Япония: путь сердца

Илл. 11. Николай Бердяев

За изложением живых фактов Семен Франк увидел у Шпенглера проникновение в абсолютное и вечное живое единство бытия и жизни, и этому не помешало отсутствие у последнего религиозной интуиции. Христианство у Шпенглера исчезает, тогда как История, по мнению Франка, при всей случайности и хаотичности внешних событий, предстает необходимым осуществлением, каждый момент которого имеет свою самодовлеющую ценность в силу всеединства сверхвременного бытия. У Шпенглера, однако, есть лишь субстрат истории в виде Перводуши, в лоне которой пребывают до поры до времени души культур, но нет субъекта истории, ее созидателя.

По мнению Федора Степуна, Освальд Шпенглер ощущал Мировую душу, хотя и говорит о ней туманно. Каждая культура, как Сатурн кольцом, опоясана своим роковым одиночеством, и все же в каждой из них разлит свет Мировой души. «В этой мировой душе все вечно пребывает; в ней и поныне живут потерянные трагедии Эсхила»[20], и не как созданные формы, а в невысказанной и неразрушимой первосущности.

Николай Бердяев свои размышления о книге Шпенглера назвал «Предсмертные мысли Фауста». Судьбу европейской культуры Бердяев сравнивает с судьбой Фауста, возжелавшего господства над миром, но истощившего себя в бездуховной цивилизации: для него померк свет Логоса. Культура имеет своим истоком культ предков, она невозможна без священных преданий. Культура органична, от нее зависит качество жизни человека. Каждая культура имеет свое лицо, она индивидуальна, и это позволяет ей одухотворять сущее. Цивилизация же механична, безлика, бездуховна, ее мера – количество. «Нас, русских, нельзя поразить этими мыслями. Все русские религиозные мыслители утверждали это различие между культурой и цивилизацией»[21].

Бердяев не верит в смерть культуры. Духовная культура если и погибает количественно, то сохраняется и пребывает качественно. «Она была пронесена через варварство и ночь старого средневековья. Она будет пронесена через варварство и ночь нового средневековья. Есть основания думать, что Шпенглер в русском Востоке видит тот новый мир, который идет на смену умирающему Западу»[22]. Он, действительно, видел в России «обетование грядущей культуры».

Не потому ли, что Россия живет не по правилам, она и мыслит не линейно, «проскочила» логическую фазу, да и с техникой в России не все ладно? Россия видит вдаль, но не видит вблизи, а потому часто спотыкается. Ее беда – в беспамятстве, так как она легко расстается с прошлым и, обрывая традиции, лишает себя источника питания. Можно не столько вспомнить слова Чаадаева, сколько задуматься над ними: «Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно. У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является нам Бог весть откуда. А ведь, стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были бы соединять в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок – и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам Провидением. Оно всецело предоставило нас самим себе. В нашей крови есть нечто враждебное всякому истинному прогрессу»[23].

Но, может быть, в этом и состоит наше преимущество, если внутренне присущее обретет, наконец, внешние формы. Во всяком случае, необузданная Россия привлекла внимание Освальда Шпенглера. В «прямолинейном прогрессе» он не только не видел ничего хорошего, но более того – считал его скорее нисхождением, а в империализме видел символ конца: «мертвые тела, аморфные, бездушные человеческие массы, изношенный материал великой истории. Империализм есть цивилизация в ее чистом виде»[24]. Как-то подзабыли наши нувориши, что власть денег от Сатаны, «люди гибнут за металл».

Илл. 12. Святилище Касуга-Тайся, Нара

По мнению Шпенглера, с арены мировой истории сошли уже восемь великих культур: египетская, индийская, вавилонская, китайская, греко-римская («аполлоновская»), византийско-арабская («магическая»), западноевропейская («фаустовская»), культура майя (видимо, по причине человеческих жертвоприношений. Но это особая тема). Согласно Шпенглеру, нарождается девятая великая культура – русско-сибирская[25]. Против рождения русско-сибирской культуры трудно возразить. Но что ее ожидает, какая участь – предполагать сложно. Истинная культура бессмертна, как бессмертен дух. Судя по возрастающему интересу к культурам Индии и Китая, не говоря о Японии, жизнь опровергает его прогнозы.

Действительно, почему одни культуры ушли в прошлое, а другие остались? Ответ на этот вопрос может многое прояснить. Остались те культуры, которые следовали предназначенному им Пути. Дао безостановочно: «Одно Инь, одно Ян и есть Путь». Значит, культурам не может быть уготована одна и та же судьба. Один Путь не может быть подобен другому: каждый сам по себе сообщается с великим Дао. Поэтому и понятия судьбы не было на Востоке[26]. Но в чем нельзя не согласиться со Шпенглером, так это с его утверждением о кризисе цивилизации или того витка истории, основы которого были заложены в греческой модели мира.

Кризис западной цивилизации

Двадцатый век. Еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла

(Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

Безжалостный конец Мессины

(Стихийных сил не превозмочь),

И неустанный рев машины,

Кующей гибель день и ночь…

А. Блок. «Возмездие»

«Тень Люциферова крыла» ощущал и Гете в устремлениях падшего человека, когда писал в статье «Поэзия и правда»: «Чем больше Люцифер сосредотачивался в самом себе, тем было хуже ему и всем духам, которых он лишил радости сладостного восхождения к их первоистоку. Так свершилось то, что мы зовем отпадением ангелов. Поскольку же все зло, если простительно так называть его, пошло от Люциферовой односторонности, то вполне понятно, что сотворенному им бытию недоставало лучшей его половины»[27].

Роковая односторонность вместо радужной надежды породила отчаяние и нигилизм. Дух отрицания свел с ума Фридриха Ницше. Разочаровавшись во всем, чему поклонялись прежде, он взбунтовался против Бога, не оправдавшего, с его точки зрения, надежд человека. Но именно Ницше стал властителем дум, не исключая России. Еще в 1910 году «Московское книгоиздательство» опубликовало полное собрание сочинений Ницше.

Фридрих Ницше в чем-то сродни Освальду Шпенглеру. И с его точки зрения, становление лишено всякого смысла, и если можно человеку на что-то уповать, так это на Грецию досократовских времен, на естественные инстинкты «природного человека». Жизнь сама по себе превосходит всякую логику. Названия работ Ницше говорят сами за себя: «Человеческое, слишком человеческое» (1878), «По ту сторону добра и зла» (1887) и, наконец, «Антихрист» – произведение, опубликованное уже по смерти автора. «Бог умер!» В безбожном мире все вывернулось наизнанку. «Порок, душевные больные. преступники, анархисты. все наши сословия и состояния проникнуты этими элементами. современное общество – не „общество", не „тело“, но больной конгломерат чандалы – общество, утратившее силу извергать из себя вредные ему элементы»[28]. Несмотря на это более всего живуч в нашем обществе синдром социальности: человек не мыслится вне общества, хотя оно не может ему дать того, в чем он действительно нуждается.

Общество обессилело оттого, что обессилел человек, которому Ницше предлагал превзойти себя: «Я учу вас о сверх-человеке. Человек есть нечто, что должно превзойти… а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?»[29] Но его сверхчеловек не «превзошел себя»: оказавшись во власти удвоенного «я», сверх-эго, субъект затерялся в мире объектов.

Илл. 13. Фридрих Ницше

Полвека не прошло с тех пор, как Вильгельм фон Гумбольдт, соотечественник Фридриха Ницше, говорил о снятии субъективности – во имя пробуждения подлинного субъекта, творца истории. Там, где достигается глубина исследования, прекращается механическое и логическое действие рассудка, игнорирующего своеобразие. Наступает процесс «внутреннего восприятия и творчества, из которого становится совершенно очевидным, что объективная истина проистекает от полноты сил субъективно индивидуального»[30]. Внутренний человек, по Гумбольдту, свободен от внешней личины, социальных уз. Сопоставим его высказывание со словами Конфуция: «Благородный человек (цзюньцзы) не коллективен, но всеедин. Мелкий человек (сяожэнь) коллективен, но не всеедин» (Луньюй, 2, 14). Мелкий человек думает о выгоде, о частных, групповых интересах, а благородный – об Истине, общем благе. «Благородный человек устремлен к Основе. Достигая Основы, обретает Путь» (Луньюй, 1, 2).

Илл. 14. Вильгельм фон Гумбольдт

Проблема субъекта в наше злополучное время оказалась в центре внимания. Человеку предназначено найти себя, и этим озабочен Гумбольдт: «Субъективность отдельного индивида снимается, смягчается и расширяется субъективностью народа, субъективность народа – предшествующими и нынешними поколениями, а субъективность этих последних – субъективностью человечества вообще»[31]. Что означают слова: «субъективность индивида снимается субъективностью народа»? Освобождаясь от эго, человек начинает видеть других; очищаясь, его душа открывается миру. Эгоцентрик, как всякий мнимый центр, отторгается законами Целого. Не ощущая своей причастности миру, отчуждаясь от него, он начинает саморазрушаться. Эгоцентризм снимается чувством единородства со своим народом, с которым человек связан невидимыми нитями. Истинный человек индивидуален и национален одновременно, то есть тогда индивидуален, когда национален, и наоборот. Он думает о душе народа, но не превозносит ее, не противопоставляет другим. Противопоставление, по Конфуцию, – удел мелкого человека.

Что означают слова Гумбольдта о том, что «субъективность народа снимается субъективностью человечества»? Тот народ заслуживает доверия, который свободен от национального эгоизма, ощущает себя частью человечества и разделяет его заботы. Чувствовать свою причастность миру может лишь народ, не утративший своей индивидуальности, связи с предками. Кто не дорожит своим прошлым, тот не может уважать и прошлое других народов. Нация, не преодолевшая «субъективность народа», думая лишь о своих частных интересах, саморазрушается, как саморазрушается всякая часть, претендующая на место Целого. Все, что нарушает закон Целого, этим целым отторгается как инородное тело.

Илл. 15. Альберт Швейцер

Логика Целого рождает мысль о субъективности человечества. И человечество не выдержит испытания, если продолжит бездумное покорение Космоса, не отдавая себе отчета в том, что путь покорения, колонизации исчерпал себя. Человечество есть часть Вселенной, и никакая из ступеней ее Иерархии не может быть обойдена. Земля входит в систему Целого более высокого порядка, скажем, в галактику, подчиняясь единым законам. Целостность одного служит условием целостности другого. Эти мысли Вильгельма фон Гумбольдта перекликаются с мыслями великих русских космистов (с учением В. И. Вернадского о Ноосфере, со взглядами К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского и др.) Согласно А. Л. Чижевскому, в нашей Солнечной системе все взаимосвязано, пульсирует в согласии с ритмом Солнца. Человек в процессе утробного развития повторяет все стадии Эволюции, служит как бы экраном прошедших ее фаз. Конечной целью человека является Просветление, в которое верили великие дзэнские мастера, ученые и художники.

Однако многие предпочли идеи Ницше парадоксам Гумбольдта. Ницше обнадежил, но его надежды не оправдались. Не потому ли, что «когда человек живет по человеку, а не по Богу, он подобен дьяволу» (Св. Августин. О граде Божием, 14, 4)? Иначе как понять слова Ницше: «Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему»[32]. Гете понимал, как страшится Сатана пробужденного, человека, не подвластного его воле:

Я – части часть, которая былаКогда-то всем и свет произвела.Свет этот – порожденье тьмы ночнойИ отнял место у нее самой.Он с ней не сладит, как бы ни хотел.Его удел – поверхность твердых тел.

Гете. «Фауст» (пер. Б. Пастернака)

Илл. 16. Владимир Вернадский

И взбунтовался честный ум, восстал против сверхчеловека. В 1952 году Альберт Швейцер возвысил голос в защиту человека: «Но сверхчеловек, наделенный сверхчеловеческой силой, еще не поднялся до уровня сверхчеловеческого разума. Чем больше растет его мощь, тем беднее он становится… Наша совесть должна пробудиться от сознания того, что чем больше мы превращаемся в сверхлюдей, тем бесчеловечнее мы становимся»[33]. Сознание, обращенное к «поверхности твердых тел», назвали плоскостным, зауженным. Люди пытались изменить жизнь, не изменив свой ум: однако «конечное может расти без конца, но никогда от бесконечного увеличения конечной величины не получится актуальной, положительной бесконечности»[34]. Шпенглер оказался прав: западно-европейский путь не является единственно возможным.

Восточный ум не располагает к оперированию понятием «часть»: мир един, он не конструируется, а существует извечно, меняются лишь формы его проявления. Не могла на этой почве привиться идея сверхчеловека, противоречащая представлениям о Едином. Современный индийский писатель Раджа Рао говорит об этом вполне определенно: «Сверхчеловек – наш враг. Посмотри, что случилось в Индии. Шри Ауробиндо хотел, если угодно, улучшить адвайту (адвайта – абсолютная недвойственность. – Т. Г.) Шри Шанкары, в попытке улучшить числовое положение ноля. Ноль образует все цифры, с ноля начинается все. Ноль – безличен, в то время как один, два, три – все числа дуальны. Один всегда подразумевает много, а ноль подразумевает Ничто»[35].

Илл. 17. Александр Чижевский

Этим все сказано, если понять, о чем идет речь. А речь идет о разном понимании «начала»-«безначального», о разных путях развития Запада и Востока, разных формах сознания. Адвайта – это непротивостояние одного другому, это недвойственность. Существует одна Реальность, для одних это – Брахман, для других – Будда. Из этой единой, неописуемой, не имеющей формы Основы все проистекает. Проблема эта очень непроста и настолько важна для сохранения Целого на любом уровне – на уровне клетки или галактики, что вынуждает то и дело обращаться к ней в книгах (например, «Дао и Логос»[36]), в статьях, выступлениях.

Итак, одни мыслители исходили из видимого мира, определенности, принимая за исходное что-то Одно, безусловное начало – архе, к которому сводили все – будь то Вода Фалеса, Огонь Гераклита, Воздух Анаксимена или Число Пифагора. «Одно» служило точкой отсчета для последующего причинноследственного ряда – дискурсивного мышления. Образуемая единым началом (архе) линия рассекла явленное на две половины: субъект – объект, человек – природа, сущность – существование. «Правильно мыслить значит разделять разделяемое и соединять соединяемое», – наставлял Аристотель. Метод аналитики обусловил характер науки и психологию людей. Идею «беспредельного» Анаксимандра Аристотель не мог принять именно потому, что существовал «предел», беспредельное же внушало ужас.

В отличие от «беспредельного» Дао или Тайцзи китайцев, которому ничто не противостоит, беспредельное для греков имело предел, как в первой из десяти пар Пифагора: «беспредельное – предел». Кстати, в той же, упоминавшейся уже мною книге об Освальде Шпенглере Федор Степун тонко подметил, что пифагорейское число, лежащее в основе всех вещей, – не что иное как мера и пропорция, как чувственная плоскость античной статуи. Пафос дали, пафос бесконечности абсолютно чужд ей, потому античная математика никогда бы не могла принять концепции иррационального числа, связи между числом и бесконечностью, связи, которую Бердяев определил как сингулярную. Для китайцев число никогда не было основополагающим, как и слово: то и другое – функция Дао.

Греки тоже признавали совершенной форму круга – шара. Но уже Фалес рассек его диагональю, доказывая равенство вписанных в него треугольников, и тем самым положил начало линейной геометрии. При этом шар был осязаем, конечен, судя по восприятию Парменида: «Могучая необходимость держит в оковах его, пределом вокруг ограничив. // Есть же последний предел, и все бытие отовсюду // Замкнуто, массе равно вполне совершенного шара, // С правильным центром внутри» (О природе, фр. 8, 30, 42). Что отсюда следует? То, что выразил сам Парменид: «Бытие есть, Небытия же нет». Бытие неизменное, вечное, располагающее к статике. Лао-цзы же скажет: «Все вещи рождаются из Бытия, Бытие же рождается из Небытия» (Даодэцзин, 40). Причем рождается оно непредсказуемо, каждый раз по-своему. Поэтому трудно вычислить, подвести под одну мерку, как в моноцентрической картине Парменида, правильный центр замкнутого шара.

Сосредоточенность на внешнем, видимом, без выхода к вечному, приводила к избытку, вражде, хотя мудрейший Гераклит уверял: «Тайная гармония лучше явной». Все движется, отрицая друг друга: идеи, формы, стили, – в поисках вечной Истины, в которую не верят. Для Лао-цзы в Невидимом Дао все уже есть, и все пребывает в гармонии. Одно не существует за счет другого, потому и называют Дао моральным Законом, высшей Справедливостью. Истина предсуществует, поэтому она постижима для пробужденного. «У великого Пути великое Дэ (дарование). Путь неясен, туманен, но в тумане, неясности есть Образы. Глубинное, темное, внутри – Семена (Цзин – тончайшая энергия). В этих Семенах – Истина (Чжэнь), Искренность (Синь). С древности и поныне имя его неизменно. Откуда это ясно? От Дао» (Даодэцзин, 21).

Илл. 18. Кацусика Хокусай (1760–1849). Мост

Если все уже существует в невидимой форме, то оно доступно просветленному, по Лао-цзы: «Достигнешь предельной Пустоты, утвердишься в Покое, и все будет само собой совершаться. Созерцай возвращение вещей к своему истоку. Возвращение к истоку назову Покоем – велением Неба. Следующий велению Неба – постоянен. Знающий Постоянство – просветлен. Не знающий Постоянства неведением творит злое (сюн). Знающий Постоянство – терпим. Терпимый – справедлив» (Даодэцзин, 16). В 55-м чжане Лао-цзы уточняет: «Постоянство – знание Равновесия (Хэ). Постоянство назову Просветленностью (Мин)».

Небесная программа определяет земную жизнь, но не абсолютно, а в зависимости от состояния человеческого Дао, оставляя свободу выбора. И буддийская карма не задана подобно зловещему року греков. Слово «карма» пишется иероглифом «дело», «делается». Она может быть отработана в устремлении духа к свободе, к Пустоте, понимаемой как незагруженность ума вторичными вещами. Буддисты изображали Пустоту в виде круга, разомкнутого в вечность. Принципиально разное отношение к Небытию я попыталась выразить в символах Квадрата и Круга, первичных структурах сознания, обусловивших разные типы мышления и пути развития[37].

Обе парадигмы – квадрата и круга – возникли почти одновременно, примерно в VIII–III вв. до н. э. – в то самое «осевое время», которое, по Ясперсу, свидетельствует о глубинном родстве культур Востока и Запада, о «предустановленной гармонии» – по Лейбницу. «Одно Инь, одно Ян и есть вселенское Дао». Если не нарушается закон подвижного Равновесия (Хэ), то происходит обновление Неизменного. Если же нарушается Равновесие Инь-Ян, и они расходятся в разные стороны (как в 12-й гексаграмме «Ицзина» «Упадок»), то все приходит в разлад. Сдвоенное Ян превращается в стихию Огня – Мировой пожар, засуху. Сдвоенное Инь в стихию Воды – во Всемирный потоп, наводнения. Нарушение равновесия Инь-Ян мы наблюдаем в разбалансированности природы, в непредсказуемости климата, а результат этого – падение рождаемости, подорванное здоровье людей. И все это – дело рук человеческих, которые не ведают, что творят.

О «квадрате» свидетельствует и склонность греков к «четверке»: четыре первоэлемента – огонь, вода, земля, воздух; четыре основные науки – арифметика, геометрия, астрономия, гармоника; в отличие, скажем, от пяти у даосов и шести – у буддистов, включая сознание. Законодателем же у греков остается человек, предложивший миру свой план развития. Квадрат как замкнутая система давал возможность не отвлекаться на потустороннее, позволял сконцентрировать энергию на видимом мире и добиться успехов в науке и искусстве. И вряд ли это было случайным, не соответствующим Небесному Пути или великому Дао. Иначе прошел бы восторг человечества перед греческой философией и греческим искусством.

Илл. 19. Сад Императорского дворца, Киото

Но все хорошо до поры до времени. Антропоцентризм не только придал человеку силы, но он же и истощил их, как истощает себя часть, возомнившая себя Целым. В сущности, антропоцентризм и есть первородный грех, гордыня, затмившая разум. Полагаясь на себя, человек превзошел Меру, закон Великого Предела. Ощутив себя не только «богоравными», но и «вольноотпущенниками природы», люди утратили опору в Бытии. Блаженный Августин предвидел: «Если бы Адам не отпал от Тебя, не излился бы из его чрева этот морской рассол, род человеческий, предельно любопытный, неистово надменный, неустойчиво шаткий» (Исповедь Блаженного Августина, 13, 20, 28). Грех подменять Целое частью, Бога – человеком, лишая Свободы, Им предустановленной. Никакая часть не заменит Целого, и всякая часть, посягнувшая на полноту, теряет себя по причине неправды.

Квадрат оказался конечным. Он допустим как функция: его не существует в Природе и в природе самого человека, а всякая искусственная форма – невечна, она сходит, выполнив свое назначение. В начале XX века Квадрат, не имея опоры, породил аномалии в искусстве (кубизм, футуризм, словом – авангардизм) и закончил себя «Черным квадратом», абсолютной немотой. Его создатель, Казимир Малевич, ощущал «нулевость», отсутствие определенности: «Если кто-то познал абсолют, познал ноль». Эти слова – из манифеста Малевича «Супрематическое зеркало» 1923 года. Это был перелом в сознании, но не прорыв, хотя в нем была великая надежда: «В человечестве образован полюс единства, к нему сойдутся все культуры радиусов», – писал Малевич в работе «О новых системах в искусстве».

Но надежда Малевича не оправдалась: «Нет бытия ни во мне, ни вне меня, ничто ничего изменить не может, так как нет того, что могло бы быть изменяемо», – писал он в своем манифесте, признавая, что Ноль побежден архетипом «ничто», меоном и коварством Времени. В наши дни теперь всегда побеждают деньги, и никаких метафизических терзаний! Михаил Швыдкой приобрел «Черный квадрат» Малевича за миллион долларов для Эрмитажа – по непонятным мотивам. И это сейчас тем более странно, что само понятие Квадрат уже утратило свой положительный смысл, не выдержав испытания квадратными концлагерями. Ныне с презрением говорят о «квадратном мышлении», до предела зажатом. Василий Аксенов писал в «Асфальтовой оранжерее»: «Не пройдет и года, как „квадраты" в полицейской форме будут избивать „неквадратный народ" и в Париже, и в Чикаго, и в других местах мира». На английском сленге словом square называют безропотное, послушное большинство, как у нас «шестерок».

В основе восточной мысли лежала Беспредельность (Великий Предел – Тайцзи, вселенский зародыш): Ничто, Ноль, понимаемый как полнота непроявленного мира. «Дао – нуль бродит в царстве Великого нуля; гнездится в пустоте, Дао – средина (точка) без измерений, без формы, без постоянств»[38]. Сравним с идеей Аристотеля: «Нелепо считать пустотой точку: она должна быть местом, в котором имеется протяжение осязаемого тела» (Физика, 4, 7). Для Аристотеля точка – начало линии. Индийский писатель точно уловил разницу: определенность, единица рождает последующий ряд чисел, линейную логику. Последующая часть обусловлена предыдущей, и все части – звенья одной цепи. Одно следует за другим, конструируя свой мир, «вторую природу», которая все больше отдаляется от первой, превращаясь в «вербальную реальность», развивающуюся по своим законам.

Однонаправленное движение, набирая скорость, приводит к накоплению идей, вещей, информации. Казалось бы, что в этом плохого? Но качество жизни переходит в чистое количество[39]. И это гораздо опаснее, чем может показаться на первый взгляд. Количество тем и отличается от качества, что ни за что не отвечает, чистый соблазн. Высший Разум не зависит от накопления информации. Массовое сознание меняет природу человека, профанирует все, что попадает в его поле: литературу, искусство, музыку, человеческие отношения. Избыточность провоцирует кризис цивилизации и культуры – эта идея стала чуть ли не сквозной темой многих конференций. Когда качество переходит в количество, переворачиваются все ценности: нет ничего святого, а значит, все дозволено – меон в чистом виде. И сколько бы ни ратовали люди за свободу слова, ее не может быть в перевернутом мире.