«Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943

Только, образно говоря, вцепившись в него зубами я смог убедить генерал-фельдмаршала[19] в том, что моей эскадре необходим отдых, ибо она больше не пригодная и не эффективная боевая часть, а потому должна прекратить боевые действия.

Приказ на отход поступил в самую последнюю минуту. Трагедия Туниса вступила в конечную фазу. Немецкие и итальянские части, вместе с остатками моей эскадры, сгрудились на узкой полоске земли, называемой мысом Бон, на своем пути к капитуляции. В течение той ночи, когда среди впавшего в отчаяние большинства начала распространяться анархия, мы получили телеграмму: «77-я эскадра должна немедленно прибыть на Сицилию». К счастью, когда это случилось, прежний опыт Сталинграда и плацдарма на Кубани заставил меня заранее, без уведомления командования, договориться о переброске на остров почти всего нашего наземного персонала и снаряжения.

Это было скорее поспешное бегство, чем отход. «Мессершмитты» эскадры приземлились в Трапани 8 мая[20]; они были пробиты пулями и не обслуживались в течение нескольких дней. Внутри фюзеляжа каждого самолета на коленях стоял механик, глядевший пилоту через плечо. Он занимал такое положение, с большим трудом пролезая через узкий люк отсека радиостанции. Без парашюта и не имея возможности покинуть свою тюрьму в случае критической ситуации, ему оставалось только надеяться на милость судьбы и мастерство своего пилота.

Остатки эскадры взлетали при драматических обстоятельствах. Воздушное пространство над мысом Бон, нашим последним плацдармом, контролировали истребители союзников. Мы провели ночь на маленьком лугу, который тогда, короткой североафриканской весной, представлял собой сплошное море цветов. Наши самолеты могли взлетать только в промежутках, когда «спитфайры» и «киттихауки» сменяли друг друга. Поднявшись в воздух, мы стремились уйти, летя на бреющей высоте. Были схватки и потери, и столбы дыма от сбитых самолетов отмечали наш курс.

Как только из моря поднялись синие контуры горы Эриче, переговоры по радиотелефону обрели прежнюю живость. Теперь, когда худшее осталось позади, вероятность упасть в море, не достигнув земли, или необходимость покинуть тяжело поврежденный самолет были столь незначительными, что казались абсурдом. Все после боя пребывали в эйфории. Переполненные счастьем, мы наслаждались немногими часами или днями жизни, предоставленными нам до следующего вылета.

Приземлившись на взлетно-посадочной полосе в Трапани, я находился на наблюдательном пункте, выясняя судьбу остатков своей эскадры, когда внезапно начался налет британских бомбардировщиков. Едва облака пыли от взрывов рассеялись, поступило сообщение, что ожидается прибытие генерал-фельдмаршала. Вокруг царил полный беспорядок. Среди хаоса гонявших туда и сюда санитарных машин и горящих на краю взлетно-посадочной полосы самолетов я натолкнулся на Роттберга[21], который во главе группы «разрушителей»[22] собирался тогда вылететь на материк.

– Рад видеть вас, – произнес он, – и счастливого дня рождения!

– Спасибо. Если бы я только знал, что осталось от моей несчастной старой эскадры. Мы едва можем держать глаза открытыми – не спали несколько дней.

– Могу сообщить вам, что пока приземлились двадцать четыре «Ме» из вашего штабного звена и вашей 2-й группы. Теперь, после всех этих неприятностей, мы получили сообщение, что прилетает генерал-фельдмаршал. И мы должны будем увезти его как можно скорее и возможно дальше от аэродрома на случай, если появится вторая волна. Он может приземлиться в любую минуту.

– Это все, в чем мы нуждаемся… – Едва я начал говорить, от пункта управления полетами взлетела зеленая ракета – сигнал разрешения посадки. Тяжелый «Дорнье-217» неловко прокатился по взлетно-посадочной полосе, в середине летного поля у него лопнула шина одного колеса, и он остановился.

– Отлично, – прорычал Роттберг, – теперь мы можем заставить его двигаться и поиграть в настоящего героя. Бог не позволит появиться второй волне!

Мы наблюдали, как главнокомандующий на Юге появлялся из люка в брюхе самолета. Сначала показалась пара ног в брюках, украшенных широкой белой полосой. Затем из-под фюзеляжа выползла плотная фигура. Позади адъютант торопливо расстегнул «молнию» на кожаном футляре и, вынув фельдмаршальский жезл, вручил его главнокомандующему.

Лицо генерал-фельдмаршала излучало доверие и оптимизм. Он обнажил в улыбке крепкие зубы, приблизившись к Роттбергу, который после того, как были завершены формальные приветствия, рекомендовал ему по возможности быстрее покинуть аэродром. Однако вместо этого фельдмаршал повернулся ко мне, чтобы выслушать мой доклад.

– Как идут дела, каково состояние вашей эскадры?

– Отвратительно, господин генерал-фельдмаршал. Эскадра – это лишь часть того, что было раньше. У нас остались всего сорок самолетов, ни один из них не годен для вылетов.

Вмешался Роттберг:

– Разве вы не считаете нужным покинуть аэродром? Следующая волна бомбардировщиков может оказаться здесь в любой момент.

Генерал-фельдмаршал казался невозмутимым.

– Господа, почему вы такие нервные? – спросил он. По дороге к автомобилю потребовал рассказать о налете все до мельчайших подробностей.

В штабе Роттберга я попробовал впечатлить его безнадежным состоянием эскадры, добавив, что мы нуждаемся в коротком отдыхе, но потерпел неудачу.

– Мы не должны терять времени в организации обороны Сицилии. Попытайтесь дать своим людям отдохнуть здесь. Я приму меры к выделению самолетов, снаряжения и персонала, но сегодня ваша задача – защита Сицилии.

Я предпринял еще одну попытку объяснить серьезность ситуации:

– Господин генерал-фельдмаршал, эскадра больше не может считаться боеспособной единицей. Ее боевое значение почти нулевое. Пройдя через убийственные оборонительные бои в Северной Африке и Тунисе, мои пилоты абсолютно на нуле. Тяжелые потери полностью деморализовали их. Поэтому прошу дать им несколько недель отдыха.

Моя просьба натолкнулась на равнодушный отказ:

– Общая обстановка требует, чтобы ваша эскадра продолжала вылеты.

С этими словами фельдмаршал сел в автомобиль, чтобы отправиться в Марсалу, где выгружались остатки армии из Туниса, которые пережили морской переход.

На следующее утро мы провожали генерал-фельдмаршала на аэродроме. Когда он прибыл к нам, его грузная фигура была согнута, а перебинтованные руки висели на повязках. В дом около гавани, на верхнем этаже которого он совещался с командующим флотом, во время воздушного налета попала бомба. Его молодой адъютант погиб. Лестница была разрушена, и генерал-фельдмаршалу пришлось спуститься по веревке, чтобы попасть на улицу. При этом он оказался не способен контролировать спуск своего тяжелого тела и в кровь стер кожу на обожженных ладонях.

Перед посадкой в самолет он обратился ко мне:

– Вы можете на несколько недель отправиться в Бари, что в Апулии[23]. Но прямо сейчас, потому что я хочу, чтобы эскадра вскоре вернулась на Сицилию готовой к действиям.

В свете карбидной лампы местное вино светилось в бутылках, подобно янтарю. Толстяк поставил на стол какое-то жареное итальянское консервированное мясо и свежий местный сыр.

Беседа текла вяло, потому что большинство из нас были погружены в собственные мысли. Полумрак и духота навевали сон. Я не знаю, слышал ли кто-нибудь свист падающей бомбы, но взрыв рядом с домом нарушил обманчивое спокойствие вечера. Взрывная волна, распахнув ставни, острой болью отозвалась в наших ушах.

Стулья закачались, стаканы разбились о каменный пол. Ругаясь и смеясь, мы беспорядочной толпой сбежали по узкой лестнице к двери, ведущей в сад.

– Толстяк, – позвал я, – принеси мой спальный мешок. Я проведу оставшуюся часть ночи в гроте.

Добраться до грота можно было только через отверстие в стене позади дома. Проползя затем под усыпанными гроздьями лозами винограда, ты оказывался перед его входом, темным, но все же видным в слабом свете. Грот был высечен в скале, на которой стояла вилла, и объединял функции винного погреба и бомбоубежища. Пространство внутри тускло освещалось керосиновым фонарем и во мраке казалось большим, чем было на самом деле.

Фонарь стоял среди множества винных бутылок на столе, вокруг которого сидели летчики и светловолосая девушка по имени Тереза. В дальнем углу, почти невидимое во тьме, смутно виднелось желтоватое лицо – сидела ее бабушка, она заняла место напротив скальной стены, и ее спина была прямой, как шомпол.

В пещере расположилась обычная компания, те, кто каждый вечер приходили в это прохладное место, была ли бомбежка или ее не было: Штраден, Бахманн, Фрейтаг, Бернхард, Цан и командир 1-й эскадрильи Кёлер.

Кёлер происходил из цирковой семьи и уже мальчиком, как он нам рассказывал, выступал с Ривельсом. Он чрезвычайно интересно и забавно рассказывал о цирке и цирковых артистах, его историям особый колорит придавало ярко выраженное саксонское произношение. У него был болезненный цвет лица, так как его в течение длительного времени мучила малярия. Он также имел неприятности с животом. Впрочем, каждый после боевых вылетов на нервной почве страдал животом. Единственным исключением был Бахманн, который, когда мы сидели в готовности в своих кабинах, порой за минуту до взлета просил принести ему супа. Он ел с почти садистским удовольствием, так как было очевидно, что оно увеличивается выражениями отвращения других пилотов к такому неестественному самообладанию.

Фрейтаг отдыхал, положив ноги на корзину. Его белые сандалии были сделаны из хромовой кожи, которой обычно протектировались топливные баки самолетов; он носил идеально белые носки. Его одежда всегда была чиста и безупречна, что еще больше подчеркивало нетрадиционную манеру одеваться.

– Признаться, Арним, – произнес он, лениво поворачиваясь к Кёлеру, – сегодня вы не произвели сильного впечатления на «мародеров».

Кёлер посмотрел на него с удивлением:

– А что вы можете сделать, когда располагаете только восемью машинами? Это те же самые парни, что имели обыкновение ежедневно бомбить нас в Северной Африке. Хотя их бомбометание все еще неточное, полет в строю стал лучше. Когда вы идете на них, трассеры льются на вас, словно из душа.

– Я не уверен, что это не прелюдия к появлению «боингов» и «либерейторов»[24], – спокойно заметил Фрейтаг.

Он озвучил мысль, что занимала умы всех нас. Я знал, о чем все думали, – как во время атаки эти большие бомбардировщики будут выглядеть в наших подсвеченных прицелах. Я также знал, что, когда дойдет до дела, они откроют огонь слишком рано, чтобы повернуть и уйти, а шансы остаться невредимыми очень малы, потому что тактика единственной атаки стала каждодневной рутиной, а также потому, что каждый из них, ощущая закон средних чисел, будет спрашивать себя: «Сколько еще…»

Бахманн был одним из тех, кто, казалось, вовсе не имел никаких нервов. Лежа на раскладушке, он шепотом беседовал со Штраденом, который около него расслаблялся в старом шезлонге.

– Бахманн, расскажите мне, в чем там дело с Рейнертом[25], – обратился к нему Фрейтаг.

– О, в настоящий момент Рейнерт не совсем в порядке. Сегодня в полдень он дефилировал по улицам деревни в своем белом кителе. На боку у него болтался парадный кортик.

– Рейнерту нужна женщина, – заявил Фрейтаг.

– Люди фыркали, словно дренажные трубы, когда видели его наряд вверху и внизу.

– Ни одна из женщин здесь не обратит на нас внимания. Все, что они хотят, так это увидеть, как мы уйдем.

– Не будьте слишком суровы к Рейнерту, – сказал Фрейтаг, – он не был дома с прошлого лета. У него была девушка в Бари – он тратил на нее все деньги. Она работала на кухне в «Ориенте» и носила черное платье с маленьким белым воротником, застегивающимся на кнопки. Ее стол сиял словно зеркало. Он всегда приходил на кухню, чтобы проверить чистоту и взять у нее уроки итальянского. Вы знаете, как это делается, – касаетесь ее носа и спрашиваете: «Как это называется?» То же повторяете с подбородком и продолжаете далее, медленно опускаясь вниз.

– Но почему он возит с собой белый китель? – спросил Кёлер.

Фрейтаг налил себе еще стакан и ответил:

– Потому что не хочет выглядеть столь же потрепанным, как вы.

Как и прошлой ночью, никто не испытывал никакого желания возвращаться в дом. Фрейтаг обнимает светловолосую девушку за талию. Ее бабушка неотрывно следит за его рукой, в то время как девушка остается тихой и неподвижной.

Беседа возобновилась, когда Штраден внезапно поинтересовался позывным для дневных вылетов.

– Одиссей, – говорю я, – подходящее имечко, Одиссей.

– Все может случиться снова, – размышлял кто-то в темноте. – Сцилла и Харибда[26] отделяют нас от материка, и на севере мы будем пролетать над горами Цирке, – в конце концов мы можем даже быть выброшены на берег после длинного путешествия на плоту. Но я не думаю, что там нас будут приветствовать играющие в мяч девственницы[27]…

ТРАПАНИ, 25 ИЮНЯ 1943 Г

Вражеский налет на Мессину (200 самолетов). Тяжелые повреждения частного жилья, общественных зданий, казарм и других военных объектов. Хранилище топлива в огне, склад боеприпасов взорван. Железнодорожное сообщение между Палермо и Катанией прервано. Потери, сообщенные к настоящему времени: 62 убитых, 75 раненых.

Военный дневник главного командования вермахта. 25 июня 1943 г.

Мы обнаружили тяжелые бомбардировщики в 160 км от Трапани. Они были справа у воды, скользя над гребнями волн в направлении Северной Африки. К этому времени мы израсходовали все наши боеприпасы, топлива оставалось мало. Это было то, что тревожило и стариков и новичков. Над нами было серо-синее небо. Я мог слышать отчаянные крики: «Мой бак почти сух – я утону!»

Дневник гауптмана Кёлера из 1-й группы 77-й истребительной эскадры. 25 июня 1943 г.

В ходе оборонительного боя против бомбардировщиков, атаковавших Мессинский пролив, истребительные части провалили свою задачу. По одному пилоту из каждой истребительной группы будет отдано под трибунал по обвинению в трусости в боевой обстановке.

Геринг, рейхсмаршал. Дневник гауптмана Кёлера из 1-й группы 77-й истребительной эскадры. 25 июня 1943 г.

Генерал[28] прибыл 24 июня и сразу выехал на командный пункт на горе Эриче. В привычной для себя лаконичной манере он попросил доложить о наших недавних действиях и выразил желание поговорить с командирами обеих групп и командирами их эскадрилий.

Рассевшись на табуретах и в шезлонгах перед бараком, они смотрели ему в лицо, когда он начал говорить. Он рассказывал о противовоздушной обороне рейха, о способах борьбы с четырехмоторными бомбардировщиками и о тактике. И когда он закончил, ни один из них не задал вопросов. Пока он говорил, выражения их лиц, словно быстрорастущее дерево, стали задумчивыми и скептическими.

Со словами «Очень хорошо – тогда до завтра» генерал поднялся и отбыл.

Толстяк разбудил меня в сумерках на рассвете. Я чувствовал себя опустошенным, поскольку спал мало, и в моих ушах еще звучали слова генерала: «Сближайтесь. Не открывайте огонь слишком рано. Заходите на них на встречном курсе в сомкнутом строю…»

Очень рано мы были уже готовы к вылетам. Предыдущим вечером с Сардинии перелетела истребительная группа Кудделя Уббена[29], 3-я группа моей эскадры, ее прилет совпал с прибытием группы Мейера[30] и одной группы эскадры «Туз пик»[31]. Теперь аэродром Трапани был переполнен «мессершмиттами», словно на авиашоу, и мы очень хорошо понимали, какие гибельные последствия мог бы иметь внезапный налет.

Мы сидели перед бараком под оливковыми деревьями, в нескольких шагах от наших самолетов и от щели тоже, и вели пустые светские беседы, абсолютно не связанные с тем, что действительно каждый из нас думал. При этом мы все время настороженно прислушивались, не принесет ли утренний бриз угрожающий грохот двигателей.

Ночь не принесла свежести, а день обещал стать настоящим пеклом.

– Хорошо, парни, генерал собрался показать нам, как надо вести воздушный бой, – сказал Фрейтаг, – и это будет точно так же, как парад на партийном съезде.

– Куддель, ты когда-нибудь «Летающую крепость» видел вблизи?

– Нет, – ответил Куддель Уббен. – Я считаю, что это опасно. Они не скажут мне спасибо.

– Но генерал вчера вечером сделал это все так замечательно просто, – назидательным тоном школьного учителя заметил Фрейтаг. – Вы все еще сомневаетесь в том, что мы должны атаковать их на встречном курсе, снизу и с задней полусферы, или в фантастических вещах, которые делают синеглазые мальчики из ПВО рейха? Он только забыл спросить, сколько из нас не умеют плавать.

– Вы все равно утонете, даже если умеете плавать. Если вы выпрыгнете на парашюте и не увидите землю, никто не сдвинется, чтобы подобрать вас.

Уббен кое-что знал о море. До того как перевестись в авиацию, где сделал быструю карьеру, он служил матросом на эсминце. Как и Гёдерт, он был одним из тех, на ком держалась эскадра.

Фрейтаг ударил рукой невидимую муху.

– Конечно, только вы не думаете об этом, – заметил он.

– Забавная вещь, – произнес Уббен, – как только я пересекаю побережье и удаляюсь от моря, мне всегда кажется, что мой двигатель шумит в два раза сильнее.

Слушая этих молодых гауптманов, было трудно вообразить, что они занимают важные военные посты. Но это был профессиональный стиль – стиль, который развился в ходе этой особенной войны. Командир авиационного подразделения, без сомнения, первым атаковал противника, но когда бой начался, никто не мог быть лидером, все становились просто пилотами, которые рассчитывают только на свои собственные силы в единоборстве с другим летчиком – одним из тех, кто присягал Англии.

Мейер был молод, ярок и мало отличался от Фрейтага с его известной беспечностью. Они оба принадлежали к особому типу летчиков, типу, родившемуся в успешные годы войны в воздухе.

Нежный утренний бриз покачивал деревья оливковой рощи, но не приносил никакой прохлады, воздух был влажным и липким – типичная погода сицилийского лета.

Я потерял счет тому, сколько раз сам с собой обсудил, как буду вести атаку. Мне не хватало опыта. Над Ла-Маншем, в ходе Битвы за Англию, я командовал эскадрильей. Я знал теорию управления большими группами истребителей, но никогда еще не делал это на практике. Если лидер летит слишком быстро, так, что все формирование растягивается в задней полусфере, начинается настоящий концерт, повторяющиеся запросы по радиотелефону от тех, кто отстает позади. Если же он летит слишком медленно, это означает, что во время виражей, – которые в любом случае должны выполняться плавно со скольжением, – внутренний пилот[32] будет терять высоту из-за недостатка скорости.

Я задавался вопросом, смогу ли обеспечить целостность своего формирования к моменту перехвата четырехмоторных бомбардировщиков? Возможно, я должен буду атаковать на встречном курсе? А затем, конечно, возникали обычные мысли – те, что вы никогда не сможете подавить: убийственный ответный огонь с «Летающих крепостей», спуск на парашюте, резиновая спасательная шлюпка…

– Господин майор, – слышал я чьи-то слова, – только что приземлился оберст Лютцов[33], инспектор на Юге.

Последний раз я видел Лютцова на юге России. Летом 1942 г., когда началось наступление на Сталинград, моя группа была придана его эскадре. С тех пор мы стали друзьями. Едва выйдя из автомобиля, он закричал мне: «Я хочу быть здесь во время вашего первого большого оборонительного боя!»

Под оливковыми деревьями около барака были полукругом расставлены шезлонги. Мы сели в них и рассказали друг другу о том, что произошло с нами после последней встречи. Нельзя было представить летчика-истребителя, ожидающего команды на взлет, без этого предмета мебели. Сколько часов я провел в шезлонге с начала войны? Это началось на Западе, в ходе «сидячей войны» с Францией, когда мы лишь иногда гонялись за разведывательными самолетами, – абсолютно безопасное занятие по сравнению с тем, что мы делаем теперь. Но начиная с того времени мы были почти в постоянном состоянии готовности, и если не в «кабинной готовности», сидя в своих самолетах, то в шезлонгах рядом с ними. День кажется очень длинным, когда тратишь его на ожидание и нечем занять голову, кроме войны в воздухе.

Сегодня, впервые после Битвы за Англию, я ощущал ту же самую гнетущую атмосферу, что поражала нас тогда. В августе и сентябре 1940 г. мы обычно были в состоянии готовности уже на рассвете. После завтрака, который у большинства застревал в глотке, пилоты собирались перед штабом, бараком Ниссена на краю аэродрома. Бледные и невыспавшиеся, молодые, почти мальчики, они молча стояли, прислонившись к стене барака, или подпирали коленями капот «кюбельвагена»[34]. Иногда кто-то бросал короткое замечание о погоде или предстоящем вылете. В сумерках мерцали огоньки сигарет. Наши брюки из плотной ткани, щедро снабженные карманами, были известны как «штаны Ла-Манша». Поверх кожаных курток мы надевали желтые спасательные жилеты, к которым было пристегнуто различное снаряжение, предназначенное для того, чтобы дать нам больше шансов на спасение в случае, если придется покинуть самолет: пакет с краской, окрашивающей воду в ярко-желтый цвет, неуклюжий сигнальный пистолет «Вери», патроны к нему, сигнальный фонарь и аварийный запас продуктов. И каждый из нас щеголял в желтом шарфе, изношенном от частого употребления. Отчасти это было щегольство, но он оказывался необходим, когда вы падали в море и хотели привлечь внимание своих спасательных гидросамолетов или британских скоростных катеров – с неизбежным пленом как условием спасения.

Затем принималось решение о вылете, о времени, о порядке взлета эскадрилий, о боевом порядке, который они должны сформировать. Если же метеоусловия над Британскими островами задерживали нашу отправку, мы подвергались испытанию ожиданием в шезлонгах во мраке бараков Ниссена около пункта рассредоточения эскадрильи. Разговоры очень быстро затихали или превращались в неясный ропот. Большинство пилотов, прикрыв глаза, дремали или притворялись спящими. Звонок полевого телефона действовал на нас подобно удару током: ну наконец-то! И если звонок был всего лишь сводкой погоды или стандартным запросом о состоянии самолетов, многие проклинали телефон, как инструмент пытки, продлевавший агонию пассивного ожидания, возможно, на минуты, а возможно, на часы. И все снова обосновывались в удобных шезлонгах, в которых можно было, по крайней мере, физически расслабиться.

Именно к таким шезлонгам в тени оливковых деревьев я вел Лютцова. Ветераны с пестрым прошлым, они были наиболее ценными предметами в нашем багаже. Их веселая полосатая обивка мирных дней давно расползлась и была удалена. Теперь их деревянные каркасы, отполированные постоянным контактом с человеческой кожей, были обтянуты крепким серым палаточным холстом.

– Сегодня ваш большой шанс, – сказал Лютцов. – Во время атаки вы должны держаться друг к другу близко и отклонять любые мысли о столкновении со «спитфайрами». «Крепости» подобны флоту линкоров, и вы можете добраться до них, только если прорываетесь через их заградительный огонь компактной фалангой.

– Ради бога, Францл, – вставил я замечание, – избавьте меня от благоговейных речей! И так день за днем сверху на наши головы дождем сыплются советы и инструкции. Генерал то и дело ставит нам в пример храбрых пилотов ПВО рейха. Он также сообщает нам, что рейхсмаршал имеет чрезвычайно низкое мнение о летчиках-истребителях, воюющих здесь, на Юге. Фактически наши рассуждения о слабости достигли той стадии, когда единственной реакцией ребят будет сарказм и они просто не будут больше слушать. Вы должны помнить, что они больше не группа молодых героев, которые рискуют жизнью, не задумываясь ни на секунду. Но они не теряют и мужества. Горстка их пережила Битву за Англию, и с тех пор они без передышек были в боях и вели их смело и хорошо. Когда подходит чья-то очередь уйти, его место занимает менее опытный человек. Но новички имеют мало шансов пройти через этот ад. Они недостаточно обучены, и немногие из них переживают первое критическое время.

– Вы там не знаете, как ужасен этот театр. Это главным образом вода, и в конечном счете она добирается до всех нас. Мы открыты врагу и не имеем никакого прикрытия. Они сотрут нас, держа на земле и уничтожая наши стоянки и мастерские. Вы, используя любую возможность, случайно, не верите в тевтонского сверхгероя, который после бомбежки вылезет из земляной щели и, отряхнув пыль со своих ног, поднимется на стальных крыльях в ледяные небеса, чтобы сеять опустошение среди «Летающих крепостей»?..

В этом месте я понял, что скатился до непочтительной манеры разговора Фрейтага. Лютцов, казалось, был такого же мнения, поскольку посмотрел на меня долгим, пронзительным взглядом. Какое-то время он молчал, затем внезапно, как будто с его глаз упала пелена, спросил:

– Да, но каким образом это все закончится здесь?

– Как раз об этом я хотел спросить у вас!