Полная версия
Сергей Донской
Волки в погонах
Каждая твоя победа – твое личное завоевание. Ее нельзя ни с кем разделить. И каждая твоя победа – лишь начало, лишь первая стычка. Настоящая же битва всегда впереди.
Карлос Кастанеда.«Путь воина»Пролог
Мужчина был с ирландской бородой, в бермудских шортах и с японским фотоаппаратом. У девушки не имелось ни того, ни другого, ни третьего. Все ее вещи и вся ее одежонка остались на заднем сиденье молочно-белых «Жигулей». Машина принадлежала мужчине. Девушка – пока что нет, но все шло к тому. Это ее не пугало. Позировать обнаженной ей еще не приходилось, зато отдаваться мужчинам – сколько угодно. Правда, не в таких отдаленных местах, как окрестности Внукова. Она вообще не понимала, для чего нужна была эта поездка. Тащиться за тридевять земель для того, чтобы перепихнуться? Мужики, когда им за тридцать, вечно с какими-то закидонами. Странный народ. Озабоченный и непредсказуемый.
Впрочем, когда добрались до места, ей здесь неожиданно понравилось. Где-то далеко за деревьями тянулась железная дорога, но даже шум проходящего состава звучал в этом безлюдном уголке как-то умиротворяюще и патриархально. Почти как тысячеголосое стрекотание кузнечиков. Как щебет птиц и ленивое урчание лягушек в поблескивающей среди зелени реке.
– Это Сетунь здесь протекает, да? – поинтересовалась девушка.
Она сидела на расстеленном под ольхой пледе, обнимая обеими руками согнутые ноги. Ее подбородок упирался в ложбинку между коленей, и потому слова прозвучали не очень внятно.
– Что? – спросил мужчина.
Он возился со своим замечательным фотоаппаратом, навинчивая на объектив какие-то насадки и светофильтры. На девушку, загородившуюся от него собственными ногами, он старался лишний раз не смотреть, чтобы не спугнуть ее раньше времени. Такие выезды на природу были для него настоящими праздниками. Редко кто из девушек соглашался позировать нагишом в лесу, хотя некоторые из них были не прочь провести с мужчиной время в цивилизованной обстановке. Его это не устраивало. У него получалось только на природе. Можно сказать, что он являлся прирожденным фотоохотником.
– Так Сетунь или не Сетунь? – напомнила девушка о своем существовании.
– А! – рассеянно откликнулся мужчина, оценивая цепким взором освещение, чтобы правильно выставить диафрагму. – Понятия не имею, честно говоря. Какая разница?
– И что же, вы даже не знаете, куда привозите своих знакомых? – спросила девушка.
Это было произнесено якобы кокетливым тоном, но в летнем воздухе зависло смутное недовольство.
Мужчина, наконец, оставил фотоаппарат в покое и позволил ему свободно повиснуть на кожаном ремешке, чуть выше выпуклого мохнатого живота.
– Какая разница? – повторил он. – Я выбираю места съемок наугад. Главное, чтобы пейзаж был достаточно живописным.
– А фотомодель, выходит, дело десятое?
– Почему десятое? Я же все-таки обнаженную натуру снимаю, а не красоты родной природы.
Непонятно почему девушка рассердилась.
– Ладно, – сказала она, – деньги на бочку, и приступим. Я через два часа должна быть дома.
– Успеем, – пообещал мужчина. Отблески стеклышек его очков внезапно потускнели, словно они запотели изнутри. – Тут езды километров тридцать.
– Сорок. Деньги давайте!
– Да пожалуйста, пожалуйста. – Он суетливо извлек из кармана шортов сложенные прямоугольничком пятьдесят долларов.
Протянутая рука выхватила их, но мужчина следил не за рукой, а за ее обладательницей, распрямившейся во весь рост.
– Когда снимки опубликуют, ты получишь в десять раз больше. – На протяжении этой короткой фразы его голос дважды предательски дрогнул.
– Ой, только не надо лапшу мне на уши вешать, – презрительно сказала девушка, с головой окунувшаяся в душное нутро «Жигулей». – Щелкайте, и все.
Когда она опять возникла перед мужчиной в слепящем солнечном свете, денег в ее руке уже не было.
– Прекрасно, – произнес мужчина, поправив очки на переносице. – Просто прекрас… – Его кадык спазматически дернулся.
– Что прекрасно? – Разглядывая его прищуренными глазами, девушка приложила руку козырьком к своей каштановой челке.
– Ты отлично сложена.
– Ага, – хмыкнула она. – Прям Наоми Кэмпбэлл.
– Как ты сказала?
– Неважно. Где становиться?
– Там. – Мужчина указал рукой на открытое пространство. – Я хочу взять тебя на фоне облаков.
– Ишь ты – взять! Мало ли чего вы хотите!
– Это термин такой, – заволновался мужчина. – Ничего плохого я не подразумевал…
– Ладно вам распинаться. Вы же меня не насиловать собрались?
– Нет. – Борода мужчины отрицательно качнулась из стороны в сторону. – Конечно же, нет.
– Наша песня хороша…
– Клянусь…
– Знаю я ваши клятвы!
Прихлопнув слепня на своем голом плече, девушка отправилась занимать указанную ей позицию. Она знала, что ноги у нее коротковаты, а потому старалась ступать пружинисто, приподнимаясь при каждом шаге на носок. Если бы не острые сучки под босыми подошвами, это получалось бы у нее значительно грациознее.
– Достаточно! – крикнул мужчина, когда она удалилась на пятнадцать шагов. – Повернись ко мне вполоборота и замри. Руку на бедро.
– Так?
– Так, так… – Затвор фотоаппарата утвердительно защелкал. – Теперь лицом…
– Погоди…
Девушка запрокинула голову, что-то выискивая глазами в небе.
– Что ты там увидела? – спросил мужчина.
Он тоже бросил взгляд на небо, но тут же перевел его на девушку. Судя по ее ровному загару, она запросто обходилась без купальника. Это открытие мужчину приободрило. Придерживая фотоаппарат, елозящий по взмокшему животу, он начал взбираться на пригорок, где стояла его новая знакомая. Уже четвертая за это лето.
– Самолет, – сообщила она мечтательно. – Летит куда-то.
– Конечно, летит, – снисходительно согласился мужчина. – Для того он и создан.
– А вы для чего?
– Я? Ну, мало ли…
Девушка избавила его от необходимости подыскивать достойный ответ.
– Вон он! – звонко крикнула она.
– Где? – Мужчине было непросто оторвать глаза от ее радостно подпрыгивающей попки.
– Да вот же! Прямо у нас над головой!
– Вижу.
Он не услышал собственного голоса. Вверху громыхнуло. Тяжелая серебристая капля самолета, набиравшего высоту, сначала как бы застыла в небе, а потом вдруг начала заваливаться набок и падать, трансформируясь прямо на глазах. Сначала от пузатого корпуса отвалилось одно крыло, а потом и сам он переломился пополам.
Низкий гул двигателей захлебнулся. Дальше останки самолета падали совершенно беззвучно, хотя становилось их с каждой секундой все больше. Было тихо-тихо, пока эту противоестественную тишину не прорезал пронзительный голос девушки:
– Снимайте! Скорее снимайте!
– Да, – приговаривал мужчина. – Да, да.
На самом деле его одеревеневшие пальцы никак не могли взвести затвор фотоаппарата. Он просто стоял с отвисшей челюстью и наблюдал, как с задымленного неба летят вниз крутящиеся обломки. Летят прямо на него. Кажется, он даже слышал нарастающий свист всей этой груды металлолома. Более глупую смерть трудно было себе представить. Мужчина не желал умереть вот так – средь бела дня, прихлопнутый куском железа на солнечной поляне.
– А-а! – закричал он, приседая рядом с холмиком муравейника и прикрывая голову скрещенными руками.
А потом посыпались обломки. Они падали, падали… яростно шурша листвой… с остервенением впиваясь в землю… порождая оглушительные всплески в речке…
Это длилось невыносимо долго, и на протяжении всего этого времени мужчина не знал в точности, жив он еще или уже умер.
А когда он, наконец, отважился разомкнуть плотно смеженные веки, первое, что возникло перед его взглядом, это продолговатый тлеющий предмет, источающий смрадный дымок. До него было шага три, не больше, но мужчина не преодолел бы это расстояние даже под страхом смерти.
– Нога, – слабо сказал он.
– Подвернули? – спросила девушка, опасливо приоткрыв один глаз.
– Не моя нога, чужая. – Указав на дымящийся предмет пальцем, он уточнил: – Мужская.
Вот когда девушка испугалась по-настоящему и завизжала на всю округу. Даже последующий взрыв, от которого вздрогнула земля, не смог заглушить это пронзительное верещание. А дымящаяся нога в высоком ботинке с оторванной подошвой притягивала взгляд сильнее, чем грандиозный огненный столб, взметнувшийся в небо за лесом. Она была так близко. Рукой подать. Вокруг нее суетились возбужденные рыжие муравьи.
В следующий раз нужно держаться подальше от всяких аэродромов, подумал мужчина. Ну их к черту!
Это была его последняя связная мысль до того, как он потерял сознание и мягко обрушился на муравейник.
Глава 1
Любовь зла
Москва со всеми мириадами своих огней погружалась в ночь, как исполинский «Титаник» в готовую поглотить его темную пучину.
Мрак стремительно затоплял город со всех сторон, пожирая за один присест тысячи светящихся окон на окраинах. Но чем ближе к центру, тем больше сопротивления оказывала каждая улица, каждый дом. С горем пополам перехлестнув через Садовое кольцо, темнота натолкнулась на такой плотный заслон света, что вынуждена была здесь рассеяться, расползаясь клочьями по дворам да закоулкам. Даже небо не пожелало окраситься над центром в черное, упрямо отражая неугасимое электрическое сияние, раскинувшееся под ним. Крошечные звезды завистливо смотрели на это буйство сверкающих внизу огней, понимая, что никому из здешних обитателей не интересно их слабое мерцание. Какие, на хрен, звезды, когда начинается яркая ночная жизнь!
С высоты казалось, что ущелья центральных улиц Москвы затоплены раскаленной лавой сплошного света. Сверкали на все лады фары бесконечного множества автомобилей, переливались огнями иллюминированные здания и витрины, горели подсвеченные деревья, полыхали всеми красками вывески и рекламные щиты.
Одна лишь бледная люминесцентная луна, скромно зависшая на краю небосклона, знала истинную цену этому буйству огней и красок. В действительности ночь все равно вступила в свои права – и на самых темных окраинах, и в ярко освещенном центре города. Луна, обладавшая способностью заглядывать в человеческие души, знала это наверняка. Самый непроглядный мрак скапливался по ночам именно в них, и близок был тот день, когда солнечным лучам окажется не под силу его рассеять.
Но беспечным гостям и жителям столицы было не до всезнающей луны. Они спешили перепробовать все, что на земле считалось радостями жизни. По ночам вокруг столько развлечений и соблазнов! Просто тьма-тьмущая! Хоть глаз выколи в этом райском саду наслаждений!
Знаменитая Тверская выглядела в этот поздний час почти такой же светлой и оживленной, как главный проспект любого провинциального города в разгар дня. Еще не так давно на этой улице и в примыкающем к ней Охотном ряду, напротив здания Государственной думы, по ночам вообще происходило настоящее столпотворение, но шеренги проституток уже перекочевали на другие улицы, подальше от избранников народа.
– Даже воздух стал чище, – с удовлетворением произнес один из них, отойдя от распахнутого окна. Это был депутат Шадура, глава думского комитета по чрезвычайным ситуациям, лидер парламентской фракции «Слово и дело». – Чувствуешь, как благоухают липы, Эдичка? – Шадура прикрыл глаза и благоговейно втянул носом воздух. – Благодать-то какая!
Свет в кабинете был погашен, и его рубашка маячила в темноте белым призрачным пятном. То, что расчувствовавшийся Шадура расхаживал по своему кабинету босиком и без штанов, почти не бросалось в глаза. Как и его не слишком уверенные движения.
– Закрыл бы лучше окно, – недовольно проворчал молодой брюнет, непринужденно развалившийся в депутатском кресле. Это его звали Эдичкой, и на Шадуру он поглядывал с явным неодобрением, как на токсикомана, нюхающего какую-то гадость. – Одна бензиновая вонь снаружи, и ничего больше, – продолжал капризничать он, брезгливо шевеля ноздрями.
– Знал бы ты, мальчик мой, что творилось здесь, когда под окнами ошивались путаны и их клиенты, – воскликнул Шадура, и не подумав выполнить просьбу собеседника.
– Путаны? А тебе до них какое дело? – Эдичка неожиданно рассмеялся.
Трезвый человек сразу насторожился бы, услышав этот сухой отрывистый смех, в котором веселья было не больше, чем в натужном кашле. Но Шадура если и выглядел совершенно трезвым, то только в собственных глазах.
– Во-первых, надоели все эти грязные инсинуации в прессе, – признался он, присаживаясь голой ляжкой на край стола. – Каждый борзописец считал своим долгом намекнуть, что соседство продажных девок с депутатами не случайно. Символику в этом они какую-то усматривали, видите ли! – Шадура негодующе покрутил головой.
– А во-вторых? – спросил Эдичка, думая о чем-то своем.
– А во-вторых, здесь было по ночам ни пройти, ни проехать. – Шадура снял через голову галстук, о котором вспомнил, когда узел слишком уж сильно врезался ему в шею. – От выхлопных газов голова просто раскалывалась. По вечерам приходилось сидеть в закупоренном кабинете. Машины подъезжают и отъезжают, подъезжают и отъезжают, – продолжал он, помогая себе размашистыми жестами. – Шум, гам. Кто-то гогочет, кто-то орет благим матом. А теперь… – Он опять с наслаждением втянул воздух, шумно выпустил его из носа и крякнул от избытка чувств: – Благодать, истинная благодать!
– А ты бросай все и поезжай жить в деревню, – насмешливо предложил хозяину кабинета Эдичка. – Кислорода там – хоть задним местом вдыхай! Пасеку заведешь, корову, самогонный аппарат… Здоровый цвет лица до самой смерти обеспечен… Приблизительно на шестидесятом году жизни.
Несмотря на то что ноги он водрузил на письменный стол, никакого сходства с американским шерифом у него от этого не появилось. Американские шерифы не сидят в кабинетах в чем мать родила, а на Эдичке не было ничего, кроме относительно свежих носков, православного крестика на золотой цепочке и браслета изящных часиков. Пробор разделял его черную голову на две равные половины. Словно однажды брюнета наотмашь рубанули саблей, но потом по неизвестной причине пожалели, воскресили и оставили жить дальше. Зачем? Для какой такой цели? Шут его знает. Ни сам Эдичка, ни его многочисленные знакомые никогда об этом не задумывались.
Депутат Шадура просто полюбовался его телом, слегка серебрящимся в темноте, и самодовольно пробасил:
– Мы и здесь поживем на славу! Я не Пушкин какой-нибудь, чтобы заживо хоронить себя в деревне. Главное – все время находиться на острие событий, Эдичка. Тогда бодрость духа, крепость тела и ясность ума обеспечены на долгие годы. – Хлопнув себя по ляжке так порывисто, будто там пристроился целый комариный выводок, Шадура неожиданно предложил: – Иди ко мне, мальчик мой. У меня не так много свободного времени, чтобы терять его понапрасну.
– Сначала хочу выпить, – манерно провозгласил Эдичка, убирая ноги со стола. При этом на пол полетели какие-то бумаги, которые он не потрудился поднять. Законотворческая деятельность хозяина кабинета не внушала ему ни малейшего благоговения.
– Еще фруктовой? – осведомился Шадура, прихватив со стола пустую бутылку из-под водки.
– Нет – отказался Эдичка. – Предпочитаю что-нибудь покрепче.
– Тогда коньяк? – Шадура уже спешил к бару, напоминая оживленного бутуза в длинноватой распашонке.
Эдичка поморщился и сказал:
– Ни в коем случае. Мы будем пить текилу.
– Я терпеть не могу кактусовую водку и не держу ее у себя, – признался Шадура, в нерешительности остановившись подле мини-бара со встроенным холодильником.
– Даже так? А ты когда-нибудь текилу пробовал?
Шадура покачал головой:
– Нет, и, честно говоря, не горю таким желанием. Все эти новомодные выдумки не для меня. Если ты цедишь мексиканскую сивуху и закусываешь ее лимоном, то сивуха от этого не перестает быть сивухой, а кислый лимон – кислым лимоном. – Шадура для наглядности перекосил лицо, будто стакан уксуса хватил. – Давай-ка я лучше угощу тебя великолепным мартелем двадцатилетней выдержки, а? – с надеждой предложил он. Его физиономия моментально разгладилась, залоснилась.
– Ты просто никогда не пробовал настоящую текилу, – заявил Эдичка с чувством превосходства. – Но сейчас я докажу тебе, что это бесподобный напиток. Бутылка у меня с собой. – Он наклонился к портфелю, стоящему на полу возле аккуратно сложенной одежды. – Ты только два бокала захвати, желательно с толстым дном. Есть у тебя такие?
– Есть, как не быть, – откликнулся Шадура, нырнув с головой в бар. – У нас в Думе, как в той Греции… Тебе лед положить?
Его выпяченный зад вопросительно уставился на гостя. Если бы к этим голым ягодицам приладить глаза, получилось бы нечто, отдаленно смахивающее на щекастое лицо депутата. А в темноте определенное сходство улавливалось и без всяких дополнительных штрихов.
Усмехнувшись, Эдичка закинул ногу за ногу.
– Никакого льда, – предупредил он. – Напиток должен сохранять комнатную температуру. В этом весь кайф.
– Кайф вовсе не в этом, – игриво шепнул ему на ухо возвратившийся Шадура, выставляя на стол два бокала.
– Закрой глаза, – так же тихо предложил ему Эдичка. – И протяни руку сюда… Ниже… ниже… Теперь сожми пальцы.
Сглотнув слюну, Шадура стиснул в ладони предмет, оказавшийся значительно более тонким и твердым, чем он ожидал. Тогда он открыл глаза и с разочарованием обнаружил в своей руке узорчатую квадратную бутылку, которую держал за длинное горлышко.
– «Те-ку-и-ла кас-ка-ху-ин», – по слогам прочел он, поднеся этикетку к самому носу. Остальные буквы в темноте разобрать не удалось. – Что за каскахуина такая? – недовольно буркнул Шадура, вертя бутылку перед глазами. – Название, как у какой-нибудь подозрительной отравы.
– Это самая лучшая текила, какую можно найти у нас, – обиделся Эдичка. – Очищенная, выдержанная. Из настоящей голубой агавы.
– А что за мешочек на шнурке к горлышку присобачен? – продолжал привередничать Шадура.
– Червячная соль.
– Какая-какая соль?
– Червячная, – невозмутимо пояснил Эдичка, забирая у Шадуры бутылку и свинчивая пробку. – На агавовых плантациях живет червячок гусано, он на шелкопряда похож. Его высушивают и перетирают вместе с солью и чили. Получается порошок. Выпил – лизнул.
– Выпил – лизнул? – Шадура смешливо хрюкнул.
Эдичка покосился на него с неодобрением:
– Именно. Вообще-то мексиканцы так никогда не поступают, но в ночных клубах, где я бываю, это уже стало традицией… Сейчас дам тебе попробовать.
– И не подумаю пробовать это червячное дерьмо! – строптиво заявил Шадура. Похоже, реплика про ночные клубы, где пропадает его дружок, пришлась ему не по душе.
– Сядь, – сказал Эдичка, похлопав ладонью по крышке стола перед собой. Тон его сделался повелительным. – Пей. – Он протянул депутату наполненный до краев бокал. – А потом… – Эдичка сноровисто надорвал пакетик и высыпал половину порошка себе на плечо, матово поблескивающее в темноте. – А потом попробуешь гусано. Тебе понравится, обещаю.
– Ну, раз обещаешь, то… ух-х!
Шадура резко выдохнул воздух и запрокинул стакан. Гульк… гульк… гульк… Некоторое время в кабинете раздавались только эти звуки, а потом словно заработал насос: это громко засопевший Шадура наклонился и потянулся губами к приманке.
– О! – изумленно воскликнул он, пробуя необычный вкус на языке.
– Ну как? – поинтересовался Эдичка с тревогой в голосе. – Понравилось?
– О, – повторил Шадура уже не так бодро, как в первый раз.
Как бы обдумывая ответ, он поднял взгляд к потолку, да так и застыл. Зрачки на его глазах отсутствовали напрочь. Два слепых бельма, которыми ни потолка толком не разглядишь, ни собутыльника.
Закончилась дегустация беспорядочным грохотом, которое устроило грузное Шадурино тело при падении с письменного стола. Сначала он ударился об пол головой, потом боком, а завершили перестук разбросанные как попало ноги. Словно барабанщик беспорядочную дробь выдал и тут же затаился в темноте, испугавшись шума, который наделал.
А сам депутат Шадура при этом даже не пикнул. Ничто его не волновало, ничто не беспокоило. В таком бесчувственном состоянии он не смог бы придумать даже самую простенькую поправку к Конституции, хотя в трезвом уме и здравой памяти был способен выдавать их десятками, манипулируя словами и знаками препинания с бойкостью заправского борзописца.
Эдичка наступил Шадуре на обслюнявленную щеку и подвигал обтянутой эластичным носком ногой, заставляя упавшую голову мотаться из стороны в сторону.
– Эй!.. Эй, очнись!.. Что с тобой?
Никакой реакции. Выждав еще пару минут, Эдичка брезгливо вытер подошву о подол депутатской рубахи, спрятал бутылку в портфель и принялся смахивать таинственную пыльцу на пол. Когда он перестал энергично дуть на свое голое плечо, у него потемнело в глазах и немного закружилась голова, но он не стал дожидаться, пока слабость пройдет, а деловито оделся и опять уселся в кресло. Экран включенного «Пентиума» высветил его лицо и растопыренные пальцы, выжидательно зависшие над клавиатурой. Чем-то Эдичка напоминал в этот момент вдохновенного композитора, приготовившегося взять вступительный аккорд своего нового опуса. Но тревожить клавиши не пришлось – нужный файл оказался подвешенным на «рабочем столе» компьютера. Убедившись в том, что файл содержит интересующие его сведения, Эдичка скачал его на специальную дискету с расширенной памятью и занялся составлением послания для Шадуры.
Очнувшийся депутат должен будет списать свою внезапную сонливость на злоупотребление спиртным, а не на подсунутый ему порошок. Сначала он баловался водочкой без закуски, потом хватил стакан крепчайшей текилы. Вот и результат – на полу валяется. Просто бесчувственное бревно какое-то, а не лидер парламентской фракции.
Эдичка насмешливо искривил губы. «Надо меньше пить, – нацарапал он на свободном пространстве бланка депутатского запроса. Подумав, добавил для убедительности: – Пить надо меньше». Получилось суховато. Что-то вроде черновика законопроекта, который никогда не будет принят на рассмотрение в Государственной думе. Эдичка дописал еще несколько фраз, бросил взгляд на часы и поспешно встал. Действие снотворного могло закончиться с минуты на минуту, а объясняться с очухавшимся Шадурой не было ни малейшего желания.
Шагая по длинному коридору к лифту, Эдичка заблаговременно приготовил для предъявления удостоверение помощника депутата. Оно было подлинным и обошлось в тысячу долларов. Высчитать чистый доход от этого приобретения не составляло ни малейшего труда. 100 000 – 1000 = 99 000.
Где еще, как не в политике, можно обеспечить себе прибыль в почти стократном размере?
Глава 2
Шило на мыло
Спустя час с небольшим уже заметно устаревший «Форд» Эдички притормозил на правом берегу Москвы-реки в районе Крылатского.
Здесь было темно и безлюдно. Чересчур темно и чересчур безлюдно, чтобы чувствовать себя уверенно. За оградой лодочной станции простуженно брехал невидимый пес, которому даже подгавкать желающих не находилось. Высвеченная фарами вывеска гласила, что здесь размещается водноспортивное общество «Нептун», но доверия она у Эдички не вызывала, как и пришвартованный чуть ниже по течению насквозь проржавевший буксир. Во мраке он смахивал на какого-то подводного монстра, выбравшегося на берег явно не для того, чтобы просто подышать свежим воздухом.
Эдичка поежился. Ему показалось, что все это – дурной сон, который не очень-то хочется досматривать до конца.
Из включенного радиоприемника доносился развязный голос ведущего, который с пристрастием допрашивал писклявую девочку, сдуру дозвонившуюся ему в студию. Он желал выяснить, чем она любит заниматься в свободное время, а она использовала каждую паузу для того, чтобы передать очередной привет каким-то Толикам и Лёликам. Наконец сошлись на том, что неплохо бы послушать музыку, и в динамиках заухало, заверещало. От этого идиотского балагана у Эдички разболелась голова, однако выключить приемник он не решался, потому что слушать тишину ему хотелось еще меньше, чем скрипучий голосок Бритни Спирс. Ее страстные покряхтывания у Эдички уже давно в печенках сидели, но что поделаешь – приходилось терпеть. Ожидание сродни болезни. Пока не помучаешься как следует, облегчение не наступит.
