Наследство хуже пули

– Не хочу никаких детективов. Тошнит.

– Тогда – комедию? С Керри? Старую, но невероятно смешную?

– Давай комедию, – согласился Бабушкин, догадываясь, что в противном случае придется ответить еще на пару-тройку вопросов.

Керри в фильме играл коварного адвоката. Играл, как всегда, уморительно и неповторимо. Бабушкин считал, что он всегда переигрывает и выходит за рамки сценария, однако всякий раз соглашался и с тем, что от этой керриевской отсебятины фильмы только выигрывают.

Галина хохотала и была счастлива настолько, что он боялся даже пошевелиться, чтобы напомнить о том, что еще является действующим следователем. Взгляд его был рассеян, он думал о том, как войдет завтра в здание РОВД и направится к начальнику с бумагой, как встретит сначала удивленный, а потом и понимающий взгляд его…

Он с грустью представил, как каждый день будет проходить мимо этого дома и с какой невероятной силой его будет тянуть внутрь его. А с этим нужно будет бороться.

Бабушкин уткнул взгляд в пол и стал блуждать по рассыпанным по паласу квадратным упаковкам. Некоторое время он прочитывал названия и сидел неподвижно, словно пораженный тоской, а потом вдруг…

А потом вдруг взгляд его сначала заискрился, словно снег в морозное утро, а после и вовсе вспыхнул пламенем. Отстранившись от жены, он с хрустом рванул на себя оперативную распечатку и стал водить по ней нетерпеливым взглядом. Найдя искомое, быстро перечитал в двадцатый или в тридцатый раз за этот вечер:

«Информация ГИБДД ГУВД Новосибирской области. 16.07.2005. КПП «Ордынское». Административный протокол за нарушение ПДД составлен в отношении гражданина Иванова С. А… Никифорова П. Т… Заславина Н. Н… гражданина США Э. Мартенсона.

Гражданина США Э. Мартенсона!

«Liar, Liar» – было написано на одном из дисков, купленных Галиной Бабушкиной. Фильм про пройдоху-адвоката, так удачно сыгранного Джимом Керри.

Подняв с пола трубку, следователь быстро набрал номер дежурной части и попросил дежурную группу немедленно выехать в РКБ. Выслушав подтверждение, он сверился со справочником и набрал номер больницы.

– Соедините с нейрохирургическим отделением, – велел он дежурную. Когда же услышал голос заведующей, бросил четко и властно: – Следователь Бабушкин. Войдите в пятую палату к найденному сегодня в лесу больному и не выпускайте его из поля зрения, пока не прибудет наряд.

– Следователь Бабушкин? – растерянно переспросила врач. – Как же так? Больной сказал мне, что вы велели ему прибыть…

– Где он?!

– Он ушел!.. Два часа назад. Как и было велено, ему были выданы вещи, и он направился к вам…

– Кем было велено?! – прохрипел в трубку Бабушкин, невероятно пугая жену.

– Вами, – ответила заведующая.

– А кому я велел?

– Больному… Он так сказал.

Отключив связь, следователь Бабушкин бросил трубку на кровать и стал кусать губу.

– Ты обманул меня, – донеслось до него тихо и разочарованно.

– Галя, я тебе обещаю, что это последнее… Я клянусь тебе!

– Ты меня обманул. – Под хохот Керри Галина встала и молча направилась на кухню. – Ты мне солгал. Ты лгун, Бабушкин.

Но Бабушкин этого не слышал. Он стоял, кусал губы и смотрел на красочную упаковку компакт-диска. «Liar, Liar», – значилось на ней.

Лайер, Лайер. По-английски.

Лгун, Лгун, если перевести на русский.

Глава 2

Мартынов вышел из больницы в состоянии легкого недомогания. Вызвано это было более серьезными причинами, чем просто боязнь быть задержанным. Мартынов, он же Мартенсон, ничего пока не сделал, чтобы его упрятать в русскую кутузку.

Не сделал… Свежо предание, да верится с трудом.

То, что мент приехал в больницу, – не самое страшное. Он не мог не приехать, коль скоро сообщение из больницы поступило. Мартынов слишком долго прожил в СССР и России, чтобы не знать порядков. Два срока за спиной, и все от звонка до звонка отбытые в колониях строгого режима – это тоже школа. Говори много, заводи рака за камень, крути луну и наблюдай, как у следователя образуется в мозгу раковая опухоль. Продержишься так трое суток – считай, что отскочил.

Так что приезд власти обыденное явление. Хуже другое…

«Хотя сначала лучше о хорошем», – подумал Мартынов, направляясь к автовокзалу.

Во-первых, что бы с ним ни случилось вчерашним днем, никаких последствий для его организма это не вызвало. Внутричерепная гипертензия – эка невидаль! А когда у него ее, гипертензии, не было? Разве только лет семь назад, когда гипертензия называлась гипертонией. Переломов нет, ушибов головного мозга нет, внутренности целы. Так что… Так что ничего страшного.

Кстати, где вокзал?

Он шел к вокзалу, совершенно не думая о том, что понятия не имеет, где тот находится. «Наверное, где-то в центре поселка», – решил беглец и направился в сторону скопления пятиэтажных домов, являющихся местными Empire State Building.

«Еще было бы хорошо иметь тут пару знакомых, – с тоской подумал Андрей, заходя в тень и пропуская милицейский «уазик-таблетку», – но это уже совсем из области фантастики. Тогда бы еще пара кредиток не помешала и мелочь на дорогу до… На дорогу куда?!

Решив успокоиться после внезапного приступа отчаяния, Мартынов направился было в лес, но вдруг увидел по правую руку от себя приземистое здание с вывеской «Вокзал» и несколько рядов скамеек на улице. Он пришел туда, куда следовал, но пытаться договориться с кем-нибудь из водителей о поездке в селение с более развитой инфраструктурой пока не торопился. Свернув в лес, он выбрал место поудобнее, откуда можно наблюдать за движениями на вокзале, уселся под огромную сосну и посмотрел наверх.

«Невероятно высокая… если постараться, то по ней можно взобраться на небо», – не к месту пришла ему в голову глупая мысль.

Он уже давно приметил на одной из скамеек молодую женщину, сидящую лицом к площадке прибытия автобусов. Этим же направлением, впрочем, являлся и въезд в поселок. Рядом с ней на скамье располагался кейс, стоимость которого Мартенсон быстро определил в пятьсот долларов, а Мартынов подтвердил факт того, что эта вещь здесь совершенно неуместна. Что делать красивой плачущей женщине на скамье автовокзала с хромированным чемоданчиком, в которых спортивные менеджеры в Вегасе перевозят крупные суммы денег и документы? Такой кейс не горит в огне, его практически невозможно утопить, если тот надежно закрыт, и, если заперт хозяйской рукой, не вскрывается даже ломом. С чего бы этой крошке в обтягивающих джинсах сидеть здесь и реветь белугой, уложив рядом с собой пятисотдолларовый чемодан? Опоздала на автобус? Боже мой, через час пойдет следующий!

Немного околдованный правильными формами и овалом лица девушки, Мартынов проводил ее взглядом до моста и через минуту навсегда, в чем он был уверен, забыл. Пора думать о насущном.

У него была проблема. Очень большая проблема.

Отсутствие денег, документов и машины – это было ничто по сравнению с той проблемой, которая давила сейчас на Андрея с такой силой, словно собиралась раздавить.

Во время разговора с местным следователем, назвавшимся смешной фамилией Бабушкин, Эндрю Мартенсон, он же Андрей Петрович Мартынов, немножко искренен все-таки был.

Он помнит всю свою жизнь. Он может прямо сейчас рассказать обо всех годах, проведенных за решеткой, о тех людях, кто с ним был в это время. Может перечислить, загибая пальцы на руках, всех своих врагов. Он точно знает, что работает на мистера Малькольма, президента крупнейшей компании спортивных менеджеров. Ровно месяц назад Малькольм поручил ему убыть в Россию и отыскать сына известного всему спортивному миру планеты боксера Малькова. И Мартынов полетел в Россию. Десятого июля он находился на борту авиалайнера, несшего его через океан, и последнее, что Мартынов помнит, – это была действительно куриная ножка, которую он повертел в руке и оставил в контейнере для обеда.

Все.

Это было все, что он помнил. Как он, Андрей Мартынов, оказался в каком-то Ордынске… Но были вопросы и посложнее. Например, нашел он этого Малькова-младшего или нет? А если не получилось, тогда чем он занимался эти девять дней одного года? И почему рожа у него выглядит сейчас хуже, чем пять лет назад после рейтингового поединка с Джоном Карришем?

Он и не знал, что такое бывает. Амнезия… Слава богу, она не охватывает тот период, когда он общался с бывшими лагерными друзьями. Один, кажется, живет в Новосибирске. И номерок помнит Мартынов. Только откуда позвонить?.. Догнать крошку и напроситься на звонок? Подумав об этом, Мартенсон усмехнулся. Когда она обернется и увидит, кто ее догоняет со своими просьбами… Через минуту его будет вязать все мужское население этого Ордынска.

Однако же звонить все-таки откуда-то нужно.

И Мартынов, поднявшись с земли, направился к вокзалу.

Глава 3

Остановившись у входа в здание вокзала, чуть в стороне от билетных касс, он прислонился к стене и стал ждать. Время играло не на него, он понимал эту печальную истину. Как только Бабушкин получит информацию о его исчезновении из больницы, первым делом будут перекрыты вокзал и та часть междугородней автотрассы, что прилегает к поселку. Если представить, что Мартынов действительно не помнил минувшие девять дней, то разговор со следователем можно посчитать за некую оперативную игру – лишить фигуранта средств и посмотреть, что он будет делать. Если начнет возвращаться к тому, что совершил в течение этих девяти дней, то станет совершенно ясно – никакая у него не амнезия, а воспаление хитрости, на чем его и следует брать немедленно и организовывать лечение уже в камере ИВС.

Андрей не знал, с чем связаны побои на его лице, не помнил, где он был, с кем и что при этом делал. Курьезность ситуации заключалась не в том, что любой проходящий мимо мог сейчас заорать: «Держи, это он – убийца (грабитель, вымогатель)!», а в невозможности Мартынова первым среагировать на встречу.

Последние годы жизни менеджера спортивной корпорации «Хэммет Старс» Эндрю Мартенсона свидетельствовали о невозможности его участия ни в убийстве, ни в грабеже, ни в чем другом, в равной степени жестко преследуемом законодательством США и России, однако Мартынов помнил, что находился он на родине, где само понятие «завязал» теряет всякий смысл при экстремальной ситуации.

«Только бы не кровь, – уже в который раз шептал Андрей, – только бы не замараться…»

Все годы после выезда из России он жаждал только одного – забыть о кошмаре прошлых лет и обрести свободу и себя в ней. Кажется, это случилось. Были драки, была грызня за кусок хлеба в Вегасе и Нью-Йорке, были и некие подобия вымогательства, хотя в США это выглядит настолько забавно, что похоже больше на козу десятиклассника первокласснику. Но он уже понимал – нельзя стрелять, нельзя резать, можно, наверное, и по-другому… И убеждался всякий раз – можно. Стоит только подключить голову, как необходимость резать и стрелять отпадает. Тем и жил.

И в этом свете совершенно страшно сейчас стоять вот так на русском вокзале на какой-то периферии и чего-то ждать. Тебя освещают лучи заходящего солнца, а ты настолько беспомощен, что боишься даже собственной тени.

Город Новосибирск. Сема Холод, друг по Хатангинскому лагерю строгого режима. Вот то, что ему сейчас нужно. Пытаться просить кого-то подбросить до столицы Сибири – глупость немереная. С такой рожей нужно лежать в лесу неделю и зализывать швы. Но и потом без денег никто не повезет.

Нужен один телефонный звонок. Номер мобильной трубки Холода Андрей знал наизусть, но для того, чтобы его набрать, нужен как минимум телефон.

С тоской в глазах Андрей повел взглядом по снующим туда-сюда перспективным пассажирам и стал отметать одну идею за другой.

Самой глупой показалась мысль, которая не только приходит в голову первой, но и обязательно реализуется уличным отморозком, коим Мартынов никогда не был: тупо завести за угол какого-нибудь фраера и впечатать апперкот в печень. Времени хватит и на разговор, и на сигарету, если таковая в карманах фраера найдется, и на возврат фраеру телефона.

Второй отвергнутой мыслью был банальный «подрез» сумки. За нее тоже стало стыдно: «щипачем» Мартынов не был и в худшие времена.

Попросить трубку у первого встречного позвонить тоже не удастся. Это в Вегасе можно подойти с разбитым лицом к кому угодно и сказать – так, мол, и так, напали, избили, забрали деньги, паспорт и карточку социального страхования. Нужно, дескать, срочно связаться с адвокатом. И – дадут!

Здесь не дадут. Начнут кричать «караул!» или что-нибудь в этом роде, чтобы привлечь внимание толпы и ментов. Россия! Обязательно подумают, что хотят отобрать.

Но если и дадут, то обязательно запомнят и потом, когда подвернется случай – а он подвернется сразу, как только милиция начнет спрашивать, – опишут. Изымут трубку, вычислят номер, отождествят, и уже через час Холод будет отвечать на вопросы. Ответит, конечно, еще как ответит. Но нужны ли Холоду такие проблемы?

Вспомнив о том, что голова порой спасает от реального срока, Андрей осмотрелся и двинулся к стихийному рынку, раскинувшемуся у правого крыла вокзала. По дороге он едва не столкнулся плечом с женщиной, покупавшей в киоске диски для DVD. Симпатичная женщина лет сорока с небольшим на вид набирала в пакет коллекцию, направленность которой Мартынов определить так и не смог. «Код да Винчи», «Фантоцци против всех», еще что-то, но последним в окошечке показался диск «Лгун, Лгун» с Джимом Керри. Мартынов усмехнулся.

Проблема русских следователей заключается в том, что они не знают английского. Проблема американских копов – в незнании русского. Кем только в первые месяцы нахождения в США, когда был без работы, Андрей не назывался! Его задерживали за драку с неграми в Queen, и он представлялся копу, терпеливо выжидая, пока тот напечатает на машинке названную фамилию – Raspinayzhopenko.

А когда начиналось выяснение подробностей того, почему русский белый парень сломал челюсть одному афроамериканцу и нос другому, Мартынов перегибался через стол и совершенно спокойно отвечал на этот вопрос на русском, хотя уже тогда сносно знал английский. «What is this «poshol na kher»?» – уточнял коп, и Мартынов объяснял, что так в России друг с другом разговаривают друзья, стремясь вызвать расположение.

«Как ваша фамилия?» – спросил сегодня Бабушкин, и Мартенсон ответил: «Лгун».

– Извините, – буркнул он женщине с дисками и прошел в ряды с вещами. Он голову на отсечение готов был отдать – весь день Бабушкин сбивался с ног, пытаясь выяснить, каким судом, когда и за что был осужден его подозреваемый с еврейской фамилией Лайер.

Времени на раздумья уже не оставалось. Нужно было действовать наверняка. Стремительно выискав взглядом китайца у широкого прилавка с джинсами, Мартынов подошел и поинтересовался:

– Кому платишь, веснушчатый?

Тот завел песнь, знакомую Андрею с Чайна-тауна, поэтому пришлось навалиться бедром на прилавок так, что тот покосился. Схватив двумя пальцами торговца за воротник, Мартынов дернул его на себя, и кривоногое тело поехало к нему по прилавку, сметая на землю товар.

– Ты, балаболка, находишься на территории Российской Федерации, – сообщил он переставшему верещать китайцу, – китайский здесь не катит. Повторять вопрос не буду, но, если сейчас услышу еще хоть слово не на русском, окончательно заклею шары, – и в доказательство своих слов Мартынов свободной рукой дотянулся до лежащего на соседнем торговом столике тюбика моментального клея и поднес к лицу жертвы.

– Бычков. Бычков Вова, – сказал китаец на чистом русском. Предполагать, что это он Бычков Вова, было бы глупостью, поэтому Мартынов ослабил хватку и приказал:

– Звони.

Китаец с третьего раза сумел набрать на своем мобильном номер и стал говорить Вове Бычкову, что он бы рад отдать сегодня деньги, но это вряд ли получится, поскольку если торговать лежа, то никакой торговли решительно получиться не может. «Крыша» Вова, видимо, попросил отдать трубку тому, кто поставил его клиента в такое неудобное для бизнеса положение, потому что китаец, уже несколько приободрившись, протянул мобильник Мартынову.

– Ну, – сказал Андрей.

– Ты кто? – спросил Вова Бычков.

– Конь в пальто. Сейчас я этого гундосого отпускаю, но в десять жду тебя у вокзала для разговора, – отключился и набрал нужный номер. – Сема?..

– Мартын?!

– Ни слова больше. Я на автовокзале в Ордынске. У меня ни копейки, меня могут «принять» в любой момент.

– Через час за тобой приедет машина. Убери себя подальше и выйди только тогда, когда увидишь черный «Крузер». Мои люди проверят вокзал, и, если все в порядке, стекло на задней левой двери будет опущено. Смело выходи и садись. Я буду рад тебя видеть…

Бросив на прилавок телефон, Андрей оглянулся и понял, что вопрос, которым он терзал себя весь полет от Нью-Йорка в Москву, получил свой ответ. «Что изменилось в России за те пять лет, что я там не был?» – думал он, разглядывая облака над Атлантикой.

Ничего не изменилось. То, из-за чего он мог оказаться в полицейском участке в Вегасе уже через пять минут, на рынке в Ордынске было по-прежнему привычным делом. И то, что могло оказаться незамеченным в Вегасе, здесь или в любом другом городе Страны Советов могло явиться причиной его задержания.

Сейчас его точно не запомнят и не опишут. Сдают тех, кто проявляет слабость – просит телефон, умоляет, убеждает. Сильных здесь по-прежнему не сдают. Наоборот, уводят взгляд, чтобы не получить в лоб – «Чего уставился?». Не дай бог, наоборот, он запомнит! Дороже выйдет…

Через пятьдесят пять минут Андрей увидел, как на площадь въехал черный джип. Из него быстро вышли двое приземистых молодых людей и утонули в глубине вокзала. Еще через десять минут они вышли и уселись на места. Через две секунды подъемник на левой задней двери плавно опустил стекло…

В тот момент, когда джип с Мартыновым и тремя людьми Семы Холода выбрался на трассу и начал разгон, пятьюстами метрами вверх по течению реки Орды произошло довольно странное для этих мест событие.

Сторож лодочной станции Фомин, старик шестидесяти с небольшим лет, спустился к реке, чтобы проверить поставленные с утра сети. Домик лодочника стоял на отшибе, последним в череде домишек, торчащих на берегу, словно пеньки лесоповала, поэтому особых иллюзий относительно улова Фомин не питал. Все живое, что шло в обратном направлении от Ордынска, оказывалось в сетях тех, кто перегородил реку до него. Однако всякий раз добычей старика становились то щучка с парой окуньков, то пара лещей. А большего ему было и не нужно, поскольку торговлей Фомин не занимался. Был бы ужин и пол-литра к нему – вот все, что всегда заботило человека, которого постоянно видели выпивающим, но никогда – пьяным.

Черпнув веслами с десяток раз, старик приблизился на своей плоскодонке к колышку, вбитому в дно, и стал привычными движениями вытягивать сеть.

Когда в лодку бухнулся сначала огромный язь, а потом и щука килограмма на два, Фомин потеплел душой и тотчас вспомнил о заветной «Пшеничной», дожидающейся его возвращения дома в холодильнике.

Он уже собирался отчаливать, как вдруг его взгляд привлекло то, что находилось на водной глади совершенно необоснованно. Плоский чемоданчик, бликуя красными лучами почти скрывшегося за верхушками сосен солнца, покачивался и двигался мимо Фомина.

«Деньги», – подумал старик, отпуская сеть и начиная погоню. Минут через пять, двигаясь быстрее, нежели обычно двигаются в своей ежегодной регате восьмерки Кембриджа и Оксфорда, он настиг металлический чемодан и затянул его в лодку. Ослепленный хромом язь, распушив плавники и перепутав, видимо, чемоданчик с поверхностью реки, в надежде дернулся и забил по блестящей металлической поверхности хвостом.

– Тю, сволочь! – строго приказал Фомин, взвешивая чемодан в руке. «Не деньги», – с досадой констатировал он и попытался открыть замки. Поняв, что дело это долгое, а течение ждать не будет, лодочник придавил кейс ногой и отправился в обратное плавание.

Уже дома он попробовал применить сначала стамеску, а после и гвоздодер. Но крепость чемодана была столь впечатляющая, что в течение двух часов после полуночи из светящихся окон дома лодочника не раздавалось ничего, кроме лязга металла и беспрерывного мата.

В начале третьего ночи Фомин, трижды умывшись потом, вспомнил, что он русский человек, и решил подойти к делу с простой смекалкой. Мастер, создававший несгораемый, неломаемый и не раздавливаемый даже прессом кейс с двумя шифровыми замками, вряд ли предполагал, что когда-нибудь он окажется в руках русского старика с тремя классами образования. По тому же принципу русские пьют на Севере тормозную жидкость, а янки изумляются, почему те от этого не умирают. Все просто. Перед тем как пить тормозуху, ее нужно слить через раскаленный морозом лом. Тяжелые фракции задерживаются на стали, а чистый спирт стекает в посудину. Пей – не хочу. Эта русская смекалка многие фирмы-производители, считающиеся грандами, часто ставит в неудобное положение.

Кто мог подумать, что пуленепробиваемый кейс, выдерживающий температуру в 400 градусов по Цельсию, открыть очень просто?

Фомин выпил стакан «Пшеничной», захрустел огурцом, подумал и набрал на одном замке кейса с тремя дисками «000» единицу и на другом сделал то же самое. И щелкнул замками. Не вышло.

Тогда Фомин набрал: «002» и «002».

Не получилось.

Через полчаса, когда цифры на обоих замках были установлены в положение «399» – «399», а «Пшеничная» опустела до неприличия, внутри чемодана раздался щелчок.

Старик поднял замки и с томлением распахнул створки.

Разочарованию его не было предела. Чемодан хранил в себе несколько десятков бумаг на иноземном языке, листки с какими-то цифрами и несколько бланков с отпечатками пальцев. Все они были исполнены в черном цвете, а один – в коричневом. Так выглядит засохшая кровь.

Плюнув, Фомин задвинул чемодан ногой под кровать, включил телевизор и стал смотреть «Ночные вести». Ни хрена хорошего, как обычно, не происходило. В Ираке взрывы, президент опять встретился с каким-то монархом, в Петербурге рухнула крыша, наши проиграли 1:5.

– Не страна, а сортир со всеми вытекающими отсюда последствиями, – сказал Фомин, выключил TV, свет и улегся спать.

Глава 4

Мартынов и Холод сидели в полумраке ночного кафе, Андрея не покидало ощущение, что ему снится дурной сон. Девять дней жизни слишком малый срок, для того чтобы впасть в депрессию по поводу утраченных нескольких дней, но чересчур великий, когда счет идет на часы. Для возвращения памяти нужен покой, концентрация мысли, а какая, к черту, концентрация, если перед глазами постоянно появляются новые люди и смена мест пребывания происходит каждый час?! Еще сто двадцать минут назад он и Холод сидели у него в особняке, взахлеб разговаривали о прошлом и настоящем. Сема выглядел как венгерский помещик. Потрясая на своей груди отворотами атласного халата, он ревел и терзал Мартынова за руку: «Я хожу дома, Мартын, как барин! Непременно в халате!.. Хочешь, и тебе велю принести такой?»

Сейчас же на нем был строгий костюм от Армани, и сидели они не в его кабинете, а в мерцающем огоньками интерьера кафе.

Постоянно оглядываясь, Мартынов привлекал к себе внимание, и это обстоятельство заставило Холода улыбнуться и, дотянувшись через стол, хлопнуть товарища по плечу.

– Здесь не бывает ментов, – успокоил он, догадавшись о причине беспокойства старого друга, – в дверях такой «фейс-контроль», что только чудо может завести сюда «красного».

Разлив виски по пузатым стаканам, он пробурчал:

– Да, дела… Значит, ты летел сюда за сыном боксера Малькова, а потом вдруг выпал из истории и сейчас не помнишь, нашел его или нет. Скверно…

– Скверно не то, что я не помню, – Мартынов приложил руку к брови и поморщился. – Как и что мне теперь говорить Малькольму? Что я тут нечаянно потерял память – не знаю, по какой причине… В этот лепет не поверят даже в колонии для малолеток, Сема. А я делал дело стоимостью в десять миллионов долларов и сейчас даже представления не имею – доделал я его или нет!

– Тебе нельзя звонить Малькольму, – подумав, сказал Холод. – Тебе вообще нельзя возвращаться в Штаты. До тех пор, по крайней мере, пока ты не просветлеешь.

Мартынов был уверен в этом и без подсказок. Придя к Малькольму, он обрекал себя на погибель. Уехать за десятью миллионами и вернуться без них с глупым объяснением провала памяти – это по меньшей мере несерьезно. Малькольм не верил и в более изысканную ложь. В любом случае сроки розыска Малькова-младшего уже вышли, так что лучше действительно осесть здесь на пару лет, понять, что случилось за десять дней этого года, а уже после принимать верное решение. Если задачу Малькольма, президента «Хэммет Старс», он все-таки выполнил, то отсутствие и молчание потом объяснить будет легко. В стране медведей срок можно схлопотать даже за плевок в сторону Кремля. В это Малькольм поверит. Можно будет еще и моральные издержки попросить возместить. Но появление в Вегасе сейчас со словами «Ну, как там у нас дела?» граничит с безумием. Если дела «никак», то от него, Мартынова, даже ремня не останется.