Львы Аль-Рассана

Трупы людей, облепленные мухами, висели на стенах над этими воротами и над пятью другими много недель после взятия города, их запах заглушал аромат фруктов и овощей на прилавках, словно запах чумы.

Фезана стала частью быстро растущего государства Картада. Как до нее стали Лонза, Альджейс и даже Силвенес, с его печальными руинами разграбленного дворца Аль-Фонтина. А потом и Серия, и Арденьо. Теперь даже гордой Рагозе на берегах озера Серрана грозила опасность, как и Элвире и Тудеске, находящимся на юге и юго-западе. В раздробленном Аль-Рассане, где правили мелкие властители, придворные поэты называли Альмалика Картадского Львом.

Из всех покоренных городов именно Фезана бунтовала наиболее яростно: трижды за семь лет. Каждый раз наемники Альмалика возвращались: и русые, и те, что с закрытыми лицами, и каждый раз мухи и стервятники пировали на трупах, распятых на городских стенах.

Но в последнее время проявилась и другая ирония, более тонкая. Свирепый Лев Картады был вынужден признать соседство не менее опасных зверей. Пускай джадиты с севера были малочисленны и разобщены, но они прекрасно видели открывшиеся возможности. Уже два года Фезана платила дань королю Рамиро Вальедскому. Альмалик вынужден был согласиться с этим, так как хотел избежать риска войны с самым могучим из королей-джадитов, пока сам он наводит порядок в городах своего раздробленного царства и сражается с бандами разбойников, совершающими набеги на южные холмы, и с эмиром Бадиром Рагозским, достаточно состоятельным, чтобы самому обзавестись наемниками.

Пусть Рамиро Вальедский правит обществом неотесанных пастухов и примитивных крестьян, но это также общество, организованное для войны, и всадников Джада опасно недооценивать. Только военной мощи халифов Аль-Рассана, правивших в Силвенесе триста лет подряд, хватало на то, чтобы покорить бо́льшую часть полуострова и удерживать джадитов на севере, – а для этого необходимо было совершать один рейд за другим через высокие плато тагры, и не каждый рейд заканчивался успешно.

«Если бы три короля джадитов перестали враждовать друг с другом, брат против брата и оба против дяди, – думала Джеана, – Лев-завоеватель из Картады, а заодно и все мелкие правители Аль-Рассана быстро оказались бы в намордниках и оскопленными».

Что совсем не обязательно принесло бы пользу.

Снова ирония, с привкусом горечи. Кажется, ей следует надеяться на то, что самый ненавистный ей человек уцелеет. Пусть все ветры несут дождь на головы киндатов, но здесь, среди ашаритов Аль-Рассана, они нашли покой и пристанище. После многих веков странствий по земле, подобных странствиям их лун по небу, это имело очень большое значение. Они платят огромные налоги, связаны бесчисленными ограничениями, тем не менее могут жить свободно, сколачивать состояния, поклоняться кому хотят: и самому богу, и его сестрам. А некоторые киндаты поднялись очень высоко при дворах мелких правителей.

Но ни один киндат не занимал высокой должности среди детей Джада на этом полуострове. Ее соплеменников вообще почти не осталось на севере. История – а у них была долгая история – учила киндатов, что джадиты могут терпеть их и даже приглашать к себе во времена мира и процветания, но, когда небеса темнеют, когда поднимается грозовой ветер, киндаты снова становятся странниками. Их высылают, или насильно обращают в свою веру, или они погибают в тех землях, где властвует бог-солнце.

Дважды в год отряды всадников с севера приезжали за данью «париас». Фезана дорого платила за то, что находится слишком близко к землям тагры.

Теперь поэты называют триста лет существования Халифата Золотым веком. Джеана слышала эти песни и стихи. В те исчезнувшие дни, как бы ни раздражали людей абсолютная власть или роскошное великолепие двора в Силвенесе и как бы ваджи в своих храмах ни оплакивали разврат и отход от веры, во время сезона набегов по древним дорогам шли на север огромные армии Аль-Рассана, а потом возвращались с награбленной добычей и рабами.

Сейчас объединенные армии больше не идут на север, в ничейную землю, и если в этих пустынных степях и появятся вскоре многочисленные войска, то более вероятно, что они будут состоять из всадников Джада, бога-солнца. Джеана почти убедила себя в том, что даже те последние, бессильные халифы в годы ее детства были символами золотых времен.

Она покачала головой и отвела взгляд от наемников. Следующим в очереди стоял рабочий из каменоломни. Она догадалась о его профессии по слою белой, как мел, пыли на руках и одежде мужчины. И еще она неожиданно распознала подагру по его впалым щекам и неуклюжей, скособоченной фигуре еще до того, как взглянула на густую, молочного цвета мочу, которую он ей протягивал. Странно, что у него подагра. В каменоломнях обычно страдают от болезней горла и легких. С искренним любопытством она перевела взгляд с флакона на пациента.

Джеана никогда прежде не лечила этого рабочего. Как, собственно говоря, и сына кожевника.

Объемистый кошелек упал перед ней на стол.

– Простите за вторжение, доктор, – произнес чей-то голос. – Могу ли я просить уделить мне часть вашего драгоценного времени? – Легкомысленные интонации и речь придворного странно звучали на базарной площади. Джеана подняла глаза и осознала, что несколько минут назад слышала смех именно этого человека.

За его спиной восходило солнце, поэтому впервые она увидела его в ореоле света и не смогла разглядеть как следует: гладко выбритое, по современной придворной моде, лицо, каштановые волосы. Цвет его глаз ей различить не удалось. От мужчины пахло духами, при нем был меч. Это означало, что он из Картады. Жителям Фезаны запрещено было носить мечи даже в стенах собственного города.

С другой стороны, она – свободная женщина, занимается своим законным делом в принадлежащем ей месте, и благодаря дарам Альмалика ее отцу ей нет нужды хватать кошелек, даже такой толстый, как этот.

В раздражении она нарушила правила приличия: взяла кошелек и бросила обратно незнакомцу.

– Если вам нужна помощь лекаря, то я здесь именно для этого. Но, как вы, вероятно, заметили, перед вами стоят другие люди. Когда подойдет ваша очередь, я буду рада вам помочь, если смогу. – Если бы Джеана была менее раздражена, ее могла бы позабавить официальность собственных выражений. Она все еще не могла разглядеть мужчину как следует. Рабочий из каменоломни испуганно отступил в сторону.

– Я сильно опасаюсь, что на это у меня нет времени, – тихо ответил картадец. – Мне придется увести вас от здешних пациентов, и поэтому я предлагаю вам кошелек в качестве компенсации.

– Увести меня? – возмутилась Джеана и вскочила на ноги. Раздражение уступило место гневу. Она заметила, что несколько мувардийцев направляются к ее палатке. Джеана чувствовала, что Велас стоит прямо у нее за спиной. Ей надо быть осторожной: ради нее он может схватиться с кем угодно.

Придворный примирительно улыбнулся и быстро поднял руку в перчатке.

– Мне следовало сказать «проводить вас». Умоляю о прощении. Я чуть не забыл, что нахожусь в Фезане, где подобные любезности имеют большое значение. – Происходящее, казалось, забавляло его, и это еще больше ее рассердило.

Теперь, когда Джеана встала, она ясно видела его. У него были синие, как у нее самой, глаза, столь же необычные среди ашаритов, как и среди киндатов, и густые, вьющиеся на жаре волосы. Он был очень дорого одет, на нескольких пальцах его затянутых в перчатки рук сверкали кольца, а единственная серьга с жемчужиной, несомненно, стоила больше, чем земное имущество всех стоящих перед палаткой в очереди. Его пояс и рукоять меча также украшали драгоценные камни; несколько было вшито даже в кожу его туфель. «Щеголь, – подумала Джеана. – Жеманный придворный щеголь из Картады».

Однако меч был настоящим, не символическим, а взгляд глаз, в которые она сейчас смотрела, – пугающе откровенным.

И мать, и отец учили Джеану проявлять уважение, когда оно было оправданным и заслуженным, и только в этом случае.

– Подобные «любезности», как вы предпочитаете называть простую учтивость, должны иметь в Картаде не меньшее значение, чем здесь, – ровным голосом ответила Джеана. Она убрала с глаз прядь волос тыльной стороной ладони. – Я принимаю на базаре до звона полуденных колоколов. Если вы действительно нуждаетесь в визите врача на дом, я сверюсь с назначенными на вторую половину дня посещениями и посмотрю, когда я свободна.

Он вежливо покачал головой. Двое воинов-мувардийцев подошли к ним.

– Как я уже, должно быть, упоминал, у нас нет на это времени. – Казалось, его по-прежнему что-то забавляет. – Возможно, мне следует добавить, что я нахожусь здесь не по причине собственной болезни, как ни приятно было бы любому мужчине отдать себя вашим заботам. – В очереди раздался тихий смех.

Джеане не было смешно. С подобными вещами она справляться умела и уже собиралась ответить, но картадец продолжил без паузы:

– Я только что из дома вашего пациента. Хусари ибн Муса болен. Он умоляет вас прийти к нему сегодня утром, до начала церемонии освящения в замке, чтобы ему не пришлось упускать возможность быть представленным принцу.

– О, – произнесла Джеана.

Ибн Муса регулярно страдал от камней в почках. Он был пациентом ее отца и одним из первых признал ее преемницей Исхака. Он был богат, мягок, как шелк, которым торговал, и питал слишком большое пристрастие к вкусной еде в ущерб своему здоровью. Еще он был добрым, на удивление простым в общении, умным, и его покровительство в начале ее практики сыграло огромную роль. Джеана любила его и беспокоилась о нем.

Учитывая его богатство, торговец шелками наверняка попал в список горожан, получивших почетное приглашение на встречу с принцем Картады. Положение отчасти прояснилось. Но не целиком.

– Почему он послал вас? Я знаю большинство его слуг.

– Но он не посылал меня, – с непринужденным изяществом возразил мужчина. – Я сам вызвался пойти. Он предупредил меня о вашем еженедельном приеме на базаре. Вы бы покинули эту палатку по просьбе слуги? Даже слуги, который вам знаком?

Джеана вынуждена была покачать головой.

– Только если бы речь шла о родах или о несчастном случае.

Картадец улыбнулся, сверкнув белыми зубами на фоне загорелого лица.

– Ибн Муса не собирается в данный момент рожать, хвала Ашару и священным звездам. С ним также не случилось никакого несчастья. Подобные его болезни вы лечили и прежде, насколько я понимаю. Он клянется, что больше никто в Фезане не знает, как облегчить его страдания. А сегодня, разумеется, день… исключительный. Может быть, вы согласитесь нарушить в этот единственный раз свой распорядок и позволите мне иметь честь проводить вас к нему?

Если бы он снова предложил ей кошелек, она бы отказалась. Если бы он не выглядел спокойным и очень серьезным, ожидая ответа, она бы отказалась. Если бы любой другой, а не Хусари ибн Муса просил ее прийти…

Позднее, оглядываясь назад, Джеана остро осознавала, что самый пустяковый жест в тот момент мог бы все изменить. Она могла бы запросто ответить этому вежливому, лощеному картадцу, что зайдет к ибн Мусе позднее, во второй половине дня. В таком случае – эта мысль все время возвращалась к ней – ее жизнь сложилась бы совсем иначе.

Лучше или хуже? Ни один мужчина, ни одна женщина не могли бы ответить на это. Да, ветры дуют и приносят дождь, но иногда также уносят прочь низкие, мрачные облака и позволяют увидеть с возвышенности великолепие восхода или заката или создают те светлые, холодные, ясные ночи, когда голубая и белая луны плывут, словно царицы, по небу, усыпанному сверкающими звездами.

Джеана велела Веласу закрыть и запереть палатку и следовать за ней. Она попросила всех, кто стоял в очереди, назвать свои имена Веласу и обещала принять их бесплатно у себя дома или на следующей неделе на базаре. Потом взяла свой флакон для мочи и позволила незнакомцу увести себя к дому ибн Мусы.

Незнакомцу.

Этим незнакомцем был Аммар ибн Хайран из Альджейса. Поэт, дипломат, воин. Человек, который убил последнего халифа Аль-Рассана. Она узнала его имя, когда они пришли в дом ее пациента. Это стало первым большим потрясением того дня. Но не последним. Она потом никак не могла решить: пошла бы она с ним, если бы знала?

Если бы не пошла, ее жизнь была бы другой. Меньше ветров, меньше дождей. Возможно, она лишилась бы того прозрения, которое даруется людям, стоящим на продуваемых ветрами горных вершинах мира.

Управляющий ибн Мусы поспешно впустил ее, а затем елейным голосом приветствовал ее провожатого, назвав его по имени. Он чуть не касался лбом пола, склоняясь в поклоне, и рассыпал благодарственные фразы, словно лепестки роз. Картадец ухитрился тихим голосом вставить в этот поток свои извинения за то, что не представился ей, а после отвесил Джеане придворный поклон. Не в обычаях картадцев было кланяться неверным киндатам. И ваджи даже утверждали, что ашаритам это запрещено под страхом публичного бичевания.

Маловероятно, что усыпанный драгоценностями мужчина, кланяющийся ей, в ближайшее время рисковал быть подвергнутым бичеванию. Джеана поняла, кто он такой, как только услышала его имя. В зависимости от точки зрения, Аммар ибн Хайран был одним из самых прославленных или самых печально известных людей на полуострове.

Говорили, и пели в песнях, будто он, едва достигнув возраста мужчины, в одиночку взобрался по стенам Аль-Фонтины в Силвенесе, расправился с десятком стражей, с боем проложил себе дорогу в сад Кипарисов, убил халифа, потом снова в одиночку с боем выбрался из дворца, устилая свой путь мертвыми телами. В благодарность за эту услугу вновь провозглашенный правитель Картады немедленно наградил ибн Хайрана богатыми дарами и в течение последующих лет одаривал все большей властью, в том числе недавно сделал его официальным воспитателем и советником принца.

Этот статус давал совсем другую власть. Слишком много власти, как шепотом говорили некоторые. Ходили слухи, что Альмалик Картадский – импульсивный, хитрый и ревнивый человек и что, по правде говоря, он не особенно любит своего старшего сына. Принц тоже не питал горячей привязанности к отцу. Это создавало неустойчивое положение. В последний год слухи, ходившие о легкомысленном, блестящем Аммаре ибн Хайране – а о нем всегда ходили слухи, – несколько изменились.

Только ни один из этих слухов не мог даже приблизительно объяснить, почему такой человек вызвался лично привести лекаря к торговцу шелком из Фезаны, чтобы этот торговец смог присутствовать на придворном приеме. На сей счет Джеана получила нечто вроде тонкого намека в виде насмешливого выражения на лице ибн Хайрана, но этот намек был не слишком понятным.

В любом случае, она выбросила из головы подобные мысли, в том числе мысли о смущающем присутствии стоящего рядом мужчины, когда вошла в спальню и увидела своего давнишнего пациента. Ей хватило одного взгляда на него.

Хусари ибн Муса лежал в постели, откинувшись на множество подушечек. Раб энергично махал над ним опахалом, стараясь создать в комнате прохладу и облегчить страдания больного. Ибн Мусу нельзя было назвать мужественным человеком. Он был бледен, на его щеках блестели слезы, он всхлипывал от боли и от предчувствия боли еще худшей.

Отец учил ее, что не только храбрые и решительные заслуживают сочувствия врача. Страдание приходит и становится реальным, как бы конституция и природа человека на него ни реагировали. Один взгляд на страдающего пациента заставил Джеану быстро сосредоточиться и погасил ее собственное возбуждение.

Быстро подойдя к постели, Джеана заговорила самым решительным тоном:

– Хусари ибн Муса, вы сегодня никуда не поедете. Вы уже знаете эти симптомы не хуже, чем я. Вы что думали? Что вскочите с постели, сядете верхом на мула и отправитесь на прием?

Тучный мужчина на кровати жалобно застонал при одной мысли о таком напряжении сил и потянулся к ее руке. Они знали друг друга давно; она позволила ему сделать это.

– Но, Джеана, я должен поехать! Это событие года в Фезане. Как я могу не присутствовать? Что я могу поделать?

– Вы можете послать свои самые искренние сожаления и сообщить, что ваш лекарь приказал вам оставаться в постели. Если хотите по каким-то странным причинам сообщить подробности, пусть ваш управляющий объяснит, что сегодня днем или к вечеру у вас выйдет камень, и это связано с нестерпимой болью, которую может облегчить лишь лечение, лишающее вас возможности стоять прямо и разговаривать членораздельно. Если в преддверии подобного состояния вы все же намерены отправиться во дворец, я могу лишь предположить, что ваш рассудок уже поврежден страданиями. Если хотите стать первым человеком, который рухнет и умрет в новом крыле замка, то вы поедете туда, вопреки моим указаниям.

Она часто прибегала к такому тону, когда лечила его. По правде говоря, она разговаривала так и со многими другими пациентами. Мужчины, даже самые сильные, хотели слышать голос своей матери в голосе лекаря-женщины, отдающей им распоряжения. Исхак добивался послушания больных серьезным поведением и воздействием своего звучного, красивого голоса. Джеана – женщина, к тому же еще молодая – вынуждена была выработать собственные методы.

Ибн Муса обратил отчаянный взгляд к картадскому придворному.

– Вы видите? – жалобно произнес он. – Что мне делать с таким лекарем?

Ей снова показалось, что Аммар ибн Хайран забавляется. Джеана обнаружила, что раздражение помогает ей справиться с возникшим ранее ощущением робости перед ним. Она по-прежнему понятия не имела, что смешного он находит во всем происходящем, разве что подобное поведение было просто его привычной позой и манерой циничного придворного. Возможно, ему наскучила обычная придворная рутина: божественные сестры-свидетели, самой Джеане она бы наскучила.

– Полагаю, вы могли бы проконсультироваться с другим лекарем, – проронил ибн Хайран, задумчиво поглаживая подбородок. – Но я догадываюсь, основываясь на слишком коротком собственном опыте, что эта восхитительная молодая женщина точно знает, что делает. – Он одарил ее еще одной сверкающей улыбкой. – Вы должны рассказать мне, где вы учились, когда у нас будет больше свободного времени.

Джеане не нравилось, если к ней относились как к женщине, когда она выступала в роли врача.

– Рассказывать почти нечего, – коротко ответила она. – Два года за границей, в университете Сореники, в Батиаре, у сэра Реццони. А потом у моего отца, здесь.

– У вашего отца? – вежливо переспросил он.

– У Исхака бен Йонаннона, – сказала Джеана и была очень довольна при виде впечатления, которое он не смог скрыть. От придворного Альмалика Картадского следовало ожидать реакции на имя Исхака. То, что случилось, не было тайной.

– А! – тихо произнес Аммар ибн Хайран, поднимая брови. Он несколько мгновений смотрел на нее. – Теперь я вижу сходство. У вас глаза и рот отца. Мне следовало догадаться раньше. Вы должны были получить здесь еще лучший курс обучения, чем в Соренике.

– Рада, что соответствую вашим стандартам, – сухо ответила Джеана. Он снова улыбнулся, не смутившись, явно наслаждаясь ее попытками дать ему отпор. Джеана увидела, что у стоящего за его спиной управляющего рот открылся от ее наглости. Разумеется, они все трепетали перед этим картадцем. Наверное, Джеане тоже следовало трепетать перед ним. По правде говоря, он внушал ей трепет, и немалый. Но об этом никто не должен был догадаться.

– Господин ибн Хайран соблаговолил потратить на меня немало своего драгоценного времени, – слабо пробормотал Хусари с кровати. – Он явился сегодня утром по предварительной договоренности, чтобы посмотреть и купить шелка, и застал меня… сами видите, в каком состоянии. Когда он узнал о моих опасениях, что из-за приступа болезни я не смогу явиться сегодня на прием, он принялся настаивать на необходимости моего присутствия… – в голосе Хусари сквозь боль явственно слышалась гордость, – и предложил мне попытаться привести сюда моего упрямого лекаря.

– А теперь я здесь и упрямо требую, чтобы все, находящиеся в этой комнате, кроме раба и вашего управляющего, соблаговолили нас покинуть. – Джеана повернулась к картадцу. – Я уверена, что один из помощников ибн Мусы сумеет помочь вам в выборе шелка.

– Несомненно, – спокойно согласился тот. – Насколько я понимаю, вы считаете, что вашему пациенту не следует являться к принцу сегодня днем?

– Он может там умереть, – напрямик заявила Джеана. Это было маловероятно, но вполне возможно, а иногда необходимо напугать людей, чтобы они выполняли указания врача.

Картадец не был напуган. Казалось, его снова забавляли какие-то тайные мысли. Джеана услышала за дверью шум. Это явился Велас с ее лекарствами.

Аммар ибн Хайран тоже его услышал.

– Вам надо заняться делом. Я ухожу, повинуясь приказу. Поскольку я не страдаю никаким заболеванием, которое позволило бы мне поручить себя вашим заботам на целый день, то боюсь, мне нужно присутствовать на этом приеме в замке. – Он повернулся к лежащему в постели больному.

– Нет нужды посылать гонца, ибн Муса. Я передам ваши сожаления лично вместе с докладом о вашем состоянии. Поверьте мне, никаких обид не будет. Никто, и менее всего принц Альмалик, не хотел бы, чтобы вы умерли от почечных камней во дворе нового крыла. – Он поклонился ибн Мусе, а потом второй раз – Джеане, к явному неудовольствию управляющего, и ушел.

Последовало недолгое молчание. На базаре или в храме, внезапно вспомнила Джеана, болтали, что высокородные женщины Картады – а также некоторые мужчины – по слухам, наносили друг другу серьезные увечья, соревнуясь за право находиться в обществе Аммара ибн Хайрана. Погибло два человека… или три?

Джеана прикусила губу. Потрясла головой, словно для того, чтобы развеять наваждение. Она сама себя удивляла. Что за досужая, бездарная сплетня, зачем она ее вспомнила, она никогда в жизни не обращала внимания на подобные слухи. Через минуту Велас поспешно вошел в комнату, и она с благодарностью принялась за работу, за свое дело. Успокаивать боль, продлевать жизнь, давать надежду на облегчение там, где ничего другого не оставалось.

Сто тридцать девять жителей Фезаны собрались после полудня в только что построенном крыле замка. Вскоре то, что последовало за этим, по всему Аль-Рассану стали называть Днем Крепостного Рва.

Планировка только что законченной части замка Фезаны была весьма необычной и оригинальной. Большая общая спальня для новых отрядов мувардийцев примыкала к столь же просторной трапезной, где они должны были питаться, и соседствовала с храмом для молитв. Печально известный Аммар ибн Хайран, который сопровождал гостей по этим помещениям, был слишком вежлив, чтобы упомянуть о причинах появления такого количества новых воинов в Фезане, но ни от кого из собравшихся знатных граждан не ускользнуло значение этих просторных помещений.

Ибн Хайран, который давал неоспоримо остроумные и безупречно учтивые пояснения, был также слишком воспитан, чтобы привлекать внимание, особенно во время праздника, к признакам продолжающихся в городе волнений и стычек. Тем не менее некоторые из гостей замка обменивались осторожными косыми взглядами. Показанное им было явно рассчитано на то, чтобы их запугать.

И даже на нечто большее.

Странные особенности планировки нового крыла стали совершенно очевидны, когда они, разодетая толпа состоятельных горожан, прошли в тот конец трапезной, где начинался длинный коридор. Узкий тоннель, как объяснил ибн Хайран, построенный в целях обороны, вел во двор замка, где ваджи должны были совершить освящение и где их ждал принц Альмалик, наследник славного государства Картада.

Аристократия и наиболее преуспевающие купцы Фезаны по одному уходили в сопровождении воина-мувардийца по темному коридору. В конце его каждый из них, по очереди, мог увидеть сияющий солнечный свет. Они останавливались на мгновение, щурясь, почти ослепленные, на пороге света, а герольд выкликал названные ими имена приятно звучным голосом.

Когда они выходили, моргая, на ослепительный солнечный свет и шли вперед, чтобы склониться перед смутно различимой фигурой человека в белых одеждах, сидящего на подушке посередине двора, каждого гостя молниеносным взмахом меча обезглавливал один из двух воинов-мувардийцев, стоявших по обе стороны от арки тоннеля.

Мувардийцы, которым не впервые случалось проделывать такое, получали удовольствие от своих трудов, возможно, большее, чем следовало. Разумеется, никакие ваджи не ждали во дворе; это крыло замка было удостоено иного освящения.

Один за другим в течение этого добела раскаленного, безоблачного летнего дня представители элиты фезанского общества прошли по этому темному, прохладному тоннелю, а потом, ослепленные солнечным светом, вышли на белоснежный двор после звонкого провозглашения герольдом своих имен и были убиты. Мувардийцев отобрали тщательно. Никаких промахов. Ни одного вскрика.

Падающие тела быстро подхватывали другие воины их племени и оттаскивали в дальний конец двора, где стояла круглая башня на берегу нового крепостного рва, который вырыли, отведя в сторону русло протекающей поблизости реки Таварес. Тела мертвых скидывали в воду из нижнего окна башни. Отрубленные головы небрежно бросали в кровавую груду неподалеку от того места, где сидел принц Картады, якобы ожидающий появления самых выдающихся жителей самого строптивого из городов, которым он однажды будет править, если проживет достаточно долго.