Полная версия
Автор неизвестный
Террор Гладиатора
Глава первая.
Иван шел по бездорожью уже третий час после того, как наступила темнота, и в голове его сидела только одна мысль – уйти как можно дальше от того места, где он «наследил», убил этих некстати попавшихся на его пути широкоскулых местных жителей, отметился убийством. Ему нужно было во что бы то ни стало оторваться от преследования, сбросить «с хвоста» омоновцев, тупых, как морда бульдога, но столь же цепких, как бульдожьи челюсти, и столь же упрямых, как бульдожья натура.
Еще важнее было уйти как можно дальше и от того места, где он сделал то, что должен был сделать, заложив небольшую часовую мину.
Иван посмотрел на часы. Остались считанные минуты. Иван предполагал, что взрыв, причиной которого станет его небольшая тротиловая «игрушка» он и услышит, и даже увидит. По всем расчетам, фейерверк должен получиться просто исключительный. И Иван старался как можно дальше уйти от эпицентра будущего взрыва.
Если бы не эти омоновцы, случайно оказавшиеся на его пути и изрешетившие автоматными очередями колеса его «жигуленка»… Он бы сейчас был уже километров за триста отсюда, и уже начал бы второй этап операции «Вздох».
Ивану пришлось сделать спринтерский рывок до опушки леса – омоновцев было человек двадцать на двух машинах. Лес – это был единственный вариант, где шансы Ивана с этим омоновским отрядом как-то уравнивались. Иван ушел в лес, что совсем не входило в его первоначальные планы. Два десятка омоновцев устремились за ним.
Впрочем, нет, меньше. Двое остались с машинами, и троих Иван застрелил, пока бежал к лесу. Значит, всего пятнадцать. Если бы не Задание, если бы не жесткий срок начала второго этапа операции, Иван остановился бы и разобрался с этими пятнадцатью тупыми увальнями, которые не умеют бесшумно, не тревожа ни сухих сучьев, ни сорок, ходить по лесу, которые на курок нажимают так долго, что Иван успевает выпустить четыре пули и все прицельно. А эффективность его стрельбы – от 100 до 50 процентов. Из неподвижного положения по неподвижной мишени – 100 очков из 100 возможных. Если же мишень вылетает, кувыркаясь, из взрывающегося здания, а ты в этот момент вылетаешь из взрывающегося автомобиля и тебя тоже крутит вокруг собственной оси – то только 50 из 100. В лагере спецподготовки Иван всегда стрелял лучше и быстрее всех.
В десятый раз за эти три часа Иван вспоминал Чечню, и каждый раз – с сожалением, что сейчас ему приходится работать в средней полосе России, а не на иссеченной Господом Богом и людьми территории Великой Ичкерии. Иван не был мусульманином, вопросы официального шариата или неписанного адата его не волновали нисколько. Правда, и о христианстве он знал только понаслышке, ни разу не побывав в церкви, а Библию читая только в качестве художественной литературы. Но о том, что человек изначально грешен, и Бог посылает ему наказание за его грехи, Иван, конечно, слышал. И всегда считал, что пережитое им в Чечне – плен, рабство, участие в гладиаторских боях, в которых ему приходилось убивать друзей и защищаться от их, грозящих смертью ударов, а потом – побег и война, которую он, Иван Марьев, лично объявил этой стране, и в единоборстве с которой, в гладиаторской схватке с нею, победил – все это происходило ему в наказание за какие-то неизвестные ему, неосознанные грехи. Именно поэтому и иссек Бог лицо Ичкерии оврагами и ущельями, а лица мужчин, ее населяющих – шрамами, поэтому наполнил чеченскую жизнь войной, убийствами, смертью. Чтобы усложнить его путь, наполнить его терниями.
Смерть стала настолько привычной для Ивана, что в нее он верил гораздо больше, чем в Бога. Он о нем просто не думал никогда. Жизнью правила Смерть и диктовала свои условия тем, кто хотел выжить. А Иван хотел выжить, и, наверное, только поэтому – сумел выжить…
Если Чечня была для Ивана Испытанием, то средняя полоса стала – Заданием. Вернувшись из побежденной им Чечни в Россию, в Москву, Иван познакомился с Крестным, случайно оказавшись в самом эпицентре террористического акта, который проводили «бойцы» Крестного…
Да, это произошло случайно, но эти люди не могли не встретиться. Иван, «отмороженная» в Чечне душа которого едва-едва шевелилась только когда ему грозила смерть или он сам убивал кого-то. И Крестный – человек, сделавший смерть – производительной силой, создающей ему капитал. Побывавший в советское время в составе спецподразделений службы безопасности во всех «горячих точках» планеты. Очень редко убивавший сам, но посылавший на смерть равнодушно, как за пачкой сигарет в ближайший киоск.
Иван в Чечне душу «отморозил», Крестный – выжег ее до основания, до корней в Венгрии, Чехословакии, на Кубе, в Сальвадоре, Чили, Никарагуа, Камбодже, Иране, в Анголе и Вьетнаме.
Конечно, они не могли не встретиться. Один из них не владел никаким другим искусством, кроме искусства убивать, другой – долго и упорно искал столь искусного в науке смерти человека, который смог бы осуществить его грандиозную идею. Если бы план Крестного удалось воплотить в жизнь, уже через несколько месяцев он мог бы навсегда покинуть осточертевшую Россию, которая только на то и годилась, чтобы ломать ее на куски и из каждого куска пытаться выжать как можно больше денег, как можно больше пользы для себя. Он поселился бы наконец в небольшом особнячке на берегу озера Онтарио, на канадской стороне, на побережье между Оттавой и Торонто, в местах, полюбившихся с детства, по книгам, и не разочаровавших его, когда он попал туда, выполняя секретное задание службы госбезопасности.
Напротив, у него появилось тогда странное чувство душевного спокойствия и уравновешенности, которое могло бы возникнуть, как он предполагал, если бы ему удалось войти в старый деревянный домик своего отца, волжского бакенщика, улечься снова на высушенных до музыкального скрипа досках чердака, на которых он порой проводил целые дни с Купером или Майн Ридом в руках, и, прикрыв глаза, вспоминать деловитые гудки волжских буксиров и крики разыскивающей его матери.
Он хорошо запомнил тогда это удивительное чувство осуществления невозможного. Тем более хорошо, что его старенький родной дом, который отец срубил на самом берегу Волги из выловленных в реке бревен от разбитых на волжских порогах плотов, давно находился на дне Куйбышевского водохранилища. И войти в него можно было только в водолазном костюме. Он ненавидел Волгу, особенно ту ее часть, что перестав быть рекой, так и не стала морем, приобретя только какое-то напыщенное спокойствие и неестественную плавность – от Жигулевска до устья Камы и дальше до Чебоксар. Знал он, конечно, что практически вся Волга превратилась в цепь водохранилищ, но другие его не волновали, он ненавидел только это – Куйбышевское, утопившее его детство.
И еще – если бы не «Куйбышевское море», был твердо убежден Крестный, – никогда бы его не тянуло к службе в госбезопасности, никогда бы не испытывал он болезненного удовольствия ни от вечных интриг в Москве, ни от внешних секретных операций, успешно завершав которые, он получал самое полное удовлетворение, не сравнимое с тем, что могла бы ему дать любая, самая прекрасная и самая сексуальная женщина.
Точно так же никогда бы не стал майор Госбезопасности Владимир Крестов легендарным, полумифическим в нынешней Москве Крестным, к которому сходились нити, протянутые как с самого верха, так и с самого низа. И только он, Крестный, знал за какую дернуть, чтобы добиться нужного результата. Того, за который кто-то готов заплатить и заплатить много. Очень много.
И, наверное, закономерно, решил в конце концов Крестный, что именно его служба, его секретные задания привели его в место, так живо напомнившее родные по детским воспоминаниям места. Озеро Онтарио воскресило его утонувшее в Волге детство. А теперешняя его столь же подпольная «работа» дала, наконец, возможность купить свое воспоминание о детстве – крохотный кусочек побережья одного из любимых с детства Великих озер.
Он давно мечтал приобрести там «запасной аэродром» лично для себя. Мало ли какие ситуации могут возникнуть в жизни при его нервной работе.
Канадской «соломки» он подстелил себе совсем недавно, когда по его заданию Иван ликвидировал бывшего премьер-министра, серьезно претендовавшего на президентское место, и Крестный получил за это с заказчика сумму, которой ему вполне хватило на покупку того самого полюбившегося особнячка. Да еще и Ивана не обидел. Хороший был заказ, что там говорить.
Но это, по большому счету, были мелочи, Крестный совсем не собирался сидеть на берегу Онтарио на хлебе с квасом, пусть даже вместо хлеба будет «hot-dog», а вместо кваса – «Johni Wolker» с содовой. Такого нищенства он и в советской России насмотрелся. Он хотел вообще забыть про заботу о хлебе насущном. Раз и навсегда. И одного особнячка на берегу Онтарио ему было бы явно мало. Крестный хотел иметь такие особнячки в самых разных местах известного ему мира, он с детства был романтиком и не любил долго сидеть на одном месте. Африканская саванна, австралийская пустыня, североамериканские прерии, бразильская сельва, аргентинские пампасы – Крестный был везде и всюду хотел побывать вновь. Но уже не как секретный разведчик, боевик, шпион, а как хозяин жизни, объезжающий свет не по прихотям геополитики, а по своему собственному желанию.
И он знал – как взорвать эту все еще великую после распада «Союза советских» страну под названием Россия. Чтобы в великой смуте высосать из нее финансовую влагу, поддерживающую государственную жизнь. А насосавшись ее вдоволь, потихоньку уползти со сцены, остаться в сторонке. В той сторонке, где «так похоже на Россию, только все же – не Россия.» И слава Богу или Дьяволу, все равно кому, слава, что – не Россия…
– Именно нам с тобой, Ваня, выпала великая роль, – в голове размеренно бежавшего по лесу Ивана всплыл последний, совсем недавний разговор с Крестным, – похоронить эту страну. Миссия не хуже, чем у Петра Первого, только с обратным знаком.
Иван иронически усмехнулся.
– А ты, Ваня, не смейся над стариком. Сам знаю – склероз замучал. Ну – не Петр Первый, ну – Иван Калита, что ли?.. Черт их там знает, с кого началось это государство! Только пошли они все на хрен вместе со своим долбаным государством. Один Иван начал, другой – кончит. Не знаю, что будет на этих землях лет через сто, если вообще что-нибудь будет, но в учебнике, который сможет прочитать любой здешний школьник, напишут, что Россию разрушил Иван Марьев в самом конце двадцатого века. И ты знаешь, Ваня, – правду напишут.
Иван вновь усмехнулся. Он знал неискоренимое пристрастие Крестного к трепу, и пока ни одного слова еще не воспринял серьезно.
– Смеешься… Согласен, это я немного перегнул – никто не узнает, что сделал это именно ты. Вернее, мы с тобой вдвоем. Я придумал, а ты сделал. Но мы-то сами с тобой знать будем? Без всякого сомнения. А что нам мирская слава? Это ж дым и тлен… Да наплевать нам на нее! Нам с тобой памятники не нужны.
Крестный посмотрел на Ивана с театрально подчеркнутым подозрением.
– Или тебе нужен памятник, Ваня? – спросил он, ужаснувшись.
Иван усмехнулся в третий раз. Что-то уж понесло Крестного..
– Слушай, Крестный, я помню, во времена моего детства был такой знаменитый клоун – Олег Попов…
– Эх, Ваня, – перебил его Крестный, – обижаешь старика. Думаешь, ерничает Крестный, совсем из ума выжил. Подкосило, мол, старого предательство его «бойцов», которых ты перещелкал как куропаток. Не оправится теперь никак старый пердун… Так ты, наверное, думаешь, Ваня? Сам вижу, что так…
Крестный налил им по полстакана хлебной довганевской водки.
Они сидели на Арбате, в маленьком ресторанчике, который был личной собственностью Крестного, и в котором можно было говорить все, что хочешь, ушей у стен здесь не было, а обслуживал их глухонемой официант, который боялся Крестного больше самой смерти. Это по приказу Крестного ему когда-то проткнули перепонки в ушах и отрезали язык. Но тогда он был сам виноват – провинился…
– А зря ты, Ваня, так думаешь, – продолжал Крестный. – Мне на тех щенков – тьфу! Я таких за свои годы не одну сотню воспитал и похоронил. Мне главное – тебя надо было испытать. Ты не моей выделки, но тем-то мне и дорог. Ты, Ваня, самородок. Вот я и затеял ту игру в «догонялки». И ты, Ваня, экзамен сдал на отлично. За это давай и выпьем! За тебя!
Крестный торжественно поднял свой стакан с водкой. Иван тоже поднял, медленно шевельнул водку в стакане, приготовился выпить.
«А что же ты, Ваня, не отказываешься? – подумал Крестный, но вслух этого говорить не стал. – Раньше ты пить не стал бы. Ведь чуешь же, что я не только треплюсь, что будет, будет сегодня серьезный разговор! И пьешь. Это не похоже на тебя прежнего. Ох, не кстати, не кстати, ты связался с этой бабенкой, что живет у метро Октябрьская… Хорошего от баб никогда не жди!»
– Ну так, что же ты, Ваня? Пьем. За тебя!
Они выпили. Крестный видел, что настроение у Ивана не сказать, чтобы отличное, но – ему нравилось пить водку, ему нравилось закусывать, ему нравилось… – Крестный с ужасом об этом подумал – ему нравилось жить. Этого быть просто не могло! Не должно было быть. Ведь этак еще чуть-чуть, и отойдет «отмороженная» в Чечне иванова душа, «оттает», и чем станет после этого – черт же ее знает? Но Крестного эксперименты не интересовали. Ему нужен был Иван – такой, каким он был сейчас.
«Его надо срочно из Москвы удалять, – подумал Крестный, – а то я его лишусь. И тогда плакали все мои большие планы… Его нужно уже сейчас в то пускать, иначе – поздно будет. Или совсем откажется, или – еще хуже – возьмется, но не сумеет.»
От последней мысли Крестному даже несколько смешно стало. Иван – не сумеет! Иван умеет все! Это Крестный знал твердо, поэтому дорожил им, поэтому не собирался никому отдавать Ивана – никаким бабам, никакому ФСБ, даже со смертью он за Ивана поспорил бы. Нет, этот человек сможет все, что задумал Крестный. Но… нужно поторапливаться, пока Иван – все тот еще Иван, прежний.
– Грустно мне, Ваня. Ведь ты мне как сын, клянусь… А вот опять расставаться нам с тобой надо…
Говоря это, Крестный внимательно наблюдал за Иваном. Не мелькнет ли в его лице какая-то растерянность, не отразится ли сожаление о чем-то? Но Иван продолжал смотреть на него по-прежнему спокойно. Вот только… Или показалось Крестному? Стал чуть мрачнее, чем был секунду назад… Да нет, показалось, вроде бы…
– Я ведь, Ваня, не трепался насчет того, что хоронить пора Россию. Пора. Мы с тобой ей могилку выроем. А ляжет она в нее сама. Сама себе и отходную прочитает. А мы тем временем свое возьмем, да и уедем с похорон к чертям собачьим. Заберем с собой тех, кого нам взять хочется, да и укатим. Я тут, скажу по секрету, вдовушку одну приглядел, ох, и в соку баба – даже лентяй мой привстал, тоже, видно, познакомиться хочет. И ты, Ваня, можешь бабешку себе какую-никакую подобрать. С ней и уедешь – куда угодно, только подальше отсюда. Ведь в этой стране, после того, что мы с нею сделаем, жить будет нельзя…
Как ни вглядывался Крестный в неподвижное лицо Ивана – не увидел никакой реакции. «Ну, что ж, – подумал он, – тем лучше.»
– Верные люди сообщают мне, Ваня, что в казне много денег завелось. Да и сам я вижу, что похоже это на правду. Но это же не порядок… Зачем казне деньги? Чтобы жизнь налаживать? Да ведь если государство жизнь наладит, оно нам с тобой житья не даст. Верно, Ваня? Знаю, что ты со мной согласишься. А ведь рано или поздно оно порядок наведет. И нас с тобой – проглотит. Вот и подумал я – стоит ли ждать этого черного дня? Когда нам твое искусство понадобится не для того, чтобы деньги зарабатывать, а для того, чтобы себя спасать. Не лучше ли подождать, когда в кормушке накопится побольше корма, да и забрать его разом, пусть при этом придется разломать всю кормушку? И знаешь, Ваня, сейчас именно такое время настало…
Иван слушал теперь внимательно и очень напряженно. Он еще не понимал, к чему клонит Крестный, но чувствовал, что дело предстоит очень серьезное. Такое большое дело, в котором он еще ни разу не участвовал. Не меньше Чечни, а то и побольше.
– Ты слышал, что наше российское Правительство скоро получает чертову уйму долларов от Международного валютного фонда?
Иван опять усмехнулся.
– Правильно, Ваня, все в России слышали. И ты, конечно, слышал, как называется этот заем? Он называется стабилизационным! Ты понял, Ваня? Послушай меня старика – эти доллары пойдут на большой-большой замок для нашей с тобой кормушки. Ты не расстроен? А я так расстроился, когда это понял… Ваня, поверишь, я ночь не спал. Мучался, думал, и так и этак прикидывал. А утром я понял, что пора. Пора, Ваня, начинать последний акт этой государственной комедии под названием «Россия». И я позвонил тебе, Ваня, и попросил встретиться со мной. И вот мы сидим вдвоем и пьем водку, потому что все это было сегодня утром…
Крестный тяжело вздохнул и по-отечески положил руку на плечо Ивана.
– Как только деньги окажутся в российских банках, мы, Ваня, начнем операцию «Вздох». Это будет последний, предсмертный вздох России. Мы запалим с тобой такой костер на Восточно-Европейской равнине, что болота в Западной Сибири высохнут. В этом костре сгорит Москва. Нет, конечно, не в прямом смысле. Она перестанет существовать как политическая сила. Но не сразу. Не сразу… Сначала она бросит в этот костер все свои деньги, пытаясь удержаться на политической поверхности. Часть этих денег обязательно попадет к нам, Ваня.
– Только часть? – глухо переспросил Иван.– И большая часть?
«Ты меня все больше беспокоишь, Ваня, – тревожно подумал сразу же насторожившийся Крестный. – Ты никогда раньше не спрашивал об этом…»
– Достаточно большая, чтобы нам никогда больше не думать о деньгах.
– Что я должен сделать? – спросил Иван.
– Поднести фитиль, – ответил Крестный. – В нескольких местах. Чтобы вспыхнуло и рвануло. Только и всего. У тебя – самая легкая роль. Правда, сыграть ее кроме тебя никто не сможет…
…»Сволочь, Крестный, – подумал на бегу Иван, привычным жестом раздвигая висящие почти до земли ветки низкорослых березок и подныривая под толстые ветви кряжистых дубков, – нашел самую легкую роль. Самого бы тебя прогнать вот так по лесу, сдох бы на втором километре. Что-то, однако, взрыва не слышно…»
В этот момент и рвануло где-то далеко-далеко у него за спиной. Иван остановился на краю небольшой опушки, обнажившей край поросшего лесом оврага. Он обернулся в ту сторону, откуда бежал. Как Иван и предполагал, он не только услышал, но и увидел зарево от взрыва. Взрыв был, собственно, не один. Через несколько секунд после первого раздался второй, затем третий. Зарево раскатилось широким фронтом по горизонту, окрасив запад тревожным закатным цветом и сразу же затмив едва начавший сереть восток.
Иван сплюнул себе под ноги загустевшую от долгого бега слюну, достал фляжку, прополоскал горло. Он решил, что у него есть пара минут на то, чтобы спокойно покурить, и открыл пачку «Winston».
Омоновцы его мало беспокоили, отрядом в пятнадцать человек они никак не могли двигаться с такой же скоростью, Иван от них за три часа хорошо оторвался. Тем более, что сейчас они наверняка тоже остановились, смотрят на зарево и обсуждают, что бы это могло значить. Возможно, они даже повернут обратно. Возможно – разделяться на два отряда, один из которых будет продолжать преследование. А впрочем, хрен с ними, пусть преследуют, Иван их мало опасался. По его расчетам, скоро должна быть река, а там и железнодорожная линия, на которой Иван сумеет раздобыть себе если не купе или плацкарту, то по крайней мере, тормозную площадку в товарном вагоне.
Второй фейерверк он должен устроить всего через пять часов. Хотя, вряд ли это будет похоже на фейерверк. Там будет, скорее, костер, это Крестный правильно тогда выразился. Неплохой такой костерок Иван собирался устроить часов через пять – на несколько сот гектаров. Так они запланировали с Крестным, люди которого следят сейчас за оперативными сообщениями и готовы выдать нужную интерпретацию событий в средствах массовой информации. Поэтому график нужно выдерживать точно. Соблюдение графика – это своеобразный код, которым Иван сигнализирует Крестному, что все идет точно по плану.
Иван еще раз взглянул на часы, прикинул скорость, с которой ему удавалось двигаться по пересеченной местности точно на восток… Да, река не дальше, чем в получасе бега с той же скоростью.
«Хватит курить, – приказал он себе. – Пора двигаться.»
Иван ножом подрезал пласт дерна, сунул под него окурок, чтобы не облегчать своим возможным преследователям проблему поиска его следов, и, с места взяв прежнюю скорость, вновь направился на восток.
Дорога, первое время вызывавшая какое-то напряжение необходимостью лавировать между деревьями и следить за сучьями, торчащими на уровне глаз, вызывала теперь лишь утомление своим однообразием и не отвлекала от мыслей и воспоминаний.
«…– Что я должен сделать? – повторил Иван. – Конкретно.
– Не горячись, Ваня, не горячись…
Крестный был большим мастером тянуть резину. Иван знал это и не раздражался. Раз завел разговор – сам скажет рано или поздно.
– Сначала я должен объяснить тебе ситуацию, чтобы ты понял, чего я от тебя хочу, и действовал осознанно, а не как слепой щенок, тыкаясь мордой куда попало, и натыкаясь носом на колючки…
Крестный посмотрел Ивану в глаза несколько дольше, чем того требовала обычная пауза в разговоре. Явно хотел привлечь внимание к своим следующим словам. Хотя Иван и без того слушал его с напряженным вниманием. Да Крестный и сам это видел и своей болтовней хотел хоть чуть-чуть разрядить напряжение.
– Ты, Ваня, был в Чечне, – продолжал он слегка приглушенным тоном. – Ты все видел своими глазами. Это гнилой угол России. На маленьком пятачке российской территории живет куча народов, у каждого из которых свой счет друг к другу и у всех них – один большой счет к России. Это золотое место для тех, кто хочет сорвать свой куш с государственной казны. Война, Ваня, придумана исключительно для того, чтобы зарабатывать деньги. И начинают ее только те, кто может заработать на ней.
Иван слушал молча, сосредоточенно глядя в блестящие лихорадочным блеском глаза Крестного. Ни разу прежде не видел Иван этого блеска в его глазах, обычно пустых и безжизненных. Лишь изредка слегка загорались в них тусклые огоньки – когда Крестный вспоминал Кубу или Анголу, Сальвадор или Камбоджу.
– Кем ты был в Чечне? Я не хочу тебя обижать, Ваня, мне самому за тебя обидно, но, согласись, – ты был пушечным мясом… Ну, до тех пор, пока ты не стал тем, кто ты есть. Согласен со мной?
Иван кивнул. Крестный был прав. В Чечню Иван поехал не по своей воле. Он выполнял приказ, истинной цели которого не знали даже командиры его командиров. До тех пор, пока он сам, Иван Марьев, не объявил Чечне свою, личную войну, он был пушечным мясом. Но после того он стал маршалом, главнокомандующим, генералиссимусом. И единственным солдатом своей армии.
– На тебе, на таких как ты кто-то зарабатывал большие деньги. Очень, Ваня, большие. Огромные. Мне всегда это казалось очень несправедливым. Чем тебе заплатили за Чечню? Умением убивать? Так, ведь, это не те заплатили, кто тебя туда послал. Это не они, это Господь Бог над тобой смилостивился, Ванюша…
Крестный усмехнулся. Поднял руку над головой, щелкнул пальцами. Через секунду у их стола оказался медведеобразный официант с новой бутылкой водки «Довгань». Тот самый официант, глухонемой. Иван про себя называл его Гризли – уж очень он был похож на одного из бойцов его дикого чеченского отряда, про которого ходили слухи, что тот голыми руками отрывал чеченцам головы.
Крестный налил еще по полстакана, выпил сам, не приглашая Ивана, понюхал тыльную сторону своего кулака и продолжил.
– Как это у нас в России говорят? «На Бога надейся, а сам не плошай»? Так, что ли? Или – «Не надо ждать милости от Бога, взять ее – вот наша задача»? Мне лично второй вариант нравится даже больше, конкретнее он как-то. А тебе, Ваня? Или у тебя есть своя поговорка?
Иван тоже выпил водку залпом, поморщился и ответил, усмехаясь:
– Есть, Крестный, своя поговорка. Тебе скажу, что засела она в меня еще со школьных времен, подцепил в какой-то книге. Вроде бы, в Древнем Риме так говаривали: «Fortuna non penis, in manus non retiba!».
– Ну-ка, ну-ка, Ваня, по-русски как будет? Извини старика, подзабыл я все языки, на которых когда-то говорил, а уж латыни-то и не знал никогда.
– Не знаю, как точно будет, но для себя я так ее всегда переводил: «Судьба не хуй, в руки не возьмешь». И знаешь, Крестный, чем дальше, тем больше убеждаюсь, что не дураки были древние римляне.
Крестный рассмеялся, откинувшись на кресле и дурашливо отмахиваясь от Ивана руками.
– Ох, Ваня, не смейся над стариком. Как ты сказал? Фортуна нон пенис… Ну, чудаки были твои древние римляне. Ну, чудаки…
