Скрипка некроманта

Маликульмульк своей тяжкой поступью сбежал к ним.

– Что за мазурик в шубе? – спросил он, пытаясь придать голосу и взору суровости.

– Да хотел один проскочить в Северные ворота, да кто ж его пустит? – отвечал бойкий Иванец. – Он чушь городил, да и мы не лыком шиты – остался на площади, да и с шубой своей вместе.

– Так для чего ж это скрывать было?

– А для того, что сказывал, будто в замке его ждут, и поименно называл его сиятельство, ее сиятельство да господ офицеров.

– И не впустили?

– Не велено. У Южных ворот вон вместе с Байковым их сиятельств человек стоял с бумагой, по бумаге впускал. Мы ему туда идти сказали.

– Данилов, что ли? Говори, Байков!

– Может, и Данилов, – помедлив, ответил солдат. – Мы его знаем, он с их сиятельством часто выезжает. Да только ко мне тот господин в шубе не подходил. Может, передумал. А может, Боже упаси…

– Что?

– Может, к кому-то в экипаж напросился. Мы-то в экипажи не глядели, а тот господин только у кучера спрашивал, кого везет. Вот оно и получается…

– Доложить-то следовало, теперь сами видим…

– Так русский человек задним умом крепок…

– Значит, этот господин мог попасть в замок? – спросил Маликульмульк.

– Получается, что мог…

– Раз уж так сюда рвался…

– Вот ведь какие вы чудаки… Пошли наверх. Да пошли, чего вы стали?

Маликульмульку с большим трудом удалось уговорить испуганных часовых. И то – не благородные соображения повлияли, а обещание, что их сиятельство даст полтину на пропой.

– Положение начинает проясняться, – сказал, выслушав часовых, Голицын. – Коли он и впрямь напросился в карету, значит – человек здешний и с нашими немцами хорошо знаком.

– Отчего ж с немцами, а не с гарнизонными офицерами?

– Те бы личность, приглашения не имеющую, с собой в замок не взяли… по крайней мере, я желал бы в это верить… – князь усмехнулся, но как-то горестно, без задора.

– Ваше сиятельство, нужно спросить вашего Никитку и Юшку – они шубы у гостей принимали. Может, вспомнят шубу-то – вы ж ее сами носили?

– Но прежде всего нужно послать в Управу благочиния. Напиши-ка ты, братец, записочку на имя обер-полицмейстера, а я подмахну. Пусть оба дела заодно расследуют. Вот ведь чертова скрипка… Может, и впрямь в ад упорхнула? Злые духи унесли?

Маликульмульк лишь пожал плотными круглыми плечищами. Будучи вольтерьянцем и либертином, но уж никак не масоном, он признавал Господа как некое верховное существо, но место злым и добрым духам, сильфам, ундинам и гномам, определял в фантастических сказках, готических романах и собственной «Почте духов», не более.

Он сел писать записку в Управу благочиния, а князь пошел в свой кабинет.

Отправив с курьером записку, Маликульмульк задумался – что же теперь предпринять? По всему выходило, что он бессилен: полицейские сыщики умеют добывать сведения, это их ремесло. И, может статься, они уже что-то отыскали, потянули за ниточку, ведь приказ искать скрипку был получен с утра. Получен – а дальше?

Вражда с магистратом, которая уже укоренилась в Маликульмульковой душе, тут же дала ответ. Дальше – полицейские, которых магистрат давно уж прикормил, посмеются меж собой, до чего же поганая история случилась с генерал-губернатором, а действовать будут, как прикажут кормильцы-ратманы. Ибо генерал-губернатор сегодня сидит в Рижском замке, а завтра его отправят турок воевать, ратманы же и четыре бургомистра избираются пожизненно; и чья благосклонность важнее?

А тот же Бульмеринг, да что вредный Бульмеринг – тот же Барклай де Толли, так сладко ворковавший вчера с княгиней, узнав о похищении скрипки, не заорет: «Что за безобразие?! Сыскать вора немедля!», – а скажет в приватной обстановке: ах, как жаль бедного князя Голицына, ах, как неудачно завершился прием… И – все, других распоряжений умному полицейскому не требуется. Вот шубу, пожалуй, искать станут, ибо шуба пропала не в замке, а в крепости. Даже найти могут…

Поразмыслив, Маликульмульк понял, что лучше бы убраться из замка, пока княгиня о нем не вспомнила. Угодно ей считать его виновником покражи скрипки – тут ничего не поделаешь, будет считать. И единственное, что можно предпринять, – скрыться с глаз долой. Маликульмульк даже придумал, куда пойти. За всей суетой, связанной с приемом, он совсем забыл про Гринделя. А к тому наверняка уж приехал Паррот. В обществе благовоспитанных людей можно немного прийти в себя.

Перед тем как покинуть втихомолку замок, Маликульмульк заглянул к Христиану Антоновичу. Старичок лежал совсем один, под двумя перинами, всеми забытый – кому дело до больного доктора, когда хозяйка буянить изволит? Пообещав принести лекарства, Маликульмульк вышел Северными воротами и поспешил к аптеке Слона.

Большая Замковая, по которой он шел, была улица, для Рижской крепости довольно широкая и богатая. Маликульмульк с удовольствием поглядывал на витрины дорогих лавок и даже на женщин, хорошо одетых и оживленных, что невольно замедляли шаг у этих витрин. Родилась отличная мысль: пригласить Гринделя с Парротом пообедать. А если с Парротом его дети – тем лучше. Любопытно поглядеть, каких мальчиков воспитал этот человек.

Вдруг две прехорошенькие бюргерши, шедшие навстречу Маликульмульку, переглянулись, подтолкнули друг дружку локотком и перебежали на другую сторону Большой Замковой. Маликульмульк удивился – такого с ним еще не случалось. На всякий случай он оглянулся – не идет ли следом урод, испугавший красоток. И увидел мужчину в черной шубе и черной шапке, мрачного, как выходец с того света. Этот господин так глядел исподлобья, словно собирался непременно сегодня кого-то зарезать, только еще не сделал выбора.

Маликульмульк невольно ускорил шаг – меряться грозными взорами ему не хотелось. И лишь пройдя, почти пробежав, два десятка шагов, вспомнил: да ведь этого господина он уже встречал на Ратушной площади. И до того, в столице, в типографии Брейткопфа, коли память не врет.

Вроде он ничем этого хмурого господина не обидел, и тот его не обидел. Врагов своих Маликульмульк знал в лицо и поименно, список этот держал в голове лет семь по меньшей мере и вычеркнул пока лишь два имени – покойную государыню Екатерину, которая обошлась с ним неожиданно мягко – если вспомнить все его петушиные наскоки, и Якова Борисовича Княжнина, царствие ему небесное. Прочих прощать пока не собирался. Смерть давнего неприятеля была загадочна – чуть ли не после пыток в застенках Тайной канцелярии скончался, угодив туда из-за своей трагедии «Вадим». Правда иль нет – уже не докопаешься, да и мятежную трагедию государыня велела публично сжечь два года спустя после смерти автора. Однако ж два затейника, Крылов и Клушин, в журнале «Меркурий» целый панегирик Княжнину тиснули – хотя пьеса обоим не понравилась. До чего ж велика была страсть противоречить – и самому не верится, что считался когда-то записным бунтовщиком… все перегорело, один дым да зола, и тело, утратившее дух, шепчет: ну что еще осталось, кроме как позволить добрым людям кормить себя и забыть навеки и о прошлом, и о будущем?..

Решив, что чудак, возможно, страдает несварением желудка, Маликульмульк дошел до угла, свернул к Домскому собору, обогнул его и оказался на Новой улице, а там уж до аптеки было – менее полусотни шагов.

Уже взявшись за дверную ручку, он обернулся.

Господин в черном выглядывал из-за угла. Стало быть, проводил. Вот это уже занятно, ибо Маликульмульк – не барышня на выданье и даже не хорошенькая вдовушка.

– Добрый день, милый друг! – приветствовал его Давид Иероним. – Заходите, расстегивайте шубу! Карл Готлиб, кофею для герра Крылова!

– Добрый день, но прежде всего дело. У нас в замке доктор заболел, нужно лекарство от жара. Про клюквенный морс я и сам знаю. Микстур, шариков каких-нибудь, травок…

– А он сам не сказал вам, что надобно?

– Он в жару, не смог выписать рецепт. Я бы еще взял для него бальзама, белого или черного. Они на таком множестве трав настояны, что должны помочь.

– Я слыхал, у вас есть средство наподобие наших бальзамов.

– Еще бы не быть. В Москве в москательных рядах продается смесь разных трав в фунтовых картузах, – сказал Маликульмульк. – И туда ж подмешано померанцевых корок. Называется – набор. Если на этом наборе настоять водку, то выйдет тот самый знаменитый «Ерофеич», который вошел в моду при покойной государыне, кто только им не лечился… Но я не привез набора, а если бы и привез – нет времени готовить настойку.

– Сейчас найду вам все нужное. Говорите, жар?

Маликульмульк, усевшись в кресло, наконец вздохнул с облегчением. Здесь он чувствовал себя как в раю – хотя для Косолапого Жанно раем была бы поварня в «Петербурге», но для философа Маликульмулька – именно это небольшое помещение, теплое и чистенькое, пропахшее травяными ароматами, с рядами белых фаянсовых банок на полках, и на каждой банке – надпись причудливыми немецкими буквами или просто картинка. Здесь было хорошо, здесь было безопасно, никто не посмел бы не то что закричать – а сердитое слово сказать.

– Паррот, надеюсь, еще не уехал? – спросил Маликульмульк.

– Нет, я жду его. Мы сегодня немного поработаем.

– Он придет с детьми?

– Да, конечно. Мальчики будут помогать. Я сам слишком поздно попал в лабораторию и до сих пор это ощущаю. Ремесло следует любить с детства. Вы ведь рано начали сочинять?

– Да, примерно в том возрасте, что сыновья Паррота.

– Вот видите.

Давид Иероним знать не желал, что Маликульмульк более не пишет. Было ли это с его стороны простой бездумной любезностью, истинным милосердием или попыткой пробудить в Маликульмульке совесть, – понять по его приветливому лицу было совершенно невозможно.

– Чем завершились ваши опыты с соленым картофелем?

– Подождите, придет Георг Фридрих – он объяснит, чем они завершились. Главное – наши результаты совпали. Мы вместе начали новую серию опытов. Карл Готлиб! Ты не заснул ли часом?

Мальчик отозвался из-за двери – обещал немедля подать кофей со штруделем. Слово «штрудель» очень обрадовало Косолапого Жанно, чуть ли не до истечения слюнок на подбородок. И Косолапый был прав – следовало срочно заесть все неприятности чем-то вкусным.

– Карл Готлиб! – крикнул он. – Ступай сюда! Я дам тебе денег – выбежишь на Ратушную площадь и купишь пряников и перечного печенья!

– Но сперва – кофей! – распорядился Давид Иероним. – Не хотите вместе со мной заглянуть к герру Струве? Я предупреждал его, что ему нельзя есть жирное, да он и сам это знает. Извольте радоваться – любящая супруга уговорила его съесть огромный кусок жареного поросенка. Хорошенький подарок на Рождество! Вот еще один случай в мою копилку.

– Что вы собираете?

– Неприятности, которые дамы причиняют мужчинам, – и тут Гриндель рассмеялся. Маликульмульк отметил – Давид Иероним впервые дал понять, что его одиночество объясняется давним и неудачным любовным приключением. Но думать об этом не стал, потому что вспомнилась Варвара Васильевна. А где княгиня – там и скандальная пропажа дорогой скрипки…

Встал вопрос: рассказывать ли про эту беду Гринделю и Парроту?

Как бы ни хотела княгиня утаить неприятность от рижан, а раз привлекли к розыску Управу благочиния – к вечеру об этом будет знать вся крепость, наутро – предместья. Догадавшись, что прием в Рижском замке обсуждается всеми водовозами, Варвара Васильевна снова придет в бешенство и ткнет перстом в виновника кражи, в разгильдяя, который не уследил за синьорами Манчини и скрипкой в их руках.

Давид Иероним простодушен, но добр и умен. Паррот строг и в строгости своей жесток – не терпит рядом с собой пороков. Но Паррот способен стать опорой слабому, этого у него не отнимешь. Однажды эти двое бескорыстно помогли недотепе-философу; может статься, и от смерти спасли.

Стало быть – осталось лишь дождаться.

Паррот со своими мальчиками пришел, когда были съедены и штрудель, и пряники, а сюртук Маликульмулька покрылся едва ли не вершковым слоем крошек от перечного печенья.

– Герр Крылов? С минувшим Рождеством вас, – сказал Паррот. – Давид Иероним, собирайся, мы идем в «Лавровый венок». Присоединяйтесь, Крылов. Мы обошли все балаганы на эспланаде и так проголодались, что съели бы жареного кабана.

Крылов улыбнулся мальчикам – Вильгельму Фридриху, которому в январе должно было исполниться двенадцать, и десятилетнему Иоганну Фридриху. Оба уродились в отца – эта нездешняя смуглость, которой не даст летний загар, эти очертания щек и черные внимательные глаза; мальчики должны были вырасти красавцами. Надо же, как распорядилась судьба: Паррот всего на год старше, а сыновья уже большие. Еще лет пять-шесть – взрослые, а он – еще молод, бодр и крепок, с таким сухим телосложением люди долго живут без болезней. А ведь когда Георг Фридрих женился, наверняка нашлись умники, твердившие: «Куда ты торопишься?» Маликульмульк должен был жениться смолоду – хотя неведомо, удержала бы его Анюта от карт. Когда все, во что ни ткни пальцем, разладилось, ни одна мечта не сбылась, может ли даже самая добродетельная жена удержать мужа от единственного, в чем ему видится развлечение и даже спасение? А ведь Анюта была тогда почти ребенком, и под силу ли ей было справиться? Господь уберег Анюту от мужа-философа, нахватавшегося карточных кундштюков у бывалых шулеров…

– Я рад вас видеть, Георг Фридрих, – сказал Маликульмульк. – Присядьте, я хочу кое-что рассказать вам и Давиду Иерониму.

– Похоже, дело серьезное? – спросил Паррот.

– Увы. Попал я в лабет, – сказал Маликульмульк, нарочно употребив французское картежное словцо.

– Ла бет? То есть животное? Скотина? – уточнил Гриндель. Маликульмульк усмехнулся.

– Сейчас видно, что вы не играете в бостон. Когда в бостоне кто из игроков оконфузится, обремизится, то именно так прочие говорят. Либо – «посадили в лабет».

– Так вы, любезный друг, сами туда попали или вас посадили? Тут, согласитесь, большая разница.

Маликульмульк рассмеялся – но смех получился невеселый.

– Сам, надо полагать…

Он не думал, что на рассказ о пропаже скрипки уйдет менее двух минут. Видимо, твердый и спокойный взгляд Паррота препятствовал многословию. Опять же – и вопросов физик не задавал, пока Маликульмульк не замолчал.

– Стало быть, злые духи унесли скрипку работы Гварнери дель Джезу? – спросил Паррот.

– Итальянцы уверены в этом. А мы… мы не знаем, с какого конца взяться за дело. Вынести инструмент мог кто-то из гостей – но ему пришлось бы красться по коридорам, где ходит только дворня, без всякой уверенности в успехе. Мог подкупленный дворовый человек – но Голицыны в своих людях уверены, впрочем… впрочем, ничего в этом сверхъестественного нет. Мог – тот подлец, что отнял шубу у бедного Шмидта и пытался пробраться в замок, притворившись доктором. На полицию надежды мало – разве что случайно нападет на след похитителя шубы.

– Какая отвратительная история! – воскликнул Давид Иероним, слушавший Маликульмулька, приоткрыв рот. – Его сиятельству только такой неприятности недоставало…

– Да, это может оказаться интригой против Голицына, – согласился Паррот. – Но уж больно мудрено. Давайте вообразим вашу беду в виде веревки. На одном конце – итальянец, лишившийся скрипки. Смею напомнить, что обокрали все же не князя, а скрипача. А на другом – некто, желавший любой ценой получить скрипку работы Гварнери дель Джезу. Давид Иероним, как вы полагаете, играли ль когда в Доме Черноголовых на столь дорогом инструменте?

– Понятия не имею. Тут не меня нужно спрашивать. Если хочешь, я зайду в Дом Черноголовых – там наверняка кто-то есть.

– Нет, в Дом Черноголовых зайду я с мальчиками. Разбойники, вам хочется узнать про украденную скрипку?

Они дружно закивали.

– Ну вот, сами и будете спрашивать. По дороге придумаем вопросы… Вилли, что в науке главное?

– Правильно поставить вопрос!

Паррот кинул взгляд на Маликульмулька, но что это был за взгляд! Никакая философия не нашла бы аргумента против отцовской гордости – и Маликульмульк снова подумал, что жизнь не заладилась именно с того дня, когда он грубо ответил на письмо родителей Анюты. Были бы сыновья – он удержался бы от карточной игры… впрочем, теперь это все уже не имеет никакого значения…

– Ты, Давид Иероним, загляни-ка к фрау фон Витте. Она дама светская, сообразит, у кого спрашивать о скрипках. Кроме того, она знает наперечет и лифляндских, и курляндских меломанов… Не удивляйтесь, Крылов, ради того, чтобы послушать дивное дитя, любители могли приехать и из Вольмара, и из Либавы, о Митаве уж молчу. Путешествовать в такую погоду – одно удовольствие. Значит, договорились?

– А я? – жалобно спросил Маликульмульк.

– А вы – в «Лавровый венок», заказывать обед. Для моих разбойников пусть приготовят жареную зайчатину. Мне – тарелку «винеров» с тушеной капустой.

– Мне – «франкфуртеров», – добавил Гриндель. – На месте разберетесь, какое блюдо лучше всего удалось, и его тоже закажете. И по кружке глинтвейна.

– И две миски горячего пивного супа, – сказав это, Паррот строго посмотрел на мальчиков. Они запечалились – как, наверно, все на свете ребятишки, Вильгельм Фридрих и Иоганн Фридрих не любили похлебок.

– И свиных ребрышек, – сжалившись, добавил Паррот. – Карл Готлиб! Позови Теодора Пауля, пусть останется пока за прилавком.

Гринделя нисколько не смутило, что друг распоряжается вместо него в аптеке. Все пятеро вышли – и разом глубоко вдохнули: морозный воздух и легкая метелица были прекрасны.

На Ратушной площади еще стояли киоски, маленький Иоганн Фридрих устремился туда, где толпились дети, Паррот пошел следом, и пока Маликульмульк провожал его взглядом, куда-то подевался Гриндель. Маликульмульк завертел головой – и встретил взгляд.

Господин в черном стоял у ратуши и глядел на него.

С этим нужно было что-то делать. Философу, допустим, начхать, что за ним бродит по крепости некое привидение с постной рожей. Но начальник генерал-губернаторской канцелярии должен разобраться, что это значит. В городе, где замок – едва ль не на осадном положении и магистрат ждет от князя Голицына промашек, на которые можно многословно жаловаться в столицу, волей-неволей приходится осторожничать.

Решение Маликульмульк принял быстро: хватит притворяться, будто нет никакого преследователя, а нужно просто подойти и спросить, что ему надобно. Если же господин в черном не сумеет дать внятных объяснений – за шиворот свести его в часть! (Во время странствий Маликульмульку как-то пришлось выставлять из комнаты проигравшегося и вздумавшего лезть на всех с кулаками дуралея, и он знал про себя, что как следует ударить – вряд ли сможет, сидит в нем странный и порой обременительный запрет на удары, а куда-то отволочь, пустив в ход не злость, а всего лишь природную силищу, – вполне!)

Он медленно пошел к господину в черном. Тот ждал, не двигаясь с места. И когда Маликульмульк приблизился, губы дернулись, приоткрылись – родилась явно непривычная этому лицу улыбка.

– Чем я привлек ваше внимание, сударь? – сердито спросил Маликульмульк, отчего-то по-русски. – Отчего вы ходите за мной следом? Чего вы от меня хотите?

– Теперь я вижу, что не ошибся и это действительно вы, господин Крылов. Простите великодушно – я не мог поверить, что вы явились в Ригу в столь значительном чине. Я собрал сведения, убедился, что это точно вы. Я искренне рад за вас. Вы мне всегда были симпатичны.

– Но кто вы? – Маликульмульк был удивлен до крайности и словами, и русской речью. – Мы, кажется, встречались в столице у Брейткопфа, но это было, это было…

– Именно так – и было даже недавно, сие слово не подходит. Коли вы занимались переводами, то должны помнить, как трудно порой из полудюжины слов найти истинное, не так ли?

Маликульмульк немного смутился. Ему показалось, что господин в черном намекает на куски из книги известного либертина, маркиза д’Аржана, которые он старательно перевел и вставил в свою «Почту духов».

– Да, пожалуй, – отвечал он. – Коли недавно, то когда же?

– Вы еще не догадались? Я полагал, что вы, испытав то же, что и я, ощутили это чувство, сопровождающее миг… Или вы не столь остро воспринимаете события? Да, есть счастливцы, которые умирают в бессознательном состоянии и не ощущают мук, которые испытывает тело, когда душа прорывается сквозь плоть ввысь…

– Вы говорите странные вещи, – уже начиная беспокоиться, произнес Маликульмульк.

– Нет, ничуть. Я вижу в вас друга, товарища по былым несчастьям и сподвижника в жизни нынешней. Еще немного – и вы все поймете.

– Да кто же вы, сударь?

– Вы не можете вспомнить мое прозвание – значит, невелика ему цена. Допустим, я Иванов. Но я помогу вам – мы не у Брейткопфа встречались, а у Рахманинова в типографии, когда вы, господин Крылов, затевали с ним издавать «Почту духов». Теперь начинаете припоминать?

Маликульмульк не ответил. Воспоминание действительно возникло, очень яркое, и тут же стало таять, да и не таять – а распадаться на кусочки, и несколько сердцевинных, вылетев первыми, сделали мгновенную картинку неразборчивой и бессмысленной. Нужно было снова собрать их вместе – вернуться к озарению через усилие ума, пронизывающего память в поисках кусочков-беглецов.

– Ничего, мы еще встретимся и обо всем потолкуем, – пообещал господин в черном. – Мне, честно вам скажу, не слишком приятно будет вспоминать минувшую жизнь. Но ради друга чего не сделаешь… ради друга, который прошел тем же путем… Мы просто обречены сделаться друзьями.

Во взгляде были печаль и нежность.

– Кто вы и откуда? – не на шутку встревожившись, спросил Маликульмульк.

– Я ж ясно толкую – с того света…

Глава 3

Нежданный помощник

В «Лавровом венке» собралось немало народа, и Маликульмульк, не зная, как уберечь места за столом, снял шубу и уложил ее на скамью и стул. Да и от шубы приходилось отгонять нахалов. Молодые рижские бюргеры и айнвонеры на досуге были очень шумливы и даже дерзки. Кельнер, выслушав его, сгинул, и Маликульмульк чувствовал себя неловко: Паррот подумает, что генерал-губернаторскому секретарю нельзя доверить даже заказ тушеной капусты.

Пришел Гриндель, уселся рядом и доложил: фрау де Витте уехала в Митаву, но дома ее старшая племянница. Девушка утверждает, что в последние три-четыре года никто в Доме Черноголовых на прославленных скрипках не играл. Приезд Никколо Манчини с его инструментом вызвал волнение среди рижских меломанов – и даже людям, равнодушным к музыке, захотелось послушать, как звучит пресловутый шедевр Гварнери дель Джезу.

– Правда, я не знаю, что нам это дает, – сказал Давид Иероним. – Разве что составить список из нескольких сотен фамилий, куда войдут люди, посетившие концерты Манчини, чтобы услышать не только виртуоза, но и звучание скрипки.

– И я не знаю, для чего это герру Парроту. Где ж он пропадает?

– Не волнуйтесь, все равно кушанье еще не подано.

Паррот с мальчиками явился, когда капуста с «винерами» и миски с горячим пивным супом уже стояли на столе. Паррот хмурился, дети были безмерно счастливы.

– Что вы там видели, Ганс? – спросил Гриндель младшего.

– Итальянскую певицу! – доложил мальчик. – Она сама подошла к нам! Мы искали господина Манчини, и она сказала, что он с сыном в гостинице. Тогда мы спросили, не нашлась ли скрипка. Она сказала – нет, не нашлась, и спросила нас, на чем мы играем. Там стоят клавикорды, я сыграл песенку о розе, а она пела – по-немецки! Я два раза сбился, но она…

– Хватит, Ганс, садись и ешь, – велел ему озабоченный отец. – И ты ешь. Нельзя же питаться одними пирожками. Послушайте, Крылов, в краже скрипки явно замешаны итальянцы – итальянка чересчур страстно пыталась нам помочь. А дамы так себя ведут, когда хотят выпытать сведения.

– Которая из двух? – спросил Маликульмульк. – Одна – высокая, как гренадер, и черноволосая, другая – обычного дамского роста, а волосы у нее чуть темнее, чем у Давида Иеронима. И она белокожая, что удивительно…

– Вторая. Вилли придумал хороший вопрос: не предлагал ли кто-то за скрипку хороших денег? Я задал его. Она сказала, что не предлагали, итальянцы уже догадались расспросить об этом Джузеппе Манчини. Я хотел поговорить со служителями, которые переставляли скамейки. Это почтенные старики, которые там кормятся чуть не со шведских времен и знают все слухи. Но любезная итальянка меня к ним близко не подпустила, а все твердила какую-то ерунду. Ешьте, пока не остыло!

– У вас – итальянка, а у меня – выходец с того света, – сказал Маликульмульк. – Давид Иероним, как в Риге обращаются с сумасшедшими? Где их держат, кроме смирительного дома в Цитадели?

– В богадельнях, конечно. Вот возле Иоанновской церкви – Николаевская богадельня… Полагаете, сбежал? Во что он был одет? – с большим любопытством спросил химик.

– Одет-то он как раз был прилично. И говорил по-русски как столичный житель.

– И представился выходцем с того света?