Бальзам на душу

– Ну что ж, давайте посмотрим! – согласилась я.

Все придвинулись к столу, а я с некоторым трепетом принялась разворачивать пакет. Не знаю, что я ожидала увидеть, но почему-то по моей спине в этот момент пробегал нервный холодок.

В пакете обнаружилась какая-то коробка, завернутая в новую газету. Сняв газету, я увидела, что это жестяная коробка из-под чая, уже слегка заржавевшая, с облупившейся краской. Однако слово «чай», выписанное затейливой вязью, еще можно было прочесть.

– Знаете, – проговорил смущенно Кряжимский, рассматривая коробку, – у меня ощущение, будто я в детство заглянул. Мама, помню, всегда такой чай покупала. Это ведь год пятьдесят третий – пятьдесят четвертый, не позже. Считай, полвека коробочке!

– Да за это время она бы давно сгнила! – недоверчиво воскликнул Ромка.

– Мы же не знаем, как ее хранили, – возразил Кряжимский. – Вероятно, хозяин позаботился о том, чтобы коробка сохранилась. Хотя время ее не очень-то пощадило, я бы сказал. Но, может быть, откроем крышку, Ольга Юрьевна?

Открыв крышку, я вытряхнула на стол небольшой рулон, закатанный в тонкую резину. Осторожно освободив рулон от резиновой оболочки, я наконец добралась до бумаг.

Их было совсем немного – обрывок старой карты из тех, что называются «офицерскими», еще одна карта, но уже нарисованная от руки, и довольно пространная записка на немецком языке. Обозначения на обеих картах тоже были выполнены по-немецки.

Эти бумаги были еще старше банки, в которой они хранились, и, наверное, давно бы уже истлели и рассыпались в прах, если бы заботливый хозяин в свое время предусмотрительно не запечатал каждый листок в резину.

– Та-а-ак! Кто у нас полиглот? – спросила я, и все взоры немедленно обратились на Маринку.

Она явно была польщена, но не упустила случая поломаться.

– Вы хотите, чтобы я это прочитала? – спросила она. – Не уверена, что у меня получится. Я уже все забыла. Кажется, это немецкий? – Она заглянула в записку, и лицо ее вытянулось. – Ну и почерк! Очуметь можно! И эта куриная лапа еще старалась писать готическим шрифтом! Чтоб у него руки отсохли!

– Боюсь, что у него уже не только руки отсохли, – заметил Ромка. – Судя по состоянию бумаг, тип, который их писал, давно уже тлеет в земле сырой, и ему твои претензии по фигу!

– Ему, может быть, – парировала Маринка. – Но я действительно не смогу вот так с ходу! Тут надо разбираться с лупой, а, возможно, и со словарями. Может, это на диалекте написано… Хотите, я возьму это сокровище домой?

– Не возражаю, – сказала я. – Но, может быть, ты сейчас хотя бы определишь, что за город изображен на карте, что за местность? Здесь-то шрифт типографский!

Маринка прилежно принялась изучать обрывок армейской карты, на которой в окружении блекло-зеленых пятен, обозначающих лес, аккуратными черными прямоугольничками был изображен крошечный городок – с населением, наверное, не более тысяч двадцати.

– Не-а! – наконец разочарованно протянула Маринка. – Обратите внимание – везде, где должно быть название города, оно затерто. Кто-то сделал это специально. Название должен знать только тот, кто посвящен в суть дела, понимаете? Я даже не могу сказать, что это за страна – масштаб мелковат…

– А параллели с меридианами? – деловито осведомился Ромка, протягивая руку к карте.

– Ты не видишь – это обрывок? – сказала ему Маринка. – Кто-то специально так сделал, чтобы было невозможно определить координаты местности. – Ну, думаю, опытный картограф мог бы это сделать, – заметил Кряжимский.

– Только вот где его искать, опытного картографа? – спросила я. – И как заставить его возиться с нашим обрывком? Для этого должны быть какие-то веские основания. Наверняка ему пришлось бы перерыть все архивы. И потом, не стоит горячиться. Возможно, нужные подробности будут в записке. Завтра Марина сообщит нам, что там такое.

– Значит, можно забрать этот хлам домой? – спросила Маринка.

– Забирай, – согласилась я. – Только отнесись к этому не как к хламу. А то с тебя станется – постелишь вместо скатерти…

– Эту гадость?! – поморщилась Маринка. – Да после нее мне руки с хлоркой придется мыть! Мало ли где эта макулатура валялась!

– Нигде она не валялась, – заметила я. – Ты сама видела. Можно сказать, все было почти стерильно. В общем, не капризничай. Отнесись к заданию ответственно – представь себе, что сдаешь экзамен. Я очень на тебя рассчитываю.

Документы были торжественно уложены в новую папку и вручены Марине. Пустую банку из-под чая я на всякий случай поместила в свой сейф – все-таки реликвия в некотором роде. После этого мы продолжили обсуждение.

– Итак, мы вернулись на исходные позиции, – заключила я. – Из бумаг мы практически ничего не узнали. Собственно, мы даже не узнали, что они собой представляют. Об их ценности свидетельствуют только слова единственного человека, теперь, увы, покойного. Причем весьма велика вероятность, что слова эти произнесены сгоряча. Будем размышлять дальше или дождемся, пока Маринка переведет текст?

– Бумаги старинные, – уважительно сказал Ромка. – Готический шрифт, карты… Наверняка тут какая-то загадка. Тайны Третьего рейха!

– Молодым людям я советовал бы не горячиться, – мягко заметил Кряжимский. – Хотя, конечно, соблазнительно сделать именно такое предположение. Пожалуй, карта имеет отношение к середине прошлого века. Но вот немецкая она или чья-то еще, об этом говорить преждевременно. Могут быть всякие варианты. Мне представляется очень странным, с какой стати в городе Тарасове, в тайнике старого дома обнаружилась карта времен Второй мировой войны. Однако это так, и давайте представим, что как раз за этой картой охотились убийцы. Что из этого следует?

– А ничего! – легкомысленно воскликнул Ромка. – Вы же сами сказали, что Стрельников ничего им не выдал. Значит, они отправились восвояси – несолоно хлебавши.

– Паспорт! – неожиданно произнес Виктор.

Мы переглянулись. Теперь-то Виктора поняли все. При убитом был паспорт, из которого убийцы могли узнать его адрес. Конечно, это была только лишь гипотеза, но все равно – на всякий случай следовало предупредить Марию Николаевну, чтобы она держалась настороже.

– Пожалуй, съезжу к ней немедленно, – сказала я. – Но вот что мне сейчас пришло в голову. Мы все время рассуждаем о тех, кто искал, но ни слова почему-то не сказали о тех, кто прятал. А ведь это самое важное. Конечно, этого человека, возможно, уже нет на свете, но нужно хотя бы попробовать выяснить, кто это был. Какие-то данные на жильцов, наверное, сохранились в жилищной конторе, в архивах… Сергей Иванович, может быть, вы займетесь этим?

– Разумеется, – кивнул Кряжимский. – С большим удовольствием. Сейчас же и займусь.

– Черт возьми! – вскричал Ромка. – Как всегда, все чем-то занимаются, а я, конечно, в стороне! Между прочим, я тоже мог бы кое-чем заняться. Почему-то никто не сказал, что неплохо бы осмотреть дом, где произошло убийство?

– Ромка, ты просто умница! – заявила я. – Действительно, место происшествия нужно осмотреть. Особенно интересно было бы выяснить, где Стрельников раскопал тайник… Но, боюсь, тут поезд уже ушел. Но ты можешь отправляться! Только без охраны я тебя не пущу – идете вдвоем с Виктором!

Ромка расцвел. Он не переносил опеки, но Виктора боготворил.

– Так! Интересно получается! – возмутилась Маринка. – Все разбегаются, а я должна сидеть тут одна и отвечать на глупые звонки? Нет уж, я прошу, чтобы мне предоставили на сегодня отгул. У меня ответственное задание, и я вполне могла бы рассчитывать на некоторое снисхождение.

– То есть газета «Свидетель» должна на сегодня стать виртуальной? – ядовито поинтересовалась я.

– Ничего с ней не случится, – беззаботно заявила Маринка. – Побудет денек виртуальной. И кроме того, у всех же есть ключи! Запрем редакцию, а кому нужно, придет и откроет.

– Ладно, уговорила! – махнула я рукой. – Только с одним условием – перевод завтра утром должен лежать у меня на столе!

– Нет базара! – залихватски отрапортовала выпускница романо-германского и, подхватив папку с таинственными документами, выпорхнула за дверь.

Вслед за ней разошлись и все остальные. Дверь нашего офиса запирала я, потому что уходила последней. Заперла на один оборот ключа – во-первых, долго задерживаться я не собиралась, а во-вторых, в здании, кроме нас, располагалась еще куча контор, имелась охрана – так что за безопасность я не слишком переживала.

Отыскав на стоянке свою потрепанную «Ладу», я поехала на Волгоградскую улицу. По идее, Мария Николаевна должна была давно вернуться домой – с момента ее ухода прошло уже два часа. По словам Марии Николаевны, сегодня она уже никуда не собиралась, поэтому я рассчитывала застать ее дома. Мне было не совсем ловко являться с плохими новостями, но не предупредить ее я не могла. Кто знает, чем все это может обернуться?

Ехать пришлось довольно далеко – Волгоградская улица – это почти окраина. Дорогу скрашивала чудесная весенняя погода. Солнце припекало вовсю, деревья шелестели молодой листвой, весело сверкали металлические детали автомобилей. Как говорится, жить бы да радоваться.

Теперь мне кажется странным, что в тот момент у меня не было никаких предчувствий. Обычно в таких случаях интуиция меня не подводит. Но в этот день я только радовалась солнечному дню и не ждала ничего плохого. По-видимому, в глубине души я все-таки не очень верила в каких-то загадочных убийц, в тайны Третьего рейха и прочие жуткие вещи. Я все-таки склонялась к тому, что Стрельников стал жертвой случайных обстоятельств. Мне казалось, что эта трагедия не должна иметь продолжения. Свою миссию я выполняла как чистую формальность.

Лишь когда я выехала на Волгоградскую и увидела впереди толпу, перекрывшую тротуар, в голове моей прозвучал тревожный звоночек. Это скопление людей не было похоже на обыкновенную очередь: уже издали было видно – там случилось что-то серьезное.

Совсем худо мне стало, когда я поняла – люди собрались как раз возле семьдесят восьмого дома. Все благодушие мигом отлетело от меня прочь. Я быстренько поставила машину у противоположного тротуара и направилась к месту происшествия. В тот же самый миг из-за поворота, завывая сиреной, выскочила «Скорая».

Толпа стояла настолько тесно, что не было никакой возможности пробиться поближе.

– Что случилось? – спросила я у лысого мужчины с хозяйственной сумкой в руках, широкая спина которого безнадежно загораживала мне обзор.

– Женщина выбросилась, – скупо сообщил он, полуобернувшись. – С пятого этажа.

– Совсем молодая! – сказал кто-то впереди. – И чего не хватало?

– Мужа у нее убили, – авторитетно разъяснила какая-то старушка – наверное, соседка. – Вчера только схоронила.

– Вот как, значит… Какая у кого судьба!

Я решительно пробилась вперед и схватила старушку за рукав.

– Когда это произошло? Сколько времени прошло?

Старушка покосилась на меня недовольно, но все-таки ответила:

– Да когда произошло? Вот только что и произошло. Я, было, во двор заходить начала, а тут кричат… Минут десять, может…

Ничего больше не выясняя, я бросилась во двор. Он был пуст – все его обитатели перекочевали на улицу глазеть на покойницу. Я нашла подъезд, в котором проживала Стрельникова, и бегом поднялась на пятый этаж. Дверь четырнадцатой квартиры была заперта, на звонки никто не отвечал.

Я дождалась приезда милиции и вскрытия квартиры. Разумеется, там никого не оказалось. Если убийца и побывал здесь – а я в этом уже не сомневалась, – то давно смылся. У него была прекрасная возможность сделать это незаметно. Требовалось только хладнокровие. А у этого типа была, кажется, очень холодная кровь.

Глава 3

По привычке я действовала логично, последовательно и рационально, стараясь собрать как можно больше информации о случившемся. Но все это происходило автоматически, как бы без моего участия. На самом деле я пребывала в состоянии шока. Смерть Марии Николаевны поразила меня до глубины души, тем более что я несомненно ощущала долю вины за разыгравшуюся трагедию. Наверное, я ничем не могла бы реально ей помочь, но все равно – ощущение упущенной возможности надрывало мне душу.

Но только когда все окончилось – разъехались оперативники и разошлись зеваки, а я отправилась обратно в редакцию, – только тогда я осознала полной мерой, что Марии Николаевны Стрельниковой больше нет на свете. Смерть всегда поражает, сколько бы ты с ней ни сталкивался – особенно насильственная смерть. А в том, что Мария Николаевна стала жертвой насилия, я теперь почти не сомневалась. С момента нашей встречи прошло совсем немного времени, и я в деталях помнила лицо Марии Николаевны, ее голос, жесты – она не была похожа на самоубийцу.

Но, сделав такой вывод, я неизбежно должна была сделать еще один – зловещий Некто, целенаправленно ищущий бумаги из тайника, действительно существует! И в процессе своих поисков он неизбежно доберется до нашей редакции – сомневаться в этом не приходилось – с его-то настойчивостью!

Мне очень хотелось ошибиться. Я была слишком потрясена смертью Стрельниковой и вполне могла преувеличить, а то и выдумать опасность. Мне было просто необходимо выслушать сейчас чье-то разумное и беспристрастное мнение. Лучше всего, если бы это был Сергей Иванович Кряжимский.

Однако он еще не вернулся. В редакции меня встретил Ромка. Он выглядел расстроенным и одиноким.

– Только не говори мне, что стряслось что-то ужасное! – сварливо предупредила я его. – Мне этого не выдержать.

– Почему ужасное? – кисло возразил Ромка. – Просто нам не повезло. Этот чертов дом уже сломали. Теперь там вывозят мусор – на самосвалах, представляете?

– Это не так уж сложно себе представить, – заметила я. – Мусор, как правило, именно на самосвалах и вывозят. А вот ты можешь себе представить, что Стрельникова только что выбросилась из окна своей квартиры? Или ей помогли в этом. Не знаю, может ли какой-то вариант в данном случае считаться лучшим.

– Да вы что?! – ахнул Ромка. – Это правда? Что же теперь делать?

– Что делать, я и сама не знаю, – призналась я. – Боюсь в это поверить, но, сдается, за бумагами Стрельникова идет настоящая охота. Проще, конечно, считать все это совпадениями, но слишком жутко эти совпадения выглядят… Надо бы обсудить это с Кряжимским и Виктором. Где, кстати, он?

– Он сейчас в фотолаборатории, – рассеянно ответил Ромка и тут же сказал: – Знаете, что я подумал, Ольга Юрьевна? А что, если Стрельникова успела рассказать кому-то, где сейчас эти бумаги? Значит…

– В том-то и дело! – без энтузиазма подхватила я. – Об этом я тоже подумала в первую очередь. Может статься, что в самое ближайшее время к нам наведаются незваные гости. Нужно быть ко всему готовыми, Ромка!

Наш курьер почесал в затылке и смущенно ухмыльнулся.

– Я, как пионер, всегда готов, – пробормотал он. – Только хорошо бы все-таки подумать о каких-то мерах безопасности… Может, раздать всем газовые баллончики, Ольга Юрьевна?

– Чтобы брызгать на каждого, кто войдет в редакцию? – поинтересовалась я. – Это не наш метод. Я имела в виду совсем другое. Нам нужно держаться всем вместе и быть бдительными. И нужно предупредить охрану в здании – а то они привыкли спать и резаться в карты…

– Вы хотите посвятить их в наши дела? – озабоченно спросил Ромка.

– Нет, разумеется, – сказала я. – Просто попрошу поменьше спать.

Я старалась сохранять видимость беззаботности, но, по правде сказать, на душе у меня скребли кошки. И теперь я поневоле с возрастающим напряжением прислушивалась к любым шагам за дверью, к каждому телефонному звонку, к малейшему шороху. Потом пришел Кряжимский – я вывалила на него все наши проблемы, и только тогда мне стало чуть-чуть полегче.

Сергей Иванович очень расстроился.

– Но, позвольте, что же это такое?! – растерянно бормотал он, взволнованно расхаживая по комнате. – Неужели все это настолько серьезно? Простите меня, всего-то за неделю два человека погибли страшной смертью из-за каких-то клочков бумаги. Уму непостижимо!

– Просто ваша версия ближе всего к истине, Сергей Иванович, – заметила я. – К сожалению. Однако поделитесь – вам удалось что-нибудь разузнать о жильцах этого злосчастного дома?

Кряжимский с трудом смог сосредоточиться. Но, взяв себя в руки, он начал свой доклад.

– Да, кое-какие сведения я сумел раздобыть, Ольга Юрьевна. Пришлось пустить в ход все свое красноречие и раскошелиться на небольшой презент, но в конечном итоге домовую книгу мне нашли и показали. Квартиры в том доме не приватизировались.

Как выяснилось, там проживали шесть семей. Я все переписал в книжечку… Вот, извольте, – контингент в основном пожилой. Супруги Сухотины – обоим под семьдесят лет – месяц назад выехали к детям в Читу. Косаргин, подполковник в отставке, по слухам, выстроил себе дом за городом. Василевы – мать с дочерью. Дочь, кажется, вышла замуж за какого-то деревенского парня и увезла мать с собой. Доцент экономического института Аратовский скончался два месяца назад – после этого квартира пустовала… Еще одинокий старик – Федченко. Этому под девяносто лет. Родственников не имеет, требует ухода – поэтому в этом году был помещен в дом престарелых. Единственные, кто жил в доме до самого последнего дня, – муж и жена Вырыхановы – этим лет по сорок, и они беспробудно пьют горькую. Вот таков краткий перечень жильцов, Ольга Юрьевна. Есть какие-нибудь замечания?

– Господи, голова кругом! – сказала я. – Шесть семей, Чита, деревня… Неужели придется ехать в Сибирь?

– Понимаю, вы расстроены… Но позвольте обратить ваше внимание, Ольга Юрьевна, вот на какое соображение, – деликатно начал Кряжимский. – Как мне кажется, никуда ехать не придется, потому что совершенно логично предположить – никто из жильцов дома и не подозревал о существовании тайника! Иначе разве бы он остался на месте? Здесь одно из двух – или прежний хозяин тайника давно уже покинул этот мир, или находится в беспомощном состоянии…

– То есть это тот старик, – догадалась я, – которого поместили в дом престарелых. Как его…

– Федченко, – подсказал Кряжимский. – Я полагаю, это или он, или покойный Аратовский. Если бы удалось подробнее познакомиться с деталями их биографий… Конечно, не следует забывать о третьем варианте – вполне возможно, документы припрятал тот, кто жил в этом доме раньше. Но поскольку сей вариант достаточно умозрителен, я предлагаю заняться пока этими двумя. Вот здесь у меня записаны их паспортные данные. Адрес дома престарелых тоже зафиксирован. К сожалению, никаких гарантий, что мы застанем Федченко в добром здравии. Девяносто лет, сами понимаете, не шутка…

Мне и самой так казалось, но, может быть, поэтому я и не стала тянуть с визитом в дом престарелых. Тем более что мне было совершенно необходимо чем-то себя занять. Я попросила Кряжимского переговорить с охранником, заступающим в вечернюю смену, о необходимости быть сегодня особенно бдительным, а сама поехала в дом престарелых разыскивать гражданина Федченко Григория Сидоровича, 1912 года рождения.

От одной этой даты веяло чем-то неправдоподобно далеким, чем-то почти нафталинным. Было даже трудно себе представить, что я смогу вот так запросто встретиться с человеком, который родился в те времена, когда Россией правил император, а о телевизоре никто еще даже и не мечтал.

Дом престарелых располагался почти на краю города в трехэтажном белом здании, окруженном оградой из металлических прутьев и утопавшем в зелени. Во дворе на чисто выметенных асфальтовых дорожках через равные промежутки стояли деревянные лавочки. Сейчас они были пусты – возможно, в заведении был тихий час.

В гулком прохладном вестибюле пахло дезинфекцией и молочной кашей. Не знаю на кого как, а на меня этот запах нагоняет тоску. Я представила себе чувства людей, обреченных доживать здесь последние дни, и у меня болезненно сжалось сердце. К счастью, в этот момент появилась какая-то женщина в рабочем халате, которая без проволочек объяснила мне, как найти кабинет директора.

Директор оказался на месте. Звали его Семеном Семеновичем. Это был средних лет толстяк с розовой плешью на макушке и с носом, похожим на картофелину. Он казался добряком, но, стоило мне представиться и назвать свое место работы, как директор тут же насторожился, сделался дьявольски подозрительным и неприветливым.

– Не совсем понимаю, – промямлил он, оглядывая меня недоверчивым взглядом, – зачем вы к нам? У нас… э-э… совсем недавно была комиссия из управления. Работа признана удовлетворительной…

– Но это же прекрасно! – улыбнулась я. – Хотя меня, признаться, интересует сейчас не это.

– А что же вас интересует? – нисколько не успокоившись, спросил Семен Семенович.

– Я по личному вопросу. У вас здесь есть старичок по фамилии Федченко. Григорий Сидорович Федченко. Мне хотелось бы с ним встретиться.

– Это ваш родственник? – хмуро спросил директор.

– Совсем нет. Даже не знакомый. Просто я готовлю материал для газеты и надеюсь получить у него некоторую информацию, – пояснила я.

Семен Семенович сжал толстые губы.

– Вы уже ничего у него не получите, – объявил он категорически. – Опоздали. Два дня назад мы похоронили Федченко. Упокой господи его душу. – Семен Семенович неумело перекрестился.

– Он умер? – воскликнула я. – Но как это случилось? Что произошло?

Семен Семенович посмотрел на меня с мрачной иронией и сухо проговорил:

– А что, по-вашему, должно было случиться с девяностолетним стариком – как вы думаете? Надеюсь, вы не воображаете, что люди могут жить вечно?

Я решила пропустить колкость мимо ушей. Действительно, почему старик Федченко должен жить вечно? Немного странно, что смерть его пришлась на те же самые черные дни, но, в конце концов, как раз это-то может быть простым совпадением.

– Значит, он умер своей смертью? – спросила я.

– Разумеется, своей! – уже с раздражением сказал директор. – А какой смертью он должен был умереть, беспомощный, выживший из ума старик? Извините, что я так резко, но так оно и есть на самом деле. У нас здесь не слишком весело, понимаете?

– Я все понимаю, Семен Семенович, – как можно убедительнее постаралась сказать я. – А смерть Федченко – настоящий удар для меня. Я так рассчитывала на эту встречу!..

Семен Семенович с видом крайнего недовольства принялся переставлять на столе какие-то предметы. В глаза мне он больше не смотрел – наверное, так ему было легче разговаривать.

– Ничего не понимаю в журналистике, – буркнул он себе под нос, – но не думаю, чтобы вы говорили это искренне. Федченко был не из тех людей, встречи с кем ждешь с нетерпением. Откровенно говоря, даже наш привычный ко всему персонал относился к этому пациенту с предубеждением. Я не могу осуждать людей за это – выживший из ума, неопрятный, злобный старик… Ну, и прошлое, конечно, накладывало свой отпечаток. В том смысле, что симпатии к нему не добавляло.

– Прошлое? – насторожилась я. – А что такого у Федченко было в прошлом?

Семен Семенович все-таки поднял голову и посмотрел на меня, а я увидела в его глазах неприкрытое сожаление пополам с презрением.

– Ну, тут уж я сдаюсь! – воскликнул он, театрально воздевая руки. – Делайте со мной, что хотите, а вашего образа мыслей я решительно не понимаю. Вы ищете встречи с человеком, о котором ровным счетом ничего не знаете? Вы случайно не героем войны собирались его отобразить? – Взгляд Семена Семеновича наполнился горькой иронией.

– Таких мыслей не было, – призналась я. – Потому что о Федченко я действительно мало что знаю. А он, выходит, не был героем войны?

– Не знаю, может быть, и был, конечно, – убийственным тоном сказал директор. – Только не в тех войсках. Вы не знаете, что Федченко до сорок пятого года служил в карателях? Грубо говоря, являлся эсэсовцем со всеми вытекающими отсюда последствиями…

В первую минуту я растерялась. До сих пор подобная мысль даже не приходила мне в голову. Но она была безусловно важна – я немедленно вспомнила о картах более чем полувековой давности и почувствовала, что нахожусь совсем рядом с разгадкой.

– Федченко был эсэсовцем? Откуда вам это известно? – взволнованно спросила я.

Семен Семенович снисходительно пожал плечами и ответил:

– Это все-таки наша работа, уважаемая Ольга Юрьевна! Какой-то минимум сведений о своих подопечных мы обязаны иметь. Даже если они нас не очень интересуют.

– А не могли бы вы поделиться ими со мной? – спросила я. – Честное слово, это очень важно!

Директор вторично пожал плечами.

– Строго говоря, я уже поделился, – заявил он. – Больше мне сказать вам нечего. Федченко не докладывал мне свою биографию. Я лишь знаю в общих чертах, что во время войны он служил в эсэсовской дивизии, которую формировали из украинцев, – «Галичина», что ли, – затем до 1947 года скрывался в Тарасове под чужой фамилией, затем был арестован и отсидел в лагерях в общей сложности около двадцати пяти лет. Где он был потом, не знаю, но в 1985 году он опять приехал в Тарасов, полностью реабилитированный, и даже, кажется, поселился в том же доме, где жил прежде. У него здесь оставалась сожительница – она умерла лет десять назад. А он, как видите, жил до сих пор, ничто его не брало – ни лагеря, ни болезни. Видно, такие и на том свете никому не нужны.