Япония: путь сердца

Татьяна Петровна Григорьева

Япония: путь сердца

Татьяна Петровна Григорьева родилась в Ленинграде. Окончила Московский институт востоковедения. Сейчас является заслуженным деятелем науки РФ, профессором, доктором филологических наук, главным научным сотрудником Института Востоковедения АН России, членом Союза писателей России, членом редколлегии журнала «Иностранная литература», главным редактором «Восточного альманаха». Основная сфера деятельности – сравнительное литературоведение, японская литература. Татьяна Петровна автор множества книг, посвященных загадочной и неуловимой душе Востока: «Одинокий странник», «Японская художественная традиция», «Дао и логос (встреча культур)», «Движение красоты. Размышление о японской культуре», «Красотой Японии рожденный», «Японская литература XX века» и других.

Пролог

Все боги живут в человеческой груди.

У. Блейк

Почему вопрос о сущностных признаках культуры считают очень важным в наше время? Потому что вне культурного поля ничто состояться не может, кроме нескончаемых распрей, войны всех против всех. Какова культура – таков и человек, каков человек – такова и культура. Ныне культура оказалась под угрозой. Значит, что-то не в порядке с человеком. Если культура не отвечает своему назначению – одухотворять человека и тем вести мир к спасению, то это – псевдокультура.

Во всем есть подлинное и мнимое, созидательное и разрушительное. Важно, чтобы второе не взяло верх над первым, чтобы люди не привыкли к перевернутому состоянию мира, принимая ложь за Истину. Тогда всему конец, возобладает контркультура. Евгений Трубецкой еще в начале XX века назвал причину надвигающейся катастрофы: «Вопрос о смысле жизни, быть может, никогда не ставился более резко, чем в настоящие дни обнажения мирового зла и бессмыслицы… Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя. В настоящий исторический момент человечество стоит на перепутье. Оно должно определиться в ту или другую сторону. Что же победит в нем – культурный зоологизм или то „сердце милующее“, которое горит любовью ко всей твари? Чем надлежит быть вселенной – зверинцем или храмом?»[1]

Илл. 1. Вид на гору Фудзи

Подниматься ввысь труднее, чем спускаться или опускаться. Но страшно опуститься до той грани, когда человек перестает быть человеком. Тогда он теряет поддержку Пресвятой Троицы, и все в нем, его личность начинает распадаться. Но так не бывает, чтобы что-нибудь одно пребывало в мире «как бы двойного бытия». Поэтому и возникло движение против техногенной цивилизации, создавшей пустыню вокруг и внутри нас, против той культуры, которая отпала от чистых истоков и стала питаться из сточных канав вульгарности. Потребительская цивилизация вывернула наизнанку человеческие ценности, и если так будет продолжаться, уже ничто не спасет мир от катастрофы. Человек станет жертвой собственного недоумия, душевной беспечности, разнузданности. И не будет ему оправдания, сколько бы ни уповал он на происки нечистой силы, которую сам и выпестовал.

Этими проблемами озабочены теоретики и вдохновители движения контркультуры: «Судьба духа – это судьба социального порядка. Если в нас гибнет дух, то значит, то же самое произойдет и с тем миром, который мы выстроили вокруг нас», – уверяет Теодор Роззак[2]. Действительно, все созданное вне духа, будь то дома или книги, разрушается. Т. Роззак задается вопросом: «Почему в наше время, чем более развито общество, тем глубже в нем гнет тоталитарного насилия, который становится ярмом хуже, чем у варваров? Отчего нравственный упадок и жажда тотальной войны продолжают преследовать потомков Возрождения в большей степени, чем во времена Вольтера? Отчего нигилизм и неврозы парализовали общество, которое мы называем развитым?»[3]

Тоталитарное общество, отпавшее от Духа или от Пути, не могло не рухнуть, а привыкший к несвободе человек отвык от свободы, боится остаться наедине с собой, без «дорожных указателей», хотя и делает вид, что ничего не боится. Но свобода не явится, пока человек не вернется к себе, неповторимому, не пройдет обратный путь до истока своего порабощения, не обратится к тому, что сохранила для него исконная Культура. Отпав от Бога, от Духа Святого, человек отпал и от себя: принес изначальное Чувство, «сердце милующее», в жертву рассудку, но при этом не стал умнее. Оттого и называют такое сознание «усеченное», «одномерно плоскостное», в общем – «несчастное». Оторвавшись от Основы, утратив связь с миром, человек стал частью, функцией. Чтобы преодолеть тотальный распад, полагает Т. Роззак, нужно разрушить барьеры, отгородившие разум от чувства, вернуть человеку ощущение своей целостности, причастности Единому. Человечество стоит «между смертью и трудными родами» (Т. Роззак).

И все же было бы странно, если бы человек не воспользовался возможностью родиться заново, какими бы трудными ни оказались роды. В нем оживает память, а вместе с ней – тяга к культурам, особенно к тем, которые избежали недуга отчуждения, опираясь на традиционную Основу. К ним обращаются современники в надежде вернуть утраченное равновесие. И, может быть, более всего это относится к японской культуре, особенно к дзэнским искусствам (садам, хайку, икэбана).

От того, как понимает человек роль культуры и цивилизации, от осознания их правильного отношения зависят качество жизни, самоощущение человека. Его одухотворение, возвышение или, наоборот, уплотнение и нисхождение – под собственной тяжестью – до неразличимости в массе предметов. Вещный мир грозит оттеснить человека, по праву сильного, и тогда сбудутся мрачные предсказания фантастов. Утратив волю к жизни, не выполнив своего назначения – одухотворять сущее, – человек выпадет из Бытия за ненадобностью.

Кто только сейчас ни озабочен кризисом техногенной цивилизации! Так, Карл Ясперс заявляет о превращении общества в одну большую машину с человеком в роли сырья. Вернер Гейзенберг не теряет надежды: человек, действительно, изменил мир не в лучшую сторону, приноровив его к себе. Но, значит, он несет ответственность за свое детище: «Впервые в истории человек на нашей планете противостоит лишь себе»[4]. А на Востоке об этом знали давно: «В Индии интерес философии сосредоточен на „я“ человека. „Атманам виддхи“ – познай самого себя – так резюмируют там законы и учения пророков Индии. В человеке есть дух, являющийся средоточием всего сущего»[5]. И цель буддизма – найти в себе свое истинное Я – преображая себя, человек преображает весь мир. Более того, буддизм позволяет понять, почему западная мысль не привела человека к самопознанию. Причина – в антропоцентризме, обернувшемся эгоцентризмом, на чем акцентирует внимание Карл Густав Юнг: «Для нас сознание невообразимо без эго. Если нет эго, тогда просто некому что-либо сознавать. Поэтому эго совершенно необходимо для сознательного процесса. Однако восточный ум не испытывает затруднения в понимании сознания без эго»[6].

Илл. 2. Колокол в буддийском монастыре

Но как нам познать себя, свое назначение? Наверное, для начала нужно найти свое место в истории своего народа. А историю одного народа невозможно понять, не сопоставив ее с историей других народов, – вне действия законов мирового притяжения. У каждого народа есть свое предназначение, но оно обусловлено общемировой задачей, и никакую из мелодий нельзя выкинуть, не нарушив строй звучания. Целое морально само по себе.

Все пути ведут к Одному, не повторяя друг друга, – сказано в древнекитайской «Книге Перемен» («Ицзин»). Одни народы вынашивали одну идею, другие – другую, чтобы сообща прийти к Истине. И отношение их к культуре и цивилизации не могло совпадать, хотя на Западе долгое время думали иначе, считая свою цивилизацию единственно возможной, эталоном на все времена. Теперь, правда, так уже не думают. Столкнувшись с кризисом техногенной цивилизации, обратились к опыту Востока (Китая, Индии, Японии). К опыту тех стран, где доминируют не столько техника или философия, сколько Культура, исходящая от Неба или Небесных богов. Культура – это Основа, а цивилизация – средство, подспорье для ее претворения.

На Востоке верят в изначальность нравственного Закона, морального Пути, который называют Срединным, то есть избегающим крайностей, односторонности во имя вселенской Гармонии. Воплощена изначальная Мораль, исходящая не от людей, а от великого Дао, в образе Культуры небесного происхождения. Поэтому считали, что нарушивший моральный Закон перестает быть человеком. Конфуций говорит: «Истинный человек жертвует жизнью, но не человечностью» (Луньюй, 15, 9). Лишенный чувства Справедливости – человек лишь с виду, по сути не отличается от животного. А Мэн-цзы скажет: «Я люблю жизнь, но еще больше люблю Справедливость. Если не могу иметь то и другое, предпочту Справедливость»[7]. О вере в изначальность Справедливости, ее имманентности Бытию свидетельствует и древний комментарий к «Ицзину» (его называют «Десять крыльев»): «Совершенномудрые проникли в Путь Неба и назвали его Инь-Ян. Проникли в Путь человека и назвали его Человечность (Жэнь) и Справедливость (И)» (Шогуа-чжуань, 1, 24). В другом комментарии сказано: «Справедливость, проникая в тонкую энергию (Цзин), приобщает к Духу. Тогда достигаешь наивысшего» (Сицы-чжуань, 2, 29). И там же: «Назначение человека, обретая духовность, просветлять сущее» (Сицы-чжуань, 1, 12).

Почему это возможно? Потому что Справедливость, духовный Свет присущи изначальной природе (Сим). Человеку же назначено достичь той степени совершенства, когда он станет Триединым, вровень с Небом и Землей. «Великий человек соединяет свое Дэ (дарование) с Небом и Землей; свой Свет – с Солнцем и Луной; живет в ритме четырех времен года» (Вэньянь-чжуань). Такого человека называют «Человеком Истины» (кит. – Чжэнь жэнь). Истинный человек наделен Искренностью, присущей Небесному Дао, через Искренность соединяется с Небом, узнает его волю. Оттого он видит все, как есть, не знает заблуждений, становится бессмертным.

Что уж говорить о даосах! В Дао все уже есть: «В тончайшей энергии (Цзин) заключается Истина, Искренность» (Лао-цзы. Даодэцзин, 21). «Знание Уравновешенности (Хэ) назову Постоянством (Чан). Знание Постоянства – Просветленностью (Мин)» (Даодэцзин, 55). И не было ученых мужей в Китае или Японии, которые не верили бы в изначальный Свет, к которому устремляется человек, следующий Пути. «Тот, кто вне целостности и чистоты, тот вне Духа. Кто вне Духа, тот вне Пути» (Чжуан-цзы, 12). А кто вне Пути, тот обречен на исчезновение.

Илл. 3. Императрица Дзингу. Древнейший храм Якусидзи

Вера в изначальный Свет настолько укоренилась в восточном сознании, что в ней не сомневается Нитобэ Инадзо – автор книги «Бусидо. Душа Японии», вышедшей в начале XX века: «Треножник, на котором держится Бусидо (Путь самурая), – это Мудрость, Человечность и Мужество»; «Если бы Бусидо полагался только на физическую силу, то не смог бы просуществовать семь столетий»[8]. Христианин по вере, он не находит противоречий между конфуцианством, повлиявшим на психологию самураев, и заповедями Христа: «Зачем человеку весь мир, если он душе своей повредит»; «Царствие Божие внутри вас есть».

Дао ведет к совершенству, не уподобляя и не отделяя одно от другого. Это Знание известно не только древнему Востоку, оно доступно и нашему времени. Американский ученый Алан Уотс уверяет: «Согласно китайской философии, будь то даосизм или конфуцианство, если вы не доверяете Природе и людям, значит, вы не доверяете себе. Если вы не доверяете себе, значит, вы выпадаете из всей природной системы. Вы и Природа – один и тот же процесс. Это и есть Дао»[9]. Немногие пока смогли проникнуть в тайну восточной мудрости – недостающую половину вселенского Знания, – но их соединение, неслиянное и нераздельное, уже неизбежно – по закону вселенского Пути: «Одно Инь, одно Ян и есть Дао».

Читателя могут смутить стиль изложения, необычность формы – как бы моноцентрическими кругами, волнообразно, «туда-сюда». Но от Дао нельзя отступить ни на шаг, иначе это не Дао. В этом проявилось воздействие древнего Востока. Что касается повторов, то в восточной системе мышления повтор невозможен в принципе, ибо все – в Пути, в следующий момент то же самое выглядит иначе. Это традиционный прием: повторяя, возвращаешься к Основе. По крайней мере, согласно Конфуцию: «Тот, кто повторяет старое, узнает новое» (Луньюй, 2, 11).

А изобилие ссылок объясняется тем, что хотелось не описывать своими словами то, что уже давно сказано, – в духе Конфуция: «Не сочиняю, а передаю. Верю в древность и люблю ее» (Луньюй, 7, 1). Главное – не исказить. Пересказывая своими словами мысли мудрецов, не передашь обаяние языка древних, чары музыки «изгибающихся звуков» (кеку). Как будто у человека без прошлого может быть будущее.

Глава 1

КУЛЬТУРА – ЦИВИЛИЗАЦИЯ – ИСТОРИЯ

Идея нации не то, что она думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности.

Вл. Соловьев

Судьба Культуры

В наше время слово «культура» почти утратило свой первоначальный смысл, от частого употребления превратилось в своего рода заклинание, не обладающее магической силой. Такой процесс – в духе нашего времени: происходит размывание, подмена понятий, в результате чего слово из символа становится пустым звуком. Когда Цзы-лу спросил Конфуция, с чего он начнет наводить порядок в государстве, Учитель ответил: «С исправления имен». – Ученик удивился: «Вы говорите неясно. Зачем исправлять?» – Конфуций ответил: «Как ты необразован, Ю! Истинный человек не судит опрометчиво о том, чего не знает. Если названия неправильны, то и слова неверны. Если слова неверны, то и дела не делаются» (Луньюй, 13, 3)[10].

Так произошло и с понятием культуры: от неправильного употребления слов культура перестала отвечать своему истинному назначению. К культуре люди нередко относят все, что произвел человек. Но все значит ничего: на уровне множества, отпавшего от Единого, все теряет себя. «Душе, ушедшей от себя, нанесет удары некая огромность, и душу мучит подлинная нищета, ибо по природе своей вынуждена она искать всюду единое, а множественность этого не позволяет» (Бл. Августин. О порядке, 1, 2).

Аналогично и понятие «цивилизация» в значительной степени утратило свой первоначальный смысл. Французские просветители видели в цивилизации гарант разума и справедливости (от лат. civilis – «гражданский»), отождествляли ее с культурой. Но век спустя «союз» распался. Сознание, со времен древних греков настроенное на противоборство, развело в разные стороны все пары, в том числе культуру и цивилизацию, и они оказались в оппозиции. В XIX веке под цивилизацией понимали главным образом материальную культуру, технологию. Дистанция между культурой, если иметь в виду духовную культуру, и цивилизацией все более увеличивалась. Это и побудило Освальда Шпенглера в начале XX века назвать цивилизацию выродившейся культурой, когда главенствуют техника, индустрия – то, что дает прибыль, но низводит человека до уровня живой машины.

Из трех компонентов: культура – цивилизация – история лишь культура обладает абсолютной ценностью, хотя бы потому, что без культуры не было бы ни цивилизации, ни истории, не было бы самого человека. Не потому ли в наше время человечество, движимое инстинктом самосохранения, задумалось о смысле этих понятий? Опасно принимать за Культуру то, что к ней не только не относится, но даже ей враждебно, – псевдокультуру, вульгарность, цинизм, вседозволенность.

Илл. 4. Блаженный Августин

Древние провидцы Востока и Запада напоминали: во всем, что существует в мире, есть две природы – небесная, извечная, которая в конечном счете все определяет, и земная, преходящая, зависимая от уровня сознания человека. Это относится и к культуре. Есть культура, не подверженная воздействию времени, и есть культура, зависимая от времени как функция, форма существования людей. То, что происходит на низшем плане, может приближаться или отдаляться от того, что вечно пребывает на высшем. Но если теряется связь между высшим и низшим, земное отпадает от небесного, часть от Целого, обрекая себя на гибель. Утратив опору в Едином, часть саморазрушается: Целое отторгает непричастное ему.

Для России падение культуры равносильно утрате Пути. Вот и бредет она по бездорожью, теряя силы. Это уже не то двуединство русской культуры, о котором писал Евгений Трубецкой: многообразна и сложна гамма душев-ных переживаний, «где солнечная лирика светлой радости совершенно необходимо переплетается с мотивом величайшей в мире скорби – с драмою встречи двух миров»[11]. Философ предвидел вырождение культуры, которое для России может быть смертельным. «Опасность для России и для всего мира – тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освещен культурой… Здесь биологизм сознательно возводится в принцип, утверждается как то, что должно господствовать в мире. Это неслыханное от начала мира порабощение духа – озверение, возведенное в принцип и в систему, отречение от всего того человечного, что доселе было и есть в человеческой культуре. Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя»[12]. Не прислушались – и теперь имеем то, что имеем. Надолго ли?

Илл. 5. Евгений Трубецкой

Измена Культуре равнозначна измене национальному Пути, нарушению вселенского порядка. Рабиндранат Тагор, посетив Японию в 1916 году, когда вышла упомянутая книга Трубецкого, тоже испытывал чувство тревоги: «Долг каждой нации – проявить перед миром свою национальную сущность. Если же нация ничего не дала миру, это следует считать национальным преступлением. Это хуже смерти и не прощается человеческой историей. Нация обязана поделиться лучшим, что есть у нее. Благородная душа и есть сокровище нации. Ее долг, одолевая предрассудки, отправить всему миру приглашение принять участие в празднике ее духовной культуры»[13].

Культура общечеловечна, потому что национальна. Национальная культура являет себя в неповторимой форме, будучи хранительницей духа своего народа. Но если оскудевает ее источник, страдают все народы. Невидимыми нитями соединяется один народ с другим, и важно, чтобы не оборвались эти нити под тяжестью невежества и тупости. Умирает культура, умирает язык – ее животворящая сила: душа покидает тело нации. Это – всемирный грех, ибо национальные культуры кровно связаны между собой, и если какая-то теряет себя, то страдают все.

Илл. 6. Рабиндранат Тагор

Идея Всеединства в предгрозовые времена начала XX века возвысила наряду с русской и индийскую мысль. «То, чего сегодня ждет весь мир, – .это грандиозная идея духовного Единства Вселенной, – возвещал Вивекананда. – Единственная и бесконечная сущность в вас, во мне, во всех. идея, что вы и я не только братья, но вы и я – одно»[14]. Француз Ромен Роллан, брат индийских мистиков по духу, писал: «У всякой нации, как и у каждого отдельного человека, есть в ее жизни одна-единственная тема, которая служит центром ее существования, основная нота, вокруг которой группируются все остальные ноты гармонии. Если она ее отбросит, если она отбросит принцип своей собственной жизненности, направление, переданное ей веками, – она, эта нация, умирает»[15]. Инстинкт самоспасения заставляет Россию искать национальную идею, вот только найти ее она все никак не может. Не потому ли, что не там ищет?

Илл. 7. Ромен Роллан

Тревожились те, кто надеялся спасти людей от мирового кошмара. Тогда и появилась книга Освальда Шпенглера «Закат Европы» – сигнал бедствия, потрясший умы. Прежде всего, это несогласие автора с одномерной логикой, линейным, плоскостным мышлением. Отгородив человека от мира, такое мышление опутало людей иллюзиями. Одной из иллюзий была идея «прогресса», подгонявшая историю двигаться вперед, что есть сил, пока она, история, не лишилась чувств.

Вместо монотонной картины мировой истории Шпенглер увидел многообразие культур, каждая из которых следовала своей идее. «Наконец стало совершенно ясно, что ни один фрагмент истории не может быть полностью освещен ранее уяснения тайны всемирной истории вообще, вернее говоря, истории более развитого человечества как органического единства, имеющего правильную структуру»[16]. Значит, опрометчив европоцентризм: западноевропейская культура исключение, а не правило.

В науке господствовало представление о последовательной смене эпох, формаций – следствие все той же одномерной логики. «Древность – Средневековье – Новое время: такова та невероятно скудная и бессмысленная схема, абсолютное господство которой над нашим историческим сознанием всегда мешало нам правильно оценить… территории Западной Европы, понять ее действительное место в системе всемирной истории, уразуметь ее смысл, ее облик и особенно продолжительность ее жизни» (с. 20). С тех пор мало что изменилось. Видимо, труднее всего меняется сознание – легче всего просто признать его «несчастным».

Тип мышления, унаследованный от греков и египтян, предполагает господство «прямой линии» и «прямого угла». Логика мысли обусловила логику истории: каков человек, таков и мир. Вместо монотонного образа растянутой в линию всемирной истории «я вижу множество могучих культур, с первозданной силой расцветающих на лоне родной местности. Каждая из них дает собственную форму своему материалу – человечеству; каждая из них имеет собственную идею, собственные жизнь, волю, чувство и собственную смерть», – писал Шпенглер (с. 27).

Илл. 8. Дорога в храм Дзякко-ин, Охара

Илл. 9. Храм Бёдо-ин, Удзи

Но как уловить историю, если сама она – бесконечное становление? Становление, считает Шпенглер, может быть только пережито. Отвергая прямолинейность, созерцая историю с высоты полета, он признает три эпохи: Отца, Сына и Святого Духа, но они остались для него как бы в тумане. История есть образ души, душа же смертна. Сама Фаустовская душа, по его мнению, предвещает конец мира. «Все возникшее преходяще… Все преходящее есть только символ» (с. 213–214). Но что стоит за этим символом?

Освальд Шпенглер готов признать, что в основе каждой великой культуры лежит Перводуша, обусловившая ее судьбу, но не видит высшего смысла. Отсюда, считает он, – одиночество Фаустовской души, ее неприкаянность. Жизнь идет по нисходящей – превращается в механизм, а идея благодати – в половое влечение. Верховным становится культ полезного. Цивилизация, поглощая культуру, обрекает ее на смерть: культура переходит из органического состояния в неорганическое. Шпенглер уверяет, и не без оснований, что чем ниже опускается культура, тем выше поднимается спорт, и все уподобляется игре, в том числе искусство. Игра не требует работы ума. Не оттого ли ныне она вошла в моду?

Если культура как любой биологический организм проходит одни и те же биологические стадии: рождения, взросления, увядания и смерти, – значит, ее гибель неизбежна. Признавая, что логика уподобилась механике, Шпенглер не остается свободным от рокового дуализма, когда одно противостоит другому: цивилизация – культуре, мертвое пространство – живому времени, человек – цивилизации, человеку культуры. И это противостояние неизбежно. Так, страх греков перед бесконечностью сменился противоположной ему фаустовской страстью к бесконечному. Отсюда и чувство неукорененности, утраты опоры в вечности[17]. Называя культуру «высоко развитой душой», О. Шпенглер не верит в бессмертие самой души. Но к духу неприложимы законы органического мира. Философ сам с собой вступает в противоречие, утверждая, что все движется на поверхности, пребывает в покое на глубине, а на высоте созерцания противоположности уничтожаются[18].

Илл. 10. Освальд Шпенглер

Однако как же достичь высоты созерцания, если унаследованная логика препятствует этому? – задаются вопросом русские философы, откликнувшиеся на книгу Шпенглера[19]. Почти каждый автор этой удивительной книги – «Освальд Шпенглер и Закат Европы» – разделял его критический взгляд, но упрекал в отсутствии религиозного чувства, ощущения Праосновы, извечности духовной культуры, – абсолютной Истины. О. Шпенглер, по их мнению, представил нечто эмпирически живое, но трансцендентально мертвое, хотя ему не чуждо чувство Мировой души, где вечно присутствуют прообразы культур. Эта Мировая душа время от времени отпускает души вселенских культур и принимает их обратно по завершении пути.