Опыты соединения слов посредством ритма (сборник)

Константин Вагинов

Опыты соединения слов посредством ритма

«Под гром войны тот гробный тать…»

Под гром войны тот гробный татьСвершает путь поспешный,По хриплым плитам тело волоча.Легка ладья. Дома уже пылают.Перетащил. Вернулся и потух.     Теперь одно: о, голос соловьиный!     Перенеслось:     «Любимый мой, прощай».Один на площади среди дворцов змеистыхОстановился он – безмысленная мгла.Его же голос, сидя в пышном доме,Кивал ему, и пел, и рвался сквозь окно.И видел он горящие волокна,И целовал летящие уста,Полуживой, кричащий от боязниСоединиться вновь – хоть тлен и пустота.Над аркою коням Берлин двухбортный снится,Полки примерные на рысьих лошадях,Дремотною зарей разверчены собаки,И очертанье гор бледнеет на луне.И слышит он, как за стеной глубокойОтъединенный голос говорит:      «Ты вновь взбежал в червонные чертоги,      Ты вновь вошел в веселый лабиринт».И стол накрыт, пирует голос с другом,Глядят они в безбрежное вино.А за стеклом, покрытым тусклой вьюгой,Две головы развернуты на бой.Ноябрь 1923

«Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах…»

Вблизи от войн, в своих сквозных хоромахСреди домов, обвисших на полях,Развертывая губы, простоналаВозлюбленная другу своему:«Мне жутко, нет ветров веселых,Нет парков тех, что помнили весну,Обоих нас, блуждавших между кленов,Рассеянно смотревших на зарю.О, вспомни ночь. Сквозь тучи воды рвались,Под темным небом не было земли,И ты восстал в своем безумье тесномИ в дождь завыл о буре и любви.Я разлила в тяжелые стаканыСпокойный вой о войнах и волках,И до утра под ветром пировала,Настраивая струны на уа.И видел домы ты, подстриженные купы,Прощальный голос матери твоей,Со мной, безбрежный, ты скитался»«И тек, и падал, вскакивал, пенясь».Ноябрь 1923

«И лирник спит в проснувшемся приморье…»

И лирник спит в проснувшемся приморье,Но тело легкое стремится по струнамВ росистый дом, без крыши и без пола,Где с другом нежным юность проводил.И голос вдруг во мраморах рыдает:      «О, друг, меня побереги.      Своим дыханием расчетным      Мое дыханье не лови».Январь 1924

«Как хорошо под кипарисами любови…»

Как хорошо под кипарисами любовиНа мнимом острове, в дремотной тишинеСтоять и ждать подруги пробужденье,Пока зарей холмы окружены.Так возросло забвенье. Без тревоги,Ясней луны, сижу на камне я.За мной жена, свои простерши косы,Под кипарисы память повела.Январь 1924

Психея

Спит брачный пир в просторном мертвом граде,И узкое лицо целует Филострат.За ней весна свои цветы колышет,За ним заря, растущая заря.И снится им обоим, что приплылиХоть на плотах сквозь бурю и войну,На ложе брачное под сению густою,В спокойный дом на берегах Невы.Январь 1924

«О, сделай статуей звенящей…»

О, сделай статуей звенящейМою оболочку,Чтоб после отверстого пленаСтояла и пела онаО жизни своей ненаглядной,О чудной подруге своей,Под сенью смарагдовой ночи,У врат Вавилонской стены.Для вставшего в чреве могилыСпокойная жизнь не страшна,Он будет, конечно, влюблятьсяВ домовье, в жену у огня.И ложным покажется ухо,И скипетронощный прибой,И золото черного шелкаЛохмотий его городов.Апрель 1924

«Из женовидных слов змеей струятся строки…»

Из женовидных слов змеей струятся строки,Как ведьм распахнутый кричащий хоровод,Но ты храни державное спокойство,Зарею венчанный и миртами в ночи.И медленно, под тембр гитары темной,Ты подбирай слова, и приручай и пой,Но не лишай ни глаз, ни рук, ни ног зловещих,Чтоб каждое неслось, но за руки держась.И я вошел в слова, и вот кружусь я с ними,Танцую в такт над дикой крутизной,Внизу дома окружены зарею,И милая жена, как темное стекло.Апрель 1924

«В одежде из старинных слов…»

В одежде из старинных словНа фоне мраморного хораСвой острый лик я погрузил в партер,Но лилия явилась мне из хора.В ее глазах дрожала глубинаИ стук сиял домашнего вязанья.А на горе фонтана красный блескЗаученное масок гоготанье.И жизнь предстала садом мне,Увы, не пышным польским садом.И выступаю из колоннМоих ночей мрачноречивых.Но как мне жить средь людных очагов,В плаще трагическом героя,С привычкою все отступать назадНа два шага, с откинутой спиною.Август 1924

«Поэзия есть дар в темнице ночи струнной…»

Поэзия есть дар в темнице ночи струнной,Пылающий, нежданный и глухой.Природа мудрая всего меня лишила,Таланты шумные, как серебро взяла.И я, из башни свесившись в пустыню,Припоминаю лестницу в цвету,По ней взбирался я со скрипкой многотруднойЧтоб волнами и миром управлять.Так в юности стремился я к безумью,Загнал в глухую темь познание мое,Чтобы цветок поэзии прекраснойПитался им, как почвою родной.Сент. 1924

Отшельники

Отшельники, тристаны и поэты,Пылающие силой вещества –Три разных рукава в снующих дебрях мира,Прикованных к ластящемуся дну.Среди людей я плыл по морю жизни,Держа в цепях кричащую тоску,Хотел забыться я у ног любви жемчужной,Сидел, смеясь, на днище корабля.Но день за днем сгущалось опереньеКрылатых туч над головой тройной,Зеленых крон все тише шелестенье,Среди пустынь вдруг очутился я.И слышу песнь во тьме руин высоких,В рядах колонн без лавра и плюща:«Пустынна жизнь среди Пальмир несчастных,Где молодость, как виноград, цвелаВ руках умелых садоводаБез лиц.В его садах необозримых,Неутолимы и ясны,Выходят из развалин парыИ вспыхивают на порогах мглы.И только столп стоит в пустыне,В тяжелом пурпуре зари,И бородой Эрот играет,Копытцами переступаетНа барельефе у земли».      Не растворяй в сырую ночь, Геката, –      Среди пустынь, пустую жизнь влачу,      Как изваяния, слова сидят со мною      Желанней пиршества и тише голубей.      И выступает город многолюдный,      И рынок спит в объятьях тишины      Средь антикваров желчных говорю я:      «Пустынных форм томительно ищу».Смолкает песнь, Тристан рыдаетВ расщелине у драгоценных плит:       «О, для того-ль Изольды сердце      Лежало на моей груди,      Чтобы она, как Филомела,      Взлетела в капище любви,      Чтобы она прекрасной птицей      Кричала на ночных брегах…»Пересекает голос лысыйИз кельи над рекой пустой:       «Не вожделел красот я мира,      Мой кабинет был остеклен,      За ними книги в пасти черной,      За книгами – сырая мгла.      Но все же я искал названий      И пустоту обогащал,      Наследник темный схимы темной,      Сухой и бледный, как монах.      С супругой нежной в жар вечерний      Я не спускался в сад любви…»Но, выступает столп в пустынеШаги из келии ушли.И в переходах отдаленных,На разрисованных цветах,Пространство музыкой светилось,Как-будто солнцем озариласьНевидимой, но ощутимой речь:      «Когда из волн я восходила       На Итальянские поля –       Но здесь нежданно я нашла       Остаток сына в прежнем зале.       Он красен был и молчалив,       Когда его я поднимала,       И ни кудрей, и ни чела,       Но все же крылышки дрожали».И появившись вдалеке,В плаще багровом, в ризе синей,Седые космы распустив,Она исчезла над пустыней.И смолкло все. Как лепка рук умелых,Тристан в расщелине лежит,Отшельник дремлет в келье книжной,Поэт кричит, окаменев.Зеленых крон все громче шелестенье.На улице у растопыренных громадОчнулся я. Проходит час весенний,Свершенный день раскрылся у ворот.Май – сент. 1924

«Одно неровное мгновенье…»

Одно неровное мгновеньеПод ровным оком бытияСвершаю путь я по пустыне,Где искушает скорбь меня.В шатрах скользящих свет не гаснет,И от зари и до зариВенчаюсь скорбью, и прощаюсь,И вновь венчаюсь до зари.Как-будто скорбь владеет мною,Махнет платком – и я у ног,И чувствую: за поцелуй единыйЯ первородством пренебрег.Сент. 1924

«Под чудотворным, нежным звоном…»

Под чудотворным, нежным звономИгральных слов стою опять.Полудремотное существованье –Вот, что осталось от меня.Так сумасшедший собирает,Осколки, камешки, сучки,Переменясь, располагаетИ слушает остатки чувств.И каждый камешек напоминаетЕму – то тихий говор хат,То громкие палаты дожей,Быть может, первую любовьСредь петербургских улиц шумныхКогда вдруг вымирал проспект,И он с подругой многогульнойКоторый раз свой совершал пробег,Обеспокоен смутным страхом,Рассветом, детством и луной.Но снова ночь благоухает,Янтарным дымом полон Крым,Фонтаны бьют и музыка пылает,И нереиды легкие резвятся перед ним.Октябрь 1924

«Не тщись, художник, к совершенству…»

Не тщись, художник, к совершенству,Поднять резец искривленной рукой,Но выточи его, покрой изящным златомИ со статуей рядом положи.И магнитически притянутые взорыТебя не проглядят в разубранном резце,А статуя под покрывалом темнымВ венце домов останется молчать.Но прилетят года, резец твой потускнеет,Проснется статуя и скинет темный плащИ, патетически перенимая плач,Заговорит, притягивая взоры.Окт. 1924

«О, сколько лет я превращался в эхо…»

О, сколько лет я превращался в эхо,В стоящий вихрь развалин теневых.Теперь я вырвался, свободный и скользящий,И на балкон взошел, где юность начинал.И снова стрелы улиц освещенныхМарионетную толпу струили подо мной.И, мне казалось, в этот час отвесныйЯ символистом свесился во мглу,Седым и пережившим становленьемИ оперяющим опять глаза свои,И одиночество при свете лампы ясной,Когда не ждешь восторженных друзей,Когда поклонницы стареющей оравойНа креслах наступившее хулят.Нет, я другой. Живое начертаньеВо мне растет, как зарево.Я миру показать обязанВступление зари в еще живые ночи.Декабрь 1924

«Да, целый год я взвешивал…»

Да, целый год я взвешивалНо не понять мне моего искусства.Уже в садах осенняя прохлада,И дети новые друзей вокруг, меня.Испытывал я тщетно книгиВ пергаментах суровых и новыеСо свежей типографской краской.В одних – наитие, в других же – сочетанье,Расположение – поэзией зовется.ИногдаБольница для ума лишенных снится мне,Чаще сад и беззаботное чириканье,Равно невыносимы сны.Но забываюсь часто, по-прежнемуБезмысленно хватаю я бумагу –И в хаосе заметное сгущенье,И быстрое движенье элементов,И образы под яростным лучом –На миг. И все опять исчезло.Хотел бы быть ученым, постепенноОн мысль мою доводит до конца.А нам одно блестящее мгновенье,И упражненье месяцы и годы,Как в освещенном плещущей лунойМонастыре.Пастушья сумка, заячья капустка,Окно с решеткой, за решеткой светВо тьме повис. И снова я пытаюсьВосстановить утраченную цепь,Звено в звено медлительно вдеваю.И кажется, что знал я всеВ растраченные юношества годы.Умолк на холмах колокольный звонПокойников хоронят ранним утром,Без отпеваний горестных и трудных,Как-будто их субстанции хранятсяИз рода в род в телах живых.В своей библиотеке позлащеннойСлежу за хороводами народовИ между строк прочитываю книги,Халдейскою наукой увлечен.И тот же ворон черный на столе,Предвестник и водитель Аполлона.Но из домов трудолюбивый шумРассеивает сумрак и тревогу.И новый быт слагается,Совсем другие песниПоются в сумерках в одноэтажных городах.Встают с зарей и с верой в первородство,Готовятся спокойно управлятьДо наступленья золотого века.И принужденье постепенно ниспадает,И в пеленах проснулося дитя,Кричит оно, старушку забавляя,И пляшет старая с толпою молодой.Декабрь 1924

Ворон

Прекрасен, как ворон, стою в вышине,Выпуклы архаически очи.Вот ветку прибило, вот труп принесло.И снова тина и камни.И, важно ступая, спускаюсь со скалИ в очи свой клюв погружаю.И чудится мне, что я пью ясный сок,Что бабочкой переливаюсь.Январь 1924

«На крышке гроба Прокна…»

На крышке гроба ПрокнаЗовет всю ночь сестру свою,В темнице Филомела.Ни петь, ни прясть, ни освещатьУже ей в отчем доме.Закрыты двери на запор,А за дверьми дозоры.И постепенно, день за днемСлова позабывает,И пеньем освещает мракИ звуками играет.Когда же вновь открылась дверь,Услышали посланцы,Как колыханье волн ночных,Бессмысленное пенье.      Щебечет Прокна и взлетает      В лазури ясной под окном.      А соловей полночный тает      На птичьем языке своем.1926

«И снова мне мерещилась любовь…»

И снова мне мерещилась любовьНа диком дне. В взвивающемся свисте,К ней все мы шли. Но берега росли.Любви мы выше оказались.И каждый, вниз бросая образ свой,Его с собой мелодией связуя,Стоял на берегу, растущем в высоту,Своим-же образом чаруем.1926

«Над миром рысцой торопливой…»

Над миром рысцой торопливойБегу я спокоен и тих.Как-будто обтечь я обязанИ каждую вещь осмотреть.И мимо мелькают и вьются,Заметно к могилам спеша,В обратную сторону тениКогда-то любимых людей.Из юноши дух выбегает,А тело, старея, живет,А девушки синие очиЗа нею, как глупость, идут.1926

«В стремящейся стране, в определенный час…»

В стремящейся стране, в определенный часСебя я на пиру встречаю,Когда огни застигнуты зарейИ, как цветы, заметно увядают.Иносказаньем кажется тогдаНочь, и заря, и дуновенье,И горький парус вдалеке,И птиц сияющее пенье.1926

Эвридика

Зарею лунною, когда я спал, я вышел,Оставив спать свой образ на земле.Над ним шумел листвою переливнойПустынный парк военных дней.Куда итти легчайшими ногами?Зачем смотреть сквозь веки на поля?Но музыкою из туманаПередо мной возникла голова.Ее глаза струились,И губы белые влекли,И волосы сияньем извивалисьНад чернотой отсутствующих плеч.И обожгло: ужели ЭвридикойИскусство стало, чтоб являться намРассеянному поколению Орфеев,Живущему лишь по ночам.1926

Психея

Любовь-это вечная юность.Спит замок Литовский во мгле.Канал проплывает и вьется,Над замком притушенный свет.И кажется солнцем встающимПсихея на дальнем конце,Где тоже канал проплываетВ досчатой ограде своей.1926

«Тебе примерещился город…»

Тебе примерещился город,Весь залитый светом дневным,И шелковый плат в тихом домеИ родственников голоса.Быть может, сочные луныМерцают плодов над рекой,Быть может, ясную зрелостьНапрасно мы ищем с тобой!Все так же, почти насмехаясьГода за годами летят,Прекрасные очи подругиВсе так же в пространство глядятМне что-повернусь, не замечуКак год пролетел и погас.      Но для нее цветы цветут,      К цветам идет она.      И в поднебесье голоса      И голоса в траве.1926

«Я восполненья не искал…»

Я восполненья не искалВ своем пространствеЯ видел образ женщины, онаС лицом, как виноград, полупрозрачным,Росла со мной и пела и цвела.Я уменьшал себя и отправлял свой образНа встречу с ней в глубокой тишине.Я – часть себя. И страшно и пустынно.Я от себя свой образ отделил.Как листья скорчились и сжались мифы.Идололатрией в последний раз звеня,На брег один, без Эвридики,Сквозь Ахеронт пронесся я.1926

Ночь

И мы по опустевшему паркетуПодходим к просветлевшим зеркалам.Спит сад, покинутый толпою,Среди дубов осина чуть дрожитИ лунный луч, земли не достигая,Меж туч висит.И в глубине, в переливающемся зале,Танцуют, ходят, говорят.Один сквозь ручку к даме гнется,Другой медлительно следитЗа собственным отображеньем,А третий у камина спитИ видит Рима разрушенье.И ночь на парусах стремится,И самовольное встаетПолулетящее виденье:– Средь вас я феникс одряхлевший.В который раз, под дивной глубинойНеистребимая, я на костре воскреснуНо вы погибнете со мной. –Сквозь дым и жар Психея слышитДалекий погребальный звон.Ей кажется огонь чужое тело ломит.Пред нею возникает мирСперва в однообразии прозрачном.1926

Музыка

В книговращалищах летят слова.В словохранилищах блуждаю я.Вдруг слово запоет, как соловей –Я к лестнице бегу скорей,И предо мною слово точно коридор,Как путешествие под бурною луноюИз мрака в свет, со скал береговыхНа моря беспредельный перелив.Не в звуках музыка – онаВо измененье образов заключенаНи О, ни А, ни звук инойНичто пред музыкой такой.Читаешь книгу – вдруг поетНеобъяснимый хоровод,И хочется смеяться мнеВ нежданном и весеннем дне.1926

«За ночью ночь пусть опадает…»

За ночью ночь пусть опадает,Мой друг в лунеСидит и в зеркало глядится.А за окном свеча двоитсяИ зеркало висит, как птица,Меж звезд и туч.      «О, вспомни, милый, как бывало      Во дни раздоров и войны      Ты пел, взбегая на ступени      Прозрачных зданий над Невой».И очи шире раскрывая,Плечами вздрогнет, подойдет.И сердце в флейту превращаясь,Унывно в комнате поет.А за окном свеча бледнеет      И утро серое встает.      В соседних комнатах чиханье,      Перегородок колыханье      И вот уже трамвай идет.1926

«Два пестрых одеяла…»

Два пестрых одеяла,Две стареньких подушки,Стоят кровати рядом.А на окне цветочки –Лавр вышиной с мизинецИ серый кустик мирта.На узких полках книги,На одеялах люди –Мужчина бледносинийИ девочка жена.В окошко лезут крыши,Заглядывают кошки,С истрепанною шеейОт слишком сильных ласк.И дом давно проплеван,Насквозь туберкулезен,И масляная краскаРазбитого фасада,Как кожа шелушится.Напротив, из развалин,Как кукиш между бревенГлядит бордовый клеверИ головой кивает,Н кажет свой трилистник,И ходят пионеры,Наигрывая марш.Мужчина бледносинийИ девочка женаВнезапно пробудилисьИ встали у окна.И, вновь благоухаяВ державной пустоте,Над ними ветви вьютсяИ листьями шуршат.И вновь она ПсихеейСклоняется лад ним,И вновь они с цветамиГуляют вдоль реки.Дома любовью стонутВ прекрасной тишине,И окна все раскрытыНад золотой водой.Пактол-ли то стремится?Не Сарды-ли стоят?Иль брег александрийский?Иль это римский сад?Но голоса умолкли.И дождик моросит.Теперь они выходятВ туманный Ленинград.Но иногда весноюНисходит благодать:И вновь для них не льдиныА лебеди плывут,И месяц освещаетПактолом зимний путь.1926

Эллинисты

Мы, эллинисты, здесь толпойВ листве шумящей, вдоль реки,Порхаем, словно мотыльки.На тонких ножках голова,На тонких щечках синева.Блестящ и звонок дам наряд,Фонтаны бьют, огни горят,За парой парою скользимИ впереди наш танцеводСтупает задом наперед.            И волхвованье слов под выпуклой луной            И образы людей исчезли предо мной,И снова выплыл танцевод.За ним толпа гуськом идет.И не подруга – госпожаЗа ручку каждого ведетИ каждый песенку поет:                 «Проходит ночь,                 Уходим прочь                 В свои дома,                 В подвалы.                 А с вышины,                 Из глубины                 Густых даров,                 Глядит любовь                 И движет солнцем                 И землей,                 Зеленокрасною луной,                 Зеленокрасною водою».1926

«И дремлют львы, как изваянье…»

«И дремлют львы, как изваяньеИ чудный Вакха голос звалМеня в свои укромные пещеры,Где все во всем открылось-бы очам.Свое лицо я прятал поздней ночьюИ точно вор звук вынимал шаговПо переулкам до-нельзя опасным.Среди усмешек девушек ночных,Среди бродяг физических я чуялОтожествление свое с вселенной,Невыносимое мгновенье пережил».Мрак побелел, бледнели лицаПолуоставшихся гостей.Казалось, город просыпалсяЕще ненужней и бойчей.Пред вознесенской КлеопатройОн опьянение прервал,Его товарищ на диванеОпустошенный засыпал.И женщина огромной тенью,Как идол, высилась меж них.Чуть шевеля пахучей тканьюНа красной пола желтизне.А на столе снял, как перстень,Еще не допитый глоток.Символ не-вечности искусстваБыть опьяненными всегда.1926

«От берегов на берег…»

От берегов на берегМеня зовет она,Как-будто ветер блещет,Как-будто бьет волна.И с птичьими ногамиИ с голосом благимОдета синим светомСадится предо мной:     «Плывем мы в океане,     Корабль потонет вдруг,     На острова блаженных     Прибудем, милый друг.     И музыку услышишь,     И выйдет из пещер     Прельщающий движенье     Сомнамбулой Орфей.     Сапфировые косы,     Фракийские глаза,     А на устах улыбка     Придворного певца».В стране ГипербореевЕсть остров Петербург,И музы бьют ногами,Хотя давно мертвы.И птица приумолкла.– Чирик, чирик, чирик –И на окне, над локтемГерани куст возник.1926

«Не лазоревый дождь…»

Не лазоревый дождь,И не буря во время ночное.И не бездна вверху,И не бездна внизу.И не кажутся флотом,Качаемым бурной волною,Эти толпы домовС перепуганным отблеском лиц.Лишь у стекол гераньЗаменила прежние пальмыИ висят занавескиВместо тяжелых портьер.Да еще поднялисьИ засели за книгу,Чтобы стала поменьшеПоуютнее жизнь.В этой жизни пустынной,О, мой друг, темнокудрый,Нас дома разделяют,Но, как птицы, навстречуНаши души летят.И встречаются ночьюНа склоне цветущем,Утомленные очи подняв.1926

«Дрожал проспект, стреляя светом…»

Дрожал проспект, стреляя светомИзвозчиков дымилась цепь,И вверх змеями извиваласьТолпа безжизненных калек.И каждый маму вспоминает,Вспотевший лобик вытирает,И в хоровод детей вступаетС подругой первой на лугу.И бонны медленно шагают,Как злые феи с тростью длинной,А гувернеры в отдаленьеЖдут окончанья торжества.И змеи бледные проспектаПолзут по лестницам осклизлымИ видят клети, в клетях лицаПодруг торжественного дня.И исковерканные очиГлядят с глубоким состраданьемНа вверх ползущие тела.И прежним именем ласкаютИ в хоровод детей вступаютС распущенной косою длинной,С глазами точно крылья птиц.1926

Песня слов

1Старые слова поют:      Мы все сюсюкаем и пляшем      И крылышками машем, машем,      И каждый фиговый дурак      За нами вслед пуститься рад.Молодые слова поют:      Но мы печальны, боже мой,      Всей жизни гибель мы переживаем:      Увянет ли цветок – уже грустим,      Но вот другой – и мы позабываем      Все, все, что было связано с цветком:      Его огней минутное дыханье,      Строенье чудное его      И неизбежность увяданья.Старые слова поют:      И уши длинные у нас.      Мы слышим, как растет трава,      И даже солнечный восход      В нас удивительно поет.Вместе старые и молодые:      Пусть спит купец, пусть спит игрок,      Над нами тяготеет рок.      Вкруг Аполлона пляшем мы,      В высокий сон погружены,      И понимаем, что нас нет,      Что мы словесный только бред      Того, кто там в окне сидит      С молочницею говорит.2Слово в театральном костюме:      Мне хорошо в сырую ночь      Блуждать и гаснуть над водой      И думать о судьбе иной,      Когда одет пыльцею был,      Когда других произносил      Таких же точно мотыльков      В прах разодетых дурачков.      Дай ручку, слово, раз, два, три!      Хожу с тобою по земле.      За мною шествуют слова      И крылышки дрожат едва      Как-будто бы амуров рой      Идет по глубине ночной.      Куда идет? Кого ведет?      И для чего опять поет?      И тонкий дым и легкий страх      Я чувствую в своих глазах.      И вижу, вижу маскарад.      Слова на полочках стоят –      Одно одето, точно граф,      Другое – как лакей Евграф,      А третье – верный архаизм –      Скользит как-будто бы трюкизм,      Танцует в такт и вниз глядит.      Там в городе бежит река,      Целуются два голубка,      Милиционер, зевнув, идет      И смотрит, как вода плывет.      Его подруга, как луна –      Ее изогнута спина,      Интеллигентен, тих и чист,      Смотрю, как дремлет букинист.      В подвале сыро и темно,      Семь полок, лестница, окно.      Но что мне делать в вышине,      Когда не холодно здесь мне?      Здесь запах книг,      Здесь стук жуков,      Как-будто тиканье часов.      Здесь время снизу жрет слова,      А наверху идет борьба.1927

«Слова из пепла слепок…»

Слова из пепла слепок,Стою я у пруда,Ко мне идет нагаяВся молодость моя.Фальшивенький веночекНадвинула на лоб.Невинненький дружочекПередо мной встает.Он боязлив и страшен,Мертва его душа,Невинными словами.Она извлечена.Он молит, умоляет,Чтоб душу я вернул –Я молод был, спокоен,Души я не вернул.Любил я слово к словуНежданно приставлять,Гадать, что это значит,И снова расставлять.Я очень удивился:– Но почему, мой друг,Я просто так, играю,К чему такой испуг?Теперь опять явилсяПеред моим, окном:Нашел я место в мире,Живу я без души.Пришел тебя проведатьНе изменился-ль ты?1928

«В пернатых облаках все те же струны славы…»

В пернатых облаках все те же струны славы,Амуров рой. Но пот холодных глаз,И пальцы помнят землю, смех и травы,И серп зеленый у брегов дубрав.Умолкнул гул, повеяло прохладой,Темнее ночи и желтей винаПроклятый бог сухой и злой ЭлладыНа пристани остановил меня.Июль 1921

Юноша

Помню последнюю ночь в доме покойного детства:Книги разодраны, лампа лежит на полу.В улицы я убежал, и медного солнца ресницыГулко упали в колкие плечи мои.Нары. Снега. Я в толпе сермяжного войска.В Польшу налет – и перелет на Восток.О, как сияет китайское мертвое солнце!Помню, о нем я мечтал в тихие ночи тоски.Снова на родине я. Ем чечевичную кашу.Моря Балтийского шум. Тихая поступь ветров.Но не откроет мне дверь насурмленная Маша.Стаи белых людей лошадь грызут при луне.Март 1922

Поэма квадратов

1Да, я поэт трагической забавы,А все же жизнь смертельно хороша.Как-будто женщина с лилейными руками,А не тлетворный куб из меди и стекла.Снует базар, любимый говор черни.Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?Так от пластических Венер в квадраты кубовПровалимся.2На скоротечный путь вступаю неизменно,Легка нога, но упадает путь:На Киликийский Тавр – под ухом гул гитары,А в ресторан – но рядом душный Тмол.Да, человек подобен океану,А мозг его подобен янтарю,Что на брегах лежит, а хочет влиться в пламеньОгромных рук, взметающих зарю.И голосом своим нерукотворнымДарую дань грядущим племенам,Я знаю – кирпичом огнеупорнымЛежу у христианских стран.Струна гудит, и дышат лавр и мятаКостями эллинов на ветряной земле,И вот лечу, подхваченный спиралью.Где упаду?3И вижу я несбывшееся детство,Сестры не дали мне, ее не сотворитьНи рокоту дубрав великолепной славы,Ни золоту цыганского шатра.Да, тело – океан, а мозг над головоюСклонен в зрачки и видит листный садИ времена тугие и благие Великой Греции.4Скрутилась ночь. Аиша, стан девичий,Смотри, на лодке, Пряжку серебря,Плывет заря. Но легкий стан девичийОтветствует: «Зари не вижу я».5Да, я поэт трагической забавы,А все же жизнь смертельно хороша,Как-будто женщина с линейными руками,А не тлетворный куб из меди и стекла.Снует базар, любимый говор черни.Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?Так от пластических Венер в квадраты кубовПровалимся.6.Покатый дом и гуд протяжных улиц.Отшельника квадратный лоб горит.Овальным озером, бездомным кругомПо женским плоскостям скользит.Да, ты, поэт, владеешь плоскостями,Квадратами ямбических фигур.Морей погасших не запомнит память,Ни белизны, ни золота Харит.Июнь 1922