Царь и схимник

В тот раз Александр все же примерил сшитый царскими портными монашеский подрясник. Одежда оказалась впору, государь сам себе казался в ней другим, лучшим, но рутина обыденности опять отвлекла его от решительного поступка. Да и как на него решиться? Царь не может бросить все и уйти – ни по своей, ни по чужой воле…

Сейчас Александру был зов в третий раз. А зовом пренебрегать нельзя, с такими вещами не шутят. И как некстати подвернулся двойник! Значит, отступление невозможно!

* * *

Струменский не знал, почему Господь даровал ему такую же личину, как у нынешнего императора. Никто из предков не был даже дальним родственником Романовых, но вот, поди ж ты! – как две капли воды унтер-офицер походил на своего императора.

В третьей роте Семеновского полка все началось с карт. Вахтенные сквозь пальцы смотрели на безвинные карточные развлечения. Надо же было поручику Чижевскому подкинуть на карточный стол необыкновенное яблочко раздора:

– Я ставлю тысячу рублей царской «Катеньки», что Струменский скоро сменит нашего императора!

Сам унтер-офицер и слова сказать не успел, как его разыграли и принялись повышать ставки. Такую игру надо было прекратить, но заядлые игроки не захотели отступаться, и безобидная игра превратилась в потасовку. Зачинщиков конечно же арестовали. Струменский пытался бежать, но был схвачен. Во всем оказался виноват сам Струменский, и его следовало наказать, чтоб другим неповадно стало…

После обеда Александр удалился в кабинет, однако работать не стал. Голова Государя закружилась, он прилег на кожаный диван и тут же провалился в сон. Только был это отнюдь не сон, а какая-то галлюцинация. Александр вновь увидел себя на площади, где противно ныли флейты и били барабаны. В этот раз сквозь строй прогоняли самого императора. Удары шпицрутенов рассекали кожу на его спине и заставляли орать от боли. Солдат, проводивший через строй приговоренного Государя, обернулся, и Александр с ужасом узнал в нем Струменского. Глаза унтер-офицера были навыкате, рот перекошен злобной улыбкой, с губ капала густая бело-розовая пена, как у загнанного рысака. Из его рта в лицо императору вылетел хрип, более похожий на плевок:

– Ты – человек! Тебе выбирать свой путь! Токмо не вздумай назад оглянуться!

Император вскрикнул и очнулся. Его охватил болезненный озноб. Видения, посылаемые свыше, с каждым разом становились все явственней, чувствительней и доподлинно передавали чувство реальности. Александр несколько минут просидел на диване без движения, не в силах стряхнуть эту реальность привидевшейся казни. Потом резко встал, застегнул сюртук наглухо, кликнул секретаря и оповестил его, что пойдет гулять.

Император прекрасно знал, где находится военный госпиталь, и вскоре без доклада вошел в его приемную. Как всегда, медбратия забегала, засуетилась – сей секунд явились запыхавшийся генеральный директор и начальник штаба. Государь приветливо им улыбнулся, заявив, что желает пройти по палатам.

Во второй палате он увидел того, ради кого пожаловал сюда. В углу, возле уже законопаченного на зиму окна, лежал на кровати ничком унтер-офицер Струменский, повернувшись лицом к стене и свесив руки до полу. Государь сразу признал его по плешивой голове.

Видя, что император обратил внимание именно на этого больного, кто-то тут же подсказал:

– Это беглец из Семеновского полка. Наказан сегодня утром, но плох. Просил прислать священника для исповеди. Возможно, не протянет и месяца.

– А, – кивнул государь, будто одобряя полученное солдатом наказание, и прошел дальше.

Вернувшись во дворец, Александр сказался нездоровым, опять закрылся у себя в кабинете и долго не показывался. Потом, ближе к ужину, послал за Федором Кузьмичом. Тот не замедлил явиться, хотя недоумевал, к чему понадобился государю в неурочное время.

Войдя в кабинет, Федор Кузьмич увидел царя за письменным столом, тут же на столе лежала стопка уже исписанной бумаги.

– Проходи, Федор Кузьмич, садись, – кивнул император на кресло. – Ты знаешь, сегодня утром барон Дибич опять докладывал мне о заговоре во Второй армии, заодно напомнив, что об этом уже сообщал граф Вирт, а также, что имеются донесения унтер-офицера Шервуда.

– Этот заговор вовсе не секрет, Ваше Величество, – хмыкнул Федор Кузьмич. – Давно пора бы призвать шельмецов к ответу, а дворян, слушающих великоречие масонов, сослать на вечное поселение в сибирские остроги, как делал ваш батюшка. Очень жаль, что после его кончины вы вернули многих из тех, кому не место не токмо в Петербурге, а и вообще в Европе. Пока вольнодумцы и смутьяны будоражат стадо, не слушая пастуха, покоя России не будет.

– Это все понятно, – поморщился Государь. – Однако я, слушая доклад Дибича, приписывающего необоснованную важность замыслам заговора, понял, что он никогда не осознает значение и силу переворота, который уже давно зреет во мне и который завершился сегодня с казнью Струменского.

– Забили насмерть? – ужаснулся камергер.

– Нет, он жив еще, – мотнул головой Государь. – Жив, но очень плох. Сколько он протянет – одному Богу известно.

– У каждого из нас своя судьба, – философски заметил Федор Кузьмич. – Знать, «Александр Второй» уже не будет наводить на вас тень своей похожестью.

– Ах, я не о том, – досадливо перебил камергера Государь. – Они замышляют заговор, чтобы на свой лад изменить образ государственного правления, ввести конституцию, свободу слова и еще несколько законов. Как раз то самое, чего я добивался двадцать лет назад!

– Quell horreur[13], – ехидно улыбнулся Федор Кузьмич.

Александр, не обратив внимания на афронт камергера, запальчиво продолжил:

– Я у же готовил конституцию для Европы! И что? Кому от этого стало хоть немного лучше, скажи на милость?! Еще тогда я задумался над вопросом: кто я такой, чтобы создавать законы для разных народов, разных укладов жизни, разных верований и конфессий? Ни единой стране, ни единому человеку это пользы не принесло. И тогда меня постигло понимание внешней жизни: не родился еще тот человек, да и вряд ли это возможно, который будет в состоянии понимать интересы народов всей земли. Дай Бог понять себя самого, понять смысл своей жизни, а не переустраивать жизнь различных народов. Истинное дело каждого человека – это только он сам! Сумеешь исправить себя – поможешь исправлению ближнего.

И вдруг мое прежнее желание отречения от престола – с общенародной рисовкой, с желанием удивить, даже опечалить людей, показать всему миру величие моей души – оказались такими мелочными и не заслуживающими внимания, что мне стало стыдно. Но важно другое! Это желание вернулось ко мне вновь! Сегодня я понял, что должен изменить жизнь не для показухи, а лично для себя. Глядя на казнь Струменского, я окончательно уверился, что пройденный мною этап светской жизни, блестящие взлеты и огорчительные падения остались в прошлом. Все это было мне нужно лишь для того, чтобы вновь вернуться к тому юношескому порыву, вызванному искренним покаянием, желанием уйти от мишурного блеска и помпезности. Но уйти, чтобы не быть камнем преткновения для людей, чтобы не иметь мыслей о славе людской, уйти для себя, для Бога! И в этом мне поможет унтер-офицер Семеновского полка!

– Не знаю, что и сказать, Ваше Величество… – смутился Федор Кузьмич.

– А ничего и не говори, – оборвал его император. – В юности это были неясные желания. Теперь же я понял, что не смогу продолжать жизнь, отпущенную мне, и не должен выполнять ту миссию, которая лежит на мне, ибо возмущение в народе есть оценка нелицеприятного царствования.

– Но как вы такое осуществите?

– Уход от власти? – переспросил император. – Уходить надо, не удивляя людей, не ища восхвалений или жалости, а так, чтобы никто не знал и чтобы родственникам и подданным не страдать за причиненные тобою беды. Уходя – уходи! Эта мысль так обрадовала меня, я ведь много раньше уже думал о приведении ее в исполнение. А тут подвернулся мой двойник. Как солдат, он рад жизнь отдать за царя и отечество, а как человек, может быть, и простит меня, когда мы встретимся у той неприметной черты, где всякий скован безволием. Знаешь, Федор Кузьмич, исполнение моего желания оказалось более легким, чем я ожидал. И поможешь мне в этом ты.

– Я?! – поперхнулся камергер. – Помилосердствуйте, Ваше Величество!

– Слышать ничего не желаю, – отрезал император. – Все равно я это сделаю, так что тебе лучше оказать мне посильную поддержку, нежели ставить палки в колеса. А намерение у меня такое: я уже сказался сегодня нездоровым. Утром день тезоименитства брата Николая. На службу в церковь я не пойду. Вместо этого отбуду в Таганрог на лечение в сопровождении князя Волконского, барона Дибича, ну и конечно же ты составишь мне компанию. Не знаю, Елизавета Алексеевна готова ли сей час отправляться из столицы, но в противном случае прибудет в конце сентября. Ей тоже необходимо лечение.

– Почему именно в Таганрог? – удивился Федор Кузьмич.

– Потому что там объявился какой-то сильный маг-целитель, которого даже православные батюшки признают.

– Ну и что?

– А то, – голос императора принял жесткость, как при отдаче приказов. – Елизавета Алексеевна должна поправить здоровье. А мой экипаж, не доезжая до Таганрога, перевернется и свалится в ров, потому что кони понесут. Естественно, я погибну. Тело мое доставят в цинковом гробу прямо в военный госпиталь, где к тому времени уже скончается Струменский. Через неделю это случится или через месяц – роли не играет. Мы подождем. Но поелику он похож на меня, труп надо положить в гроб и совершить Государю всея Руси заупокойное отпевание с погребением в царской усыпальнице Александровского собора. Все это поможешь мне сделать ты, Федор Кузьмич. Это моя последняя воля, так что возражения не принимаются.

– А куда ж вы, Государь? – жалобно пискнул камергер.

Растерянная физиономия Федора Кузьмича вызвала на лице императора веселую улыбку:

– Я, друг мой, пойду каликой перехожим по нашей России-матушке, как призывает меня отец, – Государь даже поднял вверх указательный палец. – Поживу сначала в Крыму. Потом, когда все поутихнет, пойду, скажем, под именем странствующего монаха Федора Кузьмича в обитель пророка Серафима Саровского и попрошусь пребывать у него в послушниках. По-моему, придумано неплохо. Вот только без твоей помощи не обойтись.

– Не могу я, Ваше Величество, – возопил камергер. – Я родился казаком и за вас жизни не жалел. Вы за заслуги мои возвысили меня до чина камергера, равнодействующего генеральскому званию, а сейчас… Что хотите делайте, а не сумею я народ обмануть!

– Сумеешь, Федор Кузьмич, сумеешь, – уверенно подчеркнул император. – Тогда и заговорщикам меня умертвить не удастся, и брат мой Константин… нет, я хотел сказать Николай, взойдя на престол, сможет им хвосты накрутить! Так что это отнюдь не сумасбродное желание капризного самодержца, а слово и дело во имя исцеления Государства Российского. Поэтому, ежели тебе дорога Россия, делай, как велено. А мне… мне Бог поможет…

– А не лучше ли, Ваше Величество, – робко предложил камергер, – дождаться смерти Струменского, никуда не выезжая? Потом подкупить врачей, и они привезут в ванне ночью тело унтер-офицера, и мы его подменим прямо здесь, в ваших покоях.

– Э-э, нет, господин хороший, – поморщился Александр. – Мне даже откровение было оттуда! – Он снова поднял указательный палец вверх и остро взглянул на камергера. – Понимаешь, если тело мое привезут в военный госпиталь в закрытом гробу, то никто особо просить не будет о вскрытии крышки, разве что императрица. Но Елизавета Алексеевна сама сейчас больна чахоткой и ей не до того. Моя матушка Мария Федоровна сразу доставленный гроб вскрывать не прикажет. А если ухаживать за телом слуги будут здесь, в моей опочивальне, то соберется чуть ли не весь двор, включая низших лакеев. Кто-нибудь да заметит раны от шпицрутенов на спине. Мало ли чего! Так что, с Божьей помощью, поездка моя состоится. Ты же проследишь, чтобы тело преставившегося Струменского держали на льду. А меня, думаю, доставят в Петербург к тому времени, когда Господь повелит. Так что, Федор Кузьмич, выручай. Надежда только на тебя, потому как я давно уже не верю даже преображенцам и семеновцам, памятуя о смерти моего батюшки. Но в Евангелии сказано, что если двое собрались во Имя Господа нашего, там и Бог между ними.

– Так ведь это же о брачном союзе сказано, Ваше Величество!

– У нас тоже союз, – возразил Государь. – Только дела наши послужат спасению державы от смут. Ну, с Богом…

Вскоре, после недолгих приготовлений к поездке в Таганрог, Государь забылся сном, и ему привиделось, что из Петербурга ведут две дороги. По обеим шел он сам. Только по одной – в сопровождении толпы лакеев, слуг и почитателей, а по другой – в монашеском подряснике, с котомкой за плечами и длинным посохом в руке, украшенным медным набалдашником с крестом. Даже во сне Александр, не колеблясь, выбрал вторую дорогу – коль выпало нести крест свой в странствиях, так от этого никуда не денешься.

Глава 2

Давид брел сонной Москвой, никуда не спеша и не выбирая, по какой улице идти. Незапланированные прогулки давно уже стали для него особым допингом. Радовало также, что Москва вроде бы утихомирилась и в людных местах давно уже не вспыхивали никакие разборки за передел «крыш», а лицам кавказской национальности, заполонившим столицу, неожиданно укоротили руки начальствующие органы новой полиции.

Хотя какая она, к лешему, «новая»?! Государственное коммунистическое правительство в 1990-х годах прошлого века старым казачьим способом сменило свои таблички на «демократов», а теперь и «менты» превратились в «понты», только и всего. Но небольшая встряска исполнительных органов не прошла незамеченной. Несколько журналистов, друзей Давида, докопались до незарегистрированных умопомрачительных «заработков» высшего офицерского состава бывшей милиции. Генералов, конечно, не посадили, президент защищает своих, но штат государственных прихлебателей уменьшился. Сам Давид работал редактором довольно известной в России и на Западе газеты «Совершенно секретно», поэтому относился серьезно даже к малым победам над мародерствующим населением Кремля и русского Белого дома.

Он свернул за угол и отметил, что оказался на Сретенке. Путь его шел как раз в сторону Лубянского саркофага.

– Это символично! – пробормотал Давид.

Парень прошагал до «сорокового» продуктового магазина и повернул налево, поскольку, если ноги непроизвольно занесли его в это место, то надо бы поближе познакомиться с Домом Чертковых на Мясницкой улице.

Судьба здания оказалась настолько удивительна, что по событиям, происходившим внутри и вокруг Дома Чертковых, удалось бы снять не один детективный фильм. Но криптографическая история, то есть намеренное замалчивание чего-то стоящего, после победы исторического материализма тянулась красной линией политики Государства Российского. Бандитский принцип «отнять и разделить» до сих пор оставался одним самых главных.

Однако закон этот по-своему перестроился: в ХХI веке уже никто из государственных воров ни с кем и ничем не делился. Многие просто пытались урвать недоворованное и продать за границу еще нераспроданное из имущества бывшего сильного государства. К чему приводит такая мышиная возня – давно известно. Только вот нет пока на Руси новых Минина с Пожарским. Или возникнут они после 22 октября 2012 года, ровно через 400 лет, как однажды уже спасли Россию от смуты – и не надо будет предсказателям оглядываться на календарь майя и провозглашать 2012 год началом Апокалипсиса…

Дом Чертковых на Мясницкой стоял, покрытый зеленой строительной сеткой, но никаких видимых работ внутри здания и по фасаду не проводилось. Все было в замороженном состоянии. Кто же сейчас действительный хозяин удивительного дома?

– Похоже, придется заняться люстрированием, – пробормотал Давид.

Он еще не знал, с каких позиций начинать это самое люстрирование, но понял, что без данного определения нынешнего хозяина особняка дело с места не сдвинется. Если же удастся вычислить владельца, то станет возможным открытие новой библиотеки во флигеле, к примеру. Ведь недавно обнаружилось, что один из графов Чертковых подарил государству Российскому 55 000 уникальных книг. Все книги хранятся в подвале Дома на Мясницкой, то есть библиотека гниет, не принося пользы. Нынешнему смутному правительству глубоко наплевать на какую-то там библиотеку. Если кому нужно развлекаться, то пусть-де до посинения просвещается в Интернете на фоне порно или идет в ночные клубы, чтобы под глушащие сознание ритмы пропустить стаканчик-другой и подсесть на иглу. А книги – нет, увольте!

Для Давида в этой ситуации было немаловажной информацией, что среди старинных рукописей, гниющих в Доме Чертковых, есть сведения о библиотеке Ивана Грозного! Парень небезосновательно полагал, что в библиотеке Чертковых имеются книги из исчезнувших манускриптов царя Ивана. Всему миру известно, что это – бесценный клад, множество высказываний мудрецов всех стран, времен и народов, уникальные мысли не менее уникальных личностей, которые для нынешнего поколения технократов могли бы стать основанием для создания не только каких-нибудь приборов, но и целых наук. Это неудивительно: еще Жюль Габриель Верн определил девиз одному из своих героев: «Подвижное в подвижном». Значит, если следы ненайденных древних манускриптов хранятся в подвале Дома на Мясницкой, то глупо не стараться докопаться до них!

Тут из подворотни Дома вынырнул какой-то мужчина в черной форме, очень похожий на охранника. Он практически кинулся на праздно шатающегося одинокого парня, но тот оказался не пьян и ловко увернулся от нежелательных объятий «охранника». В это время на другой стороне улицы раздался женский смех. Видимо, девчонки возвращались с вечеринки и делились впечатлениями друг с другом. Мужчина недовольно зарычал, сплюнул в сторону подгулявших девочек и, оглядев недовольным взглядом кружившего вокруг дома молодого человека, брюзгливо спросил:

– Тебе чего здесь надо, а?

– Да ничего вообще-то, – пожал плечами Давид. – Гуляю.

– Вот и гуляй себе подальше отседова, – просипел охранник. – Ходют тут всякие… Шпана недорезанная…

Давид решил посмотреть на себя со стороны: парень как парень, не пьяный, не хулиган, не пытается помочиться возле забора… Правда, джинсы рваные и футболка с непонятным рисунком… Нормальная одежда! Не на прием же! Только здесь правило «встречают по одежде», похоже, сыграло свою историческую роль. Пора убираться подобру-поздорову!

– Скажите, – решил успокоить охранника Давид. – А на работу к вам устроиться можно?

– На работу?! – мужик оторопело уставился на ночного гостя. – Ага! Прямо сейчас! Иди-ка лучше, не буди во мне зверя. – Охранник сверкнул на Давида оскаленной пастью, и тот непроизвольно отшатнулся.

Оказывается, в действительности бывают люди с плотоядным оскалом упыря или еще какого-нибудь инфернального чудища. Давиду до сих пор казалось, что такое можно увидеть только в плохих голливудских «ужастиках», но факт оставался налицо. Чтобы не создавать лишней напряженности, следовало спокойно ретироваться, а днем выбрать время, чтобы узнать хоть что-нибудь о нынешних хозяевах и можно ли взглянуть на хранящиеся в Доме бесценные книги?

Давид хмыкнул, покачал головой для приличия и отправился вверх по Мясницкой к Чистым прудам. Быть может, метро еще не закрылось и, если повезет, до дома поезд домчит за несколько минут.

Ему часто приходилось пользоваться метрополитеном на грани закрытия. Сейчас циферблат часов показывал без семи минуть час. Значит, до закрытия оставалось всего ничего, а до станции Лубянка гораздо ближе, чем до Чистых прудов. Парень развернулся и вприпрыжку поспешил к ближайшей станции метрополитена.

В подземном переходе вход на станцию был недалеко от лестницы, но стеклянные двери уже закрывали две заботливые служительницы. Давид успел протиснуться в еще не закрытую дверь, на всякий случай извинился перед работницами и помчался вниз по уже выключенному эскалатору.

Внизу платформа, на удивление, оказалась далеко не пустой. Среди последних пассажиров-экстремалов присутствовала даже хорошенькая девушка в красивом вечернем платье из шифона и туфельках на шпильках. Прическа у нее тоже, вероятно, была приготовлена для какого-нибудь «сейшена», но ее скрывала элегантная шляпка, чуть надвинутая на глаза, и чтобы посмотреть, скажем, на часы, висящие над линией метрополитена, красавице приходилось чуть-чуть откидывать головку назад. Стороннего наблюдателя это интриговало и завораживало.

Остальные, ожидающие последнего поезда, особым видом или поведением похвастаться не могли. Поэтому Давид отрешенно скользнул взглядом по трем приятелям, живо обсуждающим какие-то свои мальчишеские проблемы, по офицеру общевойсковых подразделений, одетому, несмотря на жару, в форменный плащ с погонами и по припозднившейся в гостях старушке. Естественно, взгляд парня вернулся к молодой авантажной девушке.

Она тоже посмотрела на вновь прибывшего пассажира оценивающим взглядом. Женщины умеют так смотреть с особым, ни к чему не обязывающим шармом, но эта посчитала, что дежурный взгляд можно и задержать на несколько секунд подольше установленного лимита. Возможно, она тоже пыталась определить характер каждого из присутствующих. А возможно, сам Давид заинтересовал ее своей искоркой во взгляде – женщины чувствуют, как никто другой, в заинтересовавшем их мужчине ту самую опору, с которой можно не только развлечься, но и решить кое-какие проблемы, чтобы не бояться за завтрашний день.

И тут вдруг либо пол дрогнул от могучего магнетического вихря, либо атмосферное давление зашкалило, только все присутствующие почувствовали свалившуюся на них мертвую тишину. Такое можно испытать, оказавшись глубоко под землей, когда спелеолог теряет ориентиры и мечется по замкнутому пространству. Потом он останавливается, старается успокоиться и проанализировать ситуацию. Вот тут-то на него и сваливается хищная пещерная темнота, духота и давящая виски тишина. Фонарь, если еще горит, тут же гаснет, не оставляя надежд на спасение, и темень принимается захлестывать горло петлями паутины, завладевая всем человеческим телом, как паук, который педантично пеленает пойманную муху в тонкую шелковую сеть.

Именно это сейчас и происходило на станции метро «Лубянка». Может быть, определенную роль сыграло недалекое присутствие глубоких подвалов Лубянского саркофага времен Феликса Эдмундовича, где все – и каменные ступени, и бетон пола – насквозь пропиталось реками человеческой крови? Может быть, именно на этом холме города находилась какая-то мощная энергетическая точка, в которой схлестывались положительная и отрицательная энергия, как мускулистые струи проснувшейся реки в половодье? Как бы то ни было, а запоздалые пассажиры прижались к мраморным бокам толстых колонн станции и со страхом ожидали чего-то непредвиденного, что должно сей секунд грянуть громом поднебесья и рассыпаться тысячами шаровых молний по каменному полу.

Ближе всех к черному зеву туннеля находилась дежурная станции одетая в официальную форму и держащая в руках жезл с красным кружком. Служащая метро тоже не смогла вынести давящую на сознание тишину и беспомощно опустилась на край длинной скамейки. Лишь на секунду она обернулась к ничего не понимающим пассажирам и прокричала:

– Путевой обходчик!..[14]

Что этой фразой хотела сказать женщина, никому не было понятно, но люди сбились в маленькую стайку, словно стадо испуганных овец, и безмолвно уставились в пещерное чрево тоннеля, откуда уже пахнуло пронзительным холодом вперемешку с тухлым запахом разлагающегося трупа. Холод, потянувшийся из туннеля, уже осел инеем на бетонном полу и мраморных стенах станции. Но ведь дежурная крикнула «путевой обходчик», так откуда же у живого путевого обходчика может возникнуть запах разлагающейся в жару говядины?

Давид оказался рядом с понравившейся ему девушкой, а та, будто бы ища защиты, непроизвольно ухватила парня за руку. Избранный в защитники, он ошалело взглянул на девушку и прочел в ее глазах такую мольбу о помощи, что сам ободряюще похлопал ее по руке:

– Ничего не бойся. У меня найдутся силы заступиться за женщину…

– Хорошо бы, – ответила девушка.

Больше она ничего произнести не сумела, да и не успела бы, потому что из пещерного туннеля послышались громкие шаги, будто Каменный Гость пожаловал в метрополитен и шагал за нашкодившим Дон Жуаном, чтобы забрать его в царство вечного холода и мрака на вечные муки. В следующий момент клубок темноты выплеснулся из туннеля, будто молоко, сбежавшее из кастрюли. Сгустки мрака растеклись по рельсам и стенам, освобождая путь следующей волне мрака, хлынувшей из горлышка туннеля…

С третьей волной из пещерной темноты вынырнула фигура человека двухметрового роста. Человек передвигался на негнущихся ногах меж рельсами. В полусогнутой руке он держал керосиновую лампу. Лампа конечно же не горела, но сам этот предмет в руке путевого обходчика завораживал, будто зеркальный шарик в руках гипнотизера. Черный человек поражал не только своим появлением из ночного туннеля и невообразимой походкой. Он на первый взгляд казался обыкновенным служащим метрополитена в форме, но жуткий могильный холод, сопровождающий пришельца, испугал бы любого неустрашимого супергероя. Худое лицо его в нескольких местах было испачкано сажей. Хотя чего в туннеле не бывает?