Дневник кушетки

Они очаровательны, женщины подобного рода. Когда мужчина сидит с ними, он должен напрягать свой ум, чтобы внимать. Для них составляет страдание молча слушать кого-нибудь.

Маргарита рассказала о всей своей жизни:

– Разведясь с мужем, после целого месяца одиночества, я поняла, что мне необходимо иметь друга. Вы понимаете?.. Один богатый человек, который давно уже интересовался моей особой, предстал передо мною в один из скучных дней, и я была очень счастлива от этого посещения. Вы понимаете? Он сделался моим любовником. В моем положении, имея только мелкие ренты, я себя дала без труда победить тому, кто был мне полезен. Вы понимаете?..

Всякую фразу она удлиняла этим «Вы понимаете?», произносимым беспокойным тоном. Она нас принимала как будто за идиотов? Почему она думала, что мы это не могли понять?

Она продолжала:

– Он меня поддерживал в продолжение двух лет. Я жила с ним. Наконец, я нашла его компанию для себя недостаточной. Вы понимаете? Поэтому я была в восторге, когда вы мне сделали ваше признание в любви. Вы понимаете?.. Я всегда мечтала иметь еще друга при моем любовнике. Я вас слушала, вы мне понравились, и я бы пришла в отчаяние, если бы вы на меня злились, что я не пришла вчера… потому что… вы понимаете?.. я свободна эту ночь. Моего любовника по субботам нет в Париже. Он вернется только в воскресенье вечером. Таким образом, по субботам я буду приходить к вам и буду у вас проводить ночи. Вы понимаете?..

Я думаю, мы понимаем!

– Вы восхитительны, – повторил мой хозяин.

– Почти всегда после полудня я также свободна, – продолжала она. – Я буду приходить каждый день в три или четыре часа между завтраком и обедом. Мы будем разговаривать. Вы мне будете рассказывать интересные вещи. Мы будем развлекаться. Вы понимаете?..

Да, да, да, поняли! Боже! О чем ты думал в тот день, когда вставил этот припев в разговор молодой прелестной девушки?

Я наблюдала за моим хозяином. Ему предлагали регулярную программу, которая была вовсе не в его натуре.

– Такой друг, как вы, – сказала Маргарита, – это моя настоящая мечта!

Он скорчил гримасу, которой как бы хотел сказать «Вы понимаете?». Гримаса вышла невольная, ибо обдуманно он этого не сделал бы. Но ему эта история уже надоела. Нет, никогда в жизни он не согласился бы на такое ежедневное распределение дня и на эти еженедельные ночные свидания! В этот момент он пустил в ход все возможное.

– Твоей добротой, – воскликнул он, – ты меня делаешь несчастнейшим человеком в мире! Как так! Ты у меня была в эту ночь, и я тебя лишусь в ближайшую? Забываешь ли ты, что я тебя безумно люблю? Я буду твоим любовником, а ты обзаведешься другим! Но я его задушу, этого соперника, который со мной будет разделять обаяние твоего тела и поцелуи твоих жгучих уст! Маргарита, ты принадлежишь мне, мне одному! Что ты подумаешь обо мне, если завтра я сделаю такой же ужасный расчет? Ты меня будешь презирать, и ты будешь права! Нет, нет, нет! Этому не бывать!

Он схватил ее за руки и продолжал:

– Твоя жизнь – это моя жизнь; моя жизнь – будет твоею. Мы будем жить вместе, как два тела, имеющие одну душу. Твой любовник богат; ты предпочитаешь мою веселую бедность его несметным богатствам. Что значит золото, когда любят друг друга так, как мы любим? Разве богатство приближает или удаляет нас от идеала счастья?..

– Но… – прервала она.

– Счастье составляется из тоски и страстей…

– Но…

– Счастье, чтобы расти, требует росы из слез…

– Но…

– Счастье рождается в мучительной лихорадке…

– Но…

– Сердце бьется гораздо спокойнее, когда предвидишь все скотские слабости…

– Но…

– Ты будешь сестрой той богемы, которая, я всегда знал, расцветет вокруг меня…

– Но…

– И если когда-нибудь мы избавимся от некоторых неприятностей, мы вместе поедем туда, в область грез, в область восторгов, в другое царство, где смерть соединяет истинных влюбленных, которые завоевали себе счастье ценою страшных страданий.

– Но…

– О! Я хочу до конца своей жизни наслаждаться твоей красотой! Слушай: у меня есть яд, который тела и души через ад чувственных эксцессов ведет туда! Достаточно несколько глотков, и мы, не успевши испустить последнего вздоха, будем там, на небесах… Да, мы переживем лучшие мечты, к которым только может стремиться человек… и потом, однажды, ты выпьешь несколько спасительных глотков, которые нас ведут к высшему блаженству. Скажи мне, что ты согласна и что ты исполнишь все, что я захочу!

– Но я не могу оставить все то, чего я достигла усилиями двух годов, – сказала она наконец. – Без сомнения, я не люблю своего любовника, но я чувствую благодарность к нему и даже привязанность… Это было бы очень плохо с моей стороны поступить так, как вы мне советуете…

– Он! Он большего не стоит! Я тебя люблю!

– Но я люблю роскошь, я обожаю беспечное житье… Мне кажется, что я была бы несчастна, если мне бы пришлось заниматься тысячью мелочей, на которые натыкаешься при бедности и безденежье. Я вас умоляю. Рассудите немного. Пораздумайте. Зачем вы требуете все это?

– Потому, что я тебя люблю, я теряю рассудок и не могу больше рассуждать. Твоя красота делает меня безумным, я чувствую, что ты для меня все…

– Но…

– Приди, приди, приди! Я тебя люблю!

Он схватил ее и сильно сжал в своих объятиях. Ловкими пальцами он расстегнул все крючки, и платье наполовину спустилось, обнажив восхитительнейший в мире бюст.

– О, загасите огонь, я вас умоляю! – просила она. – Я сгораю от стыда!

Он повиновался.

Увы! Уже ничего нельзя было увидеть. Но зато я слышала.

Через два часа были зажжены свечи, лампы снова горели. Мой хозяин принес на маленьком столике ужин. Ужинали они в рубашках. Маргарита уже больше не стеснялась света.

Тем не менее лоб молодой женщины был нахмурен. О чем же она думала? О будущем своей любви? Никогда в жизни! Но это будет определенно известно только завтра.

Я не хочу описывать того, что произошло ночью. Я сделалась очень нервна, в особенности за последнее время. У меня нет никакого удовольствия рассказывать о некоторых вещах: это мне доставляет страдание.

Пожелаем им всего лучшего, по крайней мере, короны из цветов! Это очень красиво, я вам говорю!

Два часа спустя после того, как красавица покинула моего хозяина, он получил следующее письмо:

«Я в восторге от той ночи, что провела с тобой, мой дорогой; я уверена, что сохраню воспоминание, которое никогда не изгладится из моей памяти. Я тебе говорю об этом не для того, чтобы польстить твоей радости – мужчины так любят, чтобы их любовницы делали им признания подобного рода, – но потому что это чистая правда. Пишу тебе с удрученной душой, так как должна тебе сейчас сообщить очень неприятную новость. Но прежде я тебе хочу опять подтвердить, что еще никто никогда не доставлял мне столько радости в любви, сколько ты со своей страстью. С первого же раза я поняла тебя и твою натуру, и я не удивилась, что ты себя считаешь вправе объявить, чего ты желаешь. Тем не менее я тебя умоляю не бранить меня; я у тебя заранее прошу прощения; я тебе обязана отказать в том, о чем ты пламенно просил меня.

Нет, мой дорогой, я не могу за тобой последовать. Я с таким трудом упрочила свое положение, это было бы безумием все это бросить только за одно обещание блаженства. Если бы ты был еще очень богат, я бы не говорила… Но случаю угодно, чтобы для тебя было невозможно исполнить самые легкие мои капризы; конечно, это не твоя вина, но я уверена, что я с моими привычками не смогла бы жить в такой богеме, где ты можешь быть так счастлив один и где мы будем так несчастливы вдвоем. Нет, я не покину моего содержателя.

Я не вправе причинить ему это огорчение. В общем, этот человек сделал с своей стороны все возможное, чтобы мне понравиться. Он стар уже, и я должна его щадить. Почему ты ревнуешь? Я не могу его покинуть без внушительной причины; я не могу заставить его страдать, так как я знаю, что это может свести его в могилу. Чего желаешь ты? Я не жестокосердна… и к тому же я всегда думала о будущем; я ужасно боюсь бедности. Мне кажется, что я наложу на себя руки, если у меня не будет больше средств удовлетворить те страстные желания и намерения, к которым я привыкла.

Твоя гордость не желает делить моего тела; ты хочешь видеть своею меня всю; я тронута той покорностью, которую изъявляет мне твоя любовь, но во имя всех доводов, которые я сделала, во имя всего, что я чувствую, но не могу выразить, я тебя умоляю – останемся друзьями, останемся влюбленными навсегда.

Я буду так мила! Открой мне еще раз дверь твоей медвежьей берлоги, где ты так чудно поешь о любви. Ты хочешь обладать мною всецело? Каждый день, клянусь тебе, ты будешь наслаждаться мною. Я часто буду приходить тебя будить; у нас даже хватит времени до завтрака любить друг друга и снова засыпать; так что тебе будет казаться, что мы всю ночь спали вместе. Я посвящу тебе больше свободных дней. По мере возможности я буду предоставлять в твое распоряжение целые ночи, подобные той, которую мы провели вчера и которая доставила мне так много наслаждений, так много безумных минут, что я в эти часы вся изменилась и готова вечно любить тебя.

Твои ласки бросают в дрожь, а поцелуи твои проникают уста каким-то страшным ядом. Сегодня я тебя люблю, я хочу, чтобы ты меня любил так, как я того желаю… Поскучай несколько часов, которые мне необходимы, чтобы обеспечить себе средства к существованию.

Хочешь ли ты меня осчастливить, как ты мне обещал? Или ты хочешь вернуться к своему грубому решению?

Я тебя умоляю! Твоя Маргарита припадает к твоим ногам, чтобы ты исполнил ее просьбу: мой прекрасный медведь, будь мил, и я сделаю все, что ты захочешь.

Отвечай мне скорее. Если ты меня хочешь сегодня вечером, я сделаю все, чтобы соединиться с тобой. Ты увидишь, я готова совершать даже неблагоразумные поступки, только чтобы тебя больше увлечь. Я тебя люблю, я тебя люблю! Я не отдаюсь совсем, а только почти; и если я тебе отказываю, то тому виной те плохие задатки, которые вложил Бог в мою душу. Я тебя безумно люблю!

Маргарита».

– Ясно, это было что-то роковое! – сказал мой хозяин, вкладывая обратно в конверт сложенное письмо. – Все эти женщины прямо удивительны. Они отдаляются от своих содержателей только лишь за тем, чтобы ухватиться за того, кто может сделать их «дорогим и любимым». Ты видишь, красота моя, каким высокомерным я сделался.

Он тут же сел за маленький столик, взял бумаги, обмакнул перо и написал:

«Любовь моя, твое письмо надорвало мне душу. Я так и думал, что такая гордая и благородная женщина, как ты, должна принести себя в жертву. Тем хуже для нас обоих.

Я тебя больше никогда не увижу.

Я надеялся на счастье только с тобой. Я обманулся. Не нужно мне было так поддаваться иллюзиям. Никогда, никогда я не соглашусь владеть тобой сообща еще с кем-нибудь. Все или ничего! Ты соглашаешься предоставить мне только отрывок из твоей жизни, а этого недостаточно для такой любви, как моя. Я тебя не смогу видеть сегодня, потому что я покину Париж. Я в таком удрученном состоянии, что не могу оставаться в Париже. Я бегу от тебя. Я еще не знаю, где я попробую утолить свою печаль; но я охотно надеюсь, что потом я разыщу женщину, немного похожую на тебя, у которой будут некоторые твои достоинства и которая мне отдаст всю свою жизнь, подобно тому, как я решил отдать ей свою.

Прощай, Марго! Ты могла быть счастливейшей женщиной и сделать меня счастливейшим мужчиной; ты этого не пожелала. То, что должно было нас соединить, должно, таким образом, послужить нашей разлуке. Прощай, прощай! Постарайся не скоро забыть обо мне; я боюсь, что не забуду тебя никогда, несмотря на желание ослабить действие твоей жгучей страсти на мое бедное сердце».

Он заклеил письмо и отнес его на почту.

– Посмотрим, – сказал он потом, – теперь четыре часа… У меня свидание в Frocadero с женой этого идиота инженера; у меня также свидание здесь с красоткой, которая торгует шампанским и любовью. Ну так которая из двух? Я к ним одинаково равнодушен.

Он взял из кармана монету и бросил ее в воздух, крикнув:

– Лицевая сторона – инженер!..

Затем поднял монету: оборотная.

– Пусть так! Девица придет к тебе. Кончится тем, что мне выцарапает глаза эта тигрица из Frocadero! Я назначаю это свидание уже в четвертый раз…

Он расположился в кресле, закурил папиросу, взял журнал, швырнул его и проворчал:

– Какая потешная жизнь! Я устал, надорван… И при этом я жду женщину, которой нужно будет показывать чудеса храбрости. Я ведь не хочу поколебать моей доброй славы и потому умру! Идиотство… Может, пора отдохнуть на природе?.. Деревня, маленький садик с турецкими бобами, земляникой, деревьями, покрытыми листвой… туда прилетят птицы, которые будут щебетать с оглушительным шумом, они мне сделают пи-пи и каки на голову… Как это будет мило! Вокруг меня будут цвести розы, и когда я пойду их обнюхивать, меня укусит оса или большая зеленая муха. Я пойду гулять по деревне, на поля, в леса: тут сердитая корова боднет меня рогами; там змея ужалит меня в ногу, или большая жаба, на которую я наступлю, обрызгает мои ботинки липкой грязью… Так забавно в деревне!.. А! Нет, лучше уж позволить себе тысячу раз трястись в лихорадке, жаловаться на ломоту в суставах, чем отправиться в тень лесов в маленький несносный домишко, где никто ко мне не будет приходить и где я принужден буду в один прекрасный день наложить на себя руки в отчаянии от тех прискорбных дум, которые будут вечно отравлять мое существование…

Дринь!.. Дринь!..

– Это она и есть. Два удара!.. Замечательно!.. Вставай, старье. Ну-ка! Смелей!.. Или тебе захотелось в деревню?..

Он пошел к дверям.

XVIII

Тихо, без всякого шума, вернулся мой хозяин, пробыв вне дома пятнадцать дней. Я, вполне понятно, не буду говорить подробно о том убийственно скучном времени, которое мне пришлось провести в его отсутствие. Привратник являлся каждый раз, когда хозяйка квартиры намеревалась стирать пыль или выколачивать мебель; об этом может кое-что поведать кровать. В последнюю субботу эта пародия на кавалера, запутавшегося в юбке хозяйской дочери; только тогда хозяйка сообразила, что ее дочь далеко не дитя в вопросе об ухаживании. Но эта «неосторожность» не повлекла за собой серьезных последствий; это произошло по ту сторону кровати. Я здесь воздерживаюсь от описания неопрятности этой публики; я обожаю ровные стежки, надушенные юбки, приятный запах, а виденные мною в течение пятнадцати дней рубашки были не первой свежести и чистоты. О! А нижние юбки, ставшие серыми от стирки, грязи, воздуха! Меня тошнит от них. Но я, любознательная кушетка, все же решилась осмотреть это…

Мой хозяин страшно утомлен. Круги под глазами, лицо печальное, лоб нахмурен. Молчит. Усталым взглядом он осматривает вещи, разбросанные в нашей комнате. Воспоминания не веселят его. Понятно, я страшно взволнована и не предчувствую ничего доброго от его задумчивости.

Он сел за маленький столик, на котором было написано так много милых писем; черкнул несколько слов на разных листочках бумаги, поставил печать и отнес на почту.

В течение нескольких минут все мы: мебель, щетки и другие предметы – печально переглядывались. Такое выражение лица бывает у молодых людей, решивших покончить с собой, когда они пишут последнее письмо родителям о принятом ими ужасном решении.

Не прошло получаса с момента его возвращения с почты, как в дверях раздался звонок.

– Женщина! – подумала я.

Нет, это был мужчина, изящный господин лет тридцати семи-восьми, блондин с красивыми усами, шикарно одетый.

– Ну вот! – воскликнул мой хозяин, крепко пожимая ему руку.

Последний не спешил ответить. Очевидно, новость не из приятных. Наконец он решился сказать:

– Послушай приятель, ты должен быть мужественнее.

– А! – воскликнул мой хозяин, – она отказывает!.. Хорошо. Я знаю, что мне теперь осталось сделать…

– Я тебя уверяю, что ты влюблен, – сказал господин.

– Нет, нет, не думай так. Это невозможно, о чем ты говоришь… Видишь ли ты, не все в этом положении смогут перенести эту муку…

– Без сомнения, но у тебя есть энергия, ты это доказывал много раз.

– У меня нет энергии; в эти моменты люди теряют энергию.

– Тем не менее, рассуждая…

– О! Я тебя прошу!.. У меня нет рассудка, я не могу рассуждать. Я хочу совершить важный поступок, который послужил бы уроком тем, которые принуждены будут подражать Симон. Это гадко, мерзко, то, что она делает. Не покидают умирающего человека, не сказав ему последнего прости…

– A! pardon, она не отказывает в свидании; напротив, она желает тебя видеть, говорить с тобой, утешать тебя, вдохнуть в тебя прежние силы; она хочет, чтобы ты принял ее, я говорю тебе.

– Тогда!.. если бы я ее позвал, обещая ей все, что она потребует…

– Она придет.

– Ты полагаешь? – спросил мой хозяин, и в его глазах блеснул луч надежды.

– Я в этом уверен! Она мне сама объявила, что, если бы она знала, что своим приходом она тебе окажет добро, ничто бы ее не остановило.

– А ты ей сказал, чтобы она пришла?

– Нет.

– Почему? – вскричал мой хозяин.

– Потому что я полагал, что гораздо благоразумнее предупредить тебя, что, по моему мнению, она не будет твоей любовницей и что было лучше для тебя не видеть ее. Когда она уйдет, у тебя будет такой взрыв отчаяния, что это превысит даже твои теперешние страдания.

– Я хочу ее видеть! Ты слышишь? Я хочу ее видеть! Она должна прийти. Я обещаю все, что хочешь, но я желаю, я желаю ее видеть!

Он положил руки на плечи друга.

– Хочешь быть хорошим? – спросил он.

– Да, – ответил друг.

– Пойди скажи ей, что я ее жду. Иди скажи ей, что если она не придет сегодня, сейчас, то ты ни за что не отвечаешь. Иди, я тебя умоляю! Ты мне окажешь такую услугу!

– А ты мне обещаешь быть благоразумным, очень благоразумным?

– Я тебе обещаю… Я сделаю все, что смогу, чтобы быть благоразумным.

– Она внизу, в экипаже. Я иду…

– Как?.. Здесь?.. И ты мне не сказал?.. О! Я тебя ненавижу! Я тебя презираю!.. Ты мне больше не друг… Я отрекаюсь от тебя!.. Я отрекаюсь от тебя!..

Он вытолкал его взашей, и я издали слышала, как он ему сказал:

– Мерси, ты мил…

Графиня Симон de Р… прелестная женщина, блондинка высокого роста, одетая элегантно, с некоторой небрежностью. О! Эта женщина не олицетворение храбрости и отваги. Напротив, в ней воплотилось все противоположное. Да будет мне прощено сравнение… она немного смахивает на улитку. Это, может быть, зависит от ее близорукости. Когда плохо видят, тогда всегда опасаются наткнуться на стену или край стола.

Меня крайне удивило, что мой хозяин перед ней чувствовал себя маленьким мальчиком. Ни на грош задора! Он, побивающий рекорд по части обращения, лепетал, как новичок, нес вздор и никак не мог сказать того, что хотел.

– Я пришла, – отвечала она, – так как сочла своей обязанностью ответить вам визитом. Положение затруднительное. Я принимаю во внимание ваше подавленное состояние. Незачем отталкивать людей, которым необходимо некоторое утешение.

– Я вам благодарен, Симон, – сказал мой хозяин. – Я очень доволен.

– Я не хочу быть вашей любовницей. Я порядочная женщина. Я ни к чему не прибегла для того, чтобы вас увлечь; я никогда не поощряла ваших желаний. Должна ли я сойти с ума только потому, что вы сумасшедший? Я хочу быть благоразумной за двоих. Вместо любви я вам предлагаю свою привязанность, свои симпатии и свою дружбу. Мне так сильно хотелось бы вас исцелить, как будто и не я причина ваших терзаний. Если я должна быть вашей старшей сестрой, я буду ею, и с помощью ласк, забот, ухаживания я надеюсь вернуть чудную дружбу прежних дней в прелестной компании; я сохранила, мой друг, воспоминание о некоторых проведенных в вашем обществе часах как о лучших, незабвенных минутах моей жизни.

– Ах! Симон, зачем я вас люблю? – воскликнул мой хозяин. – Не моя в том вина, что я в таком состоянии… Я не могу больше жить. Мои мысли путаются. Я испытываю ужасные муки. Это глупо, безумно, гадко; но меня наполняет одно желание – владеть вами, иметь вас… Мне кажется, что если бы вы стали моей любовницей, я был бы тотчас исцелен… я также уверен, что потом полюбил бы вас еще сильнее. Вы видите, я чистосердечен, искренен. Я сознаю мое плачевное положение и знаю, что меня может спасти; я не могу предвидеть, что будет потом… Но, Симон, я несчастен!

– Да, друг мой, вы очень несчастны, и я вам сочувствую от всего сердца. Сколько зла приносит любовь!

– Вы никогда не испытывали этих страданий? – спросил мой хозяин.

– Нет. И я их страшусь. Я делаю все, чтобы не знать их…

– Они разбивают, разрывают на части, сжигают… Кажется, что тысячи животных царапают, кусают твой мозг… Лихорадка меня убивает!.. Я думаю, Симон, что было лучше всего покончить самоубийством. Это значит сразу отделаться от всего…

– Вы меня не любите, если хотите мне причинить такое горе? – прошептала Симон. – И я приду к вам, не имея надежды быть вам полезной? Вы не найдете большей признательности. Какая благодарность… Знайте, что если я и не буду вашей любовницей, то я себя скомпрометирую так, как будто я буду ею.

– Я вас люблю! Я желаю вас поцеловать, – сказал он.

Она подставила ему щеку.

– Целуйте. Я очень довольна, что вы меня целуете… Я вас очень люблю.

Она села около него на меня, ничуть не страшась ужасной кушетки, ставшей роковой для стольких добродетелей. Она взяла его руки, ласкала его, как ребенка, и начала говорить с ним материнским или, скорее, братским тоном:

– Я очень люблю моего друга, потому что он большой безумец. Я хочу, чтобы он был счастлив, и со временем он меня сам поблагодарит за то, что я была рассудительнее его. Мы бы утратили все сокровища нашей дружбы, если бы мы совершили этот грубый акт. Мы бы потом очень сожалели. Мы были бы очень несчастны. Мы бы не встречались с такой радостью. У нас были бы такие сильные угрызения совести, что мы бы не могли радоваться этому стремлению друг к другу. Я тронута; я вас люблю; но я требую, чтобы наша любовь была чиста; я отдаю свою душу, свое сердце, всю свою нежность; но я сохраняю свое тело, которое ничего не стоит в той любви, каковой я хочу видеть нашу. Я вас так же люблю, как и вы меня; если вы мне не ответите на мою привязанность, я останусь одна. Я хочу вас увлечь за собой. Мы будем очаровательно проводить время. Мало-помалу вы забудете, что я женщина. Мы будем друзьями, которые стоят выше этой плотской грязной любви. Напротив, вы потом будете еще больше уважать меня, и вы найдете во мне то, чего вам не могла дать ни одна женщина. Не смешивайте меня с теми женщинами, которые так быстро уступают вам. Вы их не узнали бы, если бы даже встретили… Вы любите мои губы: они уже были вашими; это соединение, надеюсь, не послужит нашей разлуке; мы не расстанемся никогда. Я непременно должна отклонить вашу просьбу быть вашей любовницей, чтобы сохранить для вас в моем лице друга, вечного друга!

Она целовала его в лоб, щеки, губы и шею. Она была божественно мила, нежна, любезна, ласкова. И все эти ласки и поцелуи, казалось, действовали очень благотворно на моего хозяина, его лихорадочное состояние переходило во все более и более спокойное; он, чудовище, позволял себя ласкать так, как будто он был специально создан для подобных ласк.

На самом же деле расточаемые ласки на него совсем не действовали.

И действительно, как только Симон покинула нашу квартиру, обещав посетить нас на будущей неделе, мой хозяин бросился к маленькому столику и принялся писать:

«Милая маленькая Берта, я вернулся из поездки; моя первая мысль была о тебе. Я буду счастливейшим из мужчин, если завтра, в четверг, к двум часам ты придешь ко мне поболтать. Я тебя жду и… и покрою твои уста прелестными поцелуями.

Твой Волк».

– Одной, – сказал он.

«Привет тебе, Пуизетта; ты меня, вероятно, забыла, так как от тебя нет никаких известий. Я вернулся в Париж. Хотел тебя видеть: мне необходимо ощущать твое дыхание и целовать твой миленький носик. Можешь ли выбраться в пятницу? Я тебе буду вечно благодарен. Целую тебя в носик! Приходи в добрый час.

Твой Медведь».

– И второй!

«Крошка Марта, если бы журналы в своих ежедневных похвалах не убеждали бы меня, что ты жива, я бы считал тебя умершей. По субботам ты всегда свободна. Приди же ко мне хоть повидаться. В награду я тебе кое-что покажу. Я тебя обожаю! Целую куда только можно!

Медвежонок».

– И третьей!

«Сударыня докторша, ваша щепетильность, по всей вероятности, задета. Очень глупо с вашей стороны дуться, вместо того чтобы прийти и сделать мне выговор. В наказание я готов исполнить все, что вам заблагорассудится. В воскресенье днем я вас жду. Добро пожаловать, несносный характер. Вы меня случайно видели беседующим с двумя кокетками. Приходите же скорей, в воскресенье, все искуплю. Жду вас, ваши нервы и ваше злопамятство.