«Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943

Опять наступила тишина. Что-то, вероятно, его сдерживало, прежде чем он продолжил:

– Сегодня перед вылетом из Рима я был на оперативном совещании у главнокомандующего на Юге. Этой ночью англичане бомбили Вупперталь. Свыше 10 тысяч зажигательных бомб вызвали сплошные пожары на расстоянии от 3 до 5 километров. В то же самое время были атакованы Дюссельдорф, Нойс, Мёнхенгладбах и Золинген…

– И вы полагаете, что мы сможем остановить это систематическое разрушение нашей родины?

– Генерал[35] давно и безуспешно просит больше истребительных эскадр. Но они не могут возникнуть из воздуха. С тех пор как стало ясно, что эти четырехмоторные бомбардировщики действительно настоящие крепости, которые можно взять лишь поодиночке, были выдвинуты несколько нелепых предложений, как бороться с ними. Вы скоро будете получать из армии ракеты – их называют «Небельверфер». Это крупнокалиберные ракеты, которые по одной устанавливаются под каждым крылом[36]. Их выстреливают так, чтобы они взорвались в центре боевого порядка бомбардировщиков противника и заставили их рассеяться. После того как круговая оборона «Крепостей» будет нарушена, их можно без труда уничтожить. Другие пробуют сбрасывать сверху на их соединения крупные бомбы с таким расчетом, чтобы они взрывались на той же высоте, где находится противник. Задумка состоит в том, чтобы разом уничтожить целую группу самолетов или, по крайней мере, рассеять ее. Но очень трудно занять правильную позицию выше «Крепостей». Ваша высота должна быть рассчитана с абсолютной точностью, так как бомба имеет взрыватель с таймером и совершенно неэффективна, если взрывается не на нужной высоте.

– Без сомнения, истребители сопровождения недолго будут попадаться на эту уловку и удостоверятся, что воздух над потоком бомбардировщиков чист.

– Точно. Иное дело – крылатые бомбы, буксируемые истребителями при помощи стального троса. Они, как предполагается, разорвут «Крепости» на части или хотя бы вызовут переполох и упадок духа. Никогда нельзя заранее наверняка сказать, окажется ли любое из этих изобретений полезным или лишь частью прочей бессмыслицы. Но фронтальный удар – атака с близкой дистанции на встречном курсе – вызывает панику среди экипажей бомбардировщиков и сокращает бой до одиночных столкновений. Сегодня это классическое начало сражения.

– При условии, что истребители позволят вам приблизиться…

– Да, при условии, что истребители позволят вам приблизиться. И при условии, что вы сумеете вывести свое формирование в плотном строю туда, где получите достаточно пространства и высоты, чтобы атаковать их спереди и сверху. Часто есть только секунды между моментом вашего перехода в пикирование и столкновением. И конечно, при этом сумасшедшем маневре скорость вашего сближения равна сумме ваших скоростей. Силуэты четырехмоторных бомбардировщиков вырисовываются на вашем лобовом стекле, словно на ускоренной кинопленке. В вашем распоряжении всего несколько секунд, чтобы открыть огонь из пушек. Вы должны целиться в стеклянный фонарь кабины «Крепости», и в это же время все ваши парни должны стрелять как безумные. После этого вы уходите резко вверх или, наоборот, пикируете далеко вниз. Затем можете действовать по собственному усмотрению, поскольку ваше формирование будет рассеяно по всему району. Это время, чтобы самостоятельно атаковать и сбивать «хромых уток», у которых заглохли двигатели или позади белые шлейфы струящегося из них бензина.

– Но это все здесь будет по-другому, Францл. Этот остров подобен авианосцу без двигателей. Они могут приближаться к нему с любого направления и лететь домой на любой высоте, на какой захотят. Единственные места, где мы имеем какую-нибудь зенитную артиллерию, – это окрестности портов и аэродромов и по обоим берегам Мессинского пролива.

– Это так. Полет короткий, и весь остров в пределах досягаемости истребителей с Пантеллерии и Мальты.

– С тех пор как они взяли Пантеллерию, их истребители появляются уже к завтраку. Эта сдача была прекрасным шоу. И заставляет задуматься о том, какая судьба уготована Сицилии. Я был там, на Пантеллерии, в апреле, и после того, как приземлился в Марджане, на единственном аэродроме, комендант приложил изрядные усилия, чтобы создать впечатление решительных намерений. Пока мы ходили вокруг убежищ и огневых позиций в скалах да пили кофе в его облицованной деревянными панелями комнате, он с великолепной уверенностью рассуждал о неприступности острова. У него была подвижная голова, болезненного цвета лицо с темными кругами под глазами. Я еще помню, что, посмотрев на никотиновые пятна на его пальцах, отчетливо увидел, как у него нервно подрагивают руки. А между тем он потрясающе разливался о бодрости духа, храбрости и братстве по оружию. В то время как я садился в свой самолет, он салютовал мне, стоя, точно бронзовая статуя, между двумя карабинерами с красными перьями на шлемах. А затем он сдал остров без единого выстрела.

Лютцов спокойно выслушал мою тираду и вернулся к главному вопросу:

– Это будет трудное время для всех вас. Генерал реалист. Вы сможете убедиться, что он в последнюю очередь думает, будто вы не показываете ваших лучших…

Три выстрела из зенитных орудий заставили его замолчать. С востока, из-за горы Эриче, послышался все возраставший рев двигателей. Пока мы бежали к щели, засвистели бомбы – мерзкий звук. Я нырнул в траншею, приземлившись на спину летчику, добравшемуся туда быстрее меня. В течение нескольких секунд щель была полна. До нас доносился ужасный грохот взрывов. Группы одна за другой сбрасывали свои бомбы так, что следовавшие с определенным интервалом серии взрывов грохотали все ближе. Каждый из сидящих в траншее затаил дыхание, надеясь, что следующая бомба упадет далеко в стороне.

Рядом с собой я увидел Лютцова. По тонкому слою пыли, покрывавшему его лоб, сочился пот, собираясь в темные ручейки. Мы прижались лицом к земле, поскольку взрыв рядом с нами почти разорвал наши барабанные перепонки и поднял облако пыли, заполнившее траншею. Теперь звук двигателей стихал, и через мгновение или два наступила полная тишина, которая почти сразу была нарушена стонами раненых, криками команд и призывами санитаров-носильщиков.

– Чертовски хорошо генералу, – выругался Лютцов, – сидящему там на своей горе[37], среди телефонов и раций, и наблюдающему, как мы проходим через эту мясорубку…

– Нет абсолютно никакого сравнения, Францл. Вторая волна может появиться в любой момент, так что мы тоже могли бы остаться в этом восхитительном месте и продолжить наше осуждение наступательной тактики применительно к «Летающим крепостям».

Единственным ответом на мое саркастическое замечание стало добродушное «Замолчи!». К этому моменту пыль осела. Посмотрев вверх, я увидел глубокое синее небо и ветви оливковых деревьев. Где-то слышалось «поп-поп» взрывавшихся боеприпасов в горящем самолете.

– Пошли, позвоним по телефону генералу и спросим, есть ли у него для нас еще сюрпризы, подобные этому.

– Да, – ответил Лютцов, – давай так и сделаем.

Мы поднялись и, подтянувшись до уровня земли, на мгновение присели на край, спустив ноги в траншею, готовые в любой момент нырнуть в нее снова. Группы людей уже сновали между деревьями и бараками, словно ничего не случилось. В солнечных лучах вспыхивали осколки выбитых взрывами стекол. Недалеко два техника, уперев руки в бока, молча рассматривали жалко выглядящий «Мессершмитт-109», накренившийся из-за разрезанной на полоски шины. Его фюзеляж и кабину прошили неисчислимые осколки разорвавшейся рядом бомбы. Из пробитых топливных баков капал бензин и сразу же впитывался в землю.

Теперь мы днями занимались устранением последствий работы бомбардировщиков, и общая апатия по отношению к утрате нашего боевого потенциала начала принимать тревожный характер.

Техники вынули из кабины парашют и стали искать повреждения. Пилот этого самолета получит новую машину, если служба снабжения примет меры по быстрейшему выполнению наших заявок. После полета он скажет другим: «Она очень быстрая» или «Она имеет отличный двигатель», но любые личностные отношения между человеком и машиной уже давно прекратились.

В начале войны мы имели обыкновение давать нашим самолетам имена, – обычно имена девушек, – которые тщательно рисовали на фюзеляжах. В ходе Битвы за Англию началось внезапное помешательство относительно того, что обшивка самолета должна быть максимально гладкая. Мы хотели уменьшить сопротивление воздуха и летать быстрее, так как выяснили, что не только у нас были хорошие самолеты. Это продолжалось до тех пор, пока несколько изобретательных умов не вычислили, что от этого нет никакой пользы, так как дополнительный вес содержимого компенсирует любую прибавку скорости. До недавнего времени большинство наших ветеранов обозначали свои победы на рулях направления своих самолетов. Но с тех пор как мы возвратились на Сицилию, наши передовые мастерские, которые находились в больших палатках около аэродрома, не наносили на фюзеляжи ничего больше, чем тактические номера высотой 90 сантиметров, возможно также добавляя эмблему эскадры – красное сердце. Это было все, для больших фривольностей не оставалось времени. В предыдущие дни мы получили и начали использовать несколько самолетов, переданных нам базой снабжения в Бари. Подобно маложивущим насекомым, одни из них не сумели пережить вылеты, в то время как другие умерли на земле, прежде чем даже смогли подняться в воздух.

– Это был мой самолет, – сказал я. – Ему только пара месяцев. У него хороший двигатель, да и вообще прекрасная машина. Я в некотором роде любил его…

– Что нам делать, господин майор? – спросил мой старший техник.

– Пусть инженер-механик подберет лучшую машину в одной из эскадрилий. Повторно уложите мой парашют, и побыстрее.

Писарь эскадры доложил, что связь с командным пунктом прервана. Спустя короткое время перед бараком остановился «кюбельваген», водитель которого передал мне распоряжение генерала немедленно связаться с ним по телефону с командного пункта 1-й группы, где линия все еще действовала.

В 1-й группе перед моими глазами предстала мрачная картина. В тени барака санитары складывали рядами наземный персонал, который был поражен осколками бомб, пока прятался в щелях. Врач группы склонился над одним из раненых. Когда я подошел, он поднялся и посмотрел на меня, не сказав ни слова. Бомбы перерыли откос, находившийся сразу после пункта рассредоточения.

– Сожалею, что не смог предупредить вас заранее, – сказал генерал. – Мы не знали, что «мародеры» были уже в пути. Они летели так низко над морем, что наши пеленгаторы не засекли их. У вас есть хоть какие-то сведения о понесенных потерях?

– Нет, господин генерал-майор.

– Вы должны как можно быстрее подготовиться к взлету. Служба радиоперехвата сообщает о большом числе проверочных сообщений с бомбардировщиков в Тунисе. Я ожидаю большой удар.

– Господин генерал-майор, разве нас не предупредят, как только они отправятся?

– Конечно, Штейнхоф, наши радиооператоры попробуют немедленно их засечь, но без большой надежды на успех. Как только бомбардировщики настроят свои рации, они соблюдают радиомолчание. Ремонтная команда должна немедленно ликвидировать разрыв линии, ведущей к вашему командному пункту.

Я вернулся в барак эскадры и шлепнулся в свой шезлонг. Снова ожидание. Вскоре телефонная связь с генералом была восстановлена. Все разговоры прекратились, жара действовала усыпляюще. Каждый раз, как в бараке звонил телефон, мы напрягали мускулы и задерживали дыхание.

Наконец, генерал вышел на связь и сказал мне, что наши пеленгаторы засекли к северу от острова соединение бомбардировщиков, летевшее в направлении Неаполя. Было уже слишком поздно пытаться перехватить их сейчас, но он собирался поднять мою эскадру в воздух, чтобы атаковать их, когда они будут возвращаться обратно. Он сказал, что у нас есть один час для этого.

Один час! Я вызвал по телефону своих командиров, Уббена, Фрейтага и Мейера, и сообщил им о новой ситуации.

– У вас есть хорошие шансы, – сказал Лютцов. – Они не ожидают атаки на обратном пути; их боевой порядок не будет таким плотным, так что с ними легче иметь дело.

Фактически я не слушал его, поскольку мои мысли были уже заняты вылетом. Я понимал, что нужно показать им, что мы еще в порядке и не сломлены… Следовательно, надо действовать с большой осторожностью. Сначала я намеревался собрать своих людей на аэродроме на совещание, что было обычной нормой перед вылетом.

Заканчивались последние приготовления. Повсюду шли работы на поврежденных самолетах, их заправляли и перевооружали. Внезапно посреди этого поступил приказ генерала на старт:

– Штейнхоф, взлетайте немедленно. Бомбардировщики направились на юг и напали на порт Мессины. Вы должны спешить, если собираетесь догнать их…

– Взлет по тревоге! – закричал я писарю командного пункта. – Дайте им зеленый!

В который раз началась доведенная до автоматизма процедура подготовки к бою. Несколько двигателей уже заработали. Техники запустили мой новый самолет и теперь помогали мне. Я вырулил и ждал свое штабное звено.

Рулежка, увеличение оборотов двигателя, проверка зажигания. Взгляд назад. Спасательный жилет с плотным капковым воротником затрудняет поворот головы; кислородная маска качается туда-сюда на уровне подбородка. Везде, куда я смотрю, облака пыли. Штраден и Бахманн заняли позицию. Я машу рукой – подтверждение: готов к взлету.

Как только я отпустил тормоза и передвинул вперед рычаг дросселя, в сотый раз восхищаясь одной и той же рутинной процедурой, ко мне пришло непреодолимое чувство свободы, которая должна принести нам встречу с врагом и разрушить нашу напряженность. С двигателем, вибрирующим на максимальных оборотах, мои колеса оторвались от земли. Следующая задача, стоявшая передо мной, – осторожное выполнение плана, разработанного, чтобы собрать над аэродромом эту вереницу из ста истребителей. Этот план, который требовалось исполнять неторопливо, все же было жизненно необходимо ускорить, поскольку мы не хотели впустую тратить топливо. Мое намерение состояло в том, чтобы встретить бомбардировщики широкой фалангой, летящей на разных высотах. Я убрал газ, шасси и закрылки и начал плавный разворот с набором высоты вокруг горы Эриче, чтобы истребители могли сформировать назначенный боевой порядок.

Затем я установил радиосвязь с командным пунктом:

– «Одиссей-один» – «Орлу», слышу вас громко и ясно. Конец.

Теперь микрофон взял сам генерал:

– «Мебельные фургоны» отходят. Координаты: два «А», два – два «К»[38]. Направление: ноль – два – пять.

Делая широкий левый поворот, я позволил 2-й группе занять позицию позади себя. Продолжая набор высоты, сделал еще один круг над горой Эриче, затем пересек северное побережье острова на высоте 3000 метров. Выше и сзади мое соединение собралось в боевой порядок. Подобно огромному дракону, треугольник из ста самолетов направлялся на север. Я приказал соблюдать радиомолчание до того момента, пока мы не перехватим противника, и шипение в наших наушниках прерывалось лишь приказами и сообщениями о его последней позиции.

Тем временем на командном пункте микрофон снова взял генерал. Его голос был ясным, речь – размеренной и почти безразличной. Его спокойствие передавалось сотне людей, которые летели в бой в состоянии сильного нервного возбуждения. Успех прямо зависел от аккуратного и дисциплинированного использования радиосвязи до самого момента перехвата. Но если этого достаточно трудно было достигнуть даже в небольшой группе, которая ежедневно вместе летала и вела бой, то насколько тяжелее обстояло дело в массированном соединении, собранном случайно? Один неконтролируемый возглас предупреждения, единственное сообщение, которое выпаливают не подумав, могли расстроить все формирование, поскольку паническая нервозность даст себя знать и наша длина радиоволны будет наводнена не поддающейся контролю болтовней.

Генерал заговорил вновь:

– «Одиссей», поворот на ноль – три – ноль, «мебельные фургоны» на 6000 метров, направление – запад.

– Сообщение получено.

Море можно было увидеть, лишь посмотрев вертикально вниз. Я ненавидел такую погоду, – называемую синоптиками областью высокого давления, – которая характеризовалась заметным уплотнением тумана. В таких условиях с большой высоты удавалось разглядеть лишь контуры пейзажа, а кроме них, ничего, что указывало бы положение, никаких установленных контрольных точек, земля, небо и море сливаются в темно-синем тумане. Глаза напрягаются в попытке что-нибудь разглядеть через это небытие, возвращаясь через короткие интервалы к приборам, единственным надежным источникам информации. В этом «киселе» было практически невозможно вести большое соединение истребителей.

– «Одиссей», вектор два – девять – ноль, «ангелы» – четыре и девять[39].

Очень плавно изменяю курс. Оглянувшись, вижу позади силуэты самолетов, перекрывающие друг друга и изменяющие позиции в очевидном беспорядке, пилоты прилагают усилия сохранить формирование, расходуя слишком много топлива.

В стеклянной трубке около моего левого колена начали расти воздушные пузырьки – признак того, что подвесной топливный бак под фюзеляжем пуст. Прошел целый час летного времени!

В наушниках снова звучат спокойные слова команды:

– «Одиссей», курс два – восемь – ноль. «Мебельные фургоны» теперь, возможно, на малой высоте, так как «Фрейя»[40] потеряла контакт.

Немедленно все глаза обратились вниз, пытаясь проникнуть сквозь туман, но все, что можно было заметить между крылом и фюзеляжем, – это небольшой клочок моря с белыми гребнями волн.

К этому времени мы, вероятно, были больше чем на полпути между Сицилией и южной оконечностью Сардинии. Самолеты позади меня демонстрировали все увеличивающуюся тенденцию вертикальных перемещений – верный признак возрастающей нервозности пилотов, поскольку каждый из них все острее и острее чувствовал свое одиночество в одноместном истребителе.

Словно предвидя, что у нас теперь нет практически никаких шансов на успешный перехват, я начал надеяться на то, что мы вообще не найдем бомбардировщики. Я не собирался оставаться на этом курсе больше 10 минут, по истечении которых нехватка топлива заставит нас повернуть обратно. В наибольшей опасности были самолеты на внешних флангах соединения; чтобы сохранить свое место в строю, они должны были преодолевать большее расстояние, всякий раз, когда я менял курс, что подразумевало, что они часто летели на форсаже и максимальных оборотах, расходуя при этом драгоценный запас топлива для боя.

Соединение уже сильно растянулось. На 3000 метров туман был исключительно плотным, и когда я оглядывался, то видел в небе лишь группу Фрейтага. Другие были проглочены мраком.

– Говорит «Одиссей», сомкнуться! Сомкнуться!

– Пожалуйста, уберите немного газ, мы расходуем слишком много топлива – надо поворачивать обратно…

Когда работала рация, пилоты чувствовали себя не столь угнетенными одиночеством, имея возможность разговаривать друг с другом и слышать собственные голоса. Их тон был само хладнокровие, за которым, конечно, маскировалось чрезвычайное внутреннее напряжение, поскольку каждый из них ждал первый доклад об обнаружении врага, восклицание «Вижу!» или «Они там!». Каждый раз потрескивание рации, предшествующее словам, заставляло их вздрагивать.

– «Мебельные фургоны» прямо под нами – прямо под нами, большое количество, направляются на запад!

Это был голос Кёлера – его произношение нельзя было спутать ни с каким другим. Он говорил так громко, точно намеревался привести в готовность каждого, кто его слышал. Наэлектризованный, я посмотрел вниз, на серое море под собой, и тоже увидел их: поверхность внезапно стала пестрой от странных светло-коричневых пятен. «Летающие крепости» с верхними поверхностями, выкрашенными в желтый, пустынный цвет, четко выделялись на фоне серебристо-серого моря. Они летели очень низко и быстро, крылом к крылу над волнами. Я мог видеть их лишь в секторе между собственным крылом и капотом двигателя; в других секторах они были скрыты туманом. Они летели к Северной Африке курсом, противоположным нашему. Были интервалы между эскадрильями из девяти, возможно, двенадцати самолетов. Гребни средиземноморских волн походили на своеобразный ковер, медленно прокручивавшийся под ними.

Я знал, что времени для тщательно рассчитанного тактического маневра нет, и был вынужден начать атаку из неблагоприятной позиции без промедления, независимо от того, следовало мое соединение за мной или нет. Оставалась еще маленькая надежда на команды по радио! Когда я пикировал в направлении левого фланга бомбардировщиков, крики и шум в наушниках достигли такого уровня, что я смог различать лишь отдельные слова или фразы.

– Вижу «Мебельные фургоны», очень низко, их множество!

– Поворачиваю обратно…

– Оставайтесь там, оставайтесь там!

1800 метров. Скорость «Мессершмитта-109» стремительно растет. Чем больше я снижался, тем быстрее, казалось, перемещались бомбардировщики. Штраден, Бахманн и Бернхард следовали за мной, сохраняя правильную позицию. 900 метров!

Внезапно между вражескими эскадрильями возник промежуток. Я должен был еще снизиться, чтобы оказаться на той же высоте, что и бомбардировщики. Перекатывающиеся волны теперь были в считаных метрах ниже меня. Растянувшаяся шеренга огромных самолетов приближалась с невероятной скоростью. Я пристально смотрел через лобовое стекло, держа светящийся зеркальный прицел на самолете в центре формирования. «Вы должны целиться в застекленную кабину „Крепости“…» Точно не знаю, когда открыл огонь, – в нужный момент для этого, должно быть, автоматически сработал мой большой палец на ручке управления. На этой последней фазе атаки все внезапно стало похоже на хорошо знакомое упражнение. Я вывел свой «Ме» на ту же высоту, что и бомбардировщики, как если бы делал это сотню раз прежде. Моя задача состояла в том, чтобы засыпать сверкавший фонарь кабины градом выстрелов. Искривляющиеся траектории светящихся трассеров понеслись из пулеметов к гигантскому бомбардировщику, рассекая синий туман. Светящееся перекрестье моего прицела вздрагивало от «поп-поп-поп» пушек. Вспыхивающие прозрачные панели были четко видны, и затем я должен был резко дернуть машину вверх, перегрузка вдавила меня в кресло. Запас скорости позволил мне уйти значительно выше бомбардировщиков. У меня во рту пересохло, и слюна стала горькой на вкус. Кабина заполнилась запахом кордита[41]. Выполняя вираж, я заметил, что мое собственное, штабное звено распалось. Посмотрев назад, я увидел высокий белый столб воды, поднявшийся в том месте, где упал бомбардировщик.

Радиоэфир был заполнен гвалтом. Приказы и ободряющие возгласы смешивались с истерическими воплями начинающейся паники:

– …Курс на Трапани, пожалуйста, я нахожусь на…

– У меня топливо кончается!

– Пожалуйста, позицию Трапани!

Фрейтаг и его группа, должно быть, последовали за мной вниз в атаку на бомбардировщики, поскольку я мог слышать обрывки боя:

– Подходим ближе, подходим ближе…

– Сбрось подвесной бак!

– Выравнивай!

Но в то же время увеличивалось число сообщений о нехватке бензина и необходимости отхода. Мой собственный топливный расходомер показывал, что в моем распоряжении 20 минут летного времени. Сквозь туман я набрал 3000 метров и теперь уже в одиночестве повернул на курс, который, как я определил по компасу, должен был вывести меня обратно к острову.

Только сейчас я начал понимать, что произошло. К несчастью, мы натолкнулись на бомбардировщики в последнюю минуту. Не было никаких инструкций относительно тактики, применяемой при нападении на низко летящие «Крепости». Ничто, абсолютно ничто не благоприятствовало нашей атаке.

Бомбардировщики растаяли в тумане. Внезапно я снова впал в состояние беспокойства, которое всегда охватывает тех, кто в одиночку летает над морем. Я тревожно вслушивался в звук работы двигателя, снова и снова рассчитывал курс и полетное время, пристально всматриваясь в серо-синюю стену впереди, из которой должна была скоро появиться гора Эриче.

К этому моменту истерический шум на нашей длине радиоволны стал непереносимым, и меня охватил гнев.

– «Одиссей-один» всем пилотам «Одиссея», – вызвал я, – закрыть рты. Ваш курс один – три – ноль.

Поскольку бледно-синий сужавшийся конус горы Эриче, словно маяк, поднялся из тумана, я был способен помочь одиночным «мессершмиттам», которые, словно слепые, пытались достигнуть острова. Паника спала, и теперь лишь изредка кто-нибудь запрашивал курс для возвращения домой.

Возвращавшиеся самолеты один за одним кружили над аэродромом Трапани. Я наблюдал за их посадкой и рулежкой и видел пылевые вихри, которые они поднимали, разворачиваясь на стоянках.

Едва выключив двигатель, я осознал, что мы потерпели поражение. До этого момента я подавлял эту мысль и даже тогда, вопреки здравому смыслу, еще продолжал надеяться, что мы смогли сбить несколько «Крепостей», хотя это казалось маловероятным. В рации не было слышно никаких признаков успехов, и ни один из самолетов, приземляясь после меня, не качал крыльями, традиционным способом объявляя о воздушной победе.