Интервью со смертью

Надо было сначала купить платье. И сделать маникюр в домашних условиях. И вообще хоть немного привести себя в порядок, прежде чем являться в салон красоты. Так долго мечтала, так долго готовилась – и никакой радости. То же будет и в бутике. На нее и там будут смотреть как на нищую старую дуру, у которой случайно завелись деньги – ничтожная сумма, если мерить их меркой, которую она решила сдуру просадить. «Да на вас это платье как на корове седло», – скажет ей продавщица, родная сестра парикмахерской девчонки. А если и не скажет, подумает обязательно. Принесет что-нибудь попроще и подешевле – старушечий фасон, залежавшийся товар, и презрительно бросит: «Если возьмете, мы сделаем скидку». Позовет заведующую и хозяйку или хозяина магазина, и все они уставятся на нее и наперебой станут предлагать уродливые вещи, соблазняя скидкой.

Ну нет! Ни в какой бутик она не пойдет! Нового испытания ей просто не выдержать!

Виктория Яковлевна выскочила из салона, с оглушительным треском за ней захлопнулась дверь – она не успела ее придержать. Расстроилась окончательно, окончательно стушевалась, мучительно застыдилась себя.

Но как же тогда? Отказаться от платья? Копила, мечтала, а тут вдруг взять и отказаться? Черное облегающее платье, точно такое же, как у красотки на плакате, к новой прическе оно очень пойдет. У нее отличная грудь, и плечи в самый раз, и талия еще не совсем расплылась – прекрасно будет на ней сидеть это платье. Еще неизвестно, какая фигура станет у продавщицы, когда она доживет до сорока. Может, вообще ее разнесет от первых же родов. Молодость проходит быстро, красота увядает, фигура портится – тут уж ничего не поделаешь, так чем гордиться?

Виктория Яковлевна шла по улице быстрым, размашистым шагом и ненавидела, изо всех сил ненавидела воображаемую продавщицу из воображаемого бутика, испоганившую ей счастливый день. Из-за какой-то молодой мерзавки она теперь не сможет купить себе платье! И было больно, невыносимо больно в голове и в груди, и улица расплывалась, и не только глаза, уже и нос дал течь, и лицо полыхало от жара, и, конечно, все прохожие видели ее смятение и отчаяние. А сигареты не пригодились и уже не пригодятся, и на зажигалку зря выбросила такую сумасшедшую сумму: за четыреста рублей можно было купить джинсовую курточку Димке, в том магазине были… она смотрела и сомневалась, покупать не покупать, вроде и старая еще ничего, сезон проносить можно…

В том магазине! Ну конечно! Она купит себе платье, обязательно купит. В том магазине купит. Есть такой замечательный магазин «под фирму», в нем все вещи как настоящие, фирменные, только намного дешевле. И продавщица там очень приятная женщина примерно ее возраста. И денег хватит не только на платье, может, еще на туфли останется. Почему ей сразу не пришла в голову такая разумная мысль? Все эти бутики, конечно, не для нее, как и салон красоты – ну не умеет она себя вести в таких местах! А в том магазине не надо ни о чем таком думать, в том магазине к тебе относятся как к человеку, даже если твоя сумка давно вышла из моды и кошельку сто лет в обед, а на руках вздулись безобразные вены. Там легко, там хорошо, там делать покупки одно удовольствие, и, если тебе предлагают скидку, совсем не для того, чтобы унизить.

Совершенно успокоенная и почти счастливая, Виктория Яковлевна села в маршрутку. А двадцать минут спустя уже примеряла платья.

Точно такого, как у красотки с плаката, к сожалению, в магазине не оказалось, но были другие, в общем нисколько не хуже. Это темно-зеленое, например, тоже прекрасно подчеркивает достоинства ее фигуры. Жаль, что зеленый цвет – ее нелюбимый. И коричневое с люрексом ничего. Немного не по размеру, но если ушить в бедрах и чуть-чуть расставить в груди… Нет, когда и где она будет заниматься подгонкой – платье в готовом виде нужно ей сегодня, прямо сейчас.

Продавец принесла новый ворох разнообразных платьев в примерочную.

– Вот посмотрите, отличный фасон, и размер ваш.

– Нет, – сразу же отвергла Виктория Яковлевна предложенное, – мне нужно однотонное, а это с цветами. Нет, нет, и покрой не такой.

– Тогда посмотрите вот это.

Это было то самое платье с плаката, только не черное, а серое. Виктория Яковлевна почти вырвала плечики из рук продавщицы и сразу, прямо при ней, начала переодеваться. Платье пришлось впору, сидело так, будто было специально на нее сшито. Прекрасное платье, удивительное. И стоит всего тысячу рублей.

Виктория Яковлевна расплатилась и, обрадовавшись, что у нее остается еще немало денег, отправилась в обувной отдел.

Туфли ей подобрали на удивление быстро – серые, в тон платью, лодочки на высоком каблуке. Кожа искусственная, но кто это поймет, выглядят туфли прекрасно. А цена – восхитительная: пятьсот пятьдесят рублей.

Совершенно преображенная (старую одежду и обувь она положила в пакет), Виктория Яковлевна выплыла из магазина. Оставалась еще целая куча денег – целая куча возможностей: можно купить маленький флакончик духов или сходить в кафе, выпить чашечку кофе, заказать граммов пятьдесят коньяка или какое-нибудь особое пирожное.

Она выбрала кафе. Воображение нарисовало картину: красивая одинокая женщина за столиком с чашкой кофе в руке, в пепельнице дымится сигарета, на белоснежной скатерти золотым пятном выделяется роскошная зажигалка – картина эта показалась ей очень привлекательной. Но тут, расшалившись, воображение внесло коррективы: не чашка – бокал, не кофе – абсент. Любительницей абсента она завершит этот день, свой день, счастливый, в сущности, день, несмотря ни на что. Изведает неизведанное, насладится до последней капли чужой жизнью. В бар «Дубрава» – вот куда она поедет. На такси. Которое остановит небрежным взмахом руки.

… Наверное, она что-то напутала – машины проезжали мимо, никто не хотел останавливаться. Или во всем опять виновата ее вышедшая из моды сумка? Виктория Яковлевна уже с полчаса, не меньше, стояла на обочине дороги, вытянув руку, соорудив на лице капризную улыбку избалованной дамы, а взять такси так и не удавалось. Но она же видела в каком-то фильме – не вспомнить в каком, – что именно так ловила машину очень богатая, очень элегантная американка, сбежавшая со светской вечеринки. Почему же у нее не получается? Или это только в фильмах так, а в жизни все по-другому? Или это в Америке так, а у нас по-другому? Или все же сумка подгадила? А может, здесь где-то есть знак, запрещающий остановку?

Так или иначе, а с такси, видимо, ничего не получится. Придется ехать в маршрутке. Ехать в общественном транспорте пить абсент – ну не абсурд ли? Но делать нечего. Виктория Яковлевна поплелась к остановке.

* * *

Она устроилась на террасе. Потому что внутри было слишком душно и потому еще, что, кроме бармена и двух официанток, прикорнувших в вынужденной праздности у стойки, в баре никого не оказалось.

На абсент денег ей не хватило – это оказался баснословно дорогой напиток. Но в конце концов, не так и важно, что пить, главное – как. Бокал вина – тоже вполне подходит, если держать двумя пальцами за низкую ножку и медленно, по глотку отпивать. Сигарета дымится в пепельнице, золотая зажигалка лежит рядом. Людской поток течет по улице, огибает террасу. Глоток из бокала, затяжка. Улыбка блуждает, взгляд блуждает по лицам – большей частью хмурые, недовольные – разгар рабочего дня. Новый глоток. И никто не остановится, не подсядет, не заведет непринужденный разговор, все куда-то торопятся, мимо, мимо. Улыбку нужно слегка изменить – она должна быть направлена на себя, внутрь себя, навстречу потаенным желаниям, потаенным мечтам. Она читала, как пьют абсент. Вино тоже подходит, если думать, что пьешь абсент. Дым оставляет неприятный привкус во рту – и только, а она думала: ударит в голову. Запить поскорее вином. Об этом дне она целый год мечтала, хотела прочувствовать такую вот жизнь, но как-то не получалось до конца прочувствовать. До возвращения домой остается чуть больше двух часов – не удается раскрепоститься. Может, ограниченность во времени сковывает? И сознание, что этот день она украла у своей семьи? У нее прекрасная семья, у них прекрасные отношения и атмосфера тоже прекрасная, но… Чего-то недостает. Они живут, как живут все их знакомые, как родители жили, как, наверное, живут девяносто процентов людей… В их жизнь закралась какая-то ошибка. В чем она состоит? Они никогда не бедствовали, не голодали, не страдали от холода, не испытывали отчаяния, что нет денег на лекарство. Даже имели возможность выезжать всей семьей в отпуск. И все-таки… Счастья не было. Были радости, но счастья не было.

Они не бедствовали, но только потому, что все, до последней копейки, рассчитывали, распределяли. И если совершали покупки, это были исключительно утилитарные вещи: диван – чтобы на нем сидеть, сапоги – чтобы ноги не мерзли, еда – чтобы не умереть с голоду и продолжать жить своей утилитарной жизнью. Жили – чтобы жить, и только. И праздники их тоже были исключительно утилитарны. И подарки друг другу – утилитарные подарки. Даже когда дарили цветы.

Безрассудства и самозабвения – вот чего никогда не было в их жизни. Любовь – и та была рассудочной. Даже к детям. Это муж заразил ее такой рассудочностью и сделал непригодной к настоящей жизни. Мальчиков сразу, как только подходил возраст, отдавали в детский сад, потом в школу – и с плеч долой. Оба они каждое утро уходили на работу, встречались только по вечерам и в выходные. Ну и когда тут любить? Как тут любить? Для любви нужны условия, она не может существовать по заданной программе. Ей нужно много свободного времени, ей требуется понимание хрупкости жизни, человеческой жизни – жизни любимого. А утилитарное отношение убивает ее.

– Добрый день! У вас не занято?

Ну вот, наконец-то! Мужской, приятный, глубокий голос из потаенной мечты.

– Свободно. – Виктория Яковлевна взяла из пепельницы сигарету – она почти вся догорела и потухла – и только потом подняла голову, посмотрела на мужчину. Вполне подходящая кандидатура для того, чтобы затеять флирт. Жаль, времени совсем не остается: флирт – еще одна область неизведанного.

– Вам прикурить? – Он с улыбкой смотрел на ее неловкие манипуляции с потухшим окурком.

– Пожалуйста. – Виктория Яковлевна улыбнулась призывно (во всяком случае, так она представляла себе призывную улыбку), вытянула из пачки новую сигарету, заложила ногу на ногу, чуть наклонилась вперед. Он поднес ей ее же собственную зажигалку – но, может, именно так и надо? Она осторожно прикурила, стараясь не закашляться.

– Заказать вам что-нибудь? Ваш бокал пуст.

– Да… я и сама… – Виктория Яковлевна растерялась и от растерянности чуть было не ляпнула, что на один-то бокал денег у нее еще хватит.

– Я за вами уже давно наблюдаю. Вон из того угла. – Мужчина засмеялся.

А она и не почувствовала, что за ней наблюдают, не знала, что уже не одна. Как она выглядела, когда размышляла о своей неудавшейся жизни, не глупым ли было ее лицо, не делала ли каких-нибудь жестов? Нет, вряд ли, она хоть и размышляла, но ни на минуту не отвлеклась от главного, помнила, что нужно пить из бокала томными, неторопливыми глотками с промежутками в минуту-две, наблюдала текущую мимо толпу и ждала: вот сейчас кто-нибудь изменит траекторию движения, завернет в бар, подсядет к ней, заговорит. Но как же он прошел, почему его она не заметила? Значит, все-таки отвлекалась, погружалась в мысли полностью – и лицо ее на какой-то момент могло стать глупым. Но с другой стороны, если бы это было так, зачем бы он подошел к ней?

– Вы пили вино так, словно это абсент. А не хотите в самом деле попробовать абсента?

– Нет! То есть… нет. – Баснословно дорогой напиток, просто так его никто не предложит, разве что с далекоидущими целями. А ни на какие цели времени у нее не остается. Да если бы и оставалось! Предательство в ее планы не входит: она никогда не изменит семье, никогда и ни при каких обстоятельствах!

– Ну, не хотите – не надо. Тогда, может, вина?

– Вина можно. – Виктория Яковлевна улыбнулась – растерянно, а вовсе не снисходительно-раскрепощенно, как она думала.

Он подозвал официантку, сделал заказ и снова повернулся к ней. Это он призывно улыбался, и снисходительно и раскрепощенно. Боже мой, что она делает! Ведь это и есть измена. Во всяком случае, ее прелюдия.

– Как вас зовут?

– Виктория Яковлевна.

Ну не идиотка ли? Кто же называет отчество, когда знакомится в баре с мужчиной? Как глупо, как глупо! Что она за несуразная особа?

– Можно просто Виктория, – пробормотала она еле внятно и мучительно покраснела.

Куда ее несет? Зачем? Ей пора уходить, и потом, она не это, совсем не это имела в виду – просто разговор, может быть, разговор по душам, при котором мужского внимания разве что самая капелька. С ума сойти можно: просто Виктория.

– Виктория? Прекрасно! Замечательное имя. – Он, казалось, совсем не замечал ее смятения. – А я – Виктор.

Не бывает таких совпадений, никакой он не Виктор! Да он над ней смеется. Правильно делает: она смешная, нелепая дура, как над такой не смеяться?

– Простите, мне нужно идти. – Виктория Яковлевна нерешительно поднялась. – Меня ждут, я и так задержалась, – умоляюще проговорила она.

– А как же наш заказ?

Боже мой, заказ! Она совсем забыла! Но что же теперь делать? Дернул ее черт согласиться на этот бокал вина. Повела себя как самая настоящая женщина легкого поведения. Аристократку хотела сыграть, пресыщенную жизнью даму, а что получилось? Но как же теперь быть с заказом? Ему ведь все равно придется заплатить за вино – ввела человека в напрасные расходы. Предложить деньги? Но как, как это делается?

– Я сама заплачу.

– Ну что вы!

Он посмотрел на нее как на последнее ничтожество, как на жирного черного таракана на белоснежной кухне. Идиотка и дура, зачем она ввязалась… зачем сюда пришла… зачем устроила себе этот нелепый день? Бежать отсюда, быстрее, быстрее. Минута страшного стыда, еще более мучительного, чем весь ее безрассудный день, – и конец, она никогда, никогда больше… И его никогда не увидит. Бежать.

– Постойте! Куда вы? Я вас чем-то обидел? Странная женщина!

Странная, конечно странная! Странная оттого, что ей не место в таких вот заведениях. Все эти салоны и бары не для нее. Таким, как она, нельзя выбираться из семьи ни на минуту. Это только плакатные красотки могут, и у парикмахерши все хорошо получилось бы, и у продавщицы из бутика, они другие, а она…

Ну, слава богу, бар остался позади. А вот и маршрутка подходит. Кончился ужас, невыносимый стыд – можно расслабиться.

Виктория Яковлевна села у окна и вздохнула с облегчением. И тут вдруг почувствовала, что очень соскучилась по своей семье, как будто уезжала в долгую, далекую командировку. Даже еще сильнее. Раньше ей приходилось надолго уезжать из дома, а такой тоски она не испытывала.

Нужно будет зайти в кулинарию, купить чего-нибудь вкусного к чаю, денег немного осталось от ее загульного ужаса – хватит на тортик. Скажет, что получила премию, вот и решила побаловать семью.

Виктория Яковлевна вышла из маршрутки на остановку раньше. В кулинарном цехе (он славился необыкновенно вкусной и самой свежей выпечкой в их районе) выбрала небольшой, но очень красивый торт в форме ежика и, совершенно умиротворенная, отправилась домой. Через час с работы должны были прийти муж и старший сын.

* * *

– Мама? – Димка хмуро, исподлобья смотрел на нее, держался за ручку двери, загораживал проход, словно не хотел пускать ее в квартиру. Неужели он о чем-то догадался? Дети чувствуют, когда их предают, а она ведь предала, предала, всех предала, и Димку тоже!

– Я торт принесла. – Виктория Яковлевна заискивающе улыбнулась сыну. – Что с тобой? Ты чем-то расстроен?

– Я тебя не узнал. – Димка вздохнул с облегчением и отступил наконец от двери.

– Не узнал? – Виктория Яковлевна прошла в прихожую, стараясь не встречаться с ним глазами – ей было стыдно и отчего-то страшновато, – поставила коробку с тортом на стул, повесила сумку.

– Ты какая-то чужая.

– Ничего не чужая! – фальшиво возмутилась она и рассмеялась – тоже фальшиво и совсем не убедительно. Димка опять нахмурился. – Просто постриглась. Тебе нравится моя новая стрижка?

– Нет.

– Почему-у? – протянула она наигранно капризно и содрогнулась от собственной лжи, но продолжала кривляться: – По-моему, ничего, мне идет, ты так не считаешь? – Она повертелась перед зеркалом, сделала какое-то нелепое па, поскользнулась на гладком линолеуме и чуть не упала.

– Осторожно! – Димка с тревогой смотрел на мать. – Мам, ты чего?

– Тебе не угоди-ишь, – от стыда и неловкости опять закапризничала Виктория Яковлевна. – А я премию получила, вот решила постричься и платье купить. Миленькое, правда?

– Не знаю, я в этом не разбираюсь, – совсем по-взрослому ответил мальчик, повернулся и пошел в комнату.

Почувствовал фальшь, почувствовал ложь, почувствовал, что она предала, – дети всегда чувствуют. Теперь ей никогда не искупить свою вину перед ними.

Зазвонил телефон. Она бросилась к нему, как к спасению, словно надеялась, что телефонный разговор навсегда избавит ее от мучительных мыслей, сотрет сегодняшний день, сделает его недействительным.

– Да! – в восторге закричала она в трубку. – Я вас слушаю!

* * *

Ужас состоял из трех стадий: отчаянный, всепоглощающий ужас, ужас с маленькой надеждой на выход и снова ужас – выход мог бы быть, еще сегодня утром мог, но она сама, своими руками его перекрыла, завалила камнями. Пятьсот долларов! Они требовали всего пятьсот долларов за прекращение кошмара, и эти деньги несколько часов назад лежали у нее в кошельке. А теперь, что делать теперь? Денег нет, деньги истрачены, она не может остановить кошмар, да она не только предательница, она убийца!

Убийца, убийца! Виктория Яковлевна в ярости швырнула трубку, закусила губу, чтобы не завыть в голос, и все же завыла. Выбежал из комнаты перепуганный Димка.

– Мама! – Он затряс ее за плечо, требуя ответа. – Мама, что ты, что случилось, мамочка?

Ужас не остановить. Пятьсот долларов. Она все истратила. И нет теперь выхода. Они сказали, через двадцать минут, значит, идти нужно прямо сейчас, не откладывая. Вызвать такси, доехать до кинотеатра «Колизей», а дальше пешком. Но денег нет…

– Мама! Перестань! Мама!

Нет денег, она их истратила, все, до последней копейки. Истратила на себя, и теперь нечем заплатить за прекращение ужаса.

Виктория Яковлевна сидела в прихожей на низком пуфике, раскачивалась из стороны в сторону и никак не могла заставить себя хоть немного успокоиться и начать соображать. Димка стоял рядом, ухватившись за ее плечо, плакал и тоже не мог взять себя в руки.

– Мама! Перестань! Мама! – всхлипывая и задыхаясь, кричал он, но уже и сам не понимал, что кричит. – Мамочка! Мама!

– Вот что. – Виктория Яковлевна оторвала от себя сына и решительно встала. – Мне нужно съездить… Ты оставайся дома и никому не открывай.

Если их упросить подождать с деньгами, упросить, умолить. Завтра она обязательно достанет эту сумму. Боже мой, зачем она истратила деньги?

– Я с тобой!

– Нет, ты останешься дома, – жестко произнесла она. – Только никому не открывай, слышишь? Ни в коем случае.

– Но как…

– Никому! У папы есть ключ. И… у Дениса тоже.

Виктория Яковлевна вызвала по телефону такси, крепко-крепко обняла сына, словно прощалась с ним навсегда, вышла из квартиры, захлопнула дверь, подергала ручку.

Машина уже стояла у подъезда. Повезло, не пришлось ждать, а ведь дорога каждая минута. Водитель услужливо распахнул переднюю дверцу, что-то сказал – она не поняла что, – чему-то засмеялся.

Она всегда знала, что когда-нибудь это случится, хоть и не признавалась себе прямо. Только почему, почему сейчас, если бы утром… Вдруг они не захотят подождать с деньгами до завтра? Они наверняка не захотят! И тогда…

Дома, деревья, прохожие мелькали за окном, водитель без умолку говорил и смеялся, смеялся – вероятно, у него сегодня был какой-то особенно счастливый день.

Рано или поздно это должно было случиться. Рано или поздно. Она просто отмахивалась, не хотела об этом думать. Если они не согласятся подождать, если не согласятся! Такого ужаса ей не пережить. И никому из их семьи не пережить!

– Приехали! – Водитель оглушительно захохотал.

Машина остановилась возле кинотеатра. Виктория Яковлевна расплатилась, вышла и растерянно затопталась на месте, соображая, куда идти.

Истратила деньги. Платье, туфли, салон красоты. Чуть не затеяла флирт с незнакомым мужчиной. И теперь от кошмара нечем откупиться. Всего-то пятьсот долларов! Кажется, это туда. Да, вот по этой дорожке. Да, все правильно, впереди гаражи. Только нет никакого смысла являться без денег. Не согласятся они, не согла…

Страшный удар сбил ее с ног, правый висок взорвался дикой болью. Она не успела испугаться, не успела ни о чем подумать – сознанию зацепиться было не за что, оно тут же потухло, не родив предсмертного видения.

Глава 3

Кира Самохина. Профессионал

Три дня я прожила в ожидании, но так ничего и не произошло. Неужели я все же ошиблась: серии не будет, сенсации не будет, а труп в скверике – действительно жертва ограбления? Кстати, личность его так до сих пор и не установлена.

Не о чем писать. И жара не спадает. Пора принять предложение Главного.

Еще подожду.

Глупое упрямство. Но все-таки подожду.

Картины не рождаются, я чувствую себя импотентом, я чувствую себя исписавшимся поэтом, я чувствую себя старым больным волком, у которого сточились зубы – стая поглядывает с нескрываемым злорадством в мою сторону, скоро меня загрызут.

Я чувствую себя обманутой собственной интуицией. Такого еще не бывало – я никогда не ошибалась.

Я чувствую себя последней на этом свете сволочью: я жду, с нетерпением жду, я жажду нового убийства. Невыносимое ощущение, мне не хочется жить, когда я со всей ясностью осознаю, чего именно хочу.

Мне страшно хочется сенсации. Кто, почему у меня ее отнимает? Я – маньяк от журналистики, моя морда в крови, но мне просто необходима новая кровь. Много крови. Мне нужна эта серия. До такой степени нужна, что, кажется, подтолкнула бы под локоть убийцу, если бы могла.

Жаль, что наша газета – солидное, приличное издание, мы пишем только правду и ничего, кроме правды. Если бы не это удручающее обстоятельство, сенсация получилась бы на раз, два, три. Как просто придумывать убийства! Они рождаются у меня в мозгу с такой же скоростью и легкостью, как стихи у графомана. Если бы я могла выдавать свои вымыслы за правду!

Второй жертвой стала бы женщина лет сорока – контраст по отношению к молодому парню на лавочке в скверике. Домохозяйка, двое детей – мальчик и девочка, а впрочем, не важно, можно и две девочки или два мальчика. Приличный, равнодушный муж, приличные, равнодушные подруги. Или не домохозяйка, но работа у нее скучная, не увлекающая, рутинная, в общем, работа. И жизнь ее – сплошная рутина, никаких радостей, никаких неожиданных поворотов. Она живет так уже двадцать лет и по-своему счастлива. Но однажды вдруг понимает, что такая жизнь не для нее, и решается на безрассудный поступок. Утром, как обычно, выходит из дому, но на работу не едет, отправляется на прогулку по городу. Этот день она думает посвятить себе: купить какую-нибудь безделушку (или не безделушку, но вещь, безусловно, бесполезную в хозяйстве), выпить в баре чашечку кофе и – почему бы и нет? – познакомиться с мужчиной. Да нет, цель ее незаконной прогулки и сводится именно к тому, чтобы познакомиться с мужчиной. Завести любовника – вот что необходимо ей сделать, завести из протеста против рутины, завести из протеста против равнодушия мужа, подруг, всего мира. Любовник. Какое дерзкое слово. Любовник. Как это заманчиво думать: у меня есть любовник. Да только возможно ли? Если сегодня ничего не получится, она отправится на поиски завтра, она вообще не будет больше ходить на работу, а если понадобится, уйдет из дому, пойдет на любые жертвы.

На жертвы идти не пришлось – случай представился быстро.

– Вы позволите скрасить одиночество вашего вечера? – Голос возник так неожиданно, что она вздрогнула. Подняла голову, посмотрела затуманенным взглядом: мужчина, элегантный, красивый, ее возраста или чуть помоложе. Конечно, она позволила, как могла она не позволить, если ждала его, именно такого? Он заказал ей кофе и еще коньяку к кофе, и разговор завязался: как вас зовут? Какое прекрасное имя. Погода сегодня превосходная, хоть все еще немного жарко. Все шло хорошо, но потом…

Она испугалась своей смелости, своей дерзости, своего протеста, своего безрассудства. Потому что безрассудной не была. И попыталась сбежать, но было поздно: он уже утвердил ее на роль второй жертвы. Пробы прошли успешно, приказ подписан. Еще час назад он и сам не знал, кто станет следующим. Но как только увидел ее, понял: она. Подошла бы только. Она подошла идеально, эта жаждущая романтического приключения трусиха. Нет, робкая лань, милая, наивная робкая лань. Ну разве мог он ее отпустить, позволить сбежать? Не мог, не позволил. Но было жаль, что по неопытности он выбрал такой примитивный способ убийства: удар в висок – мгновенная бескровная смерть. Тот, первый, ничего другого и не заслуживал, а этой очаровательной Мумми-маме требовалось нечто эстетски утонченное. Но ничего не поделаешь: менять почерк нельзя.