Замогильные записки Пикквикского клуба

– Конечно, могу, – отвечал м‑р Пикквик скороговоркой. – Где живет сержант Сноббин?

– В Линкольнской Палате, на Старом сквере.

– Я желаю немедленно видеть его, – сказал м‑р Пикквик.

– Видеть сержанта Сноббина! – воскликнул Перкер в припадке величайшего изумления. – Как это можно, почтеннейший! Видеть сержанта Сноббина! Да понимаете-ли вы, почтеннейший, что тут нужна особая консультация, требующая значительного времени и даже значительных издержек? Нет, нет, почтеннейший, и не думайте теперь о таком свидании.

Но м‑р Пикквик решился непременно поставить на своем, и следствием его настойчивости было то, что не дальше, как через десять минут, адвокат и его клиент благополучно прилетели в контору великого сержанта Сноббина.

Это была довольно просторная комната с огромным письменным столом подле камина, украшенного вычурными фресками. Время и чернильные пятна почти совершенно уничтожили природный цвет материи, покрывавшей стол, но, после тщательного наблюдения, можно было догадаться, что это была первоначально фризовая материя зеленого цвета. На столе валялись многочисленные пачки бумаг, перевязанных красными снурками, и за столом сидел пожилой конторщик с полными и румяными щеками, обличавшими совершеннейшее состояние его здоровья. Джентльменский вид конторщика и массивная золотая цепь, украшавшая его грудь, свидетельствовали неоспоримо наглядным образом, что контора м‑ра сержанта Сноббина имела обширнейшую и выгодную практику в юридических делах.

– Сержант у себя в кабинете, м‑р Моллард? – спросил Перкер, предлагая свою табакерку к услугам джентльменского носа.

– Да, в кабинете, только он демонски занят, м‑р Перкер, – отвечал конторщик. – Видите ли, какая тут пропасть бумаг, a он еще не успел подписать ни одной, хотя за юридические консультации мы уже давно получили деньги по всем этим пунктам.

Говоря это, м‑р Моллард улыбнулся и запустил в свой нос огромную щепоть табака, как бы в доказательство своих юридических талантов.

– Вот это называется практикой! – сказал Перкер.

– Да, практика не совсем дурная, – сказал самодовольно конторщик, вынимая из своего кармана огромную серебряную табакерку, – от нас беспрестанно требуют мнений и советов.

– И вы, разумеется, излагаете на бумаге?

– Как же иначе? При этом, почтеннейший, должно вам заметить, что м‑р Сноббин пишет таким почерком, которого сам черт не разберет, кроме меня. Поэтому я должен всегда переписывать его мнения, a за переписку… вы понимаете? Ха, ха, ха!

– Как не понимать, почтеннейший! – сказал м‑р Перкер.

– С таким принципалом, смею сказать, вам не житье, a масляница. Ха, ха, ха!

При этом сержантский конторщик засмеялся опять, но засмеялся втихомолку тем внутренним, безмолвным смехом, который весьма не нравился ученому мужу. Если сердце ваше надрывается от досады и тоски, вы вредите только самому себе; но как скоро вы смеетесь про себя, втихомолку, такой смех не предвещает ничего доброго вашим ближним.

– Как наши дела с вами, почтеннейший? – спросил Перкер. – Вы за мной не считаете старинного должка?

– Нет, не считаю.

– Жаль, не то я, пожалуй, сию минуту изготовил бы для вас векселек. Впрочем, и то сказать, при такой громаде наличных денег, какая вам нужда заботиться о старых должниках? Ведь у вас, почтеннейший, денег-то куры не клюют. Ха, ха, ха!

Эта выходка, по-видимому, пришлась как нельзя более по вкусу делового человека, и он захохотал опять своим таинственно безмолвным смехом.

– Однакож, знаете-ли что, почтеннейший м‑р Моллард, – сказал Перкер, вдруг принимая степенный вид и отводя в сторону конторщика великого юриста, – вы должны уговорить своего принципала, чтоб он согласился теперь принять меня и моего клиента.

– Как! Неужели вы хотите видеть его лично? – воскликнул Моллард.

– Почему же нет, сэр? – подхватил м‑р Пикквик, услышавший начало этих совещаний.

– A потому, сэр, что везде и во всем порядочный джентльмен обязан сообразоваться с заведенным порядком, – отвечал м‑р Моллард. – Изложите свое дело на бумаге обстоятельно и подробно, и м‑р Сноббинь в свое время тоже даст вам на бумаге удовлетворительный ответ. Таков порядок юридической консультации. На личное свидание вы отнюдь не должны были рассчитывать, тем более, что для м‑ра Сноббина драгоценна каждая минута.

М‑р Перкер, между тем, бросил довольно строгий взгляд на ученого мужа и сказал многозначительным тоном:

– Я говорил вам, почтеннейший, и теперь повторяю снова и раз навсегда: всякий порядочный джентльмен, вверяя свое дело адвокату, должен положиться на него во всем, или адвокат не отвечает ни за что. Личное ваше вмешательство здесь неуместно и совершенно бесполезно.

Не делая никаких возражений, м‑р Пикквик понурил голову и отправился в противоположный угол.

Прерванное совещание вновь началось между деловыми людьми. Долго беседовали они, нюхая табак и размахивая руками; м‑р Пикквик уже не слышал больше ни одного слова, и сущность консультации осталось для него непроницаемою тайной. Моллард, по-видимому, убежденный неотразимыми доказательствами опытного адвоката, согласился, наконец, испросить для него аудиенцию у своего принципала. Он пошел в его кабинет и через минуту, возвращаясь оттуда на ципочках, возвестил Перкеру и м‑ру Пикквику, что м‑р Сноббин, принимая в уважение обстоятельства дела, соглашается, в виде исключения, дать им аудиенцию на самое короткое время.

М‑р сержант Сноббин был поистасканный джентльмен лет сорока пяти или, может быть, пятидесяти, с желто-бледным лицом и впалыми щеками гемороидального цвета. Его угрюмые и мутные глаза обличали в нем одного из тех неутомимых тружеников, которые посвящают свою жизнь головоломным кабинетным трудам, сухим, безжизненным, убивающим душу. Лорнет, висевший у него на черной широкой ленте, служил для постороннего наблюдателя несомненным доказательством, что м‑р Сноббин был близорук. Волосы были у него чрезвычайно редки и торчали клочками на его голове: это могло зависеть, во-первых, оттого, что почтенный юрист не имел привычки заботиться о своей прическе, а, во-вторых, оттого, что он целую четверть века носил судейский парик, который теперь висел подле него на деревянном гвозде. Следы свежей пудры на воротнике его фрака и дурно вымытый белый галстух, в измятом и скомканном виде торчавший на его шее, свидетельствовали, что м‑р Сноббин, по возвращении из суда, еще не успел сделать приличной перемены в своем костюме. Остальные статьи его туалета обличали также высшую степень небрежности и неряшества, свойственных всем великим людям юридической профессии. Деловые книги с ременными застежками, груды бумаг разной величины и разных цветов, письма и куверты всевозможных форматов были разбросаны по всему пространству огромного стола без всякого покушения на комфорт и порядок. Кабинетная мебель страдала от чрезмерной ветхости английской болезнью; дверцы книжных шкафов подернулись плесенью и спокойно гнили на своих заржавелых петлях; пыль на коврах подымалась облаками при каждом шаге; оконные сторы покрылись желтизной от дряхлости и грязи, и вообще все предметы в кабинете делового человека свидетельствовали неоспоримым образом, что м‑р сержант Сноббин, погруженный телом и душою в свои головоломные занятия, не обращал ни малейшего внимания на внешния удобства жизни.

При входе клиентов он писал, и перо его скрипело немилосердно, быстро перебегая от одной строки к другой. Когда Перкер поклонился и представил его вниманию своего клиента, м‑р Сноббин осторожно воткнул в чернильницу свое перо, пригласил гостей садиться и, погладив свою левую ногу, сделал знак, что они могут говорить.

– Имя моего клиента – Пикквик, – начал Перкер, сделав предварительно подобострастный поклон.

– Ну?

– Он ответчик по делу вдовы Бардль.

– Ну?

– Вам, кажется, известны отчасти подробности этого дела.

– Меня ангажировали защищать его на специальном суде присяжных?

– Так точно.

– И деньги внесены в мою контору?

– Все сполна.

Сержант понюхал табаку и приготовился ожидать дальнейших объяснений.

– Прежде, чем вы окончательно примете на себя оффициальную обязанность нашего защитника, сэр, – сказал Перкер, – м‑р Пикквик желает лично вас удостоверить, что жалоба против него, с нравственной точки зрения, не имеет ни малейших оснований и он идет на суд с чистым сердцем и чистыми руками; в противном случае, если б на совести его лежало какое-нибудь пятно, он бы прекратил этот процесс в самом начале, удовлетворив справедливым требованиям вдовы Бардль. Так-ли я излагаю ваши мысли, почтеннейший? – заключил маленький адвокат, обращаясь к м‑ру Пикквику.

– Совершенно так, – отвечал м‑р Пикквик.

Вооружившись очками, сержант Сноббин осмотрел ученого мужа с ног до головы, при чем едва заметная улыбка проскользнула по его морщинистому лицу. Затем, обращаясь к Перкеру, он проговорил:

– Запутанное дело?

Перкер пожал плечами.

– Вы намерены пригласить свидетелей?

– Нет.

Улыбка на лице сержанта приняла более определенный смысл. Он энергически погладил свою ногу и потом, облокотившись на спинку кресел, кашлянул два-три раза с выражением очевидного сомнения.

Эти зловещие признаки отнюдь не ускользнули от внимания ученого мужа. Сделав судорожное движение, он поправил очки на своем носу и, несмотря на предостерегательные жесты Перкера, сам обратился к великому юристу с выразительною речью:

– Я не сомневаюсь, сэр, что мое желание воспользоваться в настоящем случае вашею опытностью и талантами может для такого джентльмена, как вы, показаться странным и даже необыкновенным.

М‑р Сноббин обнаружил готовность принять степенный вид, но улыбка опять незаметно пробежала по лицу его.

– Джентльмены вашей профессии, сэр, – продолжал м‑р Пикквик, – видят по большей части изнанку человеческой природы, и перед вами, во всей наготе, открывается её дурная сторона. Как судья и адвокат, вы знаете по собственному опыту, как часто судьба честного человека зависит от юридических эффектов. Почем знать, может быть, даже вам, сэр, случалось употреблять обоюдоострое оружие закона против особ, совершенно непорочных и чистых перед судом своей собственной совести. Само-собою разумеется, вы, как и другие великие юристы, увлекаетесь в подобных случаях единственным желанием облагодетельствовать своих клиентов, не обращая внимания на то, что они, может быть, руководствуются исключительно эгоистическими побуждениями, заглушающими в них врожденное чувство совести и долга. Вот почему в общем мнении почтенное сословие юристов считается подозрительным, недоверчивым и даже криводушным. Имея в виду все эти соображения, я был бы, конечно, не в праве сетовать, если б вы, в свою очередь, подозревали во мне, как в будущем своем клиенте, низкие побуждения и мысли, недостойные честного джентльмена; тем не менее, однако ж, я считаю своей обязанностью рассеять такие подозрения, если уже они закрались в вашу душу. Итак, сэр, позвольте еще раз повторит вместе с моим адвокатом, что я совершенно невинен в этих гнусных кляузах, которые взводят против меня вдова Бардль и её бесчестные адвокаты. Знаю очень хорошо и заранее уверен, что содействие ваше на суде присяжных будет для меня бесценно; но если, сверх чаяния вы еще сколько-нибудь сомневаетесь в моем благородстве, я готов великодушно отказаться от вашей помощи и даже прошу вас покорнейше не принимать в таком случае никакого участия в моем деле.

Прежде чем м‑р Пикквик добрался до половины своей речи, сержант Сноббин перестал его слушать, и заметно было по всем признакам, что мысль его бродила далеко от назидательных сентенций, излагаемых ученым мужем. По-видимому, он совсем забыл о своих клиентах и уже снова взялся за перо, чтобы излить на бумагу юридические мнения, накопившиеся в его голове; но м‑р Перкер снова пробудил его внимание, предложив к его услугам свою золотую табакерку.

– Кто-ж будет моим помощником в этом деле? – спросил Сноббин, нюхая табак.

– М‑р Функи, – отвечал Перкер.

– Функи… Функи… никогда я не слыхал такой фамилии, – проговорил сержант. – Это, должно быть, еще молодой человек.

– Да, он очень молод, – отвечал Перкер. – Он был в суде только один раз.

– Когда?

– Не помню хорошенько… этому, кажется, будет уже два или три года.

М‑р Сноббин позвонил, и через минуту вошел в кабинет его конторщик.

– М‑р Моллард, потрудитесь немедленно послать за господином… как, бишь, его?

– Функи, – подхватил Перкер. – Он живет в Гольборнской палате, на Грейском сквере. Велите сказать, что я очень желаю его видеть.

М‑р Моллард отправился исполнить возложенное на него поручение. Сержант Сноббин впал в задумчивость, из которой он вышел не прежде, как по прибытии самого м‑ра Функи.

Это был совершенно взрослый и развитый мужчина огромного размера, хотя в деле юриспруденции он мог казаться совершенным младенцем Обращение м‑ра Функи отличалось чрезвычайной застенчивостью, и он говорил, беспрестанно заикаясь, что, впрочем, отнюдь не было его природным недостатком. Робкий, степенный и стыдливый, он сознавал свою юридическую неопытность и очень хорошо понимал, что его взяли здесь на подмогу за неимением лучшего юриста. Он трепетал перед сержантом и до крайности был вежлив с адвокатом ученого мужа.

– Кажется, я никогда не имел удовольствия вас видеть, м‑р Функи, – сказал с надменным снисхождением сержант Сноббин.

М‑р Функи поклонился. Он имел удовольствие видеть великого юриста и привык с детских лет завидовать его громкой славе.

– Если не ошибаюсь, вы назначены помощником моим в процессе вдовы Бардль против Пикквика? – сказал сержант.

Если б м‑р Функи был философ в юридическом смысле, он не преминул бы при этом вопросе приставить ко лбу указательный палец и припомнить, точно-ли было к нему препровождено такое назначение в ряду других бесчисленных дел, которыми он постоянно был занят от раннего утра до глубокой ночи. Но невинный, как младенец, м‑р Функи покраснел и поклонился в другой раз.

– Читали вы эти бумаги, м‑р Функи? – спросил сержант.

На это следовало отвечать, что он еще не удосужился до сих пор вникнуть в сущность дела; но м‑р Функи читал эти бумаги денно и нощно, только о них и думал и во сне и на яву с той поры, как его сделали несколько недель тому назад помощником сержанта, a потому ничего нет удивительного, если он теперь покраснел еще больше и поклонился в третий раз.

– Вот это м‑р Пикквик, – сказал Сноббин, указывая пером на ученого мужа. – Познакомьтесь с ним.

М‑р Функи поклонился м‑ру Пикквику с тем глубоким почтением, с каким обыкновенно молодой юрист приветствует своего первого клиента. Затем он опять обратил свои взоры на сержанта.

– Вам, я полагаю, не мешает посоветоваться с м‑ром Пикквиком, – сказал сержант. – Возьмите его с собой и постарайтесь внимательнее выслушать, что станет говорить м‑р Пикквик. Консультация будет у нас после.

С этими словами м‑р сержант Сноббин махнул рукой и, не обращая больше внимания на своих гостей, погрузился всей душой в огромную кипу бумаг, лежавших перед ним. В бумагах разбирался процесс великой важности относительно одного, умершего лет за сто, джентльмена, который осмелился запахать большую дорогу, ведущую к какому-то неизвестному пункту из другого, тоже неизвестного пункта.

М‑р Функи никак не хотел первым выйти из дверей великого юриста и скромно потащился сзади, когда Перкер и его клиент, оставив кабинет, выбрались на площадь перед домом. Долго ходили они взад и вперед и долго рассуждали о процессе ученого мужа. Результат их конференции не имел положительного характера, и юристы остались при том мнении, что заранее никак нельзя угадать приговор суда присяжных. Хорошо, по крайней мере, то, что на их стороне был сержант Сноббин: это, утверждали юристы, должно было служить великим утешением для м‑ра Пикквика.

После конференции, продолжавшейся около двух часов, м‑р Пикквик забежал опять в квартиру своего адвоката, разбудил Самуэля, спавшего все это время безмятежным сном, и потом они оба отправились в Сити.

Глава XXXII

Холостой вечер в квартире Боба Сойера, студента хирургии.

Мир и тишина в квартале Боро, в улице Лант, разливают меланхолическое спокойствие на всякую чувствительную душу. Здесь вы всегда найдете целые десятки домов, отдаваемых внаймы за самую филантропическую цену. Дом в Лантской улице никак не подойдет, в строгом смысле слова, под разряд резиденций первого сорта; но тем не менее Лантская улица – самое вожделенное место для всякого смертного с философской натурой. Если вы желаете уединиться от шумной толпы и удалить себя от соблазнов лукавого света, я готов, по чистой совести, рекомендовать вам Лантскую улицу, как единственное убежище в целом Лондоне, где вы иной раз не увидите ни одной человеческой души, хотя бы пришлось вам от утра до вечера просидеть у открытого окна.

В этом счастливом захолустьи приютились с незапамятных времен праздношатающиеся переплетчики и букинисты, дюжины две прачек, два-три тюремных агента по части неоплатных должников, небольшое количество домовладельцев, занятых работами на доках, пять-шесть модисток и столько же художников по части портняжного искусства. Большинство жителей промышляет преимущественно отдачею меблированных покойчиков внаймы или посвящает свою деятельность здоровому и сердцекрепительному занятию мытья и катанья многосложных принадлежностей мужского и женского туалета. Главнейшие черты оседлой жизни в этой улице с её внешней стороны: зеленые ставни, билетики на окнах, медные дощечки на дверях и ручки колокольчиков на косяках; главнейшие виды животного царства: трактирный мальчик, юноша с горячими пирогами и бородатый муж с лукошком картофеля на своих могучих плечах. Народонаселение ведет кочевую жизнь и по большей части исчезает по ночам в конце каждой четверти года[13]. Казенные доходы собираются очень редко в этой уединенной долине, поземельная пошлина сомнительна, и водяное сообщение весьма часто прерывается.

М‑рь Боб Сойер и неизменный друг его Бен Аллен сидели задумавшись перед камином в скромной квартире первого этажа. Был вечер, и они ожидали м‑ра Пикквика с его друзьями. Приготовления к принятию гостей были, по-видимому, окончены. Зонтики из коридора были взяты и поставлены в темный уголок за дверью гостиной, шаль и шляпка хозяйской служанки не украшали более лестничных перил; на половике перед наружной дверью были одни только калоши, забрызганные грязью. В коридоре на окне весело горела сальная свеча, озаряющая мрачный путь в квартиру студента медицины. М‑р Боб Сойер самолично путешествовал за крепкими напитками в погреб иностранных вин и воротился домой сопутствуемый мальчиком, который, чтоб не ошибиться домом, шел по его следам с корзинкою бутылок. Горячий пунш, приготовленный в спальне, уже давно шипел в объемистом сосуде из красной меди; маленький столик для карточной игры, покрытый зеленым сукном, был поставлен в гостиной на приличном месте. Рюмки и стаканы, взятые на этот случай из ближайшего трактира и у хозяйки, были расставлены в симметрическом порядке на подносе, который скрывался до времени за дверью на площадке.

Но несмотря на эти в высшей степени удовлетворительные признаки домашнего комфорта, лоб м‑ра Боба Сойера, сидевшего перед камином, был омрачен каким-то зловещим облаком думы, гнетущей его мозг. Выражение дружеской симпатии проглядывало также весьма резко в чертах м‑ра Бена Аллена, когда он пристально смотрел на уголья в камине.

После продолжительного молчания, м‑р Аллень открыл беседу таким образом:

– Ну, да, это нехорошо, что она заартачилась как нарочно на этот случай. Что бы ей подождать до завтрашнего утра?

– Поди, вот, толкуй с ней, – отвечал м‑р Боб Сойер: – если она разбушуется, сам чорт ее не уломает. Презлокачественная натура!

– Ты бы ее как-нибудь подмаслил.

– Подмаслил, да что в этом толку? Она говорит, что если я сзываю гостей и намерен задавать балы, так мне, дескать, ничего бы не стоило уплатить ей «этот маленький счетец».

– Неужто она не понимает, что балы можно благоразумному джентльмену давать экономически, особыми средствами, не истратив ни гроша?

– Я говорил ей то же самое, да она решительно ничего не хочет слушать: наладила одно и тоже!

– A сколько ты ей должен?

– Безделицу! Всего только за одну треть с небольшим, – отвечал м‑р Боб Сойер, махнув с отчаяния обеими руками.

Бен Аллен кашлянул совершенно безнадежным образом и устремил пытливый взгляд на железные прутья каминной решетки.

– Неприятная история! – сказал наконец Бен Аллен. – Что, если ей вздумается при гостях снять дверь или выставить рамы! На что это будет похоже?

– Ужасно, ужасно! – проговорил Боб Сойер.

Послышался легкий стук в наружную дверь.

М‑р Боб Сойер выразительно взглянул на своего друга, и вслед за тем в комнату просунула свою голову черномазая девочка в грязных стоптанных башмаках и черных бумажных чулках Можно было подумать, что это – заброшенная дочь какого-нибудь престарелого поденщика, который всю свою жизнь сметал пыль с тротуаров и чистил сапоги прохожим.

– Прошу извинить, м‑р Сойер, – сказала девочка, делая книксен. – М‑с Раддль желает с вами переговорить.

Прежде, чем м‑р Боб Сойерь произнес свой ответ, девочка вдруг исчезла с такою быстротой как будто кто-нибудь влепил ей сзади сильный толчок, и, едва только окончился этот мистический выход, послышался опять другой стук в дверь, сильный стук, красноречиво выражавший сентенцию следующего рода:

– Здесь я! Иду на вас!

Еще раз м‑р Боб Сойер бросил беспокойный взгляд на своего друга и проговорил нерешительным тоном:

– Войдите!

Но позволение войти было, казалось, совершенно лишним. Лишь только м‑р Боб Сойер произнес это слово, в комнату вломилась малорослая особа женского пола, с ухарскими ухватками и бледная от злости. Явление её предвещало неминуемую бурю.

– Ну, м‑р Сойер, – сказала маленькая женщина, стараясь принять по возможности спокойный вид, – если вы потрудитесь покрыть теперь этот маленький счетец, я буду вам очень благодарна, потому что мне надобно сейчас отнести хозяину квартирные деньги. Хозяин дожидается меня внизу.

Здесь маленькая женщина принялась потирать руки и устремила через голову Боба Сойера пристальный взгляд на противоположную стену.

– Мне очень неприятно, сударыня, что я обеспокоил вас некоторым образом, – начал м‑р Боб Сойер, – но…

– Ничего, м‑р Сойер, – перебила маленькая женщина, – больших беспокойств тут не было. Деньги мне понадобились собственно нынешний день потому что я обещалась заплатить хозяину за прошлую треть. Мы с ним, знаете, на такой же ноге, как вы со мною. Вы обещались уплатить этот счетец сегодня вечером, м‑р Сойер, и я не сомневаюсь, что вы, как честный джентльмен, сдержите свое слово. Вы ведь не то, чтоб какой-нибудь надувало, м‑р Сойер, – я это знаю.

Выразив это мнение, м‑с Раддль закинула голову назад, закусила свои губы и принялась еще крепче потирать руки и пристальнее смотреть на противоположную стену. Это значило, как выразился впоследствии Боб Сойер, что хозяйка его «заводила паровую машину своей злобы».

– Право, мне очень совестно, – начал опять м‑р Сойер чрезвычайно смиренным тоном, – но дело в том, сударыня, что со мною еще до сих пор продолжаются непредвиденные неудачи в Сити. Терпеть я не могу это Сити. Как много людей в английском мире, которые всю жизнь встречают непредвиденные неудачи в этом странном месте!

– Очень хорошо, м‑р Сойер, – сказала м‑с Раддль, твердо становясь на пурпурные листья цветной капусты, изображенной на киддерминистерском ковре, – a мне-то, позвольте спросить, какая нужда до ваших неудач?

– Но уж теперь… право, м‑с Раддль, не может быть никакого сомнения, что в половине будущей недели я обделаю аккуратно все свои дела. Тогда мы сквитаемся, и, авось, вперед уж не будет больше никаких недоразумений между нами.

Этого только и добивалась м‑с Раддль. Она вломилась в комнату студента именно за тем, чтоб дать простор своим взволнованным чувствам, и если б, сверх чаяния, м‑р Сойер заплатил ей свои деньги, это, вероятно, озадачило бы ее чрезвычайно неприятным образом… Несколько предварительных комплиментов, сказанных на кухне м‑ру Раддлю, совершенно приготовили ее к этой высоко-трагической сцене.

– Неужели вы думаете, м‑р Сойер, – начала м‑с Раддль, постепенно возвышая свой голос, так, чтоб на всякий случай могли ее слышать все ближайшие соседи, – неужели вы думаете, что я перебиваюсь со дня на день для того, чтоб держать в своей квартире тунеядца, который и не думает платить денег? Да разве одна тут квартира идет в расчет? Я покупаю для него яйца, сахар, масло, молоко, и ему не прожить бы без меня ни одного дня. Что-ж, сударь мой, долго-ли вы намерены рассчитывать на чужой карман? Неужто вы думаете, что трудолюбивая и работящая женщина, которая лет двадцать прожила на одной и той же улице… да, сударь мой, ровно двадцать без трех месяцев: десять лет насупротив через улицу и девять лет да девять месяцев с двумя днями в этом самом доме… неужто я должна распинаться из за каких-нибудь праздношатающихся бродяг, которые только и делают, что курят да пьянствуют, да повесничают, да собак бьют, вместо того, чтоб заняться каким-нибудь честным ремеслом? Неужели вы…