От ненависти до любви

Она напряглась, сдерживая слезы, готовые снова хлынуть из глаз. Справившись с ними, Кари обратилась к Пинки:

– Ведь я еще не потеряла работу, не так ли?

– Да не беспокойся ты о своей работе, – ласково проворчал он, затрусив обратно к бару, чтобы снова наполнить свой опустевший стакан.

– Не беспокоиться? В то время, когда Салли Джен-кинс неймется занять мое место в программе? Ну уж нет. Через неделю я снова буду на рабочем месте!

– Лишь для того, чтобы разреветься перед камерой? – разгневанно прогремел Пинки, волчком повернувшись на месте. – Не торопись, Кари. Подожди, пусть твои раны хоть чуть-чуть затянутся. А об этой сучке даже думать забудь. Да, она заменяет тебя, но временно. Слышишь? Вре-мен-но! Когда ты вернешься, твое место будет ждать тебя. Ты сама прекрасно знаешь это. И пусть эта сопливая потаскушка Дженкинс делает что хочет. Неймется, скребется…

– О чем это ты? – неожиданно выпрямилась в кресле Бонни.

– А что я такого сказал?

– Как-то странно ты это сказал: «скребется».

– Это всего лишь рифма к гораздо более выразительному слову, означающему то, на что готова Дженкинс, когда хочет получить место в программе.

– Ты хочешь сказать, она не прочь переспать с тем, кто может ей это место обеспечить? – прошипела сквозь зубы Бонни, не терпевшая недомолвок.

– Ага…

– Она и тебе предлагала?

Уперев мясистые кулаки в пухлые бока, Пинки устремил на нее испепеляющий взгляд.

– Да, предлагала! Ну и что из этого?

– И что же ты? – хладнокровно допрашивала Бонни.

– Ничего! Я в постели сделок не заключаю.

Благосклонно улыбнувшись, Бонни снова расслабилась в кресле.

– Что же ты в ней, интересно, делаешь?

Застонав от отчаяния, Пинки повернулся к Кари.

– В общем, твое рабочее место – за тобой.

– Спасибо, Пинки, но мне отпуск не нужен. Постараюсь выйти, как только перееду отсюда на новое место. Томас бы меня понял, – добавила она тихо, опустив голову. Ее палец скользил по краю бокала.

Многозначительно взглянув на Пинки, Бонни встала.

– Мы, пожалуй, пойдем, Кари. Если, конечно, больше тебе сегодня не нужны. Ты только скажи…

Кари тоже встала.

– Нет-нет, спасибо вам обоим. Со мной все будет в порядке. Мне и в самом деле хочется побыть одной.

В прихожей Пинки взял ее за руку.

– Выходи на работу когда сочтешь нужным. Будем рады видеть тебя в любой день. Об одном прошу – пощади себя. Твои жертвы никому не нужны.

– О каких жертвах ты говоришь? С моей стороны их нет и в помине.

– Ну и характер! Вот что мне по-настоящему в тебе нравится.

Кари ласково улыбнулась ему. Даже в темном костюме и строгом галстуке он выглядел помятым и взъерошенным.

– А про ноги забыл? – лукаво напомнила она.

Чмокнув ее в щеку, Пинки смущенно отвернулся. Бонни уже стояла рядом с машиной в ожидании, когда он откроет перед ней дверцу.

– Чего стоишь? – буркнул ей Пинки. – Садись.

Он втиснулся за руль, и Бонни не оставалось ничего иного, как открыть дверцу самой. Сев справа от водителя, она хлопнула дверью так, чтобы он почувствовал ее недовольство. Машина тронулась с места.

На губах Кари появилась слабая улыбка, но быстро исчезла, стоило молодой вдове остаться наедине с пустотой этого огромного дома, пустотой своей теперешней жизни.

Ледяное пиво обжигало горло. Оно было таким холодным, что невозможно было даже почувствовать его вкус. Он поставил открытую банку на стол и устало опустился в свое любимое кресло, которое было словно специально сконструировано для его спины. Усталость начала понемногу уходить из позвоночника. Приставив ладонь козырьком ко лбу, он уставился в телевизор. Звук был выключен – комментарий к этому сюжету из выпуска теленовостей зритель знал уже наизусть. А вот картинкой он был по-прежнему заинтригован.

Должно быть, он один не присутствовал на этих похоронах. Первая пресвитерианская церковь была набита до отказа – там давно уже негде было яблоку упасть, а народ все прибывал, постепенно заполняя церковный двор. Почти все присутствующие сочли своим долгом присоединиться к длинной похоронной процессии, которая проследовала из церкви на кладбище. Все телестанции Денвера в подробностях освещали пышную погребальную церемонию.

Томас Уинн, предприниматель, специализировавшийся на сделках с недвижимостью, и одновременно один из «отцов города», пользовался всеобщим уважением. Жена у него была красивая и умная, телезвезда вдобавок. Вдвоем они олицетворяли американскую мечту. Но, к сожалению, всему приходит конец. Мечте тоже.

И ему, Хантеру Макки, судьбою уготовано разбить остатки этой мечты вдребезги, превратив жизнь вдовы Уинна в кромешный ад.

Зазвонил телефон. Сдвинув очки в черепаховой оправе на лоб, мужчина потянулся вперед и ткнул пальцем в кнопку «стоп» на панели видеомагнитофона.

– Макки, – отрывисто произнес он в трубку.

– Привет, Хантер, это Сайлас Барнс.

– Привет, Сайлас. Как первая неделя на пенсии?

– Беспокойно.

Хантер весело рассмеялся.

– Могу себе представить. Нелегко, должно быть, привыкать к тишине, после того как больше двадцати лет пропарился в шкуре окружного прокурора Денвера.

– Новости по телевизору смотрел? – Бывший прокурор, отринув светские условности, перешел к сути дела. Этот человек не разменивался на пустопорожнюю болтовню, и Хантеру это нравилось.

– Да, – ответил он, мгновенно посерьезнев. – Ну и дельце ты мне подбросил, Сайлас.

– Ты уж извини меня. Оно и до этого было непростым. А уж теперь…

– И не говори, – тяжело вздохнул Хантер, запустив пальцы в свои волосы цвета красного дерева. – Грехи мистера Уинна переходят по наследству к его вдовушке.

– Такая молодая, симпатичная…

– Что-то скуповат ты на комплименты, Сайлас. Она заслуживает большего.

Старик рассмеялся.

– Так ведь о тебе же беспокоюсь, – чтоб ты не слишком размяк, думая о ней. Полагаешь, она согласится давать показания?

– Не знаю даже, как и просить ее об этом. Боязно как-то.

– Больно жирно будет – просить. Не исключено, что тебе придется попросту заставить ее разговаривать.

– Этого я опасаюсь еще больше.

– Ну что ж, как знаешь. Если чем-то могу быть полезен…

– Мог бы повременить с отставкой несколько месяцев, пока не распутал бы это дело до конца.

– Извини, брат, здоровье не позволяет. Сожалею, конечно, но приходится перевешивать это дело со своей шеи на твою. Ох, боюсь, увязнешь ты, Хантер, в этом болоте по уши, и очень скоро.

– Кажется, это называется продавать товар с нагрузкой, не так ли?

– Вроде того. Если бы я не был уверен, что ты все-таки сможешь выкарабкаться из этой трясины, то и не стал бы рекомендовать тебя на должность временно исполняющего обязанности. Остается подождать выборов, и этот пост станет для тебя постоянным. Во всяком случае, все пока к тому идет.

– Весьма польщен доверием. Спасибо, что позвонил.

– Счастливо…

Положив телефонную трубку, Хантер взял со стола банку с пивом и сделал осторожный глоток. Пока пленка в видеомагнитофоне перематывалась назад, он водрузил очки на нос и через несколько секунд постарался еще внимательнее всмотреться в знакомые кадры, хотя и видел их по меньшей мере раз десять, с тех пор как они впервые появились в выпуске новостей в шесть вечера.

Вот она – выходит из лимузина. Черное одеяние подчеркивает хрупкость этой женщины. Кажется, перед тобой не человек даже, а фарфоровая статуэтка, которую только толкни нечаянно – и осколки усеют землю. На толпу не глядит, от телекамер отворачивается, но осанка прямая, гордая.

Нелегко, наверное, быть знаменитостью, в особенности, когда на твои плечи наваливается подобная трагедия. Тысячи глаз устремлены на тебя, каждый стремится прочесть на твоем лице горе. Частная жизнь перестает быть твоим достоянием – туда лезут все кому не лень. И все же этой тоненькой женщине удается держаться с редким достоинством.

А вот и тот самый момент! Наезд камеры – и лицо на экране крупным планом. Лицо, необыкновенное в своей одухотворенности… Даже вуаль, спадающая со шляпки, не может скрыть ее красоту. Во всяком случае, это не лицо злоумышленницы. Каждая линия прорисована предельно четко. В чем, должно быть, и заключается секрет телегеничности этой женщины. Косметики совсем немного, и это делает ее особенно человечной, трогательно-юной и ранимой.

Он тихо выругался. Ну почему господь не послал ему какую-нибудь продувную бестию, на которой клейма ставить негде? Почему не выглядит она лукавой обманщицей, жадной и вульгарной, хитрой и изворотливой? Ведь работать с такими – одно удовольствие. А тут на тебе – героиня высокой трагедии, ни дать ни взять принцесса из сказки братьев Гримм!

А подбородок-то, подбородок какой! Изящный, но твердый. И нос тоже изящный, тонкий. А рот мягкий и… женственный. Вот ведь черт, по-другому и не скажешь! Светлые волосы стянуты в тугой пучок на затылке. Жаль только, в объектив ни разу не взглянула. А может, это и к лучшему – не знать, какие у нее глаза, их форма, цвет, выражение…

Затем следовала сцена, которая неизменно вызывала в его душе сильнейшее волнение. С одержимостью мазохиста он просматривал ее снова и снова, чувствуя, как учащенно бьется сердце и шершавый ком встает в горле всякий раз, когда тонкая рука в темной перчатке брала белую розу. Вот прекрасные губы сквозь густую вуаль целуют не до конца раскрывшийся бутон, и цветок медленно ложится на крышку гроба. Эти пальцы, тонкие и чуткие, как у ребенка, словно не хотят отпускать колючий стебель.

Хантер, разозлившись на самого себя, снова ткнул в кнопку «стоп». Все, хватит. Больше эту запись он смотреть не будет. Бросив очки на край стола, Макки побрел на кухню за новой банкой пива.

В самом деле, стоит ли себя накручивать заранее? Вполне возможно, что допрашивать миссис Уинн вовсе не потребуется. А если и потребуется, то он допросит ее. И еще как допросит – уж в этом будьте уверены! Ему поручили серьезное дело, и ничто – вот именно, ничто! – не помешает ему с блеском довести это дело до конца.

В настоящее время он исполнял обязанности окружного прокурора. В его юрисдикцию входил не только Денвер, но и весь округ, включавший в себя этот город. Прокурорский пост закреплялся за ним до тех пор, пока не будут проведены специальные выборы, в результате которых определится официальный преемник Сайласа Барнса. И если он, Хантер Макки, хочет, чтобы выбор пал именно на него и эта должность досталась ему насовсем, в служебном рвении ему нужно превзойти самого себя, потому что налогоплательщики в этот период будут денно и нощно следить за каждым его шагом. Но дело не только в его тщеславии. В первую очередь необходимо, чтобы восторжествовало правосудие. Так или нет? Конечно, так!

Отчего же в таком случае у него на душе кошки скребут? Где прежний боевой пыл рыцаря правосудия, готового на все ради правды? Где стремление сделать секреты семейства Уинн достоянием гласности? Почему вместо всего этого он ощущает необъяснимую потребность защитить Кари Стюарт-Уинн от всех неприятностей? В том числе и от самого себя…

Подойдя к окну своей квартиры, он поднял жалюзи. Его взгляд уперся в острые углы ночного силуэта Денвера. Интересно, что она делает сегодня вечером? Все еще ходит в своем черном платье? А волосы – они все так же собраны на затылке? И есть ли сейчас кто-нибудь с ней рядом? Чтобы обнять, утешить…

От этой мысли он почувствовал горечь, перебившую даже вкус пива. Это была ревность.

Возвращение будет нелегким, и самым трудным станет первый день. Она знала это. Главное – сжать зубы, толкнуть дверь и идти. Только вперед, не оборачиваясь и не останавливаясь. Господи, хоть бы они не смотрели на нее так жалостливо. Хоть бы не смотрели вообще! Объективы видео – и телекамер ей не мешали – пусть смотрят, они неживые. А вот глаза человеческие – совсем другое дело. Их взгляд был для нее сейчас невыносим.

Бонни, помахав ей из своей стеклянной будки, подняла большой палец: мол, все будет хорошо. Кари пошла дальше по коридору. Ободряющий жест и в самом деле вселил в нее какую-то уверенность.

За время ее отсутствия в главной редакции ничто не изменилось, если не считать людей, которые менялись в ней все время. Ряд мониторов, подвешенных для лучшего обзора под самый потолок, давал представление о содержании программ основных телекомпаний. Все три ведущие телекорпорации страны[4] показывали взволнованных людей: на одном из мониторов взволнованно обнималась парочка из заезженного телесериала; на другом волновался, не веря в собственную удачу, победитель какой-то викторины; на третьем рекламная домохозяйка не на шутку была взволнована пятнами на белье, которые не брал обычный стиральный порошок. Две местные частные телестанции дружно гнали черно-белые кинокомедии тридцатилетней давности. Отдельный монитор был сплошь заполнен цифрами, отражающими состояние рынка ценных бумаг. Тот же, который был подключен к их собственной студии, оставался темен и тих.

Над рядами письменных столов витали густые клубы табачного дыма. В одном углу шла оживленная перестрелка комками мятой бумаги. Это изнывали от безделья редакторы, ожидающие возвращения с заданий корреспондентов с текстами и отснятым материалом. Продюсер шестичасового выпуска изливал кому-то душу, кляня на чем свет стоит свою бывшую жену. Слушатель ему попался идеальный – молчал и только сочувственно кивал головой. Телефоны надрывались от звонков. Телетайпы деловито отстукивали новости со всего света.

Рабочий стол Пинки был пуст. Кари бочком прошла на свое место, которое было отгорожено от других переносной ширмой, в образовавшийся укромный «загончик». Стол оказался завален корреспонденцией. Просмотрев письма, она отложила в отдельную стопку карточки с соболезнованиями. Через час ее правая рука онемела от писанины – каждому из авторов этих посланий надлежало выразить признательность за разделенную скорбь.

Едва она справилась с этим нелегким делом, как тишина была нарушена потоком соленой брани. Так виртуозно мог выражаться только один человек на свете. Поднявшись со стула, Кари увидела, как Пинки подходит к своему столу, не переставая разносить на ходу понуро плетущихся следом Салли Дженкинс и режиссера студии. От его сигареты уже почти ничего не осталось, однако Пинки, не замечая этого, яростно перекатывал крохотный тлеющий окурок из одного уголка рта в другой. Его жидкие волосы стояли дыбом, – казалось, с их концов вот-вот посыплются искры.

И тут он заметил Кари. Поперхнувшись ругательством, Пинки оттолкнул спутников в сторону и ринулся к ней.

– Слава тебе господи, вернулась! А то я тут без тебя, наверное, скоро с ума сойду. – Пинки крепко обнял ее, а потом гневно обернулся к другим. – А вам что, делать нечего? – заорал он. – А ну за работу, бездельники, живо!

Не обращая внимания на вопли начальника, Салли Дженкинс сочувственно положила руку на плечо Кари.

– Уже вернулась? Так скоро?

Выражая сочувствие, девушка с вьющимися рыжими волосами широко распахнула глаза, изобразив саму невинность. Однако ее невинный вид не мог ввести Кари в заблуждение. Как-то раз один знакомый кинорежиссер поведал ей о собственном свидании с Салли, снабдив свой рассказ такими подробностями, которые невозможно было выслушивать без содрогания. Бюст рыжеволосой красавицы своими пропорциями до смешного напоминал грудь куклы Барби. Что было вовсе неудивительно, поскольку эта часть тела была дарована ей не господом, а одним из городских светил в области пластической хирургии. Впрочем, благодаря умелому использованию своего выдающегося во всех отношениях украшения Салли давно окупила стоимость операции. Кари недолюбливала ее, поскольку рыжая лиса без зазрения совести пускала в ход свои прелести для продвижения вверх по карьерной лестнице, тогда как другим для этого приходилось работать на износ.

– Завидую твоей стойкости, – мурлыкнула Салли, ужом выскользнув из главной редакции.

– Пустышка, – пробормотал Пинки, закуривая новую сигарету. – Облажалась вчера со вступлением. Не разобрала что к чему, да тут еще режиссер, как на грех, пустил пленку раньше времени. Ну и пошло-поехало…

– Я смотрела вчеращний выпуск, – сказала Кари.

– Значит, видела, что это было за позорище. О господи, ты даже не представляешь, до чего я рад, что ты вернулась! Еще один такой номер с ее участием, и… Нет, конечно, бюст у нее – высший класс, тут и я перед ней снимаю шляпу. Да боюсь только, он полностью заменяет ей оба полушария головного мозга, потому что в башке у нее пусто, как в космосе.

Кари рассмеялась. На душе у нее теперь действительно стало гораздо легче. Пинки придирчиво посмотрел на нее.

– Не могу сказать, что ты в блестящей форме, но знаю, что бывает и хуже.

– Спасибо за комплимент.

– Переехала?

Она кивнула:

– В кондоминиум[5] рядом с водохранилищем. Дом не очень большой, зато начинен всевозможными новейшими удобствами. Плавательный бассейн и теннисный корт – бесплатно. Плюс круглосуточная охрана.

– Что ж, берлога и в самом деле с удобствами. Уж не собираешься ли ты впасть в зимнюю спячку?

– Какая там спячка, когда каждый вечер тысячи людей ждут моего появления на телеэкране!

Однако этот ответ не удовлетворил Пинки.

– Я тебе спать не позволю, так что даже думать об этом забудь, – предупреждающе помахал он коротким указательным пальцем перед ее носом. – Томас умер, но ты-то, черт возьми, жива! И я в случае чего всегда напомню тебе об этом. А пока, – заключил он, сунув сигарету в рот и хлопнув в ладоши, – проповедь закончена. Так что, милая моя, соберись-ка и изготовь для сегодняшнего выпуска что-нибудь удобоваримое. А не то посажу на твое место Пустышку на веки вечные.

Кари вернулась за свой рабочий стол. Теперь у нее не оставалось ни малейшего сомнения: она правильно поступила, вновь окунувшись в атмосферу телестанции. Именно это было сейчас ей нужно – грубоватые словечки Пинки, работа наперегонки со временем, вечное стремление успеть к последнему сроку, редакционная толкотня и суматоха.

Жаль только, нельзя забрать все это домой, чтобы не оставаться ночью в одиночестве.

Глава 2

Она вышла на тротуар и подставила лицо ласковым солнечным лучам. На ее ресницах дрожали слезы, но то были слезы радости, от которых на душе становилось светло и легко. В разгар рабочего дня озабоченные пешеходы спешили мимо, едва не натыкаясь на нее. Но ей не было до них никакого дела. Обхватив себя руками, она самозабвенно рассмеялась. Кому-то могло показаться, что эта женщина, счастливо смеющаяся посреди улицы, сошла с ума. Однако причина смеха была совсем иной.

Она была беременна.

Эти два месяца, прошедшие со дня смерти Томаса, Кари не жила, а существовала, лишь притворяясь, что живет: спала, ела, двигалась, ходила на работу, но сердце ее оставалось мертвым. И так день за днем, словно в летаргическом сне. Вскоре самочувствие ее заметно ухудшилось, однако она не придала этому особого значения. Учитывая угнетенное состояние духа, это, казалось, было вполне естественным. Однако болезненное состояние усиливалось, и по настоянию Пинки она в конце концов решилась показаться врачу. Каких-нибудь несколько минут назад ей сообщили, что такой хвори радоваться надо.

– Думаю, вы сейчас где-то на десятой неделе, – глубокомысленно изрек доктор. Душа ее пела от счастья, а врач обеспокоенно хмурился. – Вы на грани истощения – эмоционального и физического. Чрезмерно худы. Ешьте. Пейте молочные коктейли. Наберите вес. Считайте это приказом: к следующему приему – непременно поправиться. У вас ярко выраженная анемия, так что прописываю вам железосодержащие препараты. Но главное – побольше отдыхайте. Как можно больше.

Кари выслушала рекомендации врача, внемля ему, как язычник оракулу. Взгляд его наконец подобрел.

– Учитывая сложившиеся обстоятельства, остается надеяться, что новость о том, что у вас будет ребенок, не стала для вас ударом.

– Ударом? Для меня? Да что вы, доктор, я никогда еще не была так счастлива!

Облегченно вздохнув, он улыбнулся и продолжил свой нескончаемый перечень полезных советов.

Теперь, стоя у дверей приемной доктора, располагавшейся в самом центре города, она могла вволю насладиться свалившимся на нее счастьем. Ее охватила подлинная эйфория, казалось, душа ее купается в прохладных струях кристальной чистоты. У нее под сердцем был ребенок Томаса! В ее чреве теплилась новая жизнь, его крохотная частичка.

Быстро добежав до парковки, Кари вскочила в свой небольшой автомобильчик и направилась на телестанцию.

Пинки, оторвавшись от утренней газеты, поднял глаза, когда она подошла к его столу.

– Ну? – хмуро поинтересовался он.

Кари замялась. Сказать ему? Или приберечь пока этот драгоценный секрет, оставить для себя? Может, имеет смысл некоторое время понаслаждаться своим счастьем в одиночку? К тому же еще неизвестно, как Пинки воспримет эту весть. И как вообще отнесется к ее беременности руководство телекомпании? Тем более что речь идет не о ком-нибудь, а о телеведущей.

– Доктор прописал тонизирующее, – сообщила она, потупив глаза, чтобы он не заметил в них радостного блеска.

– А-а, джин с тоником… Что ж, не дурак твой доктор. Эта штука и в самом деле неплохо помогает. Для тебя – в самый раз, я и сам так думаю.

– Какой еще джин? Ты что, окончательно спятил? – засмеялась она. – Мне нужны витамины, железо и прочее в том же роде. И все тогда у меня будет в порядке. Просто замечательно будет! Ты сейчас свободен? Пойдем пообедаем вместе.

– Я уже заказал себе гамбургер.

Однако она все же вытащила его за руку из-за стола.

– Удивляюсь, как тебе еще не опротивела всякая дрянь из этой грязной столовки, что напротив! Тебе только отравиться не хватало! Запомни, я отныне на диете, мне нужно правильное питание, и ты должен мне в этом помочь. Знаешь что, пойдем-ка куда-нибудь, где подают салаты, фрукты, овощи. Вот что сейчас не повредит нам обоим!

На лице Пинки появилась гримаса отвращения, однако от приглашения он не отказался. Впервые с тех пор, как Кари овдовела, в ней наконец появилось что-то человеческое, живое, и ему не хотелось, чтобы неожиданно наметившаяся благотворная тенденция столь же внезапно повернула вспять.

– Мне сегодня позвонили. Очень любопытный звонок…

С того дня, как Кари узнала о своей беременности, прошло три недели. За это время она заметно изменилась к лучшему. Слегка подстригла волосы. И вид у нее стал поистине цветущим, чему в немалой степени способствовали питательные маски, которые она, как и прежде, начала накладывать на лицо раз в неделю. Щеки округлились, цвет лица больше не был землистым, а в глазах появились прежние задорные искорки. Ее жизнь снова обрела смысл, а потому казалась прекрасной!

Столь чудесное воскрешение из мертвых оставалось для Пинки загадкой, но какова бы ни была причина, он в любом случае был рад внезапной перемене, наступившей в Кари. После смерти Томаса она превратилась в зомби, и видеть ее такой было выше его сил. Молодая, жизнерадостная женщина в одночасье стала узницей темницы, имя которой – скорбь, и Пинки боялся, что ей никогда больше не суждено увидеть свет. Но она вопреки всему нашла в себе силы сбросить оковы. Вот и слава богу…

– Ну и кто же тебе звонил? Или прикажешь в угадайку с тобой играть? – неприветливо буркнул директор отдела новостей, снимая ноги с края письменного стола. Пинки теперь не слишком церемонился с Кари. Их взаимоотношения входили в старую колею. Между ними, как и раньше, время от времени вспыхивали словесные перепалки, что позволяло им обоим чувствовать себя в своей тарелке.

А потому она совершенно не стушевалась под его взглядом, который иному показался бы откровенно враждебным.

– Хантер Макки, исполняющий обязанности окружного прокурора.

Прежде чем заняться тележурналистикой, Пинки долго работал в отделе городских новостей одной крупной газеты. Поварившись в этом котле больше пятнадцати лет, он теперь практически ничему не удивлялся. Пинки хвастал, что за свою карьеру наслышался и навидался всего – от покушений на глав государств до случая, когда одна женщина родила в такси сразу пятерых младенцев. Нужно было очень постараться, чтобы ошеломить его. Тем не менее сейчас он был довольно близок к этому состоянию. Из слышанного от людей, близких к городским властям, он знал, что Макки всякой ерундой заниматься не станет. Этот человек обладал способностью заставить считаться с собой даже весьма влиятельных лиц.

– Ого! И чего же он хочет? Поспорить с тобой насчет твоего последнего критического разбора новых кинофильмов?

На гладком лбу Кари пролегла еле заметная морщинка.

– Он ничего не сказал. Просто спросил, не смогу ли я завтра зайти к нему в прокуратуру.

– Ты меня окончательно заинтриговала. Может, он думает, что ты по-прежнему вертишься в городском совете? А вдруг у него есть для тебя что-нибудь вкусненькое!