Избранное

Взгляд ее проник за «Диогеновы фонари» и упал на открытую поляну. На откосе, по колени в диком овсе, паслись две ярко-золотистых на солнце, одинаковых, как на подбор, лошади. Их новая, весенняя шерсть отливала цветными блестками, которые сверкали, как огненные бриллианты.

Девушка почти с ужасом подумала о том, что одна из лошадей принадлежит ей. Долли, подруга ее детства, ее девичьих грез, горестей и восторгов. Глаза ее увлажнились при виде той, на шее которой она выплакала столько слез, и мгновенно она пришла в себя, сбросила настроение отчужденности; стремительная в страсти и печали, она снова вернулась в мир, чтоб сделаться живой частью его.

Мужчина, совершенно ослабев, подался вперед и со стоном уронил голову на ее колени, а она наклонилась к нему и мягко и надолго прижалась губами к его волосам.

– Вставай, Крис, пойдем! – сказала она почти шепотом.

Голос ее прервался полурыданиями, но она тотчас же поднялась и сжала губы.

Его лицо было бледно, почти мрачно, до того он был потрясен борьбой, которую только что вынес. Они не взглянули друг на друга и направились прямо к лошадям. Она прислонилась к шее Долли, в то время как он подтягивал ремни. Потом она собрала в одну руку поводья и стала ждать. Он взглянул на нее с мольбой о прощении, и ее глаза ответили ему.

Опершись ногой на его руку, она легко прыгнула в седло. Безмолвные, не глядя друг на друга, они повернули лошадей и поехали по узкой тропинке, вьющейся вдоль темного бора, откуда выехали на открытую поляну, к залегшим внизу пастбищам.

Тропинка постепенно превращалась в протоптанную скотом дорожку, а дорожка – в проселочную дорогу, которая ниже сливалась с большой дорогой. Они понеслись вниз по отлогим бурым горам Калифорнии до того места, где ряд перекладин отмечал начало большой дороги. Девушка осталась на своей лошади, а мужчина слез и начал вынимать перекладины.

– Постой, постой! – закричала она, прежде чем он дотронулся до двух нижних перекладин.

Она сделала несколько шагов назад, затем прошла вперед, и животное небольшим безукоризненным прыжком пронеслось над перекладинами. Глаза мужчины засверкали, и он стиснул кулаки.

– Красавица моя, красавица! – воскликнула девушка, подавшись вперед и прижавшись щекой к шее кобылы в том месте, где шерсть отливала ярким пламенем на солнце.

– Если хочешь, поменяемся лошадьми, – предложила она, когда перекладины снова оказались на месте. – Ты до сих пор не знаешь, что за прелесть моя Долли.

– Нет, нет, – запротестовал он.

– Ты, очевидно, думаешь, что она слишком стара и для тебя не подходит. Ей действительно шестнадцать лет, но все же из десяти лошадей девять она всегда перегонит. И при всем том она очень спокойна и никогда не сбрасывает. – Она вдруг торжественно произнесла: – Послушайте, сэр, вызываю вас на поединок и утверждаю, что моя Долли побьет вашего Бана. Затем предлагаю вам самому прокатиться на моей Долли, достоинств которой вы не знаете и не цените.

Обрадовавшись новому развлечению, они живо принялись обмениваться седлами.

– Как я рада, – заметила Лют, – что родилась в Калифорнии и могу ездить верхом, как мужчина. Готов?

– Готов!

– К старой мельнице, – крикнула она, когда лошади ринулись вперед.

– Есть! – ответил он.

По гладкой, ровной дороге вздымались клубы пыли. Всадники совершенно пригнулись к лошадям, на полном ходу делали повороты, не замедляя хода, проносились через легкие деревянные настилы и с дробным, звучным грохотом мчались по железным мостам.

Они шли бок о бок, приберегая животных к финишу. За группой белых дубков дорога на протяжении нескольких сот ярдов совершенно выпрямилась и открывала в самом конце старую, полуразрушенную мельницу.

– Начинаем! – вскрикнула девушка и всем корпусом подалась вперед, прильнула к шее лошади, отпустила поводья и через несколько минут оказалась впереди Криса.

– Хлопни ее по шее! – крикнула она ему.

Крис исполнил это, и тотчас же Долли вынесла его впереди Бана.

До мельницы оставалось около ста ярдов.

Девушка пришпорила лошадь, но не переставала следить за своей Долли, которая медленно опережала ее.

– Побита на три корпуса! – победоносно воскликнула Лют, когда они миновали мельницу и поехали шагом.

– Теперь, сэр, вы видите, на что способна моя старая кобыла.

– В сравнении с ней Бан – настоящий медведь, – согласился Крис.

– Понимаешь, Крис, – возбужденно сказала Лют, – моя Долли хороша тем, что в ней есть горячность и нет глупости. Несмотря на свой возраст, она очень умна.

– В том-то и дело, – возразил Крис, – вместе с молодостью прошла и глупость. Я уверен, что в молодости она не мало раз сбрасывала тебя.

– Ничего подобного! – ответила Лют. – Я положительно не припомню случая, когда бы она дурила. За всю свою жизнь она не становилась на дыбы, не лягалась, не сбрасывала, никогда, ни разу.

Тяжело дыша после скорого бега, лошади продолжали идти шагом. Дорога вилась по низко лежащей долине, кое-где пересекаемой горными ручьями. Со всех сторон доносилось монотонное, усыпляющее бормотание косилок и зычные крики рабочих, собиравших сено. На западе подымались зеленые горы, а восточные, обращенные к солнцу, уже были выжжены и приняли желтовато-бурый оттенок.

– Как хорошо здесь! – сказала Лют. – Чудная Сономская долина! Вот лето, а вот и весна.

Глаза и лицо ее сияли любовью к родине. Она перевела взгляд на фруктовые сады и виноградники. Легкой, нежной дымкой залег повсюду пурпур, залег в полях и садах, в ущельях гор и долинах. А дальше, выше, среди горных вдоль и поперек изрезанных ручьями хребтов, где крупные откосы были усыпаны кустами манзаниты, Лют увидела свободный участок, на котором дикая трава еще не утеряла своего девственно-зеленого цвета.

– Ты знаешь это место? – спросила она, указывая на далекую долину.

Крик ужаса заставил ее обернуться. С дико раскрытыми глазами, раздутыми ноздрями, Долли взвилась на дыбы. Крис припал к ее шее, чтобы помешать ей упасть на спину, и одновременно пришпорил ее, чтобы заставить опустить передние ноги, которыми она била по воздуху.

– Долли, Долли! – начала с упреком Лют, но, к ее удивлению, лошадь опустила голову, выгнула спину, прыгнула в воздух и опустилась на землю с выпрямленными ногами.

– Гениальный прыжок! – воскликнул Крис, в то время как кобыла собиралась сделать второй прыжок.

Лют удивлялась поведению своей лошади и любовалась умением Криса править; он оставался совершенно хладнокровен и, казалось, получал удовольствие от диких прыжков Долли. Лют отвела Бана в безопасное место и, оглянувшись, случайно поймала взгляд Долли. Глаза лошади, почти выскочив из орбит, выражали слепое, животное безумие; розоватый оттенок белка исчез и сменился белизной, похожей на матовый мрамор. Долли выпрямилась так, что спина, шея и морда представляли почти прямую линию; такое положение позволило ей закусить удила, и она с неимоверной быстротой понеслась по прямой дороге.

Впервые Лют действительно испугалась. Она пришпорила в погоню Бана, но тот не был в состоянии поспевать за взбесившейся кобылой и стал понемногу отставать. Лют видела, как с перекинутой через седло ногой, прилегши на бок и ухватившись рукой за гриву, Крис боролся с лошадью.

Долли мелькнула в чаще и с безумной быстротой помчалась по узкому берегу, к группе дубов, о стволы которых она хотела сбить всадника.

Лют поехала по диагонали, миновала кустарник и оказалась впереди Долли. Из кустарника до нее доносился ужасный треск сучьев и бурелома. Наконец кобыла проломилась в открытое место и, изможденная, вся в мыле, упала на мягкую траву.

Крис все еще сидел на ее спине. Рубашка его изорвалась в клочья. Руки были изодраны и изранены, а по лицу из раны у виска струилась кровь.

– Как хорошо! – крикнул он, вложив в голос всю сердечность, на которую был способен, но в данное время ее было немного, потому что он перенес слишком сильное нервное потрясение.

– Неподалеку ключ, – сказала Лют, обвив шею Криса, и, оставив лошадей невзнузданными, они прошли в прохладные заросли, к месту, где с едва слышным звоном у подножия горы протекала кристально чистая вода.

– А ведь ты говорила, что Долли никогда не сбрасывает, – сказал Крис, несколько успокоившись.

– Я отказываюсь понять что-либо. Впервые в жизни я видела, как она поднимается на дыбы.

– Может быть, какой-нибудь открывшийся застарелый ушиб, – сказал Крис и пожал плечами.

Они вернулись к лошадям и подвергли Долли самому внимательному осмотру, который, однако, ничего не дал. Все было в порядке и никаких следов укола, укуса или ранения не оказалось.

– Не иначе как какое-то бесовское наваждение, – сказала Лют. И они засмеялись при этой мысли, ибо оба были типичными продуктами XX века, здоровые, нормальные духом, любящие прекрасное и возвышенное, но вовремя останавливающиеся у той границы, где кончается реальное и начинается суеверие.

Лют стала укорачивать стремена.

– Зачем это? – спросил Крис.

– Я поеду на Долли.

– Нет, этого не будет, – заявил Крис. – Так лошадей не воспитывают. После всего того, что случилось, я обязан поехать на ней.

Они медленно, часто останавливаясь, поехали к дому.

* * *

– Кто едет за почтой? – послышался из-за деревьев женский голос.

Лют захлопнула книгу и вздохнула.

– Мы не предполагали сегодня ехать верхом, – сказала она.

– Позволь, я поеду, – предложил Крис. – Ты оставайся здесь, а я поеду и вмиг вернусь.

Она покачала головой.

– Кто едет за почтой? – настаивал голос.

– А где Мартин? – закричала Лют.

– Не знаю, – ответил тот же голос. – Его, вероятно, куда-нибудь увел с собой Роберт. Право, Лют, кроме тебя и Криса, никого нет. Довольно валяться в гамаке.

– Хорошо, тетя! Мы едем! – закричала Лют, вылезая из гамака.

Через несколько минут, в костюмах для верховой езды, они седлали лошадей. Они поехали по графской дороге, а затем свернули на шоссе к Глен Эллену. Маленький городок полностью заснул под палящими лучами солнца, а местный почтмейстер с большим трудом удерживался, чтобы не заснуть, когда перевязывал пачку писем и газет.

Спустя час всадники свернули с большой дороги и поехали по коровьей тропинке вниз к крутому берегу, желая до возвращения на дачу напоить лошадей.

– Долли как будто совершенно забыла про вчерашнее, – сказал Крис, указывая на вошедшую по колени в воду Долли.

Из чащи послышался перепелиный треск, и кобыла подняла голову, навострила уши… Крис наклонился и почесал у нее за ушами, что, очевидно, доставило ей большое удовольствие, – она опустила голову и прислонилась к плечу Бана.

– Настоящий котенок, – заметила Лют.

– А между тем после ее вчерашней дикой выходки я никогда не смогу довериться ей, – сказал Крис.

– А я так по-прежнему доверяю ей, – сказала Лют и добавила: – Конечно, на Бане ты в большей безопасности. Это твоя лошадь; она тебя никогда не обманет.

Они повернули лошадей и отъехали от ручья. Долли остановилась, чтобы мордой смахнуть с колена муху, а Бан протеснился по узкой тропинке. Пространство было слишком узко для того, чтобы он мог вернуться, и Крис пустил его вперед.

Это случилось так быстро, что Лют едва успела заметить. Сверху и снизу был почти отвесный берег. На тропинке едва-едва можно было поместиться пешеходу. Между тем Бан взвился на дыбы, поднялся в воздух и в следующую минуту уже лежал спиной на тропинке.

Крису оставалось одно: выскочить из седла, что он и сделал, бросившись в сторону и вниз. До подножия скалы было около двенадцати футов. Крис удержался в перпендикулярном положении, но, подняв голову, увидел падающую на него лошадь и, как кошка, отскочил в сторону. Через мгновение Бан пронесся мимо него с тем ужасным криком, который иногда издают смертельно раненные лошади.

Крис ободряюще взглянул на стоящую наверху Лют.

– Я начинаю привыкать к этому, – с улыбкой ответила она ему.

– Я так и думал, – сказал он спустя несколько минут, когда стоял подле скатившейся лошади. – Последний раз я сидел сегодня верхом на Бане. Едем, Лют, домой.

На верхушке обрыва он повернулся и заглянул вниз.

– Прощай, Бан! – крикнул он с навернувшимися слезами. – Прощай, товарищ! – Он обратился к Лют: – Моей вины тут нет!

– Да, – сказала Лют. – Все это вышло так неожиданно, точно чья-то рука схватила его за поводья.

– Клянусь, что это была не моя рука. Между прочим, он шел на слабом поводу. Значит, чья-то посторонняя рука…

Мартин принял из рук Лют Долли, почти не выразив удивления при виде пешего Криса, который несколько отстал от девушки.

– Ты сумеешь застрелить лошадь? – спросил Крис.

Тот кивнул головой, затем добавил:

– Да, сэр! – и снова кивнул головой.

– Прекрасно, – сказал Крис. – Сходи к реке, там лежит Бан с переломленной спиной.

* * *

– Ах, вот и вы, сэр! А я повсюду ищу вас.

Крис отбросил сигару, потом подошел и наступил на нее ногой.

– Ты никому не говорила про Бана? – спросил он.

Лют отрицательно покачала головой.

– Они сами узнают. Мартин не замедлит рассказать. Но не расстраивайся так из-за этого, – сказала она после минутной паузы, взяв его за руку.

– Я знал его с рождения. Как это все странно! Какой-то непонятный импульс, как удар молнии, подействовал на него. Все это произошло в течение одной секунды, не больше. Похоже на самоубийство или покушение на убийство.

– Ведь бывает, Крис, что лошади сходят с ума, – сказала Лют. – Это чисто случайно, что ты два дня подряд испортил под собой лошадей.

– Возможно, – сказал он и поднялся вместе с Лют. – Но зачем я вдруг так понадобился?

– «Планчет»!

– Ах, «Планчет»! Как-то до сих пор мне не приходилось с нею иметь дело.

– Да и нам не приходилось, – ответила Лют. – Разве только одна миссис Грантли…

– Ах, и миссис Грантли будет? Очаровательное существо!

Они остановились между двух огромных деревьев, которые стояли у входа в столовую. Наверху, сквозь кружевную ткань ветвей, сияли звезды. Внизу свечи озаряли окруженную деревьями площадку. За столом три-четыре человека следили за начертанием «Планчет».

Крис взглянул на тетю Мильдрэд и дядю Роберта, уже разрыхленных жизнью и все же довольных ею, несмотря на целый ряд полученных от нее пощечин. Затем он перевел взгляд на черноглазую хрупкую мистрис Грантли и остановился на четвертой личности, величественном господине с массивной головой, седые виски которого оттеняли юношескую свежесть лица.

– Кто это? – шепнул Крис.

– Некий Бартон. Поезд опоздал, и вот почему ты не видел его за обедом. Очень крупный капиталист, хоть с виду не выдумает пороху.

Она прижалась к нему, и они пошли дальше.

– Роберт, где дети? – послышался голос тети Мильдрэд. – Надо начинать, становится холодно.

– Мы здесь! – закричала Лют, отходя от Криса.

Тетя Мильдрэд плотнее закуталась в шаль и торопила начать. На столе лежал белый чистый лист бумаги, поверх которой на трех ножках ходила маленькая треугольная дощечка; две ножки несли подвижные медные колесики, а третья, помещенная в вершине треугольника, – карандаш.

– Кто начинает? – спросил дядя Роберт.

С минуту длилось молчание, затем тетя Мильдрэд решительно положила руку на дощечку и сказала:

– Ведь кому-нибудь из нас придется для удовольствия других сыграть роль дурака. Я начинаю!

– Молодец женщина! – воскликнул муж. – М-с Грантли, начинайте!

– Я? – спросила дама. – При чем же я тут? Сила, или как вы ее там назовете, точно так же вне меня, как и вне вас. Какого это рода сила, я не могу сказать, но знаю, что эта сила имеется. Я убеждена, а теперь ваша очередь убедиться. М-с Стори, коснитесь дощечки легко, но твердо, и ничего не делайте по своей личной воле.

Присутствующие молча окружили тетю Мильдрэд, которая положила руку на «Планчет»; но в продолжение нескольких минут ничего не случилось, и «Планчет» оставалась неподвижной и безмолвной.

– Потерпите! – посоветовала м-с Грантли. – Никоим образом не противодействуйте влечению, которое, может быть, возникает в вас; но, повторяю, сами ничего не делайте. Вы почувствуете импульс, бороться с которым вы не будете в состоянии. Влияние возникает помимо вашей воли.

– Однако влиянию не мешало бы поторопиться, – заметила тетя Мильдрэд после нескольких минут неудачных попыток.

– Еще немного… еще минуту… – начала м-с Грантли, и вдруг рука тети Мильдрэд задергалась и задвигалась и послышалось царапание карандаша по бумаге. В конце следующих пяти минут тетя Мильдрэд сделала усилие и отняла свою руку.

– Какие-то каракули, – сказал дядя Роберт, глядя на исписанную бумагу.

– Да, – сказала м-с Грантли, – совершенно невозможно прочитать… Очевидно, влияние еще не начало работать. Не попробует ли кто-нибудь другой? Например, вы, мистер Стори?

Дядя Роберт, улыбаясь, подошел к столу и опустил руку на дощечку, и тотчас же его лицо приняло серьезное выражение. Его рука начала двигаться, и послышался скрип карандаша по бумаге.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Это становится любопытно. Посмотрите-ка сюда. Уверяю вас, что точно кто-то водит моей рукой.

– Ну, Роберт, без глупостей, – пригрозила ему жена.

– Да ведь я говорю тебе, что не я это делаю, – ответил он с негодованием. – Влияние, как говорит м-с Грантли! Черт возьми, да взгляните на этот росчерк; я никогда не делаю росчерков.

– Будьте серьезны, – сказала м-с Грантли. – «Планчет» не любит легкомысленного отношения.

– Ну, я думаю, теперь довольно, – произнес Роберт, снимая руку. – Посмотрим! Лют, у тебя молодые глаза.

– Ой, какие росчерки! – воскликнула Лют, взглянув на бумагу. – Посмотрите, два разных почерка.

Она прочитала:

Вдумайся в следующую фразу:

«Безусловно, я – дух положительный, а не отрицательный. Всего выше на свете любовь, за которой следуют мир и душевная гармония. Твоя душа».

– А теперь другим почерком, – сказала Лют и продолжала читать:

«Бульфорк 96, Дикси 16, Золотой якорь 65, Золотая гора 13, Джим Бутлер 70, Джембо 76, Полярная звезда 42, Браун-Хот 16, Железная Крыша 3».

– «Железная крыша» – 3. Однако довольно низко, – пробормотал мистер Бартон.

– Роберт, ты опять сплутовал? – воскликнула тетя Мильдрэд.

– Нет, не сплутовал, – ответил он. – Моя воля бездействовала.

– Подсознательный дух, – предположил Крис. – Вы просмотрели сегодня в газетах биржевые цены?

– Не сегодня, а на прошлой неделе.

– День или год, для подсознательного духа не имеет никакого значения, – сказала м-с Грантли. – Подсознательный дух никогда ничего не забывает.

– Да что за теософическая чепуха такая! – воскликнул дядя Роберт.

Крис пожал плечами.

– Безусловно, необходимо известное серьезное отношение, – сказал он, опустив руку на «Планчет». – Попытаюсь и я. Попрошу вас, господа, не смеяться и даже не улыбаться. Ведь неизвестно, какая оккультная кара может постигнуть вас.

– Ну, хорошо, я буду умником, – воскликнул дядя Роберт. – Но все-таки я предпочел бы улизнуть отсюда.

Едва только Крис опустил на «Планчет» руку, как дощечка задвигалась, быстро и равномерно.

– Посмотри на него, – шепнула Лют своей тетке. – Как он бледен!

Некоторое время слышалось ровное царапанье карандаша, но вдруг что-то словно ужалило Криса, и он отдернул руку. Он вздохнул, затем зевнул, отошел от стола и огляделся вокруг с любопытством только что проснувшегося человека.

– Я, кажется, написал что-то, – сказал он.

– Я думаю, – сказала довольным тоном м-с Грантли, поднимая лист бумаги и вглядываясь в него.

– Прочтите вслух, – сказал дядя Роберт.

– Слушайте, написано следующее:

«ОСТЕРЕГАЙСЯ! ОСТЕРЕГАЙСЯ! ОСТЕРЕГАЙСЯ!

Крис Дунбар, я намереваюсь убить тебя. Я сделал уже два покушения на твою жизнь, но неудачно. Третье мне удастся. Я настолько уверен в этом, что не боюсь тебе сказать это. Я не должен объяснять причины. Ты сам знаешь. Зло, которое ты делаешь…»

– Вот и конец, тут обрывается, – сказала м-с Грантли, положила бумагу на стол и взглянула на Криса, который сделался центром внимания, но тем не менее зевал от овладевшей им сонливости.

«Я уже сделал два покушения на твою жизнь»… – повторила м-с Грантли.

– На мою жизнь? – спросил Крис. – Да на мою жизнь никто не покушался. Господи, как мне хочется спать!

– Послушай, Крис, – сказал дядя Роберт, – ты забываешь, что мы имеем дело с бескровным и бесплотным духом. Надо думать, – шутливо добавил он, – что на твою жизнь покушались невидимые и неведомые существа. Может быть, рука какого-нибудь духа пыталась ночью задушить тебя.

– Крис! – воскликнула невольно Лют. – Сегодня днем как будто чья-то рука схватила за повод Бана. Помнишь?

– Я пошутил, – возразил он.

– Но все-таки, – начала Лют и замолчала.

М-с Грантли насторожилась.

– А что такое случилось сегодня днем?

Сонливость Криса исчезла.

– А знаете, меня самого начинает это интересовать, – сказал он. – Сегодня днем Бан сломал себе спину. Он бросился с обрыва и едва-едва не увлек меня.

– А если я не ошибаюсь, – сказала м-с Грантли, – вы вчера сильно ушиблись, катаясь на лошади м-с Стори? Вот вам и два покушения. – И с этими словами она торжествующе оглядела присутствующих.

– Пустяки! – сказал дядя Роберт с улыбкой на лице, но с легким раздражением в голосе. – Таких вещей теперь не бывает. Послушайте, милая барыня, мы живем в XX веке, и средневековые суеверия к нам не пристали.

В это время м-с Грантли опустил руку на «Планчет».

– Кто ты? – спросила она. – Твое имя?

Все головы наклонились над столом, следя за тотчас же задвигавшимся карандашом.

– Дик! – вскричала тетя Мильдрэд с легкой истерической ноткой в голосе.

Муж ее выпрямился, и впервые лицо его приняло серьезное выражение.

– Это подпись Дика, – сказал он. – Я узнал бы ее среди тысячи других.

– Клянусь Иовом, это удивительно! – воскликнул мистер Бартон. – В обоих случаях почерк совершенно одинаков. Ловко, очень ловко! – добавил он.

– Дик Кертиз, – прочла вслух м-с Грантли. – Кто это Дик Кертиз?

– Отец Лют, – сказала тетя Мильдрэд. – Это мой брат. Он умер, когда Лют было несколько недель, и она получила нашу фамилию.

Оживленный разговор продолжался, а Лют в это время видела картины детства – картины, созданные ею самой, и в которых участвовал ее отец, никогда в жизни не виденный ею. У нее сохранилась его сабля, несколько старинных фотографий, много воспоминаний, слышанных ею из чужих уст, и все это послужило ей материалом для предполагаемого портрета отца.

Ее размышления были прерваны восклицанием м-с Грантли.

– Позвольте мне сделать маленькое испытание. Пусть мисс Стори поговорит с «Планчет».

– Нет, нет, умоляю вас, – вступилась тетя Мильдрэд. – Это слишком опасно. Я не люблю, когда шутят с покойниками. Я боюсь. Отпустите меня спать, а сами оставайтесь хоть до утра. – И она удалилась.

Едва только Лют опустила руку на дощечку, ею тотчас же овладело неопределенное чувство ужаса от игры со сверхъестественным… Дядя был совершенно прав: в XX веке они занимаются тем, что носит характер средневековья. И все же она не могла отделаться от инстинктивного чувства страха, который передался ей от диких обезьяноподобных предков, боявшихся темноты…

Затем она вдруг почувствовала слабое любопытство. Другое видение завладело ее представлением – на этот раз она видела мать, которую также не знала живой. Этот образ, – более смутный и туманный, чем образ отца, – был окружен ореолом нежности, доброты и кротости и вместе с тем выражал характер решительный и твердый.

– Другой почерк, – сказала м-с Грантли, когда рука Лют перестала двигаться. – Женский почерк, и подписано «Марта». Кто это Марта?

Лют нисколько не удивилась и просто сказала:

– Это моя мать. А что она говорит?

Она чувствовала легкую истому, и все время пред ее глазами стоял образ матери.

«Милое дитя мое! – читала м-с Грантли. – Не придавай значения его словам, в которых он был опрометчив. Не скупись в своей любви. Любовь никогда не повредит тебе. Отрицать любовь – грех. Повинуйся внушениям сердца твоего и никогда не совершишь дурного. Но повинуйся гордости твоей, повинуйся мнению света и тех, которые восстанавливают тебя против побуждений твоего сердца, и ты согрешишь. Не обращай внимания на слова твоего отца. Он поймет мудрость моего совета. Люби, дитя мое, и люби крепко. Марта».

– Дайте мне взглянуть, – сказала Лют, схватив бумагу и пожирая глазами написанное; она дрожала от переполнившей ее неизъяснимой любви к матери.

Послышались приближающиеся шаги дяди Роберта, проводившего тетю Мильдрэд, и Лют сказала:

– Ничего не говорите ему про второе послание, и тете Мильдрэд не говорите. Это только напрасно взволнует их. И вообще довольно будет на сегодня «Планчет». Забудем обо всех этих глупостях.