Дыхание снега и пепла. Книга 2. Голос будущего

Я услышала в коридоре мягкие шаги, и Джейми открыл плечом дверь, в обеих руках по чашке, обернутой лоскутом ткани, чтобы не обжечься.

– Ciamar a tha thu, mo chridhe?[30] – спросил он нежно и подал мне одну чашку, прижавшись губами к моему лбу. – Как обстоят дела?

– Могло быть хуже. – Я благодарно улыбнулась ему, но улыбку прервал зевок.

Мне не нужно было упоминать, что Патрик и его старшая дочь живы, – он тут же узнал бы по моему лицу, если бы случилось что-то плохое. Если не случится никаких неожиданных осложнений, то, по моим прогнозам, оба должны были выздороветь. Я пробыла с ними всю ночь, поднимая обоих каждый час, чтобы они по очереди пили медовую воду с солью и отвар мяты с кизиловой корой, который должен был успокоить кишечник.

Я подняла чашку и закрыла глаза, вдыхая свежий горьковатый запах, – отвар лебеды. Мыщцы спины и шеи начали расслабляться, предвкушая удовольствие. Заметив, как я покачала головой, снимая напряжение с шеи, Джейми положил теплую от чая руку под основание моего черепа. Я не смогла сдержать стона удовольствия от этого прикосновения, и он низко засмеялся, массируя мои затекшие мышцы.

– Тебе не пора в постель, саксоночка? Ты не спала всю ночь.

– О, я спала… чуть-чуть. – Мне удалось немного подремать у открытого окна, хотя время от времени меня будили мотыльки, привлеченные светом свечи. На рассвете пришла миссис Баг, свежая и от души накрахмаленная, готовая сменить меня на посту медсестры.

– Я скоро лягу, – пообещала я. – Хотела сначала быстро посмотреть. – Я неопределенно махнула рукой в сторону микроскопа, стоящего на столе в полной боевой готовности. Рядом с ним стояли несколько маленьких стеклянных бутыльков с коричневатой жидкостью, заткнутых свернутыми кусочками ткани. Джейми нахмурился, глядя на них.

– Посмотреть? На что? – спросил он и поднял свой длинный прямой нос, подозрительно принюхиваясь. – Это что, дерьмо?

– Да, – ответила я, не пытаясь сдержать широкий зевок. Я взяла образцы стула, как можно более незаметно, у Гортензии и ее младшей дочери и у моих живых пациентов. Джейми пристально посмотрел на бутылочки.

– Что именно ты ожидаешь там найти? – поинтересовался он осторожно.

– Не знаю, – честно призналась я. – На самом деле, я могу ничего не найти. Или найду то, что не распознаю. Но есть вероятность, что Макниллы заболели от амебы или бактерии… Амебу я распознаю, они крупные. Относительно, – добавила я поспешно.

– О, ай? – Он сдвинул медные брови. – И зачем это тебе?

Это был хороший вопрос.

– Ну, отчасти из любопытства, – признала я. – Но, если я узнаю микроорганизм, который вызвал болезнь, у меня будет больше информации – например, сколько она длится, есть ли осложнения, на которые нужно обратить внимание. Насколько она заразная.

Глядя на меня, он замер с чашкой, наполовину поднятой ко рту.

– Ты можешь этим заразиться?

– Не знаю, – призналась я. – Скорее всего, да. Меня вакцинировали от сыпного и брюшного тифа, но эта штука на них не похожа. А от дизентерии и кишечной лямблии вакцины нет.

Брови Джейми сдвинулись еще плотнее и остались в таком положении, пока он пил чай. Его пальцы сжались у меня на шее в последний раз, и он убрал руку.

Я осторожно прихлебывала собственный чай и удовлетворенно вздыхала, ощущая, как горячая жидкость катится по горлу и опускается в желудок уютным грузом. Джейми присел на стул, вытянув длинные ноги, и посмотрел на дымящуюся чашку у себя в ладонях.

– Как считаешь, саксоночка, чай горячий?

В ответ я приподняла брови. Обе чашки по-прежнему были обернуты тканью. И я чувствовала живой жар кожей ладоней.

– Да. Почему ты спрашиваешь?

Он поднял чашку, набрал в рот чая и немного подержал его там перед тем, как сделать глоток. Я видела, как задвигались мышцы у него на горле.

– Пока я делал чай, на кухню зашла Брианна, – сказал он. – Она взяла таз и кусок мыла, потом набрала черпаком горячей воды из чайника и вылила на руки – сначала на одну, потом на вторую. – Он остановился на мгновение. – Я снял кипящую воду с огня за пару секунд до этого.

Глоток чая пошел не в то горло, и я закашлялась.

– Она обожглась? – спросила я, откашлявшись.

– Да, – мрачно ответил он. – Она жестко отскребла все от локтей до кончиков пальцев, и я видел волдырь в том месте, куда упала вода. – Он замолчал, и я встретила его взгляд поверх своей чашки, голубые глаза потемнели от тревоги.

Я глотнула еще своего чая без меда. Комната была прохладной в этот рассветный час, и от моего дыхания в воздух поднимались облачка пара.

– Дочь Патрика умерла у Марсали на руках, – тихо сказала я. – Брианна держала вторую девочку. Она знает, что болезнь заразная.

И, зная это, она не могла позволить себе коснуться собственного ребенка, прежде чем сделает все возможное, чтобы смыть свой страх.

Джейми беспокойно подвинулся на стуле.

– Ай, – начал он, – и все же…

– Это… по-другому, – сказала я и положила руку на его запястье, чтобы успокоить и успокоиться самой.

Прозрачная утренняя прохлада окутывала тело и разум, размыкая мягкие объятия ночных грез. Трава и деревья были по-прежнему укрыты холодным рассветным сиянием, загадочные, окутанные голубыми тенями, и Джейми, стоящий в неверном утреннем свете, казался почти столпом мира.

– По-другому, – повторила я. – Для нее по-другому.

Я вдохнула сладкий утренний воздух, пахнущий мокрой травой и свежестью.

– Я родилась в конце войны – Великой Войны, как они ее назовут, потому что мир еще не видел такого. Я тебе рассказывала о ней[31]. – Я говорила с вопросительной интонацией, и он кивнул, внимательно слушая и не отводя от меня глаз.

– Через год после моего рождения началась эпидемия «испанки»[32]. По всему миру. Люди умирали сотнями и тысячами, за неделю могли исчезнуть целые деревни. А потом пришла вторая война, моя война.

Я говорила, почти не думая, и, услышав слова собственной речи, вдруг иронично изогнула губы. Джейми увидел это, и легкая улыбка коснулась его собственных губ. Он знал, чему я улыбаюсь: странной гордости, которая приходит, если человеку случилось пережить ужасный конфликт. Он награждает выживших причудливым чувством обладания. Он развернул запястье и обхватил пальцами мою ладонь.

– А она никогда не видела ни чумы, ни войны, – сказал он, начиная понимать. – Никогда? – В его голосе звучало что-то странное. Озадаченность мужчины, рожденного воином, обученного драться с пеленок, взращенного на идее о том, что он обязан – и будет – защищать себя и свою семью огнем и мечом. Это была хорошая озадаченность.

– Только на картинках. В кино, например. На телевидении. – Одного он никогда не поймет. И я не смогу объяснить. Не смогу объяснить, что это были за картинки, на чем они фокусировались: бомбы, самолеты, подлодки, душераздирающая потребность намеренно проливать кровь, благородство в смерти.

Он знал, что такое настоящее поле битвы и что происходит, когда битва заканчивается.

– Мужчины, которые воевали в тех войнах, и женщины тоже – большинство из них – умерли не от чьей-то руки. Они умерли вот так. – Я приподняла свою чашку в сторону открытого окна, в сторону мирных гор и отдаленной лощины, где, скрытая среди деревьев, стояла хижина Патрика Макнилла. – Они умирали от болезней и одиночества, потому что не было никакой возможности им помочь.

– Я видел подобное, – сказал он мягко, искоса поглядев на бутылочки с образцами. – Чума и малярия свирепствовали в городе, половина полка умерла от дизентерии.

– Да, конечно.

Бабочки поднимались среди цветов в палисаднике – белые капустницы и желтушки, то и дело из тени леса выплывали поздние парусники. Мой палец по-прежнему лежал у Джейми на запястье, отмеряя его пульс – сильный и размеренный.

– Брианна родилась через семь лет после того, как пенициллин стал общедоступным. Она родилась в Америке, не в этой Америке, – я кивнула в сторону окна, – а в той, которая однажды наступит. В той Америке редко случается такое, чтобы много людей умирали от заразной болезни. – Я посмотрела на него. Свет дошел ему до талии и блестел на металле его чашки.

– Ты помнишь, кто был первым человеком, который умер на твоей памяти?

Его лицо на секунду приняло отсутствующее выражение, но потом заострилось – он задумался.

– Смерть моего брата стала важным событием, но я наверняка знал других до него.

– Я тоже не помню.

Конечно, мои родители, эта потеря была личной, но, родившись в Англии, я жила в тени кенотафов и мемориалов, и люди за пределами моей собственной семьи умирали не так уж редко. Я внезапно живо вспомнила, как мой отец надевает фетровую шляпу и темное пальто, чтобы идти на похороны жены пекаря. Миссис Бриггс ее звали. Но она не была первой: я тогда уже знала о смерти и похоронах. Сколько мне тогда было? Четыре, наверное?

Я очень устала. Мои глаза были как наждачка от недостатка сна, а мягкий утренний свет переходил в жгучие солнечные лучи.

– Думаю, смерть Фрэнка стала первой смертью, которую Брианна испытала лично. Может, были и другие – я не уверена. Но дело в том…

– Я понял, в чем дело. – Джейми вытянул руку, чтобы забрать у меня пустую чашку. Он поставил ее на стол, потом опорожнил свою и поставил ее рядом.

– Но она боится не за себя, ай? – спросил он, настойчиво глядя на меня. – За малыша.

Я кивнула. Конечно, она знала в теории, если можно так выразиться, что подобные вещи возможны. Но увидеть, как ребенок умирает на твоих глазах от чего-то настолько простого, как диарея…

– Она хорошая мать, – сказала я и внезапно зевнула. Так и было. Но до вчерашнего дня мысль о том, что нечто настолько ничтожное, как бактерия, может унести жизнь ее ребенка, не осеняла ее с такой силой.

Джейми резко встал и потянул меня за собой.

– Иди-ка в постель, саксоночка. Это подождет. – Он кивнул на микроскоп. – Никогда не слыхал, чтобы дерьмо портилось.

Я засмеялась, прижалась щекой к его груди и обмякла, прислонившись к нему.

– Может, ты и прав.

Я не отодвинулась от него. Он обнял меня, и мы вместе стали наблюдать за восходящим солнцем, чьи лучи медленно ползли по стене.

Глава 62

Амеба

Я повернула зеркало микроскопа на дюйм, чтобы поймать максимум света.

– Вот так. – Я отступила назад, подталкивая Мальву посмотреть. – Видишь? Большая прозрачная штуковина посередине, похожая на лепесток, с маленькими крапинками внутри.

Она нахмурилась, сосредоточенно глядя в окуляр и зажмурив один глаз, и через пару секунд триумфально вдохнула.

– Я вижу! Как смородиновый пудинг, который уронили на пол, да?

– Это она, – ответила я, улыбаясь ее описанию, несмотря на серьезность нашего расследования. – Это амеба – один из самых больших микроорганизмов. И я подозреваю, что это и есть наш злодей.

Мы смотрели на лабораторные стекла с образцами стула больных – инфекция не ограничилась семьей Патрика. Всего было три семьи, в каждой по крайней мере по одному заболевшему кровавым поносом, – и во всех образцах я находила эту неведомую амебу.

– В самом деле? – Мальва оглянулась на меня, когда я заговорила, но потом сразу вернулась к окуляру, зачарованная увиденным. – Как это нечто настолько крохотное может вызвать такой беспорядок в целом человеке, который намного больше?

– Ну, тому есть объяснение, – сказала я, опуская новое стеклышко в ванночку с красителем и устанавливая его для просушки. – Но чтобы рассказать тебе все о клетках, мне понадобится время – помнишь, я показывала тебе клетки из твоего рта?

Она кивнула, немного нахмурившись и проведя языком по щеке изнутри.

– Тело производит самые разные виды клеток, и есть специальные клетки, которые должны бороться с бактериями – маленькие круглые штучки, помнишь их? – Я махнула на стеклышко с образцом стула, который, в свою очередь, содержал большое количество разных кишечных палочек. – Но бактерий миллионы, и иногда встречаются такие микроорганизмы, с которыми клетки-защитники не справляются. Например, плазмодии, как в крови у Лиззи. – Я кивнула на закупоренную бутылочку на столе – я взяла кровь у Лиззи всего день или два назад и показала малярийных паразитов Мальве. – И я думаю, что наша амеба как раз из таких.

– О! Значит, нам нужно дать больным пенициллин? – Я слегка улыбнулась воодушевленному «нам», хотя в целом улыбаться было нечему.

– Боюсь, пенициллин неэффективен против амебной дизентерии – так называется очень тяжелый понос, дизентерия. Нам придется обойтись травами, больше в нашем распоряжении ничего нет. – Я открыла буфет и задумчиво пробежалась глазами по бутылочкам и травам, завернутым в марлю. – Для начала полынь. – Я взяла баночку и подала ее Мальве, которая подошла ко мне и с интересом заглядывала в потайные глубины шкафа. – Чеснок – он хорош почти для всех заболеваний пищеварительной системы, к тому же неплохо помогает в качестве примочек при кожных болезнях.

– А как насчет лука? Когда я была маленькой и у меня болели уши, моя бабушка пропаривала луковицу и клала мне в ухо. Пахло ужасно, но помогало!

– Хуже точно не будет. Беги в кладовую и принеси… три больших луковицы и пару головок чеснока.

– О, я мигом, мэм! – Она опустила полынь и кинулась к выходу, сандалии зашлепали по коридору.

Я вернулась к полкам, пытаясь успокоиться. Я разрывалась между желанием ухаживать за больными и необходимостью делать лекарства, которые могут им помочь. Нужно было сосредоточиться на том, что уходом могут заниматься и другие, а вот сделать антипаразитическое средство не сможет никто, кроме меня.

Я разрывалась между обязанностью находиться с больными, выхаживая их, и необходимостью готовить лекарства, которые могут им помочь. Но ухаживать за больными мог кто угодно, а, кроме меня, никто не знал достаточно, чтобы попытаться изготовить противопаразитарное средство.

Полынь, чеснок, репей. И горечавка. Нужно что-нибудь с очень высоким содержанием меди или серы – ох, ревень! Сезон для него уже прошел, но я собрала неплохой урожай и припасла несколько десятков бутылок с уваренной мякотью и сиропом – миссис Баг любила использовать ревень для пирогов, к тому же он был источником витамина С в зимние месяцы. Ну что ж, неплохая основа для лекарства. Добавить немного ржавого вяза, он успокаивает кишечник – хотя его действие и может остаться незамеченным на фоне такой свирепой заразы.

Я принялась толочь в ступке полынь и репей, тем временем размышляя, откуда, черт возьми, пришла эта гадость. Амебная дизентерия характерна для тропиков, хотя, видит Бог, я видела довольно тропических болезней на побережье – их завозили из Ост-Индии рабы и торговцы сахарным тростником. Просачивались они и в глубь материка, потому что те болезни, которые не убивали сразу, становились хроническими и кочевали с места на место вместе со своей жертвой.

Не исключено, что кто-то из рыбаков заразился по пути с побережья, оказавшись при этом счастливчиком, испытавшим лишь легкую форму инфекции, но теперь стал носить в своем кишечнике просветную форму амебиаза, разбрасывая заразные цисты направо и налево.

Какова причина этой внезапной вспышки? Дизентерия почти всегда распространяется через загрязненную пищу или воду. Что…

– Вот, мэм. – Мальва, запыхавшаяся от бега, несла в руках несколько крупных коричневых луковиц, скрипящих и блестящих, десяток головок чеснока, лежали в ее подвязанном переднике. Я наказала ей порезать их, осененная внезапным вдохновением, попросила протомить в меду. Я не была уверена, сработают ли антибактериальные свойства меда против амебы, но он, безусловно, не повредит, может быть, даже улучшит вкус смеси, которая, имея в составе лук, чеснок и ревень, обещала неповторимые ощущения.

– Фу! Чего это вы тут делаете? – Я подняла голову от ступки и увидела в дверях Брианну, которая сморщила нос и с подозрением заглядывала в комнату.

– О, ну… – Я уже принюхалась, но в реальности воздух хирургической наполнял запах фекальных образцов, теперь приправленный луковыми парами.

Мальва посмотрела на Брианну слезящимися глазами и шмыгнула носом, вытирая его передником.

– Бы делаеб лекагство, – сообщила она Брианне с достоинством.

– Еще кто-то заболел? – спросила я беспокойно, но она покачала головой и осторожно зашла внутрь, брезгливо обходя стойку с лабораторными стеклами.

– Нет, по крайней мере, я не слышала. Я отнесла еду Маклахлин сегодня утром, они сказали, что болеют только двое младших. Миссис Коинах сказала, что у нее была диарея пару дней назад, но она уже поправилась.

– Они дают детям медовую воду?

Она кивнула, и между ее бровей залегла морщинка.

– Я их видела, они не выглядят здоровыми, но Макниллы с ними и рядом не стояли. – От воспоминания она поменялась в лице, но быстро пришла в себя и повернулась к верхнему шкафу.

– Я одолжу немного серной кислоты, мама? – Она принесла с собой глиняную чашку, и эта картина заставила меня рассмеяться.

– Нормальные люди приходят одолжить чашку сахара, – сказала я ей, кивая на посудину в ее руке. – Конечно, бери. Но будь осторожна, лучше налей в одну из бутылок с вощеными пробками. Вряд ли ты хочешь перевернуть чашку и разлить кислоту по пути.

– Точно не хочу, – заверила она меня. – Но мне нужно всего пару капель, я планирую сильно ее разбавить. Я делаю бумагу.

– Бумагу? – Мальва моргнула покрасневшими глазами и шмыгнула носом. – Как?

– Ну, сначала разминаешь вместе все, что содержит волокна, любые мелочи, – начала объяснять Бри, сжимая и разжимая в иллюстрации обе ладони. – Старые кусочки использованной бумаги, ветошь, клочки одежды, нитки, пряжу, мягкие листья и цветы. Затем замачиваешь эту смесь дни напролет в воде и разбавленной серной кислоте, если она у тебя есть, конечно. – Она любовно постучала длинным пальцем по квадратной бутыли. – Как только смесь превратится в нечто вроде однородной мякоти, нужно намазывать ее тонким слоем на рамки, выжать лишнюю воду и высушить – вуаля, бумага готова!

Я видела, как Мальва беззвучно повторила «вуаля», копируя Бри, и немного отвернулась, чтобы она не увидела моей улыбки. Брианна вытащила пробку из квадратной бутылки с кислотой и очень осторожно налила пару капель в чашку. Горячий запах серы тут же разлился в воздухе операционной, как освобожденный демон, перебивая вонь от фекалий и лука.

Мальва замерла с широко раскрытыми и по-прежнему слезящимися глазами.

– Что это? – спросила она.

– Купоросное масло, – сказала я. – Ты эээ… тебе знаком этот запах?

Она кивнула, опустила порезанный лук в кастрюлю и осторожно накрыла крышкой.

– Ай, знаком. – Она подошла посмотреть на зеленую бутылку, по пути вытирая кулаком мокрые глаза. – У моей матери – она умерла, когда я была маленькой, – у нее была эта штуковина. Я помню запах и как она говорила никогда ее не трогать. Сера, люди зовут этот запах серным духом.

– Вот как? Интересно, для чего она использовала ее.

Мне действительно было интересно и одновременно неловко. Серная кислота могла быть в запасах у алхимика или аптекаря; единственной причиной, приходящей мне в голову, по которой ее мог иметь обычный человек, – агрессия; кислотой могли плескать во врагов.

Но Мальва только покачала молча головой и отвернулась, возвращаясь к луку и чесноку. Я успела уловить выражение ее лица – необычная смесь враждебности и тоски, которая неожиданно чем-то отозвалась во мне. Тоска по давно ушедшей матери и гнев брошенной маленькой девочки, одинокой и сбитой с толку.

– Что такое? – Брианна, нахмурившись, разглядывала мое лицо. – Что случилось?

– Ничего, – ответила я и положила ладонь ей на плечо, просто чтобы ощутить силу и радость от ее присутствия, от тех лет, что она провела, взрослея. Слезы затуманили мой взор, но их можно было списать на лук. – Все хорошо.

* * *

Я ужасно устала от похорон. Это были уже третьи за пару дней. Мы похоронили Гортензию с дочерью, потом старую миссис Огилви. Сегодня это был еще один ребенок, один из близнецов Макафи. Второй ребенок, мальчик, стоял рядом с могилой сестры, шокированный ее смертью настолько, что сам выглядел как призрак, хотя болезнь его не коснулась.

Церемония задержалась – гроб не был готов вовремя, – и вокруг нас начали сгущаться ночные тени. Золото осенних листьев померкло до оттенков пепла, вокруг влажных еловых стволов вился белый туман. Сложно было представить сцену более удручающую, и все же она казалась куда уместней, чем яркое солнце и свежий ветер в тот день, когда мы хоронили Гортензию и маленькую Анжелику.

– Господь – пастырь мой. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня… – Голос Роджера болезненно надломился, но никто, казалось, этого не заметил. Мгновение он боролся с собой, с трудом сглатывая, затем надтреснуто продолжил. Он держал в руках маленькую зеленую Библию, но читал по памяти, не глядя в текст. Его глаза перебегали с фигуры одиноко стоящего мистера Макдуфа – его жена и сестра обе заболели – на маленького мальчика рядом с ним, который был примерно одного возраста с Джейми. – Если я пойду… и долиною смертной тени… не убоюсь зла. – Его голос заметно дрожал, и я видела, как по его лицу катятся слезы. Я поискала Бри, она стояла чуть позади плакальщиц, наполовину укрыв Джема в складках темного плаща. На ней был капюшон, но лицо оставалось видимым – бледное пятно в темноте, как лик скорбящей девы Марии.

Даже красный мундир майора Макдональда потерял свои краски и стал угольно-серым в скудном уходящем свете. Он приехал в полдень и помог закончить маленький гроб. Теперь этот бывалый солдат стоял, мрачно зажав шляпу под мышкой и понурив голову в парике, так что лица было не видно. У него тоже был ребенок – дочка, которая жила с матерью где-то в Шотландии.

Я покачнулась и ощутила руку Джейми под своим локтем. Я почти не спала и не ела последние три дня, но не чувствовала ни голода, ни усталости. Я ощущала себе отстраненно, как будто все происходило во сне, как будто ветер дул прямо сквозь меня.

Отец издал крик безутешного горя и неожиданно осел на кучу земли, которая лежала рядом с могилой. Я почувствовала, как мускулы Джейми сократились, и он подался вперед в инстинктивном акте сострадания; я отстранилась немного и пробормотала ему: «Иди». Джейми быстро подошел к Макафи, наклонился, чтобы шепотом ободрить его, и положил руку ему на плечо.

Мысли меня не слушались – как бы я ни старалась сосредоточиться на происходящем, они как будто расползались в разные стороны. Руки болели: я измельчала травы, тягала больных, носила воду… Мне казалось, как будто я бесконечно повторяю одно и то же, снова и снова, – я ощущала ритмичный стук пестика в ступке, мертвый вес бесчувственных тел. Воспоминания о стеклах с амебой словно ожили – она плыла у меня перед глазами, ложноножки жадно шевелились в замедленном действии в поисках жертвы. Вода, я слышала шум бегущей воды; она жила в воде, хотя она была заразной только в форме цист. Она передается через воду. Эта мысль пришла ко мне очень ясно.

А потом я оказалась на земле, не в состоянии вспомнить, что когда-то стояла на ногах. В нос бил запах свежей влажной земли и свежего влажного дерева, принося с собой смутные мысли о червях. Перед моими глазами что-то задвигалось – маленькая зеленая Библия упала и теперь лежала перед моим лицом, а ветер переворачивал страницы одну за одной в призрачной игре Sortes Virgilianae[33]. Где же он остановится, подумалось мне смутно.

Потом были руки и голоса, но мне было не до них. Огромная амеба царственно плыла во тьме передо мной, плавно двигая ложноножками в приветственном объятии.

Глава 63

Выбор

Лихорадка бушевала во мне подобно шторму, острые вилки молний пронзали тело ослепительной болью, каждая замирала на мгновение, сияя рядом с нервом или сплетением, освещая потайные уголки суставов и сжигая волокна мышц. Безжалостные вспышки ударяли снова и снова, будто огненный меч карающего ангела, что не знал пощады.

Я редко осознавала, закрыты мои глаза или открыты, сплю я или бодрствую. Я не видела ничего, кроме подвижной серой массы, беспокойной и пронзаемой красными всполохами. Краснота пульсировала в венах, укрытая облаком. Я ухватилась за алую вену и последовала за ней, цепляясь за мерцание ее замедленного тока посреди оглушительного грохота. Грохот становился громче, по мере того как я проникала все глубже и глубже в черноту, бурлящую вокруг, он становился навязчивым и монотонным, как бой барабана, так что в ушах звенело, и я ощущала себя пустотелой, будто туго натянутой, вибрируя от каждого нового удара.

Источник стука был прямо передо мной, пульсируя так громко, что мне захотелось закричать, только чтобы услышать какой-нибудь другой звук, но несмотря на то, что губы раскрылись, а горло напряглось от усилия, я не слышала ничего, кроме барабанного боя. В отчаянии я вытянула руки – если это были мои руки – вперед, в серый туман, и схватила какой-то теплый, влажный и очень скользкий предмет, который бился, сокращаясь у меня в ладонях.