Не трогай кошку

– Если уж вы хотите, чтобы я ответил, я бы сказал, что это один из близнецов, но вы знаете: их днем-то трудно различить, не то что в такой темный вечер.

– А может быть, Френсис?

– Может быть. Но мне показалось, он был чуть-чуть повыше Френсиса.

– Но мог быть и Френсис? Он посмотрел на меня. – Думаю, да. А вы ожидали его?

– Нет. Но если не Френсис, это был Эмори, а...

Я запнулась. Я никогда не продолжала эту мысль, даже про себя, и уж определенно не могла выразить ее Робу. Эмори не мог быть тем тайным другом, с которым я с детства делилась мыслями. Это исключено. Если это один из двух оставшихся, то, конечно, Френсис... Френсис, который ближе мне по возрасту и к которому – насколько это возможно для такой неуловимой и замкнутой личности – я испытывала явную привязанность. Эмори, старший из троих, был, как говорится, совсем из другой оперы. Насчет его я никогда не питала иллюзий. Конечно, в детстве я обожала старшего брата, так легко добивавшегося власти над нами и великодушно позволявшего маленькой девочке присоединяться к банде братьев Эшли, где он был главарем. Теперь он вырос в трезвого, расчетливого мужчину, решительного, упрямого и самоуверенного. У Джеймса, его близнеца, тоже наблюдался налет подобной беспощадности, но он был не так агрессивен. А Френсис, по-своему тихо, вобрал лучшее из нашего семейства и упрямо жил своей собственной жизнью. Он был нелюдим, мой троюродный брат Френсис. Впрочем, наверное, такими и должны быть писатели и поэты. И конечно, если бы это оказался он, то каким-нибудь образом намекнул бы мне...

Френсис или Эмори... Но вопреки логике я обнаружила, что думаю о Джеймсе и о том, каким видела его в последний раз.

Истинный Эшли – высокий, белокурый (когда он стал старше, то, к своей радости, немного потемнел), с удлиненными серыми глазами, как на портретах, и прямым носом. Его руки и ноги были мелковаты, но хорошо вылеплены. Приятный голос. Привычка всегда делать то, что хочется, но в такой очаровательной манере, что не угадываешь за этим своекорыстия и кажется, что он делает тебе одолжение. Умный? Да. Проницательный? Да. Возможно, не слишком восприимчивый к чужим нуждам, но добрый и способный на великодушие. Насчет его отношений с женщинами я ничего не знала.

Благодаря своей матери я могла объективно оценить родственников отца. Мать моя была очень умной и язвительной женщиной, она написала пару романов, и, хотя они совершенно не раскупались, в них содержалось немало трезвых, но едких наблюдений об окружающих ее людях. Это мать научила меня время от времени смотреть на жизнь и даже на тех, кого любишь, со стороны.

И определенно на тех, кого могла бы полюбить. Это вернуло меня к моим догадкам, в коттедж.

Роб спросил:

– Почему?

– Что почему?

– Почему Эмори?

Наверное, у меня был совершенно тупой вид, и Роб терпеливо объяснил:

– Был в церковном дворе.

– А... Потому что Джеймс в Испании, а Эмори здесь. В среду, когда я еще находилась в Баварии, он звонил мне из Англии. Смотри, Роб, картошка готова, ты ее пережаришь.

– Да, конечно. – Он поднял сковородку над сушилкой для посуды. – Что ж, пусть будет Эмори. Довольно забавно, что он не захотел с вами встречаться.

– Возможно, Роб, ты видел, как он выбежал из ризницы. А как он туда вошел?

– Нет. Понимаете, я закрывал теплицы, а когда вернулся, услышал собачий лай. Я огляделся и увидел, что дверь в ризницу открыта. Это не мог быть викарий – на него собака не стала бы лаять. Потом я увидел, что кто-то там зажег фонарик, и решил подождать, посмотреть, кто же это. Я решил, что кто-то из деревенских мальчишек проказничает. Потом вижу: кто-то поднимается на крыльцо. – Он усмехнулся. – Скажу вам, мисс Бриони, от вас шуму не больше, чем от лисицы. Помните, когда в детстве я вас подстерегал? Никогда не слышал шагов, пока вы не входили в самую дверь.

– А потом?

– Я уже собирался войти вслед за вами, на всякий случай, но потом свет погас, и я увидел, как этот парень пулей вылетел из ризницы и метнулся через кладбище. Я уже было бросился за ним, но увидел, что это Эшли. И он не убежал далеко, а остановился у тисов и стал ждать. Я решил, что он дожидается вас. Там его не было видно, но, если бы он двинулся, я бы заметил. Я остался и смотрел – просто на всякий случай... Потом пришел викарий и пошел в ризницу, но парень не шевелился. Наверное, он вас видел?

– Думаю, да. А если не тогда, то должен был увидеть потом, в саду. Луна светила ярко.

Я говорила спокойно, но почувствовала, как Роб замялся. Потом он проговорил:

– Ну вот, а когда он бросился через проволоку, я пошел домой. Это не мое дело, и он, очевидно, ничего плохого против вас не замышлял. А как вы думаете, что он делал в ризнице? Забавно: так выскочил оттуда, хотя знал, что это всего лишь вы.

– Да, правда.

– И еще странно: на нем было длинное пальто или что-то в этом роде. Эмори носит плащ? Мне говорили, что в Лондоне это очень модно.

– Не думаю. – Я поколебалась. – На самом деле, Роб, он взял из церкви сутану. Наверное, кого-нибудь из певчих – запасная викария осталась на месте. Наверное, он схватил ее, когда услышал мои шаги. Не спрашивай меня зачем: понятия не имею! Он оставил ее на воротах. – Очень странно.

– Еще бы! Ты не видел, что он нес?

– Нет, – ответил он. – Смотрите, сосиски готовы.

– Да. Ты съешь четыре? Спасибо, не надо так много картошки. Да, пока не забыла: викарий велел передать, что завтра в теплицах его не будет, он собирается в старый фруктовый сад. Что вы там делаете?

– Опрыскиваем деревья, прибираем немножко. Это надо было сделать зимой, да как-то не было времени. Миссис Андерхилл столько хотела сделать в доме. Но теперь, когда вы возвращаетесь... Вы поселитесь в коттедже?

– Думаю, да. Хотя бы ненадолго.

– Въедете завтра?

– Да. Пожалуй, я разыщу миссис Гендерсон и попрошу все там проветрить.

– Не стоит беспокоиться, все уже сделано. – Он улыбнулся мне. – Мы думали, вы скоро вернетесь, а когда викарий сказал, что вы приезжаете завтра, открыли коттедж. Так что можете заселяться в любой момент.

Я вдруг ощутила, что на глаза навернулись слезы. Роб не мог их видеть, я стояла к нему спиной. Он сказал:

– Вы положили мне слишком много сосисок. Давайте поделимся. Чайник кипит, вам чаю или кофе?

– Кофе, пожалуйста. Мне хватит двух сосисок, правда. Они от Рупера? У него всегда лучшие.

– Да. – Он зачерпнул из банки «Нескафе» и положил в чашки. – А помните сосиски, что мы ели по субботам в ларьке у Гуда?

– Еще бы! Ну, начнем.

За ужином он наконец снова перешел на ты, и мы непринужденно болтали – он о поместье и об Андерхиллах, я о Мадейре и Баварии, а потом, не в силах удержаться, о несчастном случае и загадочном послании отца.

– Роб, название «Ручей Уильяма» тебе что-нибудь говорит?

– Что Уильяма?

– Кажется, папа сказал «Ручей Уильяма».

Он покачал головой:

– Насколько помню, ничего такого не слышал.

– Может быть, это водослив?

– Никогда не слышал, чтобы его называли как-нибудь иначе. А ты?

– Тоже. Я просто так спросила – думала, что же папа имел в виду, говоря: «Возможно, мальчик знает». – Я тихо вздохнула и отодвинула тарелку. – Было очень вкусно. Большое спасибо, Роб.

– На здоровье. – Он встал и начал убирать посуду. – Я пойду налажу мопед?

– Если хочешь. А я пока помою посуду.

– Хорошо. – Немного спустя он, как бы между прочим, добавил: – Ты уже поместила урну с прахом отца? В стену?

Наверное, он еще что-то говорил, пока я мыла посуду. Меня это почему-то утешало. Семейная болтовня, как с братьями, и без напряжения, которое раньше по понятным причинам одолевало меня.

– Нет, он не хотел этого. Он говорил – слишком напоминает тюрьму.

Стена была местом захоронения Эшли, где за железной решеткой хоронили всех членов семьи, начиная с Джеймса Эшли, умершего в 1647 году.

– Папа говорил, что ему хватило, когда он был в плену. Ему хотелось чистого воздуха. Поэтому я вернусь утром, когда там никого не будет.

– Кроме меня, но я не помешаю. Если, когда освободишься, захочешь позавтракать, я начну готовить около семи часов. Можешь зайти в коттедж. Я перенесу твои вещи. Это удобно?

– Вполне.

Насвистывая, он ушел, а я стала складывать посуду.

ЭШЛИ, 1835

Она не часто так опаздывала.

Трезвая часть рассудка убеждала, что она просто задерживается. Раньше бывали ночи, когда она вообще не приходила, а он до утра ждал в волнении и метаниях, терзаясь ожиданием и проклиная ее, пока на следующую ночь, невзирая на опасности со стороны семьи и всевидящей деревни, она не приходила снова.

Он отогнал мысли о ней, спешащей к нему через темноту и ветер, завернувшись в старый плащ, сжав в руке ключ от лабиринта. «Ключ от небес», – говорила она, и он не смеялся над ней из-за этих слов, как мог бы, Боже мой, еще месяц назад! Ему пришлось закусить губу, чтобы не сказать: «Ключ от моего сердца».

Так было, когда он окончательно понял: она – единственная. Только она одна.

ГЛАВА 6

Слезами множит утра он росу...

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт I, сцена 1

Пять часов утра. В Англии май. Время, которое принято воспевать. И оно стоит того, думала я, мчась по проселочной дороге на своем жужжащем мопеде, а раннее солнце сверкало на мокрой луговой траве, она топорщилась от росы, густой, как иней.

Бог знает, когда я в последний раз так рано вставала; я успела забыть и этот свет, и сладость воздуха, и запах свежевымытого мира, и блеяние пухлых ягнят, и заливающихся в боярышнике дроздов. Забыла и сам боярышник, пенящийся майским цветением вдоль дороги вместе с первоцветом и горицветом, что отзывались яркими красками, словно эхо боярышника. И теперь я забыла все свои заботы. Но он был здесь, рядом со мной.

– Привет, – сказала я весело, без тревоги. – Сегодня я увижу тебя?

– Не удивлюсь, если да, – откликнулся он, и «дверь» между нами медленно закрылась, словно солнце скрылось за тучей.

В поместье не ощущалось никаких признаков жизни. Окна плотно занавешены. Во рву плавали лебеди с шестью серыми лебедятами, голубая цапля деловито ловила плотву. Воздух был чист и неподвижен.

Я провела час в огромных заброшенных садах. Лебеди плавали по воде, цапля ловила рыбу. Во фруктовом саду, навострив уши столбиками, сидели кролики, следя за мной, и утренний свет очерчивал их шерстку. Прекрасный старый дом парил над своим отражением, красно-розовый кирпич и сверкающие окна отражались на водной глади, чуть колеблясь от движения проплывающих лебедей. Не мой, подумала я, больше не мой. Все это сдуло, развеяло сладким утренним ветерком вместе с прахом Джона Эшли. Hiс manet[4]. Он лежит здесь, куда всегда стремился.

А где буду лежать я? Принесет ли кто-нибудь мой прах, чтобы и я стала, хотя бы символически, частью этого сада, этого сверкающего воздуха? И кто принесет?

Ничего не говоря, я ходила так целый час, и никто не пришел ко мне.

На завтрак был бекон и яйца и свежеиспеченный хлеб, приготовленный миссис Гендерсон. В кухню коттеджа лился солнечный свет. Очаг прошлой ночью прочистили, в нем лежали дрова, и вся кухня сияла, как корабельный камбуз.

– Ты хорошо справляешься, – сказала я Робу Гренджеру. – Ей повезло. Кстати, я ее знаю?

– Сомневаюсь. Она вроде как дальняя родственница, всегда жила неподалеку от нашей деревни, но ее родня теперь уехала. Девушка скоро вернется, и мы обсудим наши планы.

– Ну что ж, передай ей от меня, что ей повезло.

Роб ухмыльнулся.

– О, она и сама знает. – Он отрезал от буханки два куска. – Меду?

– Спасибо.

И повезло не только со стряпней, подумала я, намазывая мед на восхитительный хрустящий хлеб. В Робе было что-то крепкое, надежное, какая-то внутренняя сила; чувствовалось, что ежедневные заботы не удручают его, как в дождь не промокает дерево. Роб не любил торопиться. Он казался (и не только казался, как я помнила с детских игр) упрямым, как мул, упорным, как тянущая плуг лошадь, не знающая иной работы. Его непринужденность в общении со мной шла от давнего знакомства, но также от уверенности – неотъемлемой части его натуры. Не той самоуверенности, что была в крови моих элегантных братьев Эшли, а той, которая высекается из характера тяжелой жизнью, как плавные линии скульптуры из твердого камня. Да, ей повезло, и ради моих братьев хотелось надеяться, что она останется в Эшли и не станет убеждать Роба уехать.

Я сказала что-то в этом роде, но Роб, набив рот хлебом с медом, ничего не ответил, а потом, прожевав, сказал:

– Странно здесь будет с мистером Говардом. Не представляю себе. Ты-то сама останешься?

– Не знаю. Может быть, первое время. Я пока еще не решила.

– Мм. Пожалуй, спешить некуда. Такие вещи быстро не делаются, а мы так связаны с поместьем, что это растянется на годы.

– Это может служить утешением.

– Меня это утешает, – сказал Роб. – Пусть все привыкнут к этой мысли. Без мистера Эшли все будет не так... и без тебя.

Он проговорил это так просто, что я восприняла его слова как факт, а не как комплимент.

– Меня это тоже утешает. Я не могу с этим свыкнуться. Пока не укладывается в голове.

– Что ж, – сказал Роб, – и не пытайся. Время терпит. А может быть, мистер Говард вообще не захочет сюда переезжать. – Он улыбнулся. – Знаешь, вся деревня безумно хочет взглянуть на его жену. Не знаю, что они думают об этой мексиканке, но я слышал, как миссис Марджет рассуждает о тотемных столбах, а миссис Гендерсон говорила мне, что миссис Грей – знаешь, глава Союза матерей – на прошлой неделе произнесла речь о расовых отношениях и притеснениях цветных. Полагаю, она очень эрудированная.

Я рассмеялась:

– На самом деле жена мистера Говарда настоящая испанка и, судя по фотографиям, изрядная красотка. Но надо признаться, я не представляю ее – да и его тоже – живущими здесь.

– Значит, поместье перейдет к братьям Эшли? То есть к Эмори. Забавно, не правда ли? – задумчиво проговорил Роб. – Джеймс лишается всего из-за каких-то двадцати – тридцати минут. Странно быть близнецами, а?

– Еще как, надо думать. Но не знаю, считает ли Джеймс это потерей. Здесь нет денег, Роб. Место прелестное, но скоро настанет время, когда уже невозможно будет его содержать.

– И я так прикидываю. Но вам разве не приходили в голову мысли про Национальный фонд памятников или что-то в этом роде? Он мог бы поддержать. Я хочу сказать, от такого места историки и прочие просто с ума сойдут...

– Национальный фонд не берет на свое попечение собственность, если она ему не завещана, а как мы это устроим? Я знаю, папа всеми силами пытался. Думаю, в перспективе даже Департамент окружающей среды вступится за дом, но сомневаюсь, что они позаботятся о парках и землях. С ними придется расстаться, исторические они или нет.

– Что ж, – сказал Роб, – может быть, ты только прикидываешься, но похоже, пока ты только рада, что не у тебя будет болеть об этом голова.

– Конечно, ты прав. Начинать все это придется мистеру Эмерсону. Бедняга! Ему придется разбираться во всех этих юридических хитросплетениях – он называет это рукой мертвеца. – Рукой мертвеца?

Роб был слегка шокирован, и я сначала удивилась, но потом поняла: он, по-видимому, подумал, что стряпчий имел в виду моего отца.

– Да нет, я просто хотела сказать, что положение... Ты, наверное, знаешь историю с наследованием? Мистер Эмерсон имел в виду, что мой дальний предок, который создал положение о трасте, протянул руку из могилы, чтобы сделать нам всем гадость.

– О да, я знаю. Твой отец как-то говорил мне. Прежде чем что-либо продавать, вы все должны дать свое согласие, да? – Он немного помолчал, размышляя. – Да, могло бы быть ужасно, но, по-моему, он неплохо придумал. И по тому, как все повернулось, он, пожалуй, улучшил твое положение. Я хочу сказать: даже при всем желании они не смогут продать коттедж через твою голову.

– Они все равно не смогли бы, – сказала я. – Вся та малость, которую называют «участок, принадлежащий коттеджу», – старый фруктовый сад и полоска земли к югу от пруда до дороги в Уан-Эш, – не входит в траст. Это все, что папа мне оставил, но это все мое.

Роб глубоко задумался.

– А если бы они захотели ликвидировать траст и все распродать, ты бы согласилась?

– Трудно сказать. Может быть, нам придется продать землю, чтобы сохранить дом. Я знаю, что у папы это было на уме. Но я не совсем представляю, что бы это означало, например, для тебя и для Гендерсонов. Мы в своих разговорах не заходили так далеко. – Я взглянула на него. – А если траст будет ликвидирован, что будет с тобой? Ты сможешь купить себе этот коттедж?

– Не думаю. Впрочем, может быть, я и не захочу здесь остаться. Но тебе нет нужды об этом беспокоиться. У тебя своих забот хватает. – Он выпрямился на стуле. – Да и не стоит в такое утро обсуждать будущее. Извини, мне не следовало спрашивать о твоих планах. Но знаешь, когда это – твой отец и прочее – отойдет немного на задний план, когда ты выяснишь, что он хотел от тебя, все утрясется само собой. Я не пропаду, поверь. Нужно только время.

Я кивнула и допила чай, успокоенная его здравым смыслом. Время. В деревне на все нужно время. Пусть все идет своим чередом, и урожай вырастет, и его уберут – все в свое время. А теперь, кажется, время оставить землю под пар.

– Что ж, дадим возможность всему утрястись. Я определенно не в том состоянии, чтобы принимать решения. Сначала пусть прояснятся все юридические проблемы, а со временем Божьи мельницы перетрут в пыль все факты, которые я установлю, и, может быть, все решится без моего участия. Но кое-что можно сделать прямо сейчас. Я могу просмотреть бумаги, о которых говорил отец, и попытаться выяснить, что он имел в виду, если он вообще чего-то от меня хотел. А для этого мне нужно попасть в дом. У меня есть ключ только от восточной двери, но, наверное, все помещения заперты снаружи? Пока не хочется объявляться Андерхиллам. Ты случайно не знаешь, у кого могут быть ключи от главного здания?

– Знаю, – ответил Роб. – Они у меня.

Так просто.

– У тебя?

Он кивнул:

– Твой отец дал мне их перед отъездом в Германию. Разве ты не знала? У мистера Андерхилла другая связка – от всех помещений для публики и от своих. Ему нужны ключи на случай пожара и для «пенсовиков» – так мы между собой называем туристов, которые платят по двадцать пять пенсов, – но твой отец сказал, что некоторые ключи из этой связки отдал мистеру Эмерсону. А остальные дал мне.

– Слава богу! – с облегчением сказала я. – Вот и конец одной тайны. Ты не представляешь, какие картины мы с мистером Эмерсоном себе рисовали! Похоже, он заподозрил, что ключи у папы украли, когда его сбила машина. Разумеется, мне разрешено ими пользоваться, пока не решатся все юридические проблемы.

– Лучше возьми их прямо сейчас. – Пока я говорила, Роб открыл ящик кухонного стола и вытащил оттуда связку знакомых мне ключей. – Вот. Знаешь, какой от чего? Они расположены по порядку, начиная отсюда. Этот от главной двери, этот от кабинета священника, этот от комнаты совета... – Он передвигал ключи по массивному кольцу, как бусины четок. – Все по порядку. Тебя особенно интересует какая-то определенная комната? – Да, библиотека.

Он выбрал ключ.

– Вот этот. Нет, оставь, миссис Гендерсон уберет. Хочешь, я пойду с тобой?

– Нет, пожалуй, не надо, спасибо. Я подумала, Роб: там, наверное, сегодня «пенсовики»? Если я пойду сама по себе, с ключами, кто-нибудь наверняка меня увидит, начнет задавать вопросы и все такое. Лучше я оставлю ключи здесь и просто пройдусь, все осмотрю, а потом представлюсь Андерхиллам и спрошу, нельзя ли мне приходить и уходить, когда захочу. Сколько сейчас времени?

– Половина одиннадцатого. – Он бросил ключи в стол и задвинул ящик без всяких вопросов и комментариев. – Тогда подожди здесь, если хочешь. Или сходишь к коттеджу? – Да, так и сделаю.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здесь и далее перевод Т. Щепкиной-Куперник.

2

Уолси (Вулси) Томас (ок. 1473-1530) – кардинал, канцлер английского королевства при Генрихе VIII. Был обвинен в государственной измене, но умер до суда.

3

Приходской священник из Беркшира, который в XVII веке четыре раза менял религию, переходя из католиков в протестанты и обратно, вследствие чего стал символом приспособленца и ренегата.

4

Здесь пребывает (лат.).