Шекспир, как комический и трагический писатель

Бернгард Бринк

Шекспир, как комический и трагический писатель

Шекспир, как комический писатель

Когда в наше время заходит речь о любимцах комической музы, то каждому тотчас же приходит на ум Мольер; имя Шекспира в этом случае не вспоминается так непосредственно даже его знатоками и почитателями. Отчего это? Правы, стало быть, утверждающие, что комическая сила Шекспира ниже той, которою наделен великий французский поэт? Но как может удержаться такое мнение в виду противоречащих ему очевидных фактов? Позвольте мне напомнить эти факты.

Если мы перечислим те различные свойства, которые необходимы для комического писателя, и спросим, были ли они у Шекспира, то найдем, что он обладал ими в равной степени с Мольером, или, пожалуй, даже больше его. Где вы отыщете более глубокого знатока человеческого сердца в его страстях, заблуждениях, пороках? Более тонкого наблюдателя всякого рода своеобразности, имеет ли она свои корни в сокровеннейшей глубине души, или есть только внешнее явление? Где в новое время укажете вы поэта, который таким зорким взглядом усматривал бы смешное и такою верною рукою изображал бы его? У какого драматурга найдем мы большее изобилие истинно комических образов – образов, одного появления которых уже достаточно, чтобы вызвать в нас самое веселое настроение, речи и поступки которых неодолимо заставляют нас хохотать? А если говорить об остроумии и юморе, то кто же может отрицать, что остроумие Шекспира – хотя в нем и гораздо больше устарелого, чем в Мольеровском, рассчитанном на более тонкий вкус и строгую логику, – так богато, что даже по вычете из него всего легковесного и дешевого, останется еще достаточно для того, чтобы поспорить с Мольером? Что же касается юмора Шекспира, то глубиною и блеском он далеко превосходит Мольеровский. Точно также в искусстве создавать положения, производящие высоко-комическое действие, Шекспир не уступает никакому другому драматургу. Припомним только ту сцену в комедии «Бесплодные усилия любви», где члены Наваррской академии, которые все клятвенно отреклись от любви к женщинам и все нарушили клятву, затем подвергаются один вслед за другим разоблачению, и наконец каждый из них к стыду своему, и вместе с тем к своему утешению, узнает, что ни он других, ни другие его ни в чем упрекнуть не могут. Сцена эта так превосходно подготовлена и при таких простых средствах достигает такого эффекта, что смело может выдержать сравнение со всякою подобною сценою у Мольера, напр., тою, которая вызывает катастрофу в «Мизантропе». Только в одном английский поэт, по-видимому, решительно ниже французского – в твердом направлении хода комического действия, в удержании строгого единства при постройке комедии. Но если принять во внимание, что именно эти достоинства, иногда отсутствующие в комедиях Шекспира, он проявляет в самой высокой степени в своих трагедиях, то должно показаться совершенно невероятным, чтобы тут причиною было бессилие автора. Совершенно несостоятельным, даже нелепым становится это предположение, когда мы вспомним, что самые ранние комедии Шекспира гораздо правильнее и стройнее, даже во многих отношениях эффектнее, как комические пьесы, чем те, которые написаны в самую зрелую пору его деятельности.

До крайности запутанное действие в «Комедии Ошибок» ведено уже с таким знанием сценической техники, что напряжение интереса усиливается с каждой сценой и разрешается только в окончательной катастрофе. Ни в одной французской комедии интрига не построена ток эффектно в смысле производимого действия, как в этом первом произведении Шекспира. Вполне соответствует требованиям сценического искусства и развитие действия в «Бесплодных усилиях любви», и именно в первых четырех действиях, так как в пятом замечается уже некоторое ослабление интереса. В «Укрощении строптивой», где Шекспир следует стилю одного из предшествующих писателей и собственно ограничивается только тем, что придает главной сущности пьесы новую форму, эта главная сущность так мощно выступает на первый план и с такою последовательностью развивается из характеров действующих лиц, производя неодолимое действие, что благодаря этой причине комедия эта, уже и в Шекспировское время во многих отношениях устаревшая, является еще в наши дни одною из притягательных пьес репертуара. Из комедий, относящихся к самой зрелой поре творчества Шекспира, самою правильной постройкой отличаются «Веселые Виндзорские женщины»; но именно в тех комедиях, которые наиболее богаты содержанием и поэтичностью, отсутствует большею частью строгое единство комедий Мольера. В лучших произведениях французского драматурга средоточие действия составляет или резко вырисованный характер с выдающейся своеобразностью, или какой-нибудь господствующий в обществе порок, недостаток и т. п., которым заражены многие действующие лица. Этот характер, или эти нравы управляют всем действием, и к ним в последней инстанции сводятся все драматические результаты. В значительнейших комедиях Шекспира два или даже три действия художественно сплетены между собою, но таким образом, что драматическая постройка, если рассматривать ее с чисто внешней стороны, часто представляется довольно слабою, и все в ней держится только связующею идею. Главное же дело в том, что здесь средоточие интереса составляет обыкновенно отнюдь не комическое действие, в чем бы ни лежали корни его – в смешных и темных сторонах известного характера, или в той или другой черте нравов; напротив того, – главная основа фабулы имеет почти всегда серьезную, трогательную или даже романтическую окраску, а собственно комические фигуры и положения выступают вперед только в том, что составляет побочную сторону действия.

Наши соображения приводят в конце концов к следующему результату. Если Шекспир, как комический писатель, не нашел себе такого безусловного и повсеместного признания, какое выпало на долю Мольера, то причина этого заключается не в слабости его комического дарования, а скорее – в слишком большом внутреннем богатстве его, благодаря которому у него является для обработки уж чересчур много мотивов и положений, и свое остроумие он разбрасывает слишком уж расточительно и безразборчиво. Причина затем – в каком-то светлом добродушии и первобытной свежести автора, находящего удовольствие и в совершенно простой шутке и не взвешивающего тщательно и серьезно, какой эффект произведет то или другое остроумное слово; причина в том значительном влиянии, которое позволяет Шекспир своей фантазии иметь на его комическое творчество, тогда как Мольер работает преимущественно разумом; главная же причина в том, что цели у Шекспира были в гораздо меньшей степени исключительно комические, чем у французского драматурга. Это обстоятельство находится в связи с различными у того и другого воззрениями на сущность комедии – пункт, на котором считаю нужным остановиться несколько подробнее.

Взгляд на комедию Мольера нашему собственному представлению об этом предмете, а также и пониманию древних, ближе и родственнее, чем воззрение Шекспира. И это последнее в окончательных выводах тоже примыкает к древнему, но имеет своим источником средневековое видоизменение древнего.

Предмет комического изображения составляет смешное, а смешное в «Поэтике» Аристотеля определяется, как род порока, как нечто отвратительное или скверное, с которым однако не соединена никакая душевная боль и которое не производит никакого пагубного действия. Превосходным объяснительным примером приводит философ маску комедии, изображавшую нечто уродливое, карикатурное, не выражая при этом никакой боли.

Но если мы это определение захотим применить к знаменитейшим и лучшим комедиям Мольера, то с удивлением увидим, что к ним оно нисколько не применяется. Возьмем, напр., такой недосягаемый шедевр, как «Школа Женщин». Тут перед нами старый эгоист Арнольф, намеревающийся жениться на молодой девушке и с этою целью воспитавший ее в полном одиночестве, чтобы она оставалась совершенно неопытною и ровно ничего не знающею; но вот он с ужасом открывает, что любовь сумела проникнуть и к его пленнице и именно на этом совсем неразвитом существе доказала свои превосходные преподавательские способности. Постоянно видит он прогрессивный ход этой любви, и однако не в состоянии остановить зло, и тонкоскованные планы его имеют результатом его собственную погибель. Несомненно, что этот Арнольф чудесная комическая фигура, смешная до последней степени. Но разве порочное, уродливое в нем не соединено в душевною болью? Ведь он выносит истинно адские пытки, и хотя они вполне им заслужены, читатель все-таки может сочувственно относиться к нему. А «Мизантроп» – этот благородный, только уж слишком откровенный и ничем не стесняющийся характер, которому кажется, что он ненавидит и презирает мир, но который при этом попадает в сети кокетки, откуда он, наконец, освобождается только ценою глубокой сердечной раны, уходя похоронить себя в полном одиночестве? Разве не истинно печальна судьба этого человека, о которой Гёте говорит, что она производит чисто трагическое впечатление? А скупец Гарпагон с его демоническою страстью, которая в нем самом умерщвляет все божественное, а в сыне его и дочери разрушила всякое чувство детей к отцу – разве можно смотреть на эту страсть, как на непагубную? И наконец, в Тартюфе, этом лицемере, разбивающем счастье целого семейства, и притом того, которое осыпало его своими благодеяниями – разве не пагубны его натура и его манеры действия?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.