Полная версия
Записки на кардиограммах
Михаил Сидоров
Записки на кардиограммах
© Сидоров М.В., текст, 2021
© ООО «Издательство АСТ», 2021
* * *
А эти записки велись без малого двадцать лет, главным образом для того, чтобы «травить пар», сбрасывать негатив после вызова. Быть может, потому они получились экспрессивными настолько, что немногочисленную в сравнении с иной современной прозой ненормативную лексику в них многие воспринимают как поток сплошной нецензурщины.
Так или иначе, но объединенные в книгу, они со временем станут документом, отражающим психологию людей эпохи двойных стандартов и тотального потребления, – своего рода портретом больного общества, который рано или поздно все же заставит задуматься о том, кто мы, откуда, куда идем.
* * *Патологическим, но обратимым процессам посвящается
* * *Предупреждение!Это не памфлет.
Это не пасквиль.
Не фельетон, не сатира, не прокламация.
Здесь нет жалоб, самолюбований и желания возвышаться.
Это – констатация фактов.
Голых, имевших место.
Так было.
Фактически – зеркало, чуть замутнённое спокойным презрением к мудакам.
Поэтому нефиг!
«Вы знали, куда вы шли!» и «Не нравится – увольняйтесь!» не катят.
Вняли?
Отлично!
Рассаживайтесь поудобней…
Записки на кардиограммах
Часть первая
…в ясном сознании…
Эмоции, наблюдения, случайные мысли. Кардиограммы, в силу привычки, кладёшь в нагрудный карман и после вызова – не всегда, ясное дело, а так, время от времени, – царапнешь на обороте карандашом. Утром перепишешь, сотрёшь каракули с ЭКГ и сдашь, пришпилив её к карте вызова.
Так год.
Два.
Десять.
Двенадцать.
А потом, оказывается, у тебя этого добра – завались!
«Но ведь это правда, рейхсфюрер…»
Шелленберг – Гиммлеру. Первая серияЗамглав по «Скорой».
Путает ИВЛ с ВВЛом[1].
Не видит разницы между клинической и биологической смертями.
Лезет в укладки, считает ампулы, сверяет со списком. Найдя заначки, рисует выговоры.
Заслуженный врач РФ.
На «Скорой» не работал ни дня.
Ей-богу, не вру!
Менты пьют. Зверски. А прокуроры – те ещё круче. Те, кто выживет, станут к старости каяться, раздирая перед людьми рубища… Впрочем, я, скорее всего, наивен.
При просьбе лечь на спину, девять пациентов из десяти поворачиваются спиной вверх.
Вечерний звон.
Прорвало.
Весь стол в адресах.
И всем – срочно. Немедленно. Иначе Матвиенко, райздрав и горячая линия.
Час.
Второй.
Третий.
Диспетчер вдруг стекленеет, блуждая зрачками с телефона на телефон. Те надрываются.
Минуту.
Полторы.
Две.
Диспетчер начинает смеяться.
Ему откликаются.
Во время осмотра могут:
– рыгать;
– пердеть;
– ковырять: а) в носу, б) в зубах, в) в гениталиях;
– говорить по телефону;
– смотреть телевизор;
– курить.
Они дома, хули.
А когда в поликлинике – ну совершенно другие люди!
Отказ от госпитализации.
«О возможных последствиях предупреждён». Подпись.
Думаете, всё?
Полагается ездить, проверять состояние.
Себестоимость вызова – три косаря.
Ну?
Шесть кусков.
Девять.
Двенадцать.
О-па! Созрел и хочет в больницу. Больницу при этом хочет получше.
Рассказывал коллегам в Европе – о…уевали.
Коммуникабельный журналист: В двух словах – как вам нацпроектовские «газели»?
Врач с большим стажем: У…бища.
Часто посреди ночи, прикоснувшись, участливо спросят: «Много вызовов сегодня?»
Хочется взять сочувствующего за лицо и отпихнуть, как Высоцкий Садальского.
Любимая фраза высшего руководства: на ваше место – в шляпах!
Одного как-то поправили: На ваше!
Что было…
Многие, в натуре, не знают:
– названий своих лекарств;
– собственного диагноза;
– профиля отделения, в котором лежали;
– номера больницы.
При этом говорят «не помню», «не разбираюсь» и «нам сказали».
Полковники невыносимы.
Снисходительное «ты» свысока.
Даже если одёргивать.
Даже когда чехлятся[2].
Холуи трёхзвёздочные.
Пришедший к доктору робок и подобострастен.
Вызвавший – развязен и хамоват.
Это в крови.
Поэтому лучше сразу, с порога, на них наорать.
Во избежание.
У них здесь корректировщик. С биноклем. На дереве. Настроился на частоты и слушает. Даёт отзвониться, даёт вернуться. Открыл дверь – даёт отмашку: звони!
Вызов.
Туда же, в соседний дом.
И умело так, гад, маскируется.
Стало привычным: комната, пациент, юноша у компьютера.
Внимает рассеянно, просьбы выполняет, предварительно дочитав.
Увозим – спросит: «С тобой ехать?»
Понять можно: в блог же писать надо!
Про болезнь близких.
Сорок пять лет, юрист, два высших образования. В двадцатисекундной речи двенадцать раз использовала конструкцию «как бы».
Норма десятилетий – бригада на десять тысяч. Районы растут, вызова лежат на задержке.
Выход?
Изящный. Блистательный.
Одна на четырнадцать.
Четверо вместо восьми, и лавина звонков: утром сел – утром приехал.
А райздрав нынче праздновал что-то, так допоздна у кабака бригаду держали, на всякий случай.
А остальные три въ…ывали.
Не курить невозможно.
К нулю раскуриваются даже самые стойкие.
Потому как адреналин.
Нервы.
Оттого и язва у всех.
Голодные же всё время.
Коллега.
Спокоен и флегматичен – тридцать лет стажа, видел всё.
Непрошибаем.
Ан нет!
Оскорбили на вызове. Ничего особенного – пьяные люмпены, всё как обычно. Но молча вышел, надел перчатки, отыскал, благо недолго, кус мороженого говна и запустил в форточку.
Потом всю ночь пил коньяк.
Один.
Весь пузырь выдул.
Прислали кардиограф – российский.
Шедевр!
Перед тем как печатать, думает полминуты.
Вообразите:
Реанимация.
Цейтнот.
Ампулы россыпью.
Кардиограмма ежеминутно.
И всякий раз: «ПОДОЖДИТЕ 4 °СЕКУНД».
О…уеть, б…дь!
Отослали обратно – ломается, сука, часто.
Во ВСЕХ больницах Санкт-Петербурга на входе в приёмный – порожек. Поднимаешь передние колёса – ы-ы-ых! – коллега приподнимает задние: ту-дух, ту-дух! – закатили. Порожка нет только в морге Судмедэкспертизы где, по большому счёту, глубоко пох…й.
Подъём ночью на «упал с кровати, приезжайте поднять» вызывает смутную симпатию к Менгеле.
Прервусь ненадолго, пока гневным пальцем в грудь не упёрлись.
Вот, удосужьтесь-ка:
«Скорая медицинская помощь – вид помощи, оказываемой гражданам при состояниях, требующих срочного медицинского вмешательства (несчастные случаи, травмы, отравления и заболевания, приводящие к резкому ухудшению здоровья, угрожающие жизни и требующие проведения экстренных лечебных мероприятий)».
О как, оказывается, изначально-то!
А вы говорите…
Так о чём это я?
А-а!
– Я лекарства не признаю – вы только ЭКГ сделайте, а уж я дальше сам…
Или:
– Мне любимый человек изменил – дайте успокоительное, а то я в окно выброшусь!
«Глубокий обморок, нету пульса»… м-да!
– Это мне папа вызвал.
А вот и он:
– Алё! Вы уже там? Посидите с ней, пока не подъеду. Я? В Нарве, границу прохожу – часа через два буду…
И до кучи:
Ни «доброй ночи», ни «проходите», ни табуретки присесть.
Об кровать хлоп и жёлтой ногой в лицо:
– Вот. Ступать больно.
Мозоль. Ороговелая, давнишняя.
– Ну, и?
– Что «ну» – срезайте! Давайте-давайте, я ветеран…
Так, спокойно!
Не надо набирать воздух.
Ветераны от лиц приравненных – ох, отличаются!
Манерой общения.
Ночь.
Вызов.
Через минуту повтор: скорей!
Подрываешься и летишь.
Диспетчер по рации: быстрее – скандалят!
Вываливаешься из кабины, дверь вбок, одной рукой чемодан, другой кислород, на плече кардиограф, дефибриллятор, на другом сумка с реанимацией, папка в зубах, домофон чуть ли не носом: пи-и-и…
– КТО ТАМ?
Всё. Можно отнести кислород, дефибриллятор, сумку с реанимацией. Расставить неторопливо, подключить шланги. Позвонить снова и зевая войти.
Ничего там нет.
Проверено.
Годами.
Нельзя брать деньги, если их дают с помпой. А настаивают – тем более!
Номера купюр переписаны.
Список, как правило, под телефоном.
Тоже проверено.
Не однажды.
По коридору надо идти тихо и на пороге чуть задержаться.
Так, чтоб не видели.
И не слышали.
Бесхитростное большинство начинает стенать только при твоём появлении.
И не вставать перед дверью.
Могут пинком открыть.
И уж, конечно, никаких «входите – открыто».
Войдёшь, а там волкодав.
– Ой, простите, я про него забыла…
Умное лицо, в глазах разум. Кардиограмма, терапия, слово за слово…
– А вы можете, как в фильме «Жмурки», пулю из живота вытащить?
Озадачил.
– Знаете, если б всё было так просто, как у режиссёра Балабанова, мы бы не потеряли двадцать миллионов в последней войне.
– Нет, ну а всё-таки?
Везли с пожара.
Ожоги.
Большой процент.
Юный возраст.
Тормознули на перекрёстке – проезд кортежа.
Снеслись с ответственным, тот подтвердил: стойте!
Семнадцать минут ждали.
– Это какой корпус?
– Не знаю.
– Но вы ж из него только что вышли!
Куда ни приедь.
Номеров нет. Ни на домах, ни на квартирах.
Не пишут.
Но полагают, что мы – назубок.
И разбухают во гневе.
Порвал с корешем.
Тяжёлые сутки, переработка часа на три, ехал домой – мужик в трамвае засудорожил, в лифте сосед к жене попросил. Стянул кроссовки, упал поперёк кровати – звонок:
– Слу-у-ушай, ты мне нужен как доктор…
– Пошёл на х…й!
Обиделся насмерть.
Поймёт едва ли.
«Левел ап» – когда начинаешь просыпаться за минуту до вызова.
Сам.
Ночью.
Мистика!
Очевидное-невероятное.
Диспетчерá опытны.
– Нет такого дома по этой улице.
Взрыв.
– Да вы… Да я…
– Паспорт откройте.
Пауза.
– Ой, да…
Не часто, честно скажу. Но извиниться – это ещё реже.
Начал обычно: чем болеете… последнее обострение… что принимали?
А в спину сказали:
– Чё х…ню спрашиваешь – лечи давай!
Когда изобретут таблетку от «плохо», во врачах нужда отпадёт.
Совсем плохо – переломил об колено.
Чуть-чуть – поскрёб ложечкой.
И в рот.
– Дорогая моя, вам шестьдесят лет! Вы прожили такую долгую жизнь – неужели не найти слов, чтоб описать собственное состояние?
Не найти.
– Тупой какой-то… Ну плохо – что непонятного?
Принадлежность к прокуратуре объявляют ещё в прихожей.
И недоумевают, не встретив подобострастия.
Что странно – многим сочувствуешь.
Против воли порой.
Большинство негодует – каллиграфий, похоже, ждали, на бумаге на ароматной. Иные пеняют на негатив: толкуют «жесть!» и жаждут приколов – неистово, ненасытно. А по мне, так забавно: отрешился, бесстрастный, и смотришь, как утверждаются – кто во что…
«Яд каплет сквозь его кору…»
Наше всёВ кафе – только ночью. Днём куражатся: жрёте, мол, а там люди мрут! Или, наоборот, уважухой задостают. Один вот недавно от полноты чувств предложил шаверму за ним доесть.
Исцелили, раскланялись, жена пошла провожать, а он вдруг из комнаты:
– НЕ ДАВАЙ ИМ НИЧЕГО!!!
Фельдшер – девочка из училища – аж расплакалась с непривычки.
Храм.
Пасха.
Эпилептик.
Судороги нон-стоп – глубокий статус.
Кончилась служба, пошёл народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, всё подождать их просил да помолиться во здравие.
Первая минута на «Скорой»: ржут над коллегой – капали ночью, приступ был. Тычут пальцами в ЭКГ, рыдая от хохота, мне же, обескураженному, говорят:
– И у тебя так будет. Лет через десять.
Хмыкнул гордо, а зря.
Как в воду глядели.
Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.
Грозила публичными казнями.
– Ух, ты! – сказали все. – Круто! Ну-ну.
Очереди исчезли.
Дня на два.
…и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.
Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.
Как минимум.
Через полюса на собаках запрос везут.
А больницы теперь в честь христианских святых.
Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.
Имени Кальтенбруннера, например.
И, скажем, Адольфа Эйхмана.
Варум нихт?
Впихнули в карман полтинник.
Как швейцару.
С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!
А был с получки – достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!
Пришла жалоба: такой-разэтакий и даже говном бросался…
Лишили премии на год.
Диспетчер говорит – донимал минут двадцать. Давление ему, гниде полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе – хлебнёт, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зыннннь!
И ни души на станции, как на грех.
А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром – инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.
Госнаркоконтроль бдит.
Онкобольных обязали глотать сильнодействующие в присутствии «Скорой».
Приезжаем, смотрим, расписываемся: дескать, были, видели, правда.
Так и катаемся.
А обращаются к нам: ребята.
– Любезный!
Мы.
Не.
Ребята.
Давно уже!
– Ой!
Да!
Конечно.
Извините, ребята!!!
Всё время.
Выцелив самого трезвого, надо сказать:
– Вы мне кажетесь наиболее здравомыслящим из присутствующих…
Строить собутыльников будет исключительно он.
Было дело, даже участок впаривали.
На носилках лёжа, под капельницей.
– И соседи хорошие: зампред избиркома и полковник из ФСБ – соглашайтесь!
От порога с ехидцей:
– Что-то вы сегодня быстро приехали!
Вот же ж б…дь, а?
– Ну, тогда мы внизу подождём, в машине, – позовёте, когда пора будет…
Готово дело – оскорблены донельзя.
О журналах.
Их восемнадцать.
За сутки – подписей семьдесят.
На днях ввели девятнадцатый.
Учёт журналов.
Коллега.
Изящен.
Подтянут.
Эрудит.
Интеллектуал.
Знаток поэзии и шахматных комбинаций. Цитирует наизусть и искромётен до зависти.
Убеждён, что все нам должны, но милосерден – войдя в положение, соглашается взять вещами.
DVD-плеером, например.
Или узелком столового серебра.
С полной сумкой порой со смены идёт.
На станцию пожаловал Госнаркоконтроль.
Помимо комиссии, ещё и автоматчик в бронежилете.
Они что думали – мы отстреливаться будем?
Обожают пересчитывать пачку денег под самым носом. Тут главное – не ляпнуть что-нибудь вроде «смотри, не ошибись!», иначе непременно кляузу настрочат.
Главврач «Скорой» заканчивает интервью так: звоните и обращайтесь!
И тёплый взгляд в объектив.
Не на камеру поучает: врача надо бить, но не добивать!
А когда докладывают: мол, государь, медик-то разбегается, отвечает: плевать – хоть полтора человека, но останется!
По всему видать, крепко сидит.
А однажды у нас свечу вывинтили – кому-то среди ночи понадобилась.
Остального, правда, не тронули, взяв лишь то, что крайне необходимо.
Как папуасы.
– Могу я вас попросить воздержаться от фамильярности в адрес человека, в услугах которого вы в данный момент крайне нуждаетесь?
И удивление:
– Но ведь я ж старше!
Тоже не редкость.
У пациента, как правило, родственники. Наихудшая разновидность – бодренький балабол.
С онкологическими, как с детьми, – предельная искренность!
Никаких недомолвок и без утайки.
Они ж чувствуют.
И с бабками дементными так же:
– Любаша, девонька, ну дай ручку, дай… во-о-от молодец!
Всё позволят – ЭКГ, сахар, инъекцию…
Подсознательно.
Элитный дом. Всюду иконы и выдержки из Завета.
Тридцать семь штук – от прихожей до спальни.
А перед дверью, на ход ноги, молитва – от руки и аршинными буквами.
Похоже, сильно с совестью не в ладах.
Многие с возрастом прозревают.
Мечутся, исхудалые, по подушкам, истекая потным отчаяньем.
– Не так я жил, не та-а-ак!!!
Вызвав ночью, молодняк с амфетаминовой абстенухой лепит горбатого, втирая про дистонию.
– Вы не первые, кто вызывает с такими симптомами. Давайте честно – что принимали?
Возмущаются натурально, особенно девочки.
Что ж, дистония так дистония – пожалуйте ягодицу.
Через час перезванивают: не помогает!
Что вы говорите?
Кто б мог подумать!
Ещё раз: чего и сколько?
С неохотой раскалываются.
Почему шифруются?
Бестактно, оказывается, о таком спрашивать.
«Я вся такая внезапная… Противоречивая вся…»
А кисы, перебрав с кокаином, сетуют на душевную хрупкость, заряжая про походы по кардиологам… Пока не расколешь.
Старики гниют в одиночестве, гордясь успехом детей.
Мальчишкой отсидел в немецком концлагере.
После войны шёл за третий сорт – был на оккупированной территории.
Ни справок, ни компенсаций, ни льгот.
В девяностых немцы, раскаявшись, прислали извещение на пособие.
А в департаменте его не нашли в списках.
И попросили подтвердить документами.
Он закатал рукав, показал номер.
Предъявил письмо из Германии.
Сказали, что недостаточно.
Ну, плюнул.
Через пятнадцать лет проблема – неуплачен налог с пособия.