Кладбище желаний

Семейная лодка счастья разбилась о смерть тестя, но не затонула, а дала течь. Большой любви между Ольгой и Тарасом изначально не было. После попытки Тараса получить развод, и Ольгиной отповеди ему, отношения супругов набухали холодной ненавистью друг к друг.

Поиски нового кандидата на роль мужа у Ольги зашли в тупик. Слепоглухонемого жениха на горизонте судьбы не появлялось. Все остальные с проблесками ума в глазах и зачатками состояния, оказались оприходованы сучками, согласными всегда, на всё и везде. Оставались для домашнего пользования лишь мужские отбросы чужих брачно-семейных отношений. «Хрен редьки не слаще!», – подумала Ольга, но гнев на мужа не сменила на милость. Продолжала его тихо ненавидеть за рухнувшие мечты.

Тарас Григорьевич после гневной отповеди жены пришёл к историческому выводу – он в первую очередь должен освободиться от экономического рабства. Он свободный человек, в свободной стране, и волен поступать, как ему хочется!

Свобода без денег – медленная смерть, или дорога в страну Бомжатию. Бомжем Тарасу Григорьевичу становиться очень не хотелось. Платить реальным голодом, холодом за призрачную свободу не в стиле господина Задунайского. Через несколько месяцев мозгового штурма, Тарас Григорьевич открыл для себя систему «личного гешефта» без обязательств и юридических исследований. Пошёл процесс накопления капитала.

Будущее уже манило яркими красками пороков большого города.

Кирилл Задунайский, единственный сын Тараса и Ольги, молодой человек, подающий надежды скрипач, и начинающий подлец. Он получил базу своего воспитания на тучной ниве дедовского благополучия. Он с детского горшка поделил людей на сорта, как колбасу: высший, первый, второй, третий и колбасные обрезки. При жизни деда Кирилл себя, дедушку, маму и папу относил к высшему сорту. После смерти деда финансовое благополучие лопнуло, как мыльный пузырь. Папа оказался третьим сортом – клерком неудачником, которого ненавидела мама. Он не оправдал её девичьих надежд, а она на алтарь семьи положила свои лучшие годы, красоту и здоровье. В этом месте мама прижимала руки к сердцу, и каждый раз восклицала:

– А, что я получила взамен? Неврастению, радикулит и оболтуса сына!

Кирилл не возмущался. Он давно привык к её постоянному нытью. Его интересовал один вопрос: «Куда исчезла мамина красота? Или её, вообще, не было?»

Отношения между отцом и матерью его не волновали. Каждый из родителей внушал сыну отвращение и ненависть к другому. Общими усилиями добились впечатляющих результатов. Он не мог переносить присутствия обоих, и только необходимость кредитоваться заставляла Кирилла соблюдать правила хорошего тона. Попытки работать не имели успеха. Деньги, которые он получал за труд, были насмешкой над тем, что хотелось. Желания находились на нищем финансовом пайке и пухли от голода.

Вот такие виражи бытия, чем меньше денег, тем больше желаний.

Буйным цветом на древе жизни Кирилла отцвели цветы желаний детства при финансовой подкормке деда. На их месте, с приходом весны юношества набухли почки и яички постельных мечтаний Кирилла. Реализация сексуальных фантазий требовала денежных вливаний. Ибо, ещё учёными Древней Греции установлено – секс это перекачка банкнот из одного кошелька в карман другого. Бесплатное укрощение либидо в одиночку называется себялюбием, и приносит временное облегчение и постоянную невростению. Как назло, дед сыграл в ящик и помощи внуку оказать не мог. Записным ононистом Кириллу становиться не хотелось.

Любовь «даром за амбаром» в районе ж. д. вокзала грозила всеми прелестями кожвендиспансера.

Мир огромный базар нужды и тщеславия. Всё в нём имеет свою цену. Любовь, даже к Богу, имеет свой тариф. В хороводе дней либо мы не тех, либо нас не те, но платить приходится в любом случае.

Кирилл страдал от любви в формате эконом-класса. На большее не хватало бабосиков. Желание подержаться за выпуклости топ модели туманило мозги, но приходилось действительность выдавать за желаемое и объяснять более богатым товарищам:

– Господа! Секс слияние двух тел в пароксизме страсти. В тесноте объятий не видны достоинства и растворяются недостатки, а результат тот же! С этим невозможно спорить. Если это так, то зачем переплачивать?!

Аргумент Кирилла слабоват, но имел право на жизнь, особенно для тех, у кого в кармане вошь на аркане и проездной билет на общественный транспорт. Ездоки на «Мерсах» до того «как», и после того «как» устраивают для утех тщеславия публичную выводку пираний своих кошельков. Кирилл был прав – баба, она и в Африке баба. Только упаковка разная. Вечно мужики соблазняются тарой. Когда распробуют товар, уже поздно винить маму, что родила сына дурака. Приходится платить по счетам с разделом имущества.

Удовольствия на пять минут, а судебных процессов на три года. Самые умные ходоки по военной тропе любовных отношений дважды к одной девушке не ходят. Они знают – красота товар ско-ропортящийся, алименты – пластинка долгоиграющая, а единственный половой акт не повод для знакомства. Тем и спасаются.

Однако финансовое здоровье Кирилла подорвала не постельно-интимная акробатика. Младший Задунайский типичный выкидыш российского капитализма. Он, как и большинство молодых людей, желал иметь всё, здесь и сейчас.

У тех, чьи папики и маменьки успели захватить местечко у государственного корыта, и черпали лопатой народное добро, всё было в шоколаде.

У таких, как Кирилл, чьи родители уже не «свиньи», но и «гусями» им стать не судьба, выбор по кованию денежных знаков небольшой.

Поддержка предков не светит. Конфликт с законом при тощем кошельке чреват гнилой баландой и рабской работой на благо родной страны. Сверив свои возможности с уголовным кодексом, Кирилл освоил специальность игрока. Профи пока не стал и на катран к приличным людям допуска пока не имел. Перебивался игрой по-маленькой в подпольных казино. Для хорошей игры катастрофически не хватало нала. Для кредита не было обеспечения. В долг уже не давали. Обзвонил всех близких знакомых, но финансовых доноров не нашёл. Пришёл черёд давних и дальних знакомцев. Первый же звонок принёс сюрприз:

– Алё, старина! Не узнаёшь? – бодро вещал Кирилл в мобильник школьному товарищу Пашке Киселёву.

– Не. Кто это?

– Угадай с трёх раз!

– Вадим?

– Какой Вадим?

– Служили вместе…

– Не угадал!

– Серёга из ментуры?

– Мимо!

– Ну, не знаю…. Наводку дайте?

– Даю. У тебя на правой полужопице родимое пятно.

– Господи! Пятно есть, но его никто не видел. Наверное, вы врач из поликлиники, или…

– Вот именно, «или»…. Вспоминай, Киссель, напряги извилины…

– Задунайский!! Кирилл?! Это ты?

– Я! Как угадал?

– Только ты меня дразнил «Киссель». С двумя, а то и с тремя «с». Ты не звонил мне лет пять. Что случилось?

– Ничего. Просто вспоминаю старых товарищей.

– Пишешь мемуары?

– Вроде того. Ты сейчас, где живёшь?

– Напротив вас Улица Линейная 17 Б. Ваш дом №14 смотрит фасадом в мои окна.

– Пашка, это ты?

– Я. Ты чего переспрашиваешь?

– Фамилия твоя Киселёв?

– Да.

– Ты учился в школе №74?

– Кирилл, ты в своём уме? Конечно же учился! Классная у нас была Марья Дмитриевна с разными глазами. Правый голубой, левый – зелёный. К чему этот допрос?

– Киссель, ты трезвый? Меня ни с кем не спутал?

– Кирилл, кончай гнать дурку! В чём дело?

– В том, что мы не меняли ни квартиру, ни адреса проживания. Мы живём с отцом и матерью на проспекте Космонавтов 163 в квартире 202 уже тридцать лет.

– Серьёзно?! Ты не шутишь?

– Какие могут быть шутки, Киссель!

– Невероятное сходство! У твоего отца есть брат-близнец?

– Нет. В чём дело?

– Я был уверен, что с большим постоянством вижу твоего отца, входящим в четвёртый подъезд дома №14. Значит, обознался. Даже обиделся на тебя – живёшь через дорогу, а забежать к школьному другану времени не нашёл.

– Факт любопытный. Нужно встретиться.

Глава вторая

Встреча школьных друзей состоялась. Кирилл в компании «вискарика» и баночки шпрот объявился в квартире Пашки Киселёва через 24 часа после их телефонного разговора. Как положено в этих случаях, «поахали», обнялись, постучали от души ладонями друг друга по спинам и пошли на кухню.

По дороге воспоминаний, в пути незаметно прикончили «вискарь». Пашка выставил «Арарат» в пять звёздочек. Кирилл понял, если прямо сейчас не решит вопрос, ради которого встретился с Пашкой, то он о нём забудет в районе трёх рюмок коньяка.

– Паша, – начал Кирилл. – По телефону ты говорил, что видел моего отца.

Пашка довольно икнул и извинился:

– Сори! Это благородная отрыжка вежливо напоминает: не пора ли нам полирнуть твой «вискарик» моим «Араратом». – И принялся наполнять хрустальные рюмки коричневым маслянистым армянским нектаром.

– По поводу твоего папашки могу сообщить следующее…. Давай сначала выпьем. А за что?

– За дружбу! За мужскую дружбу!

– За неё уже пили. Два раза.

– Тогда давай выпьем за память Марии Дмитриевны?

– Паша, у тебя склероз среднего возраста. Ты забыл? Она была нашей классной училкой!

– Ах, за эту Марью Дмитревну…, за неё пить не буду. Рад бы, но не могу.

– Почему?

– Потому, что она живее всех живых.

– Не может быть! Ей в обед сто лет!

– Может, Кирюша, может. Ей 82 года, и она с удовольствием харчит своего зятя при каждом удобном случае.

– Бедняга. Ты его знаешь?

– Как самого себя.

– Кто этот несчастный?

– Я.

– Ты?!

– Собственной персоной. Сейчас она с моей женой и детьми уехала на дачу. Завтра на Голгофу еду я. Так, что, давай, выпьем за моё здоровье и целостность мозгов от языка тёщи.

Кирилл сочувственно кивнул головой. Выпили. Закусили кружочками ярко-жёлтого лимона. Помолчали, ожидая, пока коньяк удобно устроится в желудке. Через пару минут Кирилл спросил:

– Поясни подробнее историю с отцом.

Паша вздохнул и снова потянулся к «Арарату»:

– Собственно говоря, история не стоит выеденного яйца. С полгода назад я увидел мужчину очень похожего на твоего отца. Поздороваться не успел. Он вошёл в четвёртый подъезд дома напротив. Никаких мыслей по этому поводу у меня не возникло. Мало ли по какой надобности он зашёл в этот дом. Снова заметил его из своего окна через пару недель. Несколько раз видел Тараса Григорьевича в окне на третьем этаже. Подумал сразу о вашем переезде в наш околоток, и удивился: с какого хрена вы съехали из своих хором в наши развалюхи. Да не заморачивайся! Сейчас понимаю – я обознался. Давай махнём ещё по одной. За любовь!

Любовь понятие эфемерное, и где она живёт в теле человека, не понятно. Одни уверяют, мол, пристанище любви – душа. Другие настаивают – обитает любовь в сердце. Кирилл точно знал – любовь постельный кровосос, и паразитирует на теле кошелька. Делиться с Пашей сокровенными знаниями о «любви», Задунайский не желал. Однако, тема «любви» породила у Кирилла новый вираж мысли:

– За любовь, так за любовь. Кстати, этот мужик, что похож на моего отца, может быть ходит к любовнице?

– Чёрт его знает. Я его за ноги не держал.

– Одинокие женщины в четвёртом подъезде живут?

– Кирюха, не задавай глупых вопросов. Все бабы одиноки от беременности до беременности. Если успела трусы натянуть, то хрен тебе под морду – по любому отопрётся: «Я» не «Я», и хата не моя. И, вообще, голый мужик в постели – специалист по уничтожению клопов. Он на себя их приманивает, и давит их, давит! А ты, глупышка, что подумал?! Как тебе такой пейзаж?

– Натуральный реализм. Всё же Паша, женщины постельного возраста там живут?

– Ну, ты достал меня! Не знаю я! Может он педофил, некроман или педераст. Отгадай тут к кому он шастает. Если тебе надо, ты и следи за ним. Мне этот мужик сто лет не нужен. За «любовь» мы пить будем?

– Лимончика подрежь.

Чокнулись. Дружно выпили. Пососали лимончик.

– Паша, а этот мужик, как часто появляется?

Киселёв тихо взвыл:

– Кирюха, отстань от меня. Не следил я за ним специально. По впечатлению, появляется среди недели пару раз.

– С бабой7

– Нет. С женщинами я его не видел.

– Значит, точно ходит к бабе. Приходящий муж называется.

– Не знаю.

– Чего тут знать-то! Если этот мужик мой отец, то, точняк, к какой-то бабе таскается. Они с матерью уже давно, как кошка с собакой живут.

– Что ты собираешься делать? Морду отцу рихтовать?

– Если это мой отец, то придумаю кое-что интереснее мордобития…. Паш, ты говорил твои все на даче.

– Ну да. Завтра я к ним присоединяюсь.

– Паша, будь другом, разреши пожить у тебя. Хочу рассмотреть мужика, похожего на моего отца…

– Без проблем. Нас не будет ровно месяц. Цветы поливать, сосок в квартиру не таскать.

***

В прошлом у Кирилла было прекрасное будущее. Не случилось. Судьба лягнула копытом. Сейчас он спокоен и твёрд, как просроченный пряник. Он принял решение наживаться на чужих ошибках. Дед, зараза, не ко времени сыграл последний танец и успокоился в ящике. Папашкина гребля на галерах власти не давала результатов. О мамашке, вообще можно забыть. Она ничего не умеет и не хочет делать. Марксистский вывод из сложившейся ситуёвины неумолимо гласил: «Птица счастья пролетела мимо, и накакала на голову. Пришла пора брать за рога свою судьбу, и ставить её в стойло своих желаний».

Кирилл молил Бога, чтобы ныряющий в четвёртый подъезд, к неизвестной пока бабе, мужик оказался его отцом. В этом случае он тщательно собирает компру на отца для демонстрации её нужным людям. В первую очередь в эту категорию он записал руководителей отца, прессу, мужа той бабы (если он у неё есть) и мамашку. Мать он поставил в конец списка, исходя из её возможностей. Она могла своим визгом поднять в ружьё всех силовиков города, и одним тихим телефонным звонком к старой подруге своей матери, уволить отца с выдачей ему «волчьего билета». Акт мщения за растрату по пустякам своей молодости она исполнит с радостью, не отвлекаясь от вялотекущего процесса поиска зазевавшегося муж-чины на должность отчима Кирилла.

Со временем мать выглядеть лучше не стала. Со спины, в мерцающем свете луны, она смотрелась старшеклассницей-монголкой. Из за ног удобных для скачки на лошадях. В романтическом тумане, издалека в профиль – на двадцать пять. Анфас её прекрасная морда, от смеси виски и неудовлетворённого желания, выдавала 50 трудно прожитых лет.

К поискам мамашки по эффективной замене отца, Кирилл относился скептически. Её не осуждал, но не надеялся заполучить в отчимы, в обозримом будущем, сколько-нибудь состоятельного мужчину. Правду торгаши говорят – мало знать себе цену, нужно пользоваться спросом.

Кирилл устал ждать милостей судьбы и решительно принялся за реализацию своих решений. Вооружился остатками былой дедовской роскоши – морской подзорной трубой и фоторужьём немецкой выделки с цейсовской оптикой, и стал обживать наблюдательный пункт в квартире Пашки.

Опытом частного сыска Кирилл не обладал. Кое-какие знания, полученные из криминального чтива, поспешил применить на практике. Задёрнул наглухо плотные шторы на окне, из которого чётко просматривался четвёртый подъезд дома напротив. В едва заметную щель выставил объективы подзорной трубы и фото-ружья. Принялся за наблюдение. Первый час прикладывался к окулярам каждые три минуты. Устали ноги и заломило плечи. Додумался притащить стул и продолжал каждые пять минут осматривать наружные пейзажи только через подзорную трубу.

Ничего замечательного не происходило. Железную дверь в четвёртый подъезд, похоже, просто заварили жители первого этажа, чтобы она своим грохотом не причиняла беспокойства. Впрочем, и в соседних подъездах никто не выходил и не входил. Унылую картину оживляла свара около мусоросборника кобелей, из за тощей патлатой сучки. Они выпячивали грудь, подымали шерсть на загривках, клацали белыми клыками и ходили кругами, выбирая время и место, для решительного броска.

«Ну, точно, как мужики в кабаке…», – успел подумать Кирилл. Словно в подтверждение его мысли, из за мусорного бака вынырнул хилый кобелёк, подзаборной наружности, и махнул сучке хвостом.

Сучка моментально согласилась на приглашение. Видимо, ей надели до чёртиков разборки маститых кобелей и она, радостная, скрылась за мусоросборником в надежде здесь и сейчас дополу-чить кусочек сучьего счастья от кобелька подзаборной наружности.

Вдруг с грохотом открылась дверь четвёртого подъезда, и кто-то вывалился наружу. Кирилл прильнул к подзорной трубе. В окуляре он увидел фейс жертвы пьяной акушерки. При рождении фейса на белый свет она раз пять уронили его о паркет лицом. Ни пола, ни возраста определить не удалось даже при разглядывании в упор. На морде лица чётко читался диагноз – алкогольное вчерашнее «пофиг» поменял на утреннее «нафиг». Головка бо-бо! Денежки тю-тю!

Жертва пьяной акушерки схватилась руками за голову, и по синусоиде удалилась за мусоросборник с неизвестными целями. Толи порыгать на свежем воздухе, толи порадоваться чужому собачьему счастью.

Ещё через сорок минут ожидания железная дверь четвёртого подъезда отчаянно взвизгнула и выпустила на улицу юное существо. Кирилл не ждал такой скорой удачи и кинулся к фото-ружью снимать прелестную девушку с уже дамскими формами. Без документов видно, что у неё вчера окончилось детство, и сразу началась беременность с извечными русскими вопросами: «Кто виноват?» «Что делать?»

Судя по тому, как юбка на полдевушке по самое «не балуйся» нахально залезала на её живот, обнажая остатки девичьих ног до того места, где они теряют своё приличное название. Аборт делать поздно, а выходить замуж ещё рано.

Кирилл лихорадочно щёлкал фоторужьём. Запечатлел фигуру беременной ученицы в фас, в профиль и в антифас. Крупно снял её лицо, на котором уже проступала печать судьбы: «Я не отличница, я – удовлетворительница!»

Был ли его отец змеем искусителем юной Евы и автором её беременности, Кирилл не знал, но надеялся на тайные струны педофилизма в душе Тараса Григорьевича. Такой вариант развития событий дарил бы в руки Кирилла неубиваемый расклад.

Не успел Кирилл вкусить всю прелесть первой удачи первого дня, как из подъезда вылезли на свежий воздух трое дедов. Последний день молодости они отмечали ещё при Советах. Все мы, конечно, начинки для гробов. Жизнь – заболевание абсолютно смертельное, и вопрос лишь во времени, когда ты станешь едой для червяков. Дедки же из за вредности загадочной русской души решили испортить статистику и прожить нахально ещё пяток лет, отпущенного Росстатом срока. Они не спеша, расположились на скамейке, и привычно раскинули «поляну».

Чудным образом из нутра дедков появилась бутылка с мутной жидкостью, нарезанное сало, кусочки чёрного хлеба и три складных стаканчика. Без резких движений, с опаской потревожить ишиас, заработанный годами героического труда при строительстве светлого будущего, дедки с чувством, толком, расстановкой приступили к жёсткой расправе с бутылкой.

Неизвестно откуда, как из под земли, рядом с дедками вырос полицейский, и что-то сурово принялся им объяснять. Старики мужественно переносили наказы стража порядка. Потом, как по ко-манде, вскинули правые руки, и показали в сторону Северного Полюса.

«Правильно», – подумал Кирилл. – «Не говорите, что нужно делать, и вас не будут посылать туда, куда нужно идти». Кирилл ждал скандала и переживал за стариков. О полицейском он подумал слишком хорошо, а дедков недооценил. В конце концов бесстрашный полицейский тревожно огляделся, и согласно кивнул головой в казённом головном уборе. Тотчас в его правой руке проклюнулся стаканчик с мутной жидкостью, а в левой образовался чёрно-белый бутерброд. Неуловимым, но чётко отрепетированным движением руки, в долю секунды. он отправил в служебную пасть мутную жидкость из стаканчика и чёрно-белый бутерброд. Этой же рукой героический полицейский отдал честь старикам. Потом погрозил им пальцем, и ушёл в неизвестность для бескомпромиссной борьбы с отдельными недостатками в нашем здоровом об-ществе. Старики от всей души плюнули ему вслед, допили бутылку и разбрелись в разные стороны.

Следующий час прошёл без событий, если не считать появления патлатой сучки. Она, довольная жизнью, весело махая хвостом, выскочила из-за мусоросборника. За ней трусцой бежал один из маститых давешних кобелей. Победитель хромал на левую заднюю ногу, на боку его висел вырванный клок шерсти, а морда выражала крайнюю степень полового нетерпения. Зря патлатая отвергла ухаживания маститого кобеля. Из дверей четвёртого подъезда вышла грациозной поступью шикарная особа. Своим внешним видом она превращала тривиальный процесс утренней прогулки, в демонстрацию не нашей моды. Высокая, по спортивному подтянутая, с длинными рыжими волосами, на высоких ногах, с царственной походкой, она мгновенно приковала к себе всеобщее внимание. Прохожие оглядывались, наслаждаясь красотой её тела и шелковистыми переливами её волос.

Маститый кобель замер, как вкопанный, прижал уши и, не обращая внимания на патлатую сучку, едва ли не ползком направился к красотке.

Хозяйка афганской борзой заметила поползновения неизвестного, беспаспортного кобеля, и решительно их пресекла. Она прицельно метнула в него подвернувшийся кусок кирпича. Досталось по хребтине. Со скользом. Не так больно, как обидно. И патлатая сучка убежала, и «афганка» не досталась.

«Всё, как у людей». – Подумал Кирилл. – «Мечтаешь о вине и женщине, а получаешь бабу и водку».

Хозяйка прекрасной афганской борзой – королева красоты на пенсии. Когда-то она круглосуточно была красивой женщиной, но со временем её прелести истёрлись о чужие семейные простыни. Костюм из собственной кожи поизносился, обвис на усохшем теле и покрылся морщинами. Причёска напоминала парик, основательно побитый молью. Золотые свидетели её многотрудного постельного прошлого, блистали в обвисших ушах и на всех десяти морщи-нистых пальцах.

Афганская борзая смотрелась эффектней и свежее своей хозяйки.

Кирилл сфотографировал их обеих. Поводом послужила собака. Потом он подумал: «Судя по украшениям, бабулька не бедствует. Вполне возможен вариант, что любимый папочка, в расчёте на наследство, решил утешить дамочку постбальзаковского возраста. Надо выяснить в какой квартире и с кем живёт эта бывшая в употреблении королева красоты».

Время неумолимо, без надежды на возврат, проваливалось в историю. Секунда за секундой, минута за минутой. Ничего интересного в районе четвёртого подъезда не происходило. По крайней мере, того, что можно связать как-то с Тарасом Григорьевичем. Собаки, кошки, крысы, голуби более не привлекали внимания Кирилла. Постепенно до него дошли три вещи. Первая – желудок не чужой. Время обеденное, и он жрать хочет. Второе – необходимо составить список возможных желаний отца с указанием пола и возраста.

Третье – установить. кому принадлежит квартира на третьем этаже, в окнах которой Пашка несколько раз видел мужика, похожего на отца.

Кирилл сходил на кухню. Приготовил себе четыре упитанных бутерброда с ветчиной, прихватил пакет с томатным соком. Вернулся на наблюдательный пост. Размышлять на сытый желудок стало легче и веселей.

«Вариант первый». – думал Кирилл. – «Квартира на третьем этаже принадлежит пассии отца. Он для ублажения тела и души, раз-два в неделю радует её своими визитами. Вопрос – почему ни Пашка, ни я не заметили, ни в окне, ни на балконе женской фигуры или хотя бы какую-нибудь бабскую тряпку вывешенную для просушки?

Вариант второй. Отец специально арендовал квартиру для встреч без галстуков и трусов, с серьёзными дамами облегченного поведения. Дама может оказаться соседкой. Если это так, то она, наверняка, замужем и стесняется при живом муже приводить любовника в дом. Что тут сказать? Вежливая женщина. Бережёт нервы мужа. С другой стороны – зачем снимать квартиру рядом с любовницей? Больше шансов спалиться. Если не муж, то соседский любознательный глаз, как ни шифруйся, всё равно высмотрит кто, как, когда и с кем спит.

Скорей всего, любимый папашка квартиру снял для тайной индивидуальной подготовки к сдаче норм ГТО. Тренеруется по комплексной программе «Камасутра» с привлечением в спарринг-партнёры одноразовых девушек по твёрдой таксе.

Разве у отца не может быть постоянной любовницы?

Нет, отец неудачник, но не инвалид ума. Он клерк средней руки, жмот, скряга, подкаблучник. При этом он понимает – любовницы нынче дороги, капризны и все шизанутые на идее затащить любовника в ЗАГС.

Отцу это надо?

Он семейной жизни с мамашкой, нахлебался до одури. Он, скорее хрен на пятаки порубает, чем снова даст заковать себя в сети Гименея. Значит, отец приходит на снятую квартиру и ждёт труженицу любви. Та приходит, и в полном одиночестве заходит в четвёртый подъезд. Причём, каждый раз разная….