сказал Самуэль. – Я дам вам такой же урок, если позволите. Шляпу долой, м‑р Немби!

С этими словами, м‑р Уэллер, делая шаг вперед, перекинул шляпу м‑ра Немби на другой конец комнаты, и это движение было произведено с такой внезапной быстротой, что депутат едва не проглотил своей золотой зубочистки.

– Прошу заметить это, м‑р Пикквик, – сказал озадаченный депутат, задыхаясь от гнева, – исполняя свою обязанность, я получил оскорбление от вашего слуги в собственной вашей комнате. Я нахожусь в телесном страхе[18]. Будьте свидетелем, м‑р Пикквик.

– Не слушайте его, сэр, – перебил Саму-эль. – Вы ничего не видели и не слышали. Закройте глаза, заткните уши. Я попробую, если позволите, выбросить его из окна.

– Самуэль! – строго сказал м‑р Пикквик, возвышая свой голос, – если вы станете грубить и сделаете хоть малейшее оскорбление этому джентльмену, я принужден буду отпустить вас, Самуэль, сию же минуту.

– Как же это, сэр!.. – сказал Самуэль.

– Прикусите свой язык, – перебил м‑р Пикквик. – Поднимите шляпу и подайте ее.

Но Самуэль на этот раз решительно отказался от повиновения. Озабоченный немедленным приведением в исполнение своего дела, депутат принужден был сам поднять свою шляпу, и при этом вырвались из его уст разные энергические угрозы, которые, однако ж, Самуэль выслушал с удивительным спокойствием, ограничившись одним только замечанием, что если м‑р Немби вздумает опять накрыться шляпой, то он вменит себе в обязанность зашвырнуть ее куда-нибудь подальше. М‑р Немби, думая, вероятно, что такой процесс будет сопряжен с некоторыми неудобствами для него самого, уклонился представить искушение дерзкому слуге, и скоро позвал м‑ра Смауча. Известив его, что все юридические формы соблюдены, и что ему, Смаучу, остается только подождать, пока оденется м‑р Пикквик, Немби вышел из комнаты, и немедленно уехал на своем гнедке. Смауч пододвинул стул к дверям, откашлянулся и сказал брюзгливым тоном:

– Скорее пошевеливайтесь, сэр. Время не терпит. У меня еще много дела кроме вас.

Когда м‑р Пикквик оделся, Самуэль получил приказание нанять карету, в которой весь этот триумвират и отправился на Кольманскую улицу, что на Колокольной аллее. К счастью, расстояние было очень невелико, иначе м‑р Пикквик и его слуга могли бы испытать весьма значительные неудобства, потому что Смауч был весьма скучный и беспокойный товарищ: во всю дорогу он только-что откашливался и фыркал, не обнаруживая никакого желания вступить в разговор.

Карета повернула в узкую и темную улицу, и остановилась перед домом с железными решетками во всех окнах[19]. Дверные косяки украшались фамилией и титулом м‑ра Немби, депутата лондонского шерифа. Внутреннюю дверь отворил какой-то весьма неуклюжий джентльмен, по-видимому, близнец м‑ра Смауча, снабженный огромным ключом. М‑р Пикквик вступил в «общую залу».

Общей залой была передняя комната, усыпанная свежим песком и пропитанная затхлым запахом табаку. М‑р Пикквик поклонился трем джентльменам, сидевшим в комнате при его входе, и потом, отправив Самуэля к своему адвокату, м‑ру Перкеру, удалился в темный уголок, и принялся с живейшим любопытством наблюдать своих новых товарищей.

Один из них был еще юноша лет девятнадцати или двадцати, который, несмотря на раннюю пору – было только десять часов утра, – потягивал джин и курил сигару: судя по его наружности, особенно по красному носу и отвислым щекам, можно было безошибочно заключить, что он усердно предавался этим увеселительным занятиям последние два или три года своей жизни. Насупротив него, упражняясь в искусстве переворачивать угли в камине каблуком своего правого сапога, сидел забулдыжный молодец лет тридцати, с хриплым голосом и гемороидальным цветом лица: судя по его совершенно непринужденным манерам, не трудно было догадаться, что он провел большую часть жизни в бильярдных комнатах или в трактирах за буфетом. Третьим лицом в общей зале был мужчина средних лет в старом черном фраке, изнуренный, бледный, тоскливый. Он беспрестанно ходил по комнате взад и вперед, выглядывая по временам с великим беспокойством из окна, как будто он ждал кого-то.

– Право, м‑р Эрзли, вам не мешало бы позаимствоваться моей бритвой на это утро, – сказал джентльмен, разгребавший уголья, искоса подмигивая своему молодому приятелю, который потягивал джин.

– Благодарю вас, бритва не нужна мне: я надеюсь выйти отсюда через час или через два, – отвечал скороговоркой печальный джентльмен.

Затем, подойдя к окну и еще раз обманувшись в своем ожидании, он вздохнул глубоко и оставил комнату, вследствие чего оба его товарища разразились громким смехом.

– Ну, такой потехи я никогда не видывал! – вскричал джентльмен, предлагавший бритву. Оказалось, что имя его Прейс. – Никогда, никогда не видывал!

М‑р Прейс скрепил это показание энергическим словцом и потом захохотал опять, к очевидному наслаждению молодого парня, который, вероятно, считал своего товарища одним из величайших остряков во вселенной.

– Поверите-ли вы, сударь мой, – продолжал м‑р Прейс, обращая речь свою к м‑ру Пикквику, – поверите-ли вы, что этот молодец живет здесь уж больше недели, и во все это время не брился ни разу, потому, говорит он, что часа через два его выпустят отсюда, и он выбреется дома.

– Бедняжка! – воскликнул м‑р Пикквик. – Неужели ему так мало надежды выбраться из своего затруднительного положения?

– Надежды? Какая тут надежда! – возразил м‑р Прейс. – Я готов прозакладывать голову, если ему удастся вырваться на волю раньше десяти лет.

С этими словами м‑р Прейс весьма искусно щелкнул пальцами и дернул за сонетку.

– Принесите мне лист бумаги, Кроки, – сказал м‑р Прейс вошедшему слуге, которого по платью и физиономии можно было принять за обанкротившегося гуртовщика: и подайте хороший стакан пунша, Кроки, слышите ли? Я намерен писать письмо к своему старику, a для этого, вы знаете, не мешает зарядить себя порядком, иначе пожалуй, ничего не вышибешь из этой старческой головы.

При этой забавной речи молодой парень залился превеселым смехом.

– Все на свете трын-трава! – сказал м‑р Прейс. – Сиди у моря и жди погоды, a покамест, кути на пропалую: не так ли?

– Разумеется так, – сказал молодой джентльмен.

– Мы с тобой не разойдемся никогда, мой милый, – сказал Прейс. – Ты, как и я, видел свет и знаешь цену жизни.

– Да-таки я испытал кое что на своем веку и могу сказать, что видел свет, – отвечал молодой человек. Он смотрел на свет через грязные окна трактирных буфетов.

Чувствуя невольное отвращение от этого разговора и от грязного общества двух собеседников, м‑р Пикквик хотел уже потребовать для себя особый нумер, но приостановился на минуту, когда в комнату вошли два незнакомца весьма благородной наружности, и одетые по джентльменски. При виде их молодой парень бросил в камин свою сигару и шепнул товарищу, что теперь делишки его будут авось устроены превосходно. Затем он смело подошел к незнакомцам и остановился перед ними.

Оказалось, однако ж, что «делишки» молодого человека устраивались далеко не так, как он предполагал. М‑р Пикквик невольно подслушал суровый разговор двух незнакомцев, рассуждавших о беспутном поведении и о неоднократном злоупотреблении великодушного прощенья. Наконец, один из этих джентльменов, старший по летам, повел речь на счет тюрьмы в улице Белого Креста, причем бедный юноша, несмотря на свое знакомство с жизнью и людьми, склонил свою голову на стол и зарыдал во всеуслышание[20]. Вполне довольный этим внезапным излиянием гуманных чувств бедного юноши, очевидно совращенного дурным товариществом с истинного пути жизни, м‑р Пикквик позвонил слуге и, вследствие настоятельного требования, ему немедленно отвели особую комнату с ковром, столом, стульями, буфетом, диваном, и украшенную сверх того изящным зеркалом и разными старинными картинами. Здесь он имел удовольствие слышать весьма ясно игру на фортепиано м‑с Немби и шум её маленьких детей. Между тем, он заказал для себя завтрак, и к завтраку подоспел м‑р Перкер.

– Ага, почтеннейший, – сказал маленький адвокат, – пригвоздили наконец вашу милость, э? Ну, тужить нечего я полагаю, потому что вы убедитесь в нелепости своего поведения. Сегодня я сделал окончательный итог неустойки и всех судебных издержек по этому делу: чем скорее мы покончим, тем лучше. Времени терять нечего. Немби скоро должен воротиться домой. Что-ж вы скажете, почтеннейший? Сами вы напишете вексель на вашего банкира, или мне поручите эту обязанность?

Говоря это, маленький адвокат самодовольно потирал руками; но веселость его совсем исчезла, когда он взглянул на суровое лицо м‑ра Пикквика.

– Перкер, – сказал м‑р Пикквик, прошу вас не говорить мне об этом ни полслова. Я не вижу никакой надобности оставаться в этом доме. Пусть ведут меня в тюрьму сегодня же, сейчас.

– Вам нельзя идти в Уайткросс, почтеннейший, – сказал Перкер. – Невозможно! Там уже занято шестьдесят кроватей, и тюрьма заперта шестнадцать часов в сутки.

– Ну, так пусть ведут меня в другую тюрьму: мне все равно, – сказал м‑р Пикквик. – Только, чем скорей, тем лучше.

– Вы можете идти в Флит, почтеннейший, если уж непременно вы решились заточить себя, – сказал Перкер.

– Флит, так Флит, нечего тут долго думать, – сказал м‑р Пикквик. – Позавтракаю, и марш в тюрьму.

– Погодите, почтеннейший, погодите: эти вещи не так скоро делаются, – возразил м‑р Перкер. – Да и стоит ли торопиться прибытием в такое место, откуда не чают вырваться все другие живые души? Мы еще должны наперед получить Habeas corpus[21]. В суде не будет сегодня заседания до четырех часов. Нам следует подождать.

– Очень хорошо, – сказал м‑р Пикквик с невозмутимым спокойствием. – В таком случае, мы здесь можем пообедать в два часа. Озаботьтесь на счет обеда, Самуэль, и распорядитесь, чтоб приготовили котлеты под картофельным соусом.

Таким образом, м‑р Пикквик остался непреклонным, несмотря на все убеждения и юридические доказательства своего адвоката. Котлеты явились и исчезли в свое время; Самуэль нанял карету, и они отправились в суд, прождав около часа м‑ра Немби, который сегодня обедал очень долго, потому что у него были гости.

В суде (Sergeants'inn) заседание производилось уже давно, и в этот день было, по-видимому, очень много дела, судя по чрезмерной хлопотливости адвокатских писарей, которые беспрестанно входили и выходили с кипами бумаг под мышкой. Президентствовали двое судей, один из King's Bench, другой из Common Pleas. Когда приятели наши доехали до низких сводов, образующих вход в судебную палату, Перкер на минуту остановился у ворот расплатиться с извозчиком и получить у него сдачу, a м‑р Пикквик, удалившись на некоторое расстояние, принялся наблюдать толпу странного народа, сгруппировавшегося около суда.

Всего более обратили на себя его внимание трое или четверо мужчин весьма невзрачной наружности, которые с какими-то особенными ужимками раскланивались с проходившими адвокатами. Ясно, что здесь были у них постоянные дела, но какие именно, м‑р Пикквик недоумевал. Один из них был долговязый и немножко прихрамывавший джентльмен в черном истасканном фраке и белом галстухе; другой – дюжий и толстый детина в таком же фраке и запачканном красном галстухе; третий был сухопарый верзила с рябым и пьяным лицом. Они ходили взад и вперед, забросив руки назад, и по временам с беспокойными физиономиями перешептывались с писарями. М‑р Пикквик припомнил, что ему случалось довольно часто видеть этих господ, когда он проходил мимо Суда королевских адвокатов, и теперь любопытство его было возбуждено в высшей степени.

Он уже хотел осведомиться на счет них у м‑ра Немби, который стоял подле, поправляя огромное золотое кольцо на своем мизинце, как тут подоспел Перкер и, заметив, что времени терять не должно, пошел в суд. Лишь только м‑р Пикквик сделал несколько шагов за своим адвокатом, хромоногий джентльмен подскочил к нему и, учтиво прикоснувшись к полям своей шляпы, вручил ему писанную карточку. Не желая оскорбить отказом вежливого незнакомца, м‑р Пикквик взял карточку и положил ее в свой жилетный карман.

– Вот сюда, почтеннейший, – сказал Перкер, оборачиваясь, перед входом в одну из контор, к своим товарищам, которые шли позади. – Ба! вам что надобно?

Последний вопрос относился к хромоногому джентльмену, который тоже, не быв замечен м‑р Пикквиком, шел вместе с ними. В ответ на это хромоногий джентльмен прикоснулся опять к полям своей шляпы и указал с весьма учтивыми ужимками на м‑ра Пикквика.

– Нет, нет, – сказал Перкер, улыбаясь, – нам не нужно вас, почтеннейший, нам не нужно вас.

– Прошу извинить, сэр, – отвечал хромоногий. – Джентльмен взял мою карточку. Надеюсь, вы воспользуетесь моими услугами, сэр. Джентльмен кивнул мне. Он скажет вам. Вы ведь кивнули мне, сэр?

– Пустяки, пустяки! Вы ведь и не думали кивать, Пикквик? Ошибка, почтеннейший, ошибка, – сказал Перкер.

– Этот господин подал мне свою карточку, – сказал м‑р Пикквик, вынимая ее из жилетного кармана. – Я счел нужным взять ее, и мне в самом деле, интересно было взглянуть на досуге, что это такое.

Адвокат расхохотался и, возвращая карточку хромоногому джентльмену, объявил еще раз, что все это произошло по ошибке. Хромоногий рассердился и поковылял назад, не сказав ни слова.

– Кто это такой? – шепотом спросил Пикквик.

– Поручитель, – отвечат Перкер.

– Кто?

– Поручитель.

– Неужели?

– Да, почтеннейший, их тут около дюжины. Они готовы поручиться за вас на какую угодно сумму, если вы дадите им полкроны. Интересный промысел: не правда ли? – сказал Перкер, угощая свой нос щепотью табаку.

– Что вы говорите?! Должен-ли я понимать, что эти люди приобретают средства к существованию тем, что дают перед судьями фальшивые клятвы за полкроны? Клятвопреступление за полкрону. – Боже мой, – воскликнул м‑р Пикквик, пораженный этим открытием.

– Право, почтеннейший, я не знаю, что сказать вам на это, – отвечал маленький адвокат. – Клятвопреступничество, конечно, ужасное слово, да, ужасное. Это скорее юридическая фикция, почтеннейший, ничего больше.

Сказав это, адвокат пожал плечами, улыбнулся, взял другую щепоть табаку и пошел в контору судейского письмоводителя.

Это была замечательно грязная комната с низким потолком и старыми панельными стенами. Свет не проникал сюда ни с одной стороны, и хотя на дворе было еще светло, однако ж здесь горели на конторках две большие сальные свечи. На одном конце была дверь в кабинет судьи: тут стояла толпа стряпчих, адвокатов и главных письмоводителей, которых допускали в кабинет по очереди, смотря по тому, как были записаны их имена в реэстре. Всякий раз, как дверь отворялась для впуска очередных, другие, следовавшие за ними, обнаруживали желание ворваться насильно, отчего происходил шум и гвалт, значительно увеличивавшиеся ссорою и крупным разговором тех господ, которые уже видели судью. Словом, здесь была страшная толкотня и давка, какую только возможно представить себе в комнате небольшего размера.

И не одни только эти господа производили резкие звуки, способные оглушить непривычное ухо. На другом конце комнаты, за деревянной перегородкой, стоял на утвержденном возвышении письмоводитель в очках, принимавший присяги (affidativs), которые большими пачками относились по временам, для окончательной подписи, в кабинет судьи. Надлежало привести к присяге множество адвокатских писарей, которые, не имея физической возможности присягать все вдруг, за один раз, теснились и давили друг друга, подвигаясь наперерыв к джентльмену в очках. Другой письмоводитель время от времени надсаждал свои легкие, перекликая фамилии господ, уже приведенных к присяге, для вручения им бумаги, подписанной судьею. Все эти вещи, вместе взятые, производили неописанный гвалт. Был еще другой разряд лиц, которых обязанность состояла, по-видимому, только в том, чтобы перекликать как можно громче фамилии особ, формально вытребованных к суду. Это производилось с большим эффектом.

Например. Недалеко от м‑ра Пикквика, прислонившись к стене, стоял малый лет четырнадцати, одаренный от природы звучным тенором, и подле него был клерк, обладавший превосходным басом.

Клерк выступил с пачкою бумаг и бросил вокруг себя пытливый взгляд.

– Сниггль и Блинк! – закричал тенор.

– Поркин и Сноб! – проревел бас.

– Стомпи и Дикон! – прокричал вновь прибежавший писарь.

Никто не отвечал; но все суетилось и волновалось. Бас и тенор заголосили опять.

Между тем, письмоводитель в очках хлопотал, по-видимому, изо всех сил, приводя к присяге писарей. Форма присяги произносилась без всякой пунктуации и обыкновенно сопровождалась следующими выражениями:

«Возьмите книгу в свою правую руку имя ваше и подпись вашей руки, клянитесь, что будете поступать по долгу совести и чести. Бог с вами шиллинг вам сдачи – мелких нет ступайте!»

– Ну, Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, – я думаю, уже приготовили Habeas corpus.

– A я так думаю, сэр, – отвечал м‑р Уэллер, – что мы здесь путного не дождемся до светопреставления.

Но Самуэль ошибся. В эту минуту из судейского кабинета воротился Перкер и взял м‑ра Пикквика под руку. Все обычные формы были приведены к концу, Habeas corpus было написано таким образом:

«Сим свидетельствуется, что тело Самуила Пикквика поручается отныне кустодии типстафа[22] для того, чтобы он вверил оное тело хранению флитского тюремного замка, где оный Пикквик имеет содержаться до тех пор, пока не выплатит сполна всех судебных издержек и не удовлетворит законным образом вдову Бардль».

– До этого пройдет слишком много времени, – сказал м‑р Пикквик, улыбаясь. – Самуэль, наймите карету. Прощайте, Перкер, прощайте, любезный друг.

– Зачем прощайте! Я поеду с вами и посмотрю, как вас поместят там, – сказал м‑р Перкер.

– Нет, любезнейший, мне бы хотелось ехать одному с Самуэлем, – отвечал м‑р Пикквик. – Как скоро меня там устроят, я напишу к вам – дам знать обо всем, и буду ожидать вас немедленно. До тех пор – прощайте Перкер!

Сказав это, м‑р Пикквик сопровождаемый типстафом, сел в карету, и когда Самуэль поместился на козлах, карета двинулась с места.

– Удивительный человек! – сказал Перкер, приостанавливаясь, чтобы надеть перчатки.

– Какой бы чудесный банкрот вышел из него, сэр! – заметил м‑р Лоутон, стоявший подле. – Он бы, я думаю, замучил всех этих комиссионеров и уж, конечно, не испугался бы никаких угроз. Характер железный, смею сказать.

Но адвокат, по-видимому, не обратил внимания на замечание своего письмоводителя и молча пошел вперед, не удостоив его ответом.

Наемная карета потащилась с необыкновенной медленностью по направлению к Флотской улице, где стояла знаменитая тюрьма.

– Лошади бегут лучше, заметил извозчик, – когда едет кто-нибудь впереди.

И на этом основании они поплелись за деревенской телегой, которую им удалось настигнуть кое-как. Когда останавливалась телега – останавливались и они: телега подвигалась вперед – подвигались и они. М‑р Пикквик сидел насупротив типстафа, который, уложив шляпу между своими коленами, беззаботно насвистывал какую-то песню и выглядывал по временам из окна кареты.

Время производит чудеса, и влияние его распространяется даже на наемные экипажи, которым предстоит пробежать пространство в полторы мили. Лошади наконец остановились, и м‑р Пикквик выисадился у железных ворот Флита.

Оглянувшись через плечо на своего арестанта, чтобы удостовериться в его присутствии, типстаф пошел вперед и, пройдя широкий двор, повернул налево в корридор, где, перед железною дверью, встретил их тюремщик с ключами в руках. Скоро дверь заскрипела на своих огромных петлях, и м‑р Пикквик вступил во внутренность тюрьмы.

Здесь они остановились. Когда типстаф передал бумаги, м‑ру Пикквику сказали, что он должен посидеть, пока снимут с него портрет.

– Снимут с меня портрет! – воскликнул м‑р Пикквик.

– Образ ваш и подобие, сэр, – отвечал дюжий тюремщик.

– Мы ведь мастера снимать портреты, да было бы вам это известно. Не успеете повернуться, и рисунок будет готов. Сядьте, сэр, и будьте как дома.

Повинуясь приглашению, м‑р Пикквик сел, тогда Самуэль, остановившись за стулом, шепнул ему на ухо, что выражение «снимать портрет» должно здесь понимать в фигуральном смысле.

– Это значит, сэр, – сказал Самуэль, – что тюремщики станут всматриваться в ваше лицо, чтобы отличать вас от других арестантов.

– А! так вот что! – сказал м‑р Пикквик. – Ну, пусть их делают свое дело. Я готов к их услугам.

– Они задержат вас недолго, сэр, смею сказать. Видите-ли вы эти стенные часы?

– Вижу.

– Их колеса тоже, что тюрьма в тюрьме, на подобие птичьей клетки: не правда ли, сэр?

Когда Самуэль делал это философское замечание, м‑р Пикквик уже знал, что сеанс его начался. Толстый тюремщик, освобожденный теперь от своего чередного караула, спокойно сел на стул и беспечно посматривал на м‑ра Пикквика, тогда как тщедушный и долговязый его товарищ, которому приходилось стоять на карауле, сталь насупротив нового арестанта, закинув руки под фалды, и устремил на него самый пристальный взгляд. Третий, довольно суровый, джентльмен, оторванный, очевидно, от своего ужина, потому что в руках его был кусок бутерброда, остановился перед самым носом м‑ра Пикквика и принялся изучать его черты с напряженным вниманием и любопытством. М‑р Пикквик корчился неоднократно под этой операцией и вообще сидел весьма неспокойно на своем стуле; однако ж, в продолжение всего сеанса, он не сделал никому никаких замечаний, и даже Самуэль, сверх всякого ожидания, вел себя с удивительною скромностью. Верный слуга размышлял о несчастном положении своего господина и старался решить в своем уме проблему, поступит ли он юридически, если позволит себе заушить кого-нибудь из этих странных артистов.

Наконец, портрет был снят и м‑ру Пикквику сказали, что он может идти в тюрьму.

– Где я буду спать сегодня? – спросил м‑р Пикквик.

– Это еще покамест неизвестно, – отвечал толстый тюремщик. – Познакомьтесь наперед с своими товарищами, и завтра, авось, вы устроитесь, как следует. Первую ночь, может быть, придется вам провести на голых досках; но к этому можно привыкнуть.

К счастью, однако ж, открылось, что один из тюремщиков имел у себя лишнюю постель, и м‑р Пикквик с удовольствием согласился взять ее на прокат.

– Я покажу вам и постель, и номер, – сказал обязательный тюремщик. – Постель небольшая но, скажу я вам, лихая для спанья. Сюда пожалуйте, сэр.

Они прошли через длинный корридор во внутреннюю дверь. Ключ повернулся за ними, и м‑р Пикквик, первый раз в своей жизни, очутился в стенах долговой тюрьмы.

Часть третья

Глава XLI

О том, что случилось с мистером Пикквиком, когда он углубился во внутренность тюрьмы, каких должников он увидел, и как провел первую ночь.

М‑р Том Рокер, джентльмен, сопровождавший м‑ра Пикквика в долговую тюрьму, круто повернул направо в конце длинного корридора, прошел через железные ворота, стоявшие отворенными, и, поднявшись на верхния ступени первой лестницы, очутился наконец с своим пленником в длинной узкой галлерее, грязной и низкой, вымощенной камнями, и тускло освещенной двумя небольшими окнами с противоположных концов.

– Вот мы и пришли, сударь мой, – сказал проводник, засунув руки в карманы и беспечно посматривая через плечо м‑ра Пикквика. – Это у нас галлерея номер первый.

– Вижу, любезный, вижу, – отвечал м‑р Пикквик, устремив беспокойный взгляд на темную и грязную лестницу, которая вела, по-видимому, в подземелье, к сырым и мрачным каменным сводам. – A в этих погребах, думать надобно, вы содержите горючий материал для отопления арестантских комнат. Гм! Спускаться туда очень неприятно; но кладовые, по всей вероятности, весьма удобны для своих целей.