Дыхание снега и пепла. Книга 2. Голос будущего

– Я уверен, мистер Уэмисс не сомневается в твоих честных намерениях, Бобби, – сказал Джейми, как мог, деликатно. – Но он прав, ай? Это его долг – выбрать для Лиззи надежного мужа. Быть может…

Бобби тяжело сглотнул. Он тщательно подготовился к этому разговору – на нем был накрахмаленный шейный платок, который угрожал его задушить, ливрея, пара чистых шерстяных бриджей и пара шелковых чулок, зашитых всего в паре мест.

– Я знаю, у меня не так много денег, – сказал он. – И нет собственности. Но я сейчас в хорошем положении, сэр! Лорд Джон платит мне десять фунтов в год и был так добр, что позволил мне построить небольшой домик на его владениях. А до того как он будет готов, у нас будет комната в главном доме.

– Ай, ты говорил. – Мистер Уэмисс выглядел все более и более несчастным. Он продолжал отводить глаза от Бобби, отчасти из-за природной стеснительности и нежелания отказывать ему лицом к лицу, отчасти, как я подумала, в попытке избежать искушения уставиться на его клеймо.

Разговор продлился еще немного, но без всякого результата – мистер Уэмисс не мог заставить себя назвать Бобби настоящую причину своего отказа.

– Я… Я… Я подумаю еще.

Не в силах больше выносить напряжение, мистер Уэмисс резко поднялся на ноги и практически выбежал из комнаты. Он заставил себя притормозить в дверях, развернулся и выдавил перед исчезновением:

– Имей в виду, вряд ли я изменю свое мнение.

Бобби в замешательстве посмотрел ему вслед и повернулся к Джейми:

– Есть у меня шансы, сэр? Я знаю, вы не станете мне врать.

Это была трогательная просьба, и Джейми вслед на Джозефом отвел взгляд от широко раскрытых голубых глаз.

– Не думаю, – сказал он. Это было сказано деликатно, но твердо, и Бобби весь обмяк. Он пригладил свои волнистые волосы водой; теперь они высохли, и мелкие кудряшки выпрыгнули из густой копны. Он ужасно напоминал новорожденного ягненка, которому только что обрезали хвост, – испуганный и растерянный.

– Она… Вы не знаете, сэр, или вы, мадам… Может, Элизабет питает симпатию к кому-то другому? Если это так, я бы отступился. Но если нет… – Он замялся, глядя на дверь, где только что стоял Джозеф. – Как думаете, могу я как-то обойти возражения ее отца? Может… Может, если бы я нашел способ подкопить немного денег… или если дело в вероисповедании… – Он немного побледнел, но решительно развернул плечи. – Я… Я думаю, что мог бы перейти в католичество, если бы он потребовал. Я хотел сказать ему, но забыл. Может, вы скажете, сэр?

– Ай… Ай. Скажу, – неохотно ответил Джейми. – Значит, ты окончательно остановился на Лиззи? Не на Мальве?

Бобби не ожидал такого вопроса.

– Ну, если честно, сэр, мне нравятся они обе. И я уверен, что буду счастлив с любой из них. Но… честно говоря, я до смерти боюсь мистера Кристи, – сознался он, краснея. – И я думаю, он вас недолюбливает, сэр, в отличие от мистера Уэмисса. Если бы вы… замолвили за меня пару слов, сэр… Пожалуйста.

В конце концов даже Джейми сдался под напором этой простодушной мольбы.

– Я попытаюсь, – сказал он. – Но я ничего не обещаю, Бобби. Надолго ты останешься с нами перед возвращением к лорду Джону?

– Его светлость дали мне неделю на сватовство, сэр, – ответил Бобби гораздо веселее. – Но вы ведь сами, наверное, уезжаете на днях?

Джейми посмотрел на него удивленно.

– Уезжаю куда?

Бобби ответил ему не меньшим удивлением.

– Но… Я не знаю наверняка, сэр. Но думал, вы должны.

После дополнительных расспросов нам удалось распутать дело. Как оказалось, по пути он встретил группу фермеров, которые гнали свиней на рынок. Принимая во внимание близкое соседство свиней-попутчиков, он не захотел оставаться с ними дольше одной ночи, но за ужином, в ходе беседы, он услышал, как они обсуждают некую встречу и тех, кто придет на нее.

– Они упоминали ваше имя, сэр, – «Джеймс Фрэзер», говорили они, и Ридж упоминали тоже, так что я был уверен, что они имеют в виду вас.

– И что это за встреча? – спросила я с любопытством. – Где она состоится?

Он беспомощно пожал плечами.

– Я не особенно прислушивался, мадам. Знаю только, что они говорили про следующий понедельник.

Он не помнил даже имен организаторов, потому что был слишком сконцентрирован на попытках закончить свой ужин, не обращая внимания на свиней. В настоящий момент он явно был слишком поглощен результатами своего неудачного сватовства, чтобы посвящать нас в детали, и после пары вопросов и путаных ответов Джейми его отпустил.

– У тебя есть идеи… – начала я, но потом увидела его сдвинутые брови – видимо, идеи у него были.

– Эта встреча для выбора делегатов в Континентальный конгресс, – сказал он. – Скорее всего она.

После барбекю Флоры Макдональд он слышал, что первоначальные время и место встречи отменяются – организаторы боялись вмешательства. Джон Эш сказал ему, что, как только они определятся с новым местом и временем, Джейми пошлют весточку. Но все это было до событий в Кросс-Крике.

– Думаю, записка могла затеряться, – сказала я, но это была слабая версия.

– Одна могла, – согласился он. – Но не шесть.

– Шесть?

– После долгого молчания я сам написал шестерым участникам Комитета корреспонденции, которых я знаю лично. Ни один мне не ответил. – Его негнущийся палец один раз стукнул по ноге, но Джейми заметил это и остановился.

– Они тебе не доверяют, – сказала я после секундного молчания, и он покачал головой.

– Ничего удивительного… После того как я спас Симмса и искупал Форбса в дегте у всех на глазах. – Он не удержался – при воспоминании об этом по его лицу скользнула шаловливая улыбка. – И бедняга Бобби только усугубил дело, надо полагать. Он наверняка сказал, что переправляет корреспонденцию между мной и лордом Джоном.

Скорее всего, он был прав. Добродушный и болтливый, Бобби был способен хранить секреты, но только в том случае, если ему подробно объяснить, о чем именно надо молчать. В ином случае любой, кто делил с ним трапезу, знал о его делах абсолютно все еще до подачи пудинга.

– Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы выяснить, где встреча?

Он обескураженно и шумно выдохнул.

– Ай, возможно. Но даже если я выясню и отправлюсь туда, есть вероятность, что они меня просто вышвырнут. Если не кое-что похуже. Я думаю, игра не стоит свеч. – Он посмотрел на меня с кислым выражением. – Похоже, я должен был позволить им поджарить издателя.

Я проигнорировала последнюю фразу и подошла к нему поближе.

– Ты что-нибудь придумаешь, – сказала я, пытаясь его приободрить.

На столе стояла большая, наполовину сгоревшая свеча, и он коснулся ее. Казалось, никто не замечал, что ей не пользовались.

– Может быть… – сказал он задумчиво. – Я могу найти способ. Но мне претит брать еще один для этой цели.

Он имел в виду еще один камень. Я сглотнула комок в горле. Оставалось еще два. По одному на каждого, если Роджер или Бри и Джемми… но я решительно задушила эти мысли.

– Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?[29] – процитировала я. – Нет никакой пользы в том, чтобы владеть тайным богатством, если тебя могут обвалять в дегте и перьях. – Последняя мысль мне тоже не очень нравилась, но заглушить ее было не так просто.

Джейми посмотрел на свое предплечье – он закатал рукава, чтобы заняться корреспонденцией, бледнеющий след от ожога по-прежнему розовел среди выгоревших на солнце волос. Он вздохнул, обошел стол и взял перо из чернильницы.

– Ай. Пожалуй, стоит написать пару писем.

Глава 60

Прибытие бледного всадника

Двадцатого сентября Роджер читал проповедь по цитате из Библии: «но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное». А двадцать первого сентября одна из этих «немощных» вещей вознамерилась подтвердить сказанное.

Патрик и Гортензия Макнилл вместе с детьми не пришли на службу. Они всегда приходили, и их отсутствие вызвало пересуды, так что на следующее утро Роджер попросил Брианну навестить их и проверить, не случилось ли чего.

– Я бы сходил сам, – сказал он, выскребая остатки каши со дна миски, – но я обещал съездить с Джоном Макэфи и его отцом в Браунсвилл. Он хочет сделать предложение девушке.

– Он берет тебя, чтобы ты сразу обручил их, если она согласится? – спросила я. – Или ты едешь, чтобы парня ненароком не убил один из Браунов?

С тех пор как тело Лайонела Брауна возвратили брату, с Браунами не было открытого конфликта, но то и дело происходили небольшие стычки, когда люди из Браунсвилля встречали мужчин из Риджа в округе.

– Последнее. – Роджер поморщился. – Хотя я питаю надежду, что пара браков между Риджем и Браунсвиллом могли бы со временем поправить дело.

Джейми, который читал газету из последней партии, поднял на него взгляд.

– Да? Отличная мысль. Но этот план не всегда работает как надо. – Он улыбнулся. – Мой дядя Колум выдал мою мать замуж за Гранта, чтобы улучшить отношения между кланами. К сожалению, – добавил он, перевернув страницу, – моя мать не разделяла его амбиций. Вместо этого она серьезно оскорбила Малкольма Гранта, пырнула ножом дядю Дугала и сбежала с моим отцом.

– Правда? – Брианна еще не слышала эту драматическую историю и зачарованно смотрела на отца. Роджер бросил на нее косой взгляд и кашлянул, на всякий случай забрав из рук у жены острый нож, которым она резала сосиски.

– Ну, будь что будет. – Роджер бодро встал из-за стола с ножом в руке. – Не забудь заглянуть к Патрику, если тебе не сложно, – нужно убедиться, что у них все в порядке.

В итоге мы с Лиззи присоединились к Брианне, чтобы заодно навестить Марсали и Фергуса, которые жили неподалеку от Макниллов. Мы встретили Марсали по пути, она возвращалась из солодовни. Таким образом, к хижине Макниллов мы подошли вчетвером.

– Откуда вдруг столько мух? – Лиззи хлопнула по большой навозной мухе, которая села ей на руку, затем отмахнулась еще от двух, кружившихся возле ее лица.

– Рядом кто-то умер. – Марсали приподняла лицо, принюхиваясь. – Наверное, в лесу. Слышите ворон?

Тут и правда были вороны. Они каркали в верхушках ближних деревьев… Посмотрев вверх, я увидела, что еще часть кружат над нами – черные точки на фоне ослепительного неба.

– Это не в лесу, – голос Бри внезапно изменился. Она смотрела на хижину. Дверь была плотно закрыта, и множество мух гудело, теснясь на поверхности обтянутого шкурой окна. – Скорее!

Запах в хижине стоял нечеловеческий. Я увидела, что у девушек перехватило дыхание, и они крепко сжали губы, когда мы распахнули дверь. К сожалению, это было необходимо, чтобы не задохнуться. Я старалась дышать часто и неглубоко, пока шла через темную комнату и срывала шкуру, которая закрывала окно.

– Оставьте дверь открытой, – сказала я, не обращая внимания на слабый стон со стороны кровати в ответ на резкий дневной свет. – Лиззи, разожги костер, чтобы было побольше дыма, один около двери, другой у окна, с внешней стороны, – нам надо избавиться от насекомых. Начни с сухого хвороста и травы, а потом добавь что-нибудь влажное: древесину, мох, мокрые листья – чтобы было больше дыма.

Мухи заполонили хижину, как только я открыла окно, и носились вокруг моего лица: слепни, навозные мухи, комары. Привлеченные запахом, они долго ждали снаружи на теплых бревнах, ища вход, предвкушая пир, отчаянно надеясь найти местечко, чтобы отложить яйца.

За минуту комната стала гудящим адом, но без света и воздуха было не обойтись, с мухами придется разбираться по ходу дела. Я сняла свой платок и свернула пополам, используя в качестве импровизированной мухобойки, перед тем как наклониться к кровати. Там были Гортензия и двое ее детей. Все трое голые, их мертвенно-бледные конечности блестели влажным потом закупоренной хижины. В тех местах, куда падал солнечный свет, их тела отливали липкой белизной с красновато-коричневыми потеками в области ног. Я надеялась, что это была только диарея, не кровь…

Кто-то застонал; кто-то зашевелился. Живы, слава богу! Покрывала и простыни были сброшены на пол спутанной грудой. Это было удачей – по крайней мере, они остались чистыми. Я подумала, что нужно будет сжечь соломенный матрас, как только освободим его.

– Не суй руки в рот, – пробормотала я Бри, когда мы начали работать, разнимая спутанные тела.

– Да ты шутишь, – процедила она сквозь зубы, одновременно улыбаясь бледному ребенку лет пяти-шести, который лежал, скрючившись от очередного спазма диареи. Она просунула руки под мышки маленькой девочки. – Давай-ка мы тебя поднимем, милая.

Ребенок был слишком слаб, чтобы протестовать, руки и ноги безвольно повисли. Состояние ее сестры вызывало еще большую тревогу. Младенцу было не больше года, она совсем не двигалась – глаза глубоко запали. Симптом серьезного обезвоживания. Я взяла крошечную руку и мягко ущипнула большим и указательным пальцем. Крошечный пик сероватой кожи остался на мгновение, а потом начал медленно, медленно исчезать.

– Мать твою за ногу! – тихо пробормотала я себе под нос и быстро наклонилась, чтобы послушать ее грудь, положив на нее руку. Я различила слабый стук ее сердца – она была жива, пока жива. Если девочка слишком ослабела, чтобы сосать или пить, ее было уже не спасти.

Только подумав об этом, я поднялась на ноги, осматривая комнату. Воды не было: пустая выдолбленная тыква лежала на боку около кровати. Сколько времени они не пили?

– Бри, – мой голос звучал ровно, но настойчиво, – принеси воды – быстро!

Она положила старшую девочку на пол и пыталась вытереть ее тело какой-то тряпицей. Но, увидев выражение моего лица, она тут же бросила свое занятие и поднялась. Бри схватила чайник, который я сунула в ее руки, и исчезла. Я слышала топот ее быстрых шагов в палисаднике.

Мухи обосновывались на лице Гортензии; я махнула платком, чтобы отогнать их. Ткань скользнула по ее носу, но осунувшееся лицо едва дернулось. Она дышала; я видела, как слегка двигается ее вздутый живот.

Где же Патрик? Должно быть, на охоте…

Я уловила какой-то слабый запах за густым зловонием опорожненного кишечника и наклонилась, принюхиваясь. Сладкий и кислый аромат брожения, как от сгнивших яблок. Я положила руку под плечо Гортензии и потянула, перекатив ее на бок. Под ней оказалась бутылка, пустая. Одной близости к горлышку было достаточно, чтобы я угадала ее содержимое.

– Твою мать, черт, черт, черт! – прошептала я себе под нос. Не в состоянии двигаться и не имея ни капли воды под рукой, она выпила яблочную водку, чтобы утолить жажду или, может, чтобы заглушить боль от спазмов. Это было логичным решением, если не знать об обезвоживающих качествах алкоголя. Он выжал из обезвоженного организма еще больше жидкости, не говоря уже о дополнительном раздражении желудочно-кишечного тракта, в котором тот едва ли нуждался.

Черт возьми! Черт! Дала ли она это выпить детям?

Я наклонилась к старшему ребенку. Она была мягкой, как тряпичная кукла, голова клонилась к плечам, но тело казалось относительно упругим. При щипке кожа разглаживалась не сразу, но возвращалась к нормальному виду быстрее, чем у младенца.

Она открыла глаза, когда я ущипнула ее за руку. Это хороший знак. Я улыбнулась ей и махнула рукой, чтобы прогнать мух, кружащих возле ее полуоткрытого рта. Нежные розовые слизистые оболочки выглядели сухими и клейкими.

– Привет, милая… – сказала я ласково. – Ни о чем не волнуйся. Я рядом.

И чем это ей поможет? – задалась я вопросом. Проклятье! Если бы только я была здесь на день раньше!

Я услышала звук торопливых шагов и встретила Бри в дверях.

– Мне нужно… – начала я, но она перебила меня.

– Мистер Макнилл там, в лесу! – сказала она. – Я нашла его по пути к роднику. Он…

Чайник в ее руках был по-прежнему пустым. Я схватила его с криком досады.

– Вода! Мне нужна вода!

– Но я… Мистер Макнилл… он…

Я сунула чайник обратно ей в руки и протиснулась мимо нее.

– Я найду его, – сказала я. – Принеси воды! Напои их, сначала малышку! Пусть Лиззи поможет тебе – костры могут подождать! Поспешите!

Сначала я услышала мух, отвратительное жужжание, которое заставило меня покрыться мурашками. На открытом месте их быстро привлек запах. Я поспешно сделала большой глоток воздуха и пробралась через кусты папоротника туда, где лежал Патрик, упавший на траву под платаном. Он был жив. Я увидела это сразу: мухи были облаком, а не одеялом, – зависшие в воздухе, поблескивающие, моментально слетающие с него, когда он дергался.

Он, свернувшись, лежал на земле в одной рубашке, кувшин для воды лежал рядом с его головой. Я опустилась рядом на колени, ощупывая и осматривая его. Его рубашка и ноги были испачканы, как и трава, где он лежал. Выделения в основном были жидкими – большая часть уже впиталась в почву, – но было немного твердого вещества. Он заболел уже после Гортензии и детей. Спазмы длились не так долго, иначе там была бы по большей части вода, окрашенная кровью.

– Патрик!

– Миссис Клэр, слава богу, вы пришли. – Его голос был таким хриплым, что я едва могла разобрать слова. – Мои дети… Вы спасете детей?

Он, дрожа, приподнялся на локте, из-за пота седые пряди прилипли к щекам. Патрик приоткрыл глаза, пытаясь посмотреть на меня, но они опухли от укусов слепней и больше напоминали две щелки.

– Я постараюсь. – Я положила ладонь на его руку и ободряюще сжала, чтобы вселить в него надежду. – Лежите, Патрик. Подождите немного, я вернусь к вам, как только позабочусь о них.

Он был очень болен, но его состояние пока не представляло опасности для жизни. А дети могли умереть.

– Забудьте обо мне… – пробормотал Патрик. – Я… это не важно… – Он покачнулся, сгоняя мух, которые ползали по лицу и груди, а затем застонал, корчась от спазма, скрутившего его живот, будто чья-то огромная рука зажала его в кулак.

Я уже бежала обратно к дому. На пыльной тропе виднелись капли воды – отлично, Брианна уже вернулась.

Амебная дизентерия? Пищевое отравление? Брюшной тиф? Сыпной тиф? Холера? Пожалуйста, Боже, только не холера. Все это и многое другое сейчас, по понятным причинам, называли просто кровавым поносом. Не то чтобы это имело особенное значение.

Непосредственной опасностью всех диарейных заболеваний было обычное обезвоживание. Стараясь изгнать микробов-захватчиков, раздражающих кишечник, желудочно-кишечный тракт начинает без остановки испражнять свое содержимое, оставляя организм без воды, необходимой для циркуляции крови, выведения отходов, для респирации, для поддержания работы мозга и слизистых – воды, необходимой для поддержания жизни.

В нормальной ситуации пациенту можно было вводить солевой раствор и глюкозу внутривенно, пока кишечник разбирается с инфекцией, и тогда шанс на выздоровление был велик. Без внутривенного вливания жидкость можно вводить только через рот или через прямую кишку, быстро, без остановки и в достаточном количестве. Если, конечно, больной мог удержать ее внутри. А если не мог… У Макниллов, кажется, не было рвоты – по крайней мере, я не чувствовала этот специфический запах в хижине. Значит, это не холера. Хоть что-то…

Брианна сидела на полу со старшим ребенком, положив голову девочки к себе на колени и прижимая чашку к ее губам. Лиззи стояла на коленях у очага, ее лицо покраснело от напряжения, пока она разжигала огонь. Мухи опускались на неподвижное тело женщины на кровати. Марсали склонилась над изможденным младенцем у себя на коленях и отчаянно пыталась поднять ее, чтобы заставить пить. Пролитая вода оставляла мокрые полосы на ее юбке. Я видела, как крошечная голова падала обратно ей на колени, и вода текла вниз по вялой, ужасно впалой щеке.

– Она не может, – повторяла Марсали снова и снова, – она не может, она не может!

Игнорируя собственный совет о пальцах, я безжалостно сунула указательный палец в рот девочки, стимулируя рвотный рефлекс. Ребенок захлебнулся водой и закашлялся, но я почувствовала, как на мгновение язык настойчиво обернулся вокруг моего пальца. Она сосет. Ее все еще кормили грудью, сосание для младенца – это главный инстинкт. Я повернулась, чтобы посмотреть на женщину, но одного взгляда на ее плоскую грудь и впалые соски было достаточно, чтобы понять, что это не поможет. И все же… я схватила одну грудь и стала методично сжимать ее по направлению к соску. Ни капли молока не показалось на коричневатых сосках, молочная железа казалась дряблой. Нет воды – нет молока.

Марсали быстро сообразила, чего я хотела, тут же схватилась за воротник своей сорочки и разорвала его, прижав ребенка к своей обнаженной груди. Крохотные ножки безвольно упали на платье, пальцы ног казались помятыми и съеженными, как увядшие лепестки.

Я запрокинула голову Гортензии, вливая по капле воду в открытый рот. Краем глаза я видела, как Марсали ритмично сжимает свою грудь с одной стороны, чтобы ускорить ток молока, мои собственные пальцы двигались в такт ее движениям, массируя горло лежащей без сознания женщины, чтобы заставить ее глотать. Ее кожа была скользкой от пота – по большей части моего. Он стекал у меня по спине и между ягодиц. Я чувствовала его странный запах – металлический и горячий, похожий на теплую медь.

Горло дернулось от внезапной перистальтики, и я убрала руку. Гортензия подавилась и закашлялась, ее голова откинулась в сторону, а живот напрягся, решительно отправляя вверх свое скудное содержимое. Я вытерла рвоту с ее губ и снова прижала чашку ко рту. Губы не двигались; вода наполняла рот и текла вниз, по лицу и шее.

Перебивая гудение мух, у меня за спиной раздался голос Лиззи, спокойный, но отстраненный, как будто она говорила издалека.

– Вы можете прекратить ругаться, мэм? Дети вас слышат.

Я резко повернулась к ней, вдруг осознавая, что во время работы я повторяла «Мать твою, черт побери!» вслух, снова и снова.

– Да, – сказала я, – прости. – И снова повернулась к Гортензии.

Время от времени она проглатывала немного воды, но этого было недостаточно, учитывая, что ее внутренности до сих пор пытались избавиться от всего, что их беспокоит. Кровавый понос.

Лиззи начала молиться.

Лиззи молилась.

– Радуйся, Мария, полная благодати, Господь с тобою…

Брианна настойчиво бормотала себе под нос что-то по-матерински участливое.

– Блажен плод чрева твоего, Иисус…

Я положила большой палец на сонную артерию. Я чувствовала, как ее сердце дернулось, пропустило удар и продолжило биться резкими толчками, как тележка без одного колеса. Оно начинало давать осечки, нарушая ритм.

– Святая Мария, Матерь Божия…

Я ударила кулаком в центр ее груди, а затем еще и еще, так сильно, что кровать и бледное вытянутое тело тряслись под ударами. Потревоженные мухи, гудя, поднялись с мокрой соломы.

– О нет! – тихо сказала Марсали позади меня. – О нет, нет, пожалуйста.

Я раньше уже слышала этот тон неверия, протеста и отчаянной мольбы и поняла, что произошло.

– …молись за нас, грешных…

Как будто услышав крик Марсали, Гортензия зашевелилась, ее голова внезапно упала набок, а глаза распахнулась, глядя в ту сторону, где сидела девушка, хотя мне показалось, что взгляд у нее был невидящий. Затем глаза ее закрылись и она внезапно согнулась пополам, подтянув ноги почти к подбородку. Ее шея выгнулась назад, тело сжалось в судороге, а потом она вдруг расслабилась. Она не позволит своему ребенку уйти в одиночестве. Чертов кровавый понос.

– …сейчас и в час нашей смерти, аминь. Радуйся, Мария, благодати полная.

Тихий голос Лиззи продолжал машинально повторять слова молитвы, так же безотчетно, как я повторяла ругательства. Я держала Гортензию за руку, проверяя пульс, хотя необходимости в этом уже не было. Марсали горестно сжалась над крошечным телом, покачивая его на груди. Молоко закапало с набухшего соска, сначала медленно, потом все быстрее, падая, как белый дождь, на маленькое неподвижное личико в тщетной попытке напитать и помочь.

Воздух по-прежнему был удушающим, наполненным вонью, мухами и звуком молитв Лиззи, но хижина казалась пустой и удивительно тихой.

Снаружи послышалось шарканье, как будто что-то волочится по земле, мучительное бормотание и стоны от нечеловеческих усилий. Потом донесся мягкий звук падения и тяжелого хриплого дыхания. Патрик добрался до собственного порога. Брианна посмотрела на дверь, но она все еще держала на руках старшую девочку, по-прежнему живую.

Я осторожно положила безжизненную руку, которую держала, и пошла помочь.

Глава 61

Зловонная эпидемия

Дни становились короче, но солнце по-прежнему поднималось рано. Окна на фасаде дома выходили на восток, и утренние лучи сияли на выбеленных дубовых досках пола моей хирургической. Я наблюдала, как ослепительный поток света движется по обструганным доскам; если бы у меня был хороший хронометр, я могла бы разметить пол, как солнечные часы, поделив отрезки по минутам. Но пока что я отсчитывала минуты по ударам собственного сердца, дожидаясь, пока солнце достигнет стола, где в полной готовности стоял мой микроскоп, а рядом с ним лежали лабораторные стекла и мензурки.