Улица моего детства (сборник)

Улица моего детства

рассказы, повести и сценарии

Игорь Буторин

© Игорь Буторин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Улица моего детства

Амур

Эта рабочая слободка, расположенная чуть северо-восточнее центра Омска, начала развиваться в начале 60-х годов прошлого века. Буквально посередине степи появились первые корпуса Омского завода кислородного машиностроения, вслед за ними и стал застраиваться пятиэтажками огромный пустырь краем упиравшийся в околицу частного сектора одной из Амурских улиц, а другим в забор военного объекта, известного по сию пору, как пороховые склады. Знаменитые пятиэтажные муравейники – хрущевки росли быстро и, неуклонно превращались в новый район города – Амурский поселок. В Амуре я прожил один из самых больших отрезков моей жизни: с двух лет и до сорока пяти. Ему – Амуру моего детства и посвящаю свой рассказ.

Огромная лужа, непролазная грязь и сугробы

Первое воспоминание о моем амурском детстве – это непроходимые грязевые моря, в которых буквально утопал строящийся поселок. В ту пору мне только исполнилось три года и, отправляясь с мамой в детский сад, мы каждые утро и вечер преодолевали эти необозримые чавкающие поля. Случалось, что мои ноги утопали в жиже так основательно, что иногда в ней оставались резиновые сапоги, без которых жизнь здесь была просто немыслима.

Зато, потом, когда летняя жара высушивала эти селевые поля, сколько было ребячьей радости побродить по теплой и мягкой пыли, доходившей до щиколоток наших детских ног. Или после дождя, гонять по расквашенной мягкой грязюке и при каждом шаге ощущать, как мягкая жижа просачивается между пальцев ног.

Это можно отнести к ностальгии о беззаботном детстве, однако, мне все же кажется, что раньше зимы были стуже, и снега выпадало гораздо больше, чем сейчас. Чего стоят воспоминания о морозах, когда узкая щель между шапкой и шарфом, скрывающим подбородок и нос, оставленная только для глаз, в считанные минуты затягивалась таким слоем инея, что мир вокруг приобретал потрясающие сказочные очертания. Когда читаешь про путешествия капитана Гатерасса и его северные приключения, то запросто представляешь, тот мороз с каким герои Жюля Верна боролись в северных широтах.

А сугробы… Вот – зима, а вот – куча снега в которую можно нырять с крыши веранды во дворе соседнего детсада, и она, как перина, мягко примет твое тело. И сколько радости доставляет и сам прыжок, и безумные барахтанья в сугробе, когда не обращаешь внимания ни на снег за шиворотом, ни на обмороженные щеки, ни на застывшие и ставшие колом штаны. Нет, все же в детстве зимы были круче и детские забавы веселее…

Однако это лишь присказка об Амуре, а сказка заключалась в огромной луже, которая простиралась вдоль улицы Багратиона и казалась нам пацанам, по крайней мере, мировым океаном. Причем не только в переносном смысле. И эта лужа была вечной. Зимой она превращалась в каток для хоккейных баталий. Играли на нем, как в русский хоккей с мячом, так и в канадский с шайбой. А весной и осенью лужа превращалась в полосу препятствий для экстремальных игр на тонком льду – надо было пробежать через лужу и не провалиться в полынью.

Зато с поздней весны и летом лужа становилась истинным океаном, по которому мы плавали на самодельных плотах, сделанных из остатков заборов, досок и прочей пустопорожней тары. Здесь же устраивались морские бои, суть которых заключалась в ловком таране плота соперника. Главное надо было так врезаться в конструкцию противника, чтобы тот свалился со своего боевого нагромождения деревяшек в нашу Великую лужу. Плоты строились так, чтобы они были легкими для развития крейсерской скорости и крепкие, то есть имели хорошие абордажные качества. Основным материалом при строительстве служила все та же пустопорожняя тара, в которой дефицита не было – рядом находился единственный на весь поселок, большой по меркам того времени продовольственный магазин «Заря».

Центр вселенной под названием «Заря»

«Заря» по улице Багратиона был главным ориентиром в Амуре. Это было название остановки и центр всего микрорайона, так как через две остановки начиналось еще не застроенное домами поле. Сюда ходили за покупками всей семьей, здесь находилось место наших игр и развлечений и эльдорадо вкусностей, которыми здесь торговали.

Чего стоит упоминание о какао в маленьких брикетиках, которые вместо конфеты можно было очень долго грызть на зависть товарищам. В сравнении с этим кубиком какао, сникерсы просто отдыхают.

А томатный сок по 10 копеек. Сначала тебе наливают этот густой, слегка разбаленный ушлой продавщицей напиток в граненый стакан. Затем ты, со знанием дела, берешь чайную ложку и, зачерпнув соль, исходя слюной от предвкушения, долго болтаешь ею в соке, размешивая. Дальше быстро, на одном дыхании вливаешь в себя томатный напиток и удовлетворенно вытираешь рукавом оранжевые помидорные усы над верхней губой. Все, можно выдохнуть. Вот это был настоящий кайф!

В «Заре» же обитал местный амурский дурачок Алеша. Уж не знаю, кто к его имени добавил приставку «кирзовые уши», но, тот не обижался и вообще был безобиден. Он приходил в магазин, становился у прилавка какого-нибудь отдела и пел песни. Пел хорошо и громко. Продавцы его не гнали, а, наоборот, за песню на заказ подкармливали кто кусочком колбасы, кто конфеткой. Тогда глаза Алеши-кирзовые уши начинали лучиться, и он долго хвастался покупателям, заработанным подарком. Спустя несколько лет на Пасху, я увидел, уже повзрослевшего Алешу на церковной паперти. Там он снова пел, но уже пел псалмы и на брошенную в его кружку монетку отзывался рассказом, что батюшка подарил ему наручные часы. Не пропал, и, слава Богу, ведь малый то он был добрый, да и голос действительно хороший – высокий и чистый.

Здесь же в «Заре» мы покупали свои первые сигареты, обманывая продавцов, что за ними нас послал отец. А потом на чердаке втягивая в себя сладковатый дым крепкого кубинского «Партагаса», мы почему-то представляли себя, по меньшей мере, водителем грузовика, потому что нам эта профессия казалась самой главной и уважаемой в этом мире. Однако первые сигареты будут позже, уже в школе.

Кроме «Зари», с торцов двух соседних домов по улице 22-го партсъезда находилось еще два популярных магазина – булочная и молочный. Они мне запомнились тем, что туда чаще всего меня посылала матушка с бидоном для молока, банкой под сметану и авоськой для хлеба. Особенных историй про эти магазины у меня нет, вот только прекрасно помню огромные очереди за хлебом. Они появились в эпоху повального увлечения нашего генсека царицей полей – кукурузой. Тогда хлеб был в дефиците, и очередь приходилось занимать задолго до открытия булочной.

Зато спустя совсем немного времени, когда ЦК партии возглавил Леонид Брежнев, положение выровнялось, очереди пропали, и на магазинных полках даже наблюдалось некоторое изобилие. Для примера, вспомню, что «Краковская» колбаса была не в очень большой чести даже в самых обычных семьях. На полках магазинов она залеживалась, ссыхаясь и покрываясь белым налетом, который для придания товару более ликвидной внешности, убирался тряпкой, смоченной в подсолнечном масле. Зато «Московская» и «Докторская» были самыми популярными сортами и их себе могли позволить многие семьи, причем не столько на праздник, сколько каждый день на завтрак. Пишу об этом смело, потому что вырос я в семье врача и инженера, понятно, что такие семьи и в те времена зажиточными не были и таковыми никогда не считались.

«Сатурн»

Из всех культурных заведений в Амуре, вначале был только сад «Сибирь» с танцевальной верандой. Потом, уже окрепший завод кислородного машиностроения, смог себе позволить строительство собственного Дворца культуры, который тоже расположился в саду «Сибирь». Ну, а для жителей всего Амурского поселка, в аккурат на мыске с дорожными развязками на пересечении трех улиц: Багратиона, Челюскинцев и 24-я Северная был построен кинотеатр «Сатурн».

Для нас – ребятишек, это был настоящий культурный прорыв. Теперь можно было ходить в кино самостоятельно, то есть без родителей. Достаточно было от них получить 10 копеек, и поход на утренний сеанс практически был у тебя в кармане.

Кроме обычного просмотра замечательных сказок и прочих детских и не очень фильмов, в «Сатурне» была еще одна забава. Если ты сидишь неподалеку от окошка в кинопрокатную комнату, то вырванный из тетрадки и скомканный в снежок лист, ловко подбрасывался в луч проектора, превращаясь в яркую вспышку. Прямо, как на фронте при артобстреле.

Кроме самого фильма обязательным атрибутом кино стало мороженное в вафельном стаканчике и газировка из бутылок, которыми торговали в буфете.

Адреналин мы получали из другого приключения. Билет покупался на дневной сеанс, после его просмотра надо было ловко спрятаться в бесконечных складках шторы– светоотсекателя на выходе и… остаться еще на один сеанс, уже бесплатно. Можно было прорываться и снаружи во время того, как публика покидает кинозал, но это был уже высший пилотаж, потому что бдительные контролеры вылавливали нас и выпроваживали на улицу.

Школа

Надо заметить, что в Амуре все взрослые друг друга знали. Буквально, как в большой деревне. Мало того, что все работали на одном заводе, но и первые дома строились тогда, так называемым, хозяйственным способом, когда кроме своей основной работы, родители по вечерам и в выходные сами строили свои будущие дома. На стройке и предприятии образовывались компании, которые с годами так сроднялись, что порой становились ближе, чем кровные родственники. Они и сейчас дружат, однако встречаются теперь, все чаще на похоронах друзей своей молодости. Время.

Ну а ребятня, тоже жила по законам больших семей Амурского поселка. Дворовые команды были именно дворовыми, где все держались одной кучей и с подозрением относились к соседям.

Однако школа перемешала эти детские сообщества, образовав новые, по номеру школы. Шестнадцатая, тридцатая, семнадцатая, позже двадцать девятая и так дальше. Компании стали больше, а недоверие к соседям сильнее. Если ты появлялся на чужой территории, то первым вопросом становился – «из какой школы?» А дальше, если ты чужак и за тебя никто не замолвил слово, можно было совершенно спокойно схлопотать по физиономии. Калечить еще не калечили, но зубы выбивались, а фингалы под глазами становились нормой мальчишеской жизни.

Знаменитый сад «Сибирь» всегда был зоной из «Сталкера». Он манил своими темными аллеями, ветвистыми деревьями диких ранеток и буйной фантазией детских игр. Но ходить там было небезопасно, так как это была территория другой школы – тридцатой. Однако все равно ходили, иногда дрались, а чаще просто убегали от преследователей. Там же я получил свое первое, более-менее серьезное, ранение – рассекли губу кастетом. Одним словом, адреналина было, хоть отбавляй.

Пока родители были на работе, нашим воспитанием занимались соседи-пенсионеры. Понятно их об этом никто не просил, но они все равно бдили и докладывали о всех шалостях и проказах нашим папам и мамам. Лишь один дед из моего подъезда никогда не жаловался нашим родителям. Очень колоритный был старик, с чапаевскими усами и всегда ходил в синих НКВДшных галифе и хромовых сапогах. И если наши игры начинали мешать ему жить спокойно, то он попросту норовил треснуть своей тростью зазевавшегося пацана пониже спины. Вот такой самосуд. В отместку мы его поддразнивали, правда, делали это издалека, чтобы не достал своей палкой. Дед сердился, грозил палкой и топорщил свои седые усы, но обид долго не помнил и никогда не наказывал за давние провинности.

Трамвай

В Амурский провели трамвайную линию это стало настоящей революцией. Теперь на трамвае номер три можно было за пятнадцать минут доехать до главпочтамта, а не сорок минут собирать, толкаясь в вечно переполненном «51-м» автобусе, все Амурские и бесконечные Северные улицы. На «четверке», это второй трамвайный маршрут, теперь можно было добраться аж до железнодорожного вокзала. Жители Амура перестали чувствовать себя городской окраиной и в полной мере ощутили горожанами.

Когда же начали строить трамвайные пути, то понятное дело все игры мальчишек переключились на эту стройку. Первые рельсы вызвали просто щенячий восторг, а дрезина оставляемая путейцами на ночь, стала пределом мечтаний для каждого пацана. По вечерам на ней мы рассекали по новеньким рельсам, разгоняясь, как казалось до первой космической скорости. Ветер в лицо, впереди сумерки и неизвестность (в виде кучи песка, в который эта дрезина в конечном итоге и втыкалась, слетая с рельсов, а порой и переворачиваясь) – ну чем не космонавты. Зачастую нас – первооткрывателей трамвайного движения родители выдергивали из этого опасного приключения и гнали подзатыльниками и ремнем домой, объясняя, что мы могли запросто попасть под колеса дрезины и остаться без ног. Ну, разве в ту пору это были веские аргументы…

Когда же трамвай пустили, то появилась новая забава – путешествие на трамвае без родителей. Так мы начали открывать другие районы Омска, начиная с соседнего поселка имени Козицкого и заканчивая загадочным железнодорожным вокзалом.

Амурская шпана

В Амуре, как и во всей стране, в памяти которой были живы воспоминания о ГУЛУГе, о суках на зонах и ворах в законе, среди пацанов витал дух, пусть это сегодня и кажется странным – зоновской романтики. В мальчишеские разговоры пестрели феней, были популярны рассказы о жизни за колючей проволокой и тамошних законах и повадках, которые приносились в наше подростковое общество сверстниками, побывавшими на «малолетке». Самые отчаянные, шли воровать, а порой и грабить соседей, прохожих или просто квартиры. Больше половины всех пацанов состояли на учете в детской комнате милиции. Малолетних преступников ловили и сажали, так как спрятаться в большой деревне под названием Амур, было негде и выявить, и задержать воришку участковому обычно не составляло никакого труда.

Потом, отсидев, пацаны возвращались с наколками в виде светлой тропинки через темно синее поле зоны на пальцах – первая ходка, с воровскими звездами на плечах или коленях. На «малолетке» юные преступники жили жестокой жизнью волчат, дрались, жестоко насиловали друг друга и щедро разрисовывали свои тела атрибутами воровской чести. Понятно, что после такой школы преступления становились более жестокими и изощренными, а сроки более длительными. Такие малолетние «паханы» «держали мазу» в своем околотке, участвовали в разборках и драках, отвоевывая у таких же «паханов» свое пространство в Амуре.

Из легендарных персонажей того времени стоит упомянуть Котовского. Точно не скажу, сидел ли Котовский в колонии для малолетних преступников, но был он видно отчаянным сорвиголова, потому что еще в детстве, катаясь на товарных вагонах, лишился одной ноги. Однако это увечье не помешало ему стать одним из самых жестоких бойцов Амура. В драках его очень опасались, вернее его костыля, которым он орудовал не хуже, чем средневековый рыцарь мечом. Потом он куда-то исчез, быть может, спился, а быть может, убили в одной из амурских драк.

P. S.

Однако, как это всегда бывает, пришло новое время, которое родило своих героев. Так малолетние сидельцы кто, спившись, а кто, сгинув на зоне, ушли в историю нашего амурского детства. Да и не могли они противостоять подросшим пацанам, которые с малолетства шли не на зону, а в спортивные секции. Так на смену амурской шпане пришли другие персонажи амурские спортсмены: боксеры, борцы и культуристы. Им, как и спортсменам из других районов города спустя некоторое время историей было суждено создавать первые рэкетирские бригады, участвовать в кровавых разборках со стрельбой и заказными убийствами при переделе сфер влияния уже не только в Амуре, но во всем Омске и за его пределами. Просто началось первичное накопление капитала, и спортсмены, как самые жизнеспособные и решительные поспешили этим воспользоваться. Но теперь они все уже назывались просто – амурские.

Все это было. Теперь многие из них стали добропорядочными людьми: бизнесменами, таксистами, врачами, военными, преподавателями, чиновниками и даже местными политиками.

Однако это уже совсем другая история. Как и история Амурского поселка, которая продолжается, и современный Амур стал совсем другим, но от этого не менее родным и близким, как любая малая родина, пусть даже и заключенная в пределах одного городского района.

Как я дошел до такой жизни

Я вырос в любви

Мои родители познакомились в Полтаве. Мама там жила, а отец, приехал на спортивные сборы перед чемпионатом СССР по легкой атлетике, где он должен был отстаивать честь Тихоокеанского флота в спортивной ходьбе. Когда бравый матрос появился на танцах, судьба мамы была решена, да и отца тоже, потому что сразу заметил ее огромные глаза. После окончания отцовой службы родители поженились, и отец увез молодую жену в свой родной город Тюмень. Потом он поступил в омский мединститут, но это уже было при мне. Мир узнал о моем появлении все в той же Полтаве, куда мама приехала меня рожать. Потом она вернулась к отцу в Омск, а я остался у бабушки на улице Исторической, вдоль которой протекала замечательная речка Тарапунька. Не надо никому объяснять, что в украинской мазанке с земляным полом я был главным человеком, окруженный любовью бабушки, прабабушки и двух маминых братьев. Для бабушки в ее 38 лет я был первым внуком – последним ребенком, для материных братьев забавным первым племенником, а для старенькой бабуни, пережившей оккупацию – благодарным слушателем ее причитаний.

Своих родителей я увидел через год и десять месяцев, когда бабушка привезла внука в далекую Сибирь. Кстати, рядом с дядьями я привык называть бабушку мамой и поэтому, когда на вокзале мама-бабушка вдруг села в поезд, и он ее повез в неизвестном направлении, я устроил истерику. Это была трагедия. В поезде захлебывалась слезами бабушка, на перроне заливалась мать, и над всем этим на руках отца блажил я. Когда меня привезли домой, я залез под кровать и при малейшей попытке извлечь меня оттуда, закатывал истерику. Выманил меня отец. Он заранее купил мне машинку – красивую скорую помощь (а какую еще игрушку мог купить будущий врач). Так отправляя ее ко мне под кровать, и азартно перед моими глазами, закладывая ею виражи, папа спровоцировал меня на игру и тем самым извлек из пыльной темноты подкроватья. Со временем я понял, что тетя – это моя мама, ну, а отца я признал быстро… Ведь только отец умеет так интересно играть машинками и самолетиками сына.

Мне повезло. Я вырос в любви. Первого внука и первого племянника любили все. Я не говорю о родителях, их любовь была огромна, как окружающий мир и в ней прошли мои детство и юность. Нет, я не был маменькиным сынком. Я был нормальным пацаном из рабочей слободки. Я получал ранения в пацанских драках, пробивал голову в хоккейных баталиях, тонул в необъятных лужах, куда свалился с плота, курил на чердаке нашей пятиэтажки, занимался плаванием и легкой атлетикой.

Пожалуй, единственное и самое главное, что отличало нашу семью от других таких же семей 60-х годов – это книги. Мой отец читал всегда и много. Ему было интересно все, поэтому у нас были подборки научно-популярной серии «Эврика», книги о путешествиях и путешественниках, замечательные энциклопедии по биологии и зоологии, мемуары военачальников, политиков и ученых и просто замечательных людей. Я уж не говорю про художественную литературу.

Из детства, не знаю почему, но помню один новогодний подарок. Я его обнаружил, как и положено, утром первого января под подушкой. Это была прекрасно иллюстрированная книжка «Золотая антилопа». Подарки родители дарили всегда, и всегда не такие, как у других ребятишек, но вот эту книжку почему-то помню и как ей обрадовался, тоже помню.

Еще был поход. Мне тогда было лет четырнадцать, и мы приехали к бабушке в Полтаву. Отец был основательным человеком. Например, мы начинали заниматься рыбалкой. Сразу же в доме появлялась разнообразная литература на тему рыболовства. Потом скупались различные рыболовные причиндалы. Плюс мастерились снасти, конструкции которых мы находили в научно-популярных и специализированных изданиях типа «Рыболов-спортсмен».

То же и с походами. Покупалась палатка, рюкзаки, котелок, тренога для костра и тому подобное. И вот так основательно экипированные мы отправились на рыбалку. Место подсказали соседские мужики. Сначала была электричка, потом пешком через таинственную рощу, где корни деревьев, облепленные тиной после половодья, превращались в сказочную страну с таинственными лабиринтами, потайными местами для русалок и леших. И наконец, степь и пшеничные поля, прорезанные лишь грунтовой дорогой и речушкой, в которой сновали шустрые гольяны. А потом уж и более широкая речка, названия которой я уже и не помню. Там мы и разбили лагерь.

Едва поставили палатку и расчехлили спиннинги, как с горизонта на огромной скорости на нас устремилась рваная грозовая туча, и быстро заполонила собой весь горизонт, превратив вечер в ночь. Я тогда, честно говоря, очень боялся. Мне казалось, что на нас, двух человек посреди малоросской степи могут напасть злоумышленники. В палатке я жался к отцу и мне постоянно слышались шаги крадущегося разбойника. Отец успокоил. Во-первых – нас двое и мы мужчины. А во-вторых – удилища от спиннинга, это прекрасное оружие для самообороны. Видно отцова уверенность не только в себе, но и в нас – двух мужчинах, передалась и мне. Не скажу, что больше в жизни мне не бывало страшно. Было и не раз. Но о том, что «смелого пуля боится и смелого штык не берет», я узнал от отца и, наверное, именно в том походе.

За отца я никогда не боялся. Все же боксер-перворазрядник. Что говорить о нас подросших уже пацанах. В ту пору над нами витала романтика лагеря для малолетних преступников, куда попадали после краж, кровавых драк и разбоя наши ровесники. Часть из них уже прошла через тюремные коридоры малолетки. Они возвращались оттуда с партаками на руках, а кое-кто даже успевал наколоть на плечах и коленях воровские звезды.

К окончанию восьмилетки дворовые компании начали раскалываться. Кто-то уверенно протаптывал очередную тропинку на зону, а кто-то в спортзал и к знаниям. Друзья в недавнем прошлом, теперь уже косо смотрели друг на друга. Жиганам не нравилось, что они сдавали свои лидерские позиции. Мы их «делали» в спорте. Оставался единственный известный способ завоевать уважение – драка.

Ощущение предстоящего кулачного боя я запомнил очень хорошо. Когда уже не миновать разборки, у тебя внутри начинается неприятный тремор, который предательски передается коленям и рукам. Где-то под ложечкой холодеет, слегка подташнивает, и ты уже ждешь первой атаки. Кадык ходит ходуном, как будто ты пытаешься и не можешь глотнуть скопившиеся слюни. Тогда ты вспоминаешь, про смелого, которого пуля боится, и про «Бей первым Фрэди»…

А потом дома, мама плачет, отец оказывает первую врачебную помощь и тоже явно нервничает. Губа рассечена и опухла, глаз заплыл, из брови струится кровь. Между делом мать интересуется, где шапка? А кто ж ее знает, где она… слетела. В этот момент, мне почему-то всегда было жалко моих родителей. Они панически боялись, что меня могут покалечить, уж не говоря о более страшном.

В девятом классе я записался в школу юных корреспондентов при городской молодежной газете. Занимался там год, но понял, что на журфак поступить не получится. Стабильной оценкой за сочинения у меня были: «5» за литературу и «3» за русский язык. Кто ж меня безграмотного примет…

Были и другие варианты – в медицинский, как отец, или в политех на инженера, как мать. На выпускных экзаменах по химии я заработал «трояк», потому что так и не смог вспомнить формулу молочной кислоты. Медицинский отпал, остался Политех.

Был на выпускных в школе у меня один забавный момент. Отец поинтересовался перед экзаменом по истории, как дела? Я ответил, что не успеваю выучить статьи учебника про Великую Отечественную Войну. На что батя заметил, чтоб я не переживал, он мне утром за завтраком все расскажет. Перед экзаменом он заявил, что волноваться не следует, ведь я и так про войну знаю достаточно. В результате мне попалась Курская битва, и я получил «пятерку». Наверное, помогла отцова библиотека… и замечательные фильмы о войне?

Человек движения

В Политехе я выбрал специальность, как мне показалось наиболее близкую к журналистике – полиграфию. Студенческие годы у всех замечательные. И мои не были исключением. Первая любовь, дружеские попойки, стройотряды, спортивные соревнования, практика в Питере. Было все и много. На четвертом курсе я поступил по конкурсу в народный театр и даже успел съездить на гастроли на тюменский Север – всероссийскую комсомольскую стройку.