Дневник кушетки

Они сели за стол. Весело вылетела пробка из бутылки с шампанским.

– Я так довольна, что мы решили здесь ужинать, скачала она. – Здесь хорошо, в этой трущобе. И потом, я так счастлива, что ни одна женщина не переступила этого порога и что эта святыня не была никем осквернена; я здесь постоянно вдыхаю свои духи, запах, который я оставила в этой комнате с первого же раза, как вошла сюда… Ах! Вознаградит ли моя любовь в достаточной степени всю твою верность, все уважение, питаемое тобой к женщине, которую ты называешь «твоей феей с карими глазами»?

Конечно, я не могла знать, что почувствовал мой хозяин при этих словах, но я бы не удивилась, если бы тайные рыдания потрясли все его могучее тело.

Но она не дала ему времени долго останавливаться на сожалениях.

– Я тебя люблю всем сердцем. Я хочу быть связана с тобой в продолжение всей моей жизни. Если бы ты знал, как велика моя благодарность! Начиная с нашего первого поцелуя, ты мне не доставил ни одной неприятности, даже самой пустой. Всегда ты любезен, услужлив, предупредителен и добр. Ты меня сделал счастливейшей из женщин. Я тебя люблю всей душой! Если злые завистники и пытались убедить меня, что не существует мужчин, не обманывающих своих любовниц, то я не хотела верить им.

Если другие советовали мне шпионить за тобой, я не хотела внимать их мерзким советам. Я доверяю тебе и всегда хочу доверять тебе.

Она поднялась с бокалом шампанского в руках:

– Я пью за нашу любовь и даю обет до конца своей жизни ужинать под Рождество только с тобой вдвоем!

Затем я услышала поцелуи, поцелуи и еще поцелуи…

– Я хочу опьянеть! – сказала очаровательная женщина. – Да, я хочу опьянеть, чтобы у меня вскружилась голова, чтобы на меня напало безумие! В эту ночь я готова удовлетворить все капризы моего возлюбленного. Все будет прекрасно!

Некоторое время спустя, поддерживаемая под руку моим хозяином, она вошла в комнату. Она смеялась, она была пьяна. Тихо он раздел ее, снял ботинки, черные шелковые чулки, а она напевала. Он уложил ее в постель; она все напевала. Вдруг она потребовала, чтобы ее ботинки были спрятаны в камин и туда был положен рождественский подарок. Мой хозяин повиновался ей.

Он вложил в один башмак футляр с браслетом, украшенным жемчугом и драгоценными камнями, а потом возвратился к своей подруге, которая уже заснула, как маленькая девочка, которая очень много смеялась, пела, плясала, болтала и вконец утомилась.

Она слегка приподнялась.

– Я сплю, – прошептала она. – Это все шампанское… Дай мне заснуть на десять минут… А потом… После это пройдет… Я сплю… Поцелуй меня.

Она протянула ему губы и положила на плечо друга свою красивую головку с распущенными волосами, выделяющуюся из массы кружев и батиста.

Однако они не так скоро заснули. Я в своем углу долго слышала вздохи, поцелуи, нежности, где все перемешалось – и радость, и счастье, и страсть.

Проснувшись на другой день Рождества, дама с карими глазами нашла в своем башмаке браслет, который принес ей маленький Дух, и, после целого потока ласковых слов, она ушла. Она не могла оставаться у моего хозяина целый день, так как должна была посвятить его семье.

Было ясно, что мой хозяин чем-то озабочен. Я не знала его забот: никто не поверяет своих дел кушетке. Тем не менее я его настолько хорошо знала, что догадывалась, что нужно ждать сюрприза.

Около трех часов, когда уже стало темнеть – дни на Рождество очень коротки, – прислуга ввела посетительницу, лицо которой было покрыто густой вуалью. Я ее раньше не видела. Хозяин предложил ей маленький стул поближе к огню. Она села.

– Несколько минут мы будем не одни. Постарайтесь согреть немного ваши озябшие ножки. Впрочем, я пойду предупредить прислугу, чтобы она ушла…

Молодая женщина не отвечала.

Через некоторое время он возвратился в комнату.

– Я к вашим услугам, – сказал он.

Тогда дама приподняла вуаль, сбросила с себя на кровать свое богатое меховое манто и, обратив к нему свое гневное лицо, заговорила:

– Вы меня недостойным образом обманули! Я решилась отомстить вам. Вы могли сделать меня своей любовницей, но я не из тех, которых надувают. Отвечайте! Я вас так же люблю, как и ненавижу; согласитесь ли вы бросить для меня ваших прежних любовниц? Вы мне клялись, что вы свободны! Согласны ли вы быть свободным для меня?

– Никогда в жизни! – воскликнул мой хозяин.

– Берегитесь! – закричала она, скрежеща зубами.

– Дорогая Габи, – сказал спокойно мой хозяин, – ты появилась в моей жизни как раз в тот момент, когда я так нуждался в такой женщине, как ты. В продолжение десяти или двенадцати лет я вел безобразную жизнь; мне теперь уже тридцать два года, и я обладал женщинами, которых больше всего желал; в моих объятиях были и такие, которых я вовсе не желал! Как много их было!.. Я уже разбит; я уже пресыщен. У меня большое отвращение к своему существованию. До сих пор я обманывал женщин, которые смеялись над моей ложью. Я в восторге, что ты являешься с идеей мести. Я тебя только тогда желал, только тогда любил, когда ты еще не была моей; как только я добился того, чего желал, я стал меньше любить тебя. Так уже я устроен. Если ты хочешь мстить мне, я тебя не стесню. Ты мне этим окажешь большую услугу. Если я принужден соединиться с тобой, то я лучше предпочитаю, чтобы ты убила меня. Это будет гораздо лучше. И потом, этот конец мне очень нравится. Я всегда любил романы. После того, как я столько прочел их, почему бы мне и не устроить один? Это будет так занимательно для хроники завтрашних газет. Я разорен; на мою мебель наложен арест на той неделе; я жду, что ее продадут; если ты пришла прекратить мою драгоценную жизнь, то я умру, унося с собой в могилу самые лучшие воспоминания о тебе. Есть у тебя револьвер?

– Да, есть, – сказала Габи.

– Хорошо! А серьезное ли это оружие? Женщины не особенно хорошо знакомы с ним. Я не хочу, чтобы ты не попала в меня… Я хочу, чтобы ты меня наповал убила… Покажи свой револьвер…

– Он в кармане моего манто.

– Можно мне осмотреть его?

– Да.

Мой хозяин достал револьвер. Это был маленький женский револьвер с перламутровой ручкой с серебряными инкрустациями и с маленькими гильзами.

– Как, вот этим ты мне хочешь мстить? Несчастная, ты рискуешь натереть руки. Не был ли я прав, не доверяя тебе. Нужно было бы на всю жизнь заключить в тюрьму тех оружейников, которые имеют дерзость… – Он вложил револьвер в карман ее манто и взял с ночного столика свой.

– Я хочу предложить тебе свой, Габи. Это в твоих интересах. Смотри.

И он показал ей гильзы.

– Вот это серьезные гильзы. К тому же его удобнее держать. Ты увидишь, что ты его тоже удержишь; ты помещаешь указательный палец на курок; прицеливаешься в висок или в лоб, нажимаешь курок, раздастся бум! и я буду мертв…

– Умер! – воскликнула она.

– Ах! Совершенно мертв! О! эти пули, когда попадают, не дают спуску…

– Но это ужасно, о чем вы говорите!

– Напротив. Я делаю это из эгоистических побуждений. Лучше уж убить начисто, чем поранить в ухо или же нанести какую-нибудь безобразящую рану… Посмотри-ка… Но, прости, позволяешь ли ты мне кое-что тебе предложить? Хочешь ли?.. Кубок шампанского?.. Выпей немного, милая Габи; это подкрепит тебя, отчасти и успокоит… Ах! моя дорогая, ты мне окажешь огромную услугу!

Он раскупорил шампанское и разлил его в большие бокалы.

– А ты себя чувствуешь хорошо? – спросила она. – Ты был немного не в духе во время нашего последнего свидания… Почему тебя не было в этом году на юге? У тебя легкие слабые, сырость тебе не вредна?.. Что ты поделываешь в Париже? Ты неразумен…

Он сел за маленький столик и написал.

– Что ты там делаешь? – спросила Габи.

– О! Ничего особенного… Подожди меня несколько секунд… это для тебя важно…

Она тихо встала и без малейшего шороха платья приблизилась к нему настолько близко, что могла прочесть через голову моего хозяина следующее:

«Господин комиссар, из личных побуждений, которые никого не касаются, я решил пустить себе пулю в лоб. Я прошу не делать вскрытия моего тела. Но прошу отправить его лучшим путем на родину. Кладбище расположено невдалеке от церкви, где меня крестили; на нем обитают разного рода пернатые; среди них, вероятно, найдутся мне ровесники; мне будет приятно слышать их пение».

Он сложил письмо, вложил его в конверт, на котором написал: «Господину полицейскому комиссару».

– Кончено! Теперь я, милая, готов на все.

Почему это его грустный голос так нежно звучал?

Когда он повернулся к молодой даме, он, к своему удивлению, заметил на ее глазах слезы.

– Почему ты плачешь? – воскликнул мой хозяин. – Зачем текут слезы из твоих прекрасных глаз? Я тебе запрещаю плакать. Ты слышишь? Останься недостойной женщиной, которую я обманул… Слушай, Габи, слушай… Когда я тебе говорил, что я тебя люблю, я этого не думал. Я тебя обманывал, говорю тебе! Я обманывал… Когда я тебя умолял позволить прикоснуться к твоим устам, когда я сравнивал их свежесть с розами, я лгал, я лгал!.. Когда твои глаза были полны нежности и я клялся, что их глубина похожа на весеннее небо, я опять лгал! Я все время лгал… Я хотел только унизить тебя в твоих же собственных глазах, покрыть тебя всей своей грязью, сделать тебя женщиной, подобной тем, которые так часто отдаются мне и которые выходят из моего жилища с разбитым сердцем… Я тебя никогда не любил, никогда, никогда… Я не только легкомысленный человек, я чудовище…

– Это неправда, это неправда! – воскликнула Габи. – Когда ты мне говорил, что ты любишь меня, ты меня любил!.. Я в этом уверена!

– Нет, нет, нет! Заблуждение! Я лгал еще больше. Ну, пора, возьми этот револьвер, прицелься и выстрели. Будь безжалостна. Жалел ли я тебя для себя?

– Ах! У меня нет мужества…

– Как, ты со мной сыграешь эту подлую штуку?.. И ты даже не будешь в состоянии отомстить? А! Но, нет! Я хочу, чтобы ты исполнила то, что клялась совершить, когда сюда приходила. Я не позволю тебе изменить своего намерения. Я готов. Буду ли я завтра тем же? Убей!.. Убей! Убей!.. И, может быть, я тебя полюблю…

– Я тебя ненавижу! Я не могу… Я более не в силах!..

– Если ты меня ненавидишь… Ты должна меня ненавидеть… Вспомни: я тебя уверил, что любил только тебя… Я клялся головой, что буду тебя вечно любить… За это ли ты отдалась?.. Сегодня ты расстроена… Ужасный грех точит твою совесть… Твоя жизнь разбита… Если у тебя не будет утешения в отмщении, вся твоя жизнь будет страшным отчаянием. Вот, возьми это оружие… Положи один палец наверх, а другой сюда вниз… Нажми… И кончено! Сделай, я тебя умоляю!..

Габи плакала. Она оттолкнула моего хозяина. Потом устремила на него свой взор. Через минуту, наконец, она пришла в себя и сказала громко:

– Ты огорчаешься. Выскажи мне свое горе. Я к тебе неравнодушна. Я тебя прощаю, тем более, что я не оправдываю своего гнева… Бедный друг… У тебя больное сердце, твой мозг потрясен… Я твой друг. Хочешь? Я буду тебя утешать, слушать тебя. Я разделю с тобой все твои горести. Я, может быть, тоже буду нуждаться в наперстнике. Мы постараемся взаимно утолять печали друг друга… От этой частой связи, в которой главное место займет дружба, мы получим, кто знает? такую светлую радость, которая искупит всю нашу жизнь, по временам такую глупую и чувственную…

Она ласкала его, целовала его глаза; прильнувши своими губами к его губам, она оставалась несколько мгновений в таком положении. Она гладила его волосы и затылок и тесно прижималась к нему. О! как походили эти недавние враги на возлюбленных! И как они были прекрасны! Я, как дура, страдала в своем углу; я никак не могу покорить свою чувствительность.

Габи увлекла его ко мне и села, близко наклонившись к нему.

– Говори со мной, – сказала она. – Говори со мной! Попробуй мне рассказать историю твоего сердца. Я ведь не обыкновенная женщина для тебя.

Я друг, я поверенная в твоих делах; для тебя я готова на все. Скажи мне, могу ли я за тобой последовать. Поступай со мной так, как будто я была не менее уважаема тобою. Я не женщина, у меня нет больше прежней красоты, я уже не приманка, у меня уже нет больше женственности, и я люблю… Очень! Перемени тон, говори ласковее, пусть твой голос ласкает меня. Говори совсем тихо, оттеняя созвучие слов… ведь ты умеешь так мило говорить, мой обожаемый, когда хочешь!

– Я болен, милашка Габи; у меня болезнь, о которой я никому никогда не расскажу. Эта болезнь отравляет мою жизнь. О! моя жизнь! Как я ее возненавидел… С двадцати лет вся моя жизнь – сплошной флирт! У меня было более тысячи содержанок!.. О! Что за жизнь! И я не могу заставить себя переменить мой образ жизни!.. Ты видишь, Габи, я был бы верным мужем, преданным, очень надежным… Я люблю флирт… Да, я знаю нескольких женщин… Но это было невозможно. Семейная жизнь, как я ее понимаю, требует детей. Ну, у меня не может быть детей…

– Ах! – воскликнула Габи.

– Я не могу. Это мой порок. Как! это тебя удивляет, что животное такое солидное, как я, с такими могучими плечами, громадными руками, геркулесовской грудью, является таким бесполезным. Все же это правда. И это меня мучит. Я бы хотел иметь ребеночка, мальчишку, с вьющимися волосиками, невинными глазенками, безумными шалостями; он будет моим, в нем будет течь моя кровь, он будем моею частью.

Я уже давно полагал, что наступит день, когда я пожалею об этом… недуге. Я смеялся над ним, но в глубине души я надеялся, что это пройдет, что я опять воскресну. Мои надежды не оправдались…

– Почему?

– Мертвецы не воскресают.

– Однако…

– Нельзя доверять наружности… Я стараюсь, я уже на самой верхней ступени своей жизненной лестницы. Я уже достиг maximuma моего физического могущества. Дальше идти некуда. Мне уже нужно мало-помалу спускаться. И, дорогая, у меня не будет этой радости, видеть около себя ребенка, маленького ребенка… Иметь детей, как это очаровательно! Сначала дитя такое маленькое, слабое и нежное. Оно подобно дереву: один порыв ветра может погубить побег, но если он устоял, этот побег, то он поднимется, это уже куст или прекрасный отросток юного дерева и, наконец, это дерево. Я же теперь бесполезный пень; на мне уже не вырастут новые побеги. Увы! чем я сделаюсь! Я ужасно боюсь будущего. Видишь ли ты этих жалких стариков, с которыми грубо обходится сварливая прислуга, которая хорошо знает, что ее не прогонят, так как в ней нуждаются. И я не буду иметь около себя друга – женщину, с которой у меня были бы общие воспоминания, совместные путешествия, труды, добрые дела. У меня не будет женщины, с которой я бы мог смеяться над своими любовными историями. Это ужасно!

– Нет ли у тебя других… забот?

– Каких, дорогая моя?

– Только что ты мне сказал, что у тебя был судебный пристав…

– А! да, я тебе говорил об этом… Да, это верно… Но это преходящее, я смеюсь над этим. Это не больше, как шутка; если я захочу, у меня завтра будет состояние.

– Ну, а если продадут твою мебель?

– Но я только этого и желаю; я хочу, чтобы ее продали. Мне уже надоело смотреть на эти вещи, и к тому же они вызывают во мне столько воспоминаний, – здесь меня посетило столько очаровательных женщин, которых я уже не видел больше… Всякая вещь здесь была моей соучастницей во лжи…

Злюка! А того он не сказал, что мы были в одинаковой степени соучастницами и его радости!

– Почему бы тебе не предпринять продолжительного путешествия? – спросила Габи.

– Потому что я один, всегда один.

– А между тем у тебя есть друзья! Я знаю людей…

– Которые кажутся моими друзьями, – прервал мой хозяин. – Менее лицемерные, более ревнивые и имеют еще меньше поводов называться моими истинными друзьями. Кроме того, мне не интересно путешествовать с мужчиной.

– А со мной ты бы хотел?

– С тобой?

– Да, я была бы счастлива уехать с тобой на край света…

– Ты не знаешь, о чем ты говоришь… А твой муж?

– Не беспокойся о моем муже…

– Ты хочешь бросить своего мужа? – воскликнул мой хозяин.

– Почему же нет?

– О, это смешно! И ты бы бросила мужа, чтобы сопровождать меня – такого, каков я есть…

– Я была бы твоим другом, а не твоей любовницей. Я бы не ревновала тебя.

– Ты говоришь вздор. Мы были бы возлюбленными, и это было бы сумасшествием.

– Нет, не возлюбленными…

– Что ты говоришь? Но, дорогая кокетка; даже в эту самую минуту ты готова сделаться моей любовницей. Твои уста жаждут моих поцелуев… У тебя только одно желание – очутиться в моим объятиях… Мы бы не были возлюбленными? О! какое безумие! Но я, я бы сделал тебя своей любовницей! И в доказательство того, что ты ошибаешься, я тебе скажу, что, исполни я свое желание, я тут же получил бы благодарность.

– Нет, нет, нет… Я не хочу!

– Ты этого страстно желаешь! Не лги!

– Я не хочу!

Он приблизил свои губы к ее губам.

– Ты не хочешь? А я чувствую, что ты хочешь!..

Ах! Бедная Габи, она не хотела!

Но что бы это было, если бы она хотела?

Она была действительно прекрасна, любовь этих безумных… Я не осмеливаюсь описать эти поцелуи, эти ласки. Закройте ваши глаза и, если вы сможете, вообразите себе то, что вы считаете самым замечательным.

Часом позже Габи ушла; она умоляла его позволить ей прийти еще хоть раз.

– Всегда один! – сказал мой хозяин, когда дверь захлопнулась за Габи. – Всегда один!

Он растянулся на мне, взял книгу и задремал; об обеде же он совершенно забыл. Мой неблагодарный хозяин был в моих объятиях, и я была счастлива, как влюбленная, ощущающая вблизи себя дорогого ее сердцу любовника.

XXII

В день Нового года хозяин отсутствовал. Он вернулся через два дня. Вчера утром он представил судебному следователю, явившемуся с разного рода примирительными комбинациями, доказательства поранений. Днем он пригласил красивую даму, бывшую актрисой в каком-то, мне неизвестном, театре; вечером он в течение четырех часов писал, большей частью пожелания счастливого года. Затем, полежав несколько минут, он вскочил с постели, снова зажег лампу и написал еще одно письмо.

Очевидно, это было серьезное письмо, так как закончив писать, он посвятил ему значительное время. Написав, он прочел его очень внимательно вслух.

Вот дословно это письмо:

«Mademoiselle, я не воспользовался данной мне вами возможностью написать вам признание в любви; вы вправе были его ожидать, если вспомнить наш последний разговор. Я устал ломать комедию. Я решил исправить свое поведение и повиноваться, наконец, моему искреннему чувству. Я думаю, что светской девушке будет приятно начать интригу с таким развратником, как я, и повести ее к тому же так, чтобы она завершилась высшим блаженством! без сомнения, гораздо скучнее проводить время в обществе какого-нибудь неопытного или робкого принца, чем щекотать нервы распутника; молодая девушка может смело, закрыв глаза, вверить мне судьбу приключения; я руководитель ее во всех затруднительных положениях. Ну-с, хватит с меня наставлять молодых девушек для какого-нибудь господина X! Я считаю крайне несправедливым брать на себя неблагодарный труд посвящения в тайны; теперь я хочу воспитать девушку с тем условием, чтобы, возмужав, поняв всю науку, она разделяла бы мое общество.

Я позволю себе, mademoiselle, просить вашей руки.

Такое предложение избавляет вас от всяких объяснений в любви, не правда ли?

Вполне вероятно, что если бы я вас не любил, я бы вам не предложил руки; после нашего недавнего разговора я в достаточной степени могу быть уверен, что вы, не заикаясь ни о каких гражданских или религиозных обрядах, согласитесь провести со мной в постели по крайней мере один день.

Но я вас люблю, это бесспорно. Я предполагаю, и это вполне естественно, что буду вам верен; у меня очень мало желания, и я даже не предполагаю возможности его появления.

Как только я получу ваш ответ, – я думаю, что он будет благоприятным, – я пойду к вашей матери, которая, как я думаю, начнет хохотать при первых же моих словах; потому что это невозможно, чтобы мать, имея взрослую дочь, оставалась серьезной при таком изумительном предложении. Действительно, гожусь ли я в мужья? Ваша мать, дорогая mademoiselle, не настолько мещански заносчива, как это кажется с первого раза. Я успел в различных обстоятельствах оценить ее качества и, удивительная вещь, я не нахожу, что она будет невозможной тещей.

Таким образом, хотя и без энтузиазма, я могу принять вашу мать как тещу.

Не хвастаясь, скажу, что очень трудно будет найти в Париже или в провинции мужа, который бы мог вам больше моего понравиться. Я вас поцеловал не менее двенадцати раз, и этого для вас достаточно, чтобы сложить более или менее определенное мнение о моем характере. Когда мы гуляли с вами в толпе, вам должно было льстить, что вы опираетесь на руку господина, который был любимцем такого значительного количества женщин, что можно было бы принять за хвастовство, если бы я стал рассказывать об этом.

Вот это все, что я могу вам предложить взамен вашей молодости, вашей красоты и вашего приданого, которое, я надеюсь, очень важно и для меня, и для вас. Насчет этого предмета, если вы меня послушаете, нам будет очень легко убедить вашу мать; я знаю очень хороший способ, я сделаю вас своей соучастницей.

Завтра, во вторник, около двенадцати часов, вы получите письмо; если вы его прочтете после завтрака, то будет половина первого; у вас будет время долго и серьезно поразмыслить об этом. Не забывайте, что от ваших размышлений зависит все счастье вашей жизни; в три часа вы придете ко мне и сами принесете ваш ответ, вместо того, чтобы побежать в мастерскую, которая вам ни к чему, так как вы не настолько одарены, чтобы заниматься живописью. Впрочем, когда мы будем женаты, я самым добросовестным образом сожгу все то, что вы намарали карандашом и красками; это слишком гадко и неартистично; дорогая mademoiselle, у вас нет ни малейшего понятия об искусстве и красоте; у вас ужасный вкус; но, чтобы моя откровенность вас не приводила в отчаяние, я вас возведу в культ красоты; это будет очень забавно.

До завтра, mademoiselle; я полагаю, что сумею оправдать ваше доверие, подобно тому, как и вы можете гордиться тем уважением, которое я питаю к вам.

Целует вас ваш будущий супруг.

Кстати, вчера, когда я вас укусил за шею позади уха, почему это вы приняли такой глупый вид? Моя дорогая, ваша физиономия был в тот момент так же смешна, как у того господина, у которого зонтик гнется под дождем и который спрашивает себя, что будет с ним, когда еще один порыв ветра вырвет зонтик из его рук. И знайте, моя дорогая, если всякий раз, как я вас укушу, вы будете принимать такой вид, мы не скоро надоедим друг другу».

Три часа.

Она вошла в тот момент, когда пробила кукушка. Эти часы ничем не напоминают старого друга моего хозяина – теперь следует всегда говорить «старый» – который систематически опаздывает на час на все свидания. Видите ли, неаккуратные молодые люди всегда случайно опаздывают на четверть часа или на пять минут. Настоящий зяблик. Бегает, болтает, танцует. И хорошо!..

– Я в невменяемом состоянии с той минуты, как прочла ваше письмо… Как я смеялась!.. Знаете, это довольно вольное предложение! Но какая же вы кляча! Вы хотели, вышучивая, обольстить меня. И будь я злопамятной, я бы не пришла… Но не могу я быть злопамятной. Поцелуйте меня в шею, укусите, и вы все увидите.

И она, мило и весело поднявшись на цыпочки, наклонила головку с задорным мальчишеским видом.

Мой хозяин ее поцеловал, укусил ее, о! и еще сколько раз!

Она мило ухмылялась и щурила глазки.

– Ну-с, теперь вы мне доказали, что…

– Что я могла бы иметь покровителем не только того господина, у которого гнется дождевой зонтик, – прервала она.

– Скажите мне, милая Ивонна, на чем же вы порешили?

– Что?

– Вспоминаете? – спросил мой хозяин.

– Разве это серьезно? – воскликнула молодая девушка.

– Самым серьезным образом, – ответил мой хозяин.

– Нет!.. Вы, наверно, ошибаетесь? Это было серьезно?.. Я думала, что это шутка… Я совершенно не думала… Но подождите…

Она нахмурила брови, приняла наполеоновскую позу, потом, спустя двадцать секунд, она сказала:

– Ну что ж, я согласна. Я не вижу причины почему бы… Хотя вы немного потрепаны… Но нельзя не устать после стольких победоносных сражений в течение десяти лет! Я согласна, вы будете моим супругом, если моя мать даст свое согласие.

Мой хозяин заключил Ивонну в свои объятия и нежно прижал к груди. Он прильнул губами к ее белому лбу и долго держал ее так.

– Я вас люблю, Ивонна, – сказал он, – и я хочу всю свою жизнь посвятить для счастья нашей жизни; я уж позабочусь о том, чтобы защитить вашу молодость и красоту, которые вы мне дарите, от всего, что их может омрачить и что им может повредить. Даю вам мое честное слово, что я сделаю все невозможное, чтобы вы не переставали смеяться; я вас приведу в восторг, я вам дам такие наслаждения, о которых вы даже не подозревали в своих мечтах. Теперь я хочу вас отослать. Вернитесь к себе. Вам нельзя дольше оставаться у своего жениха, потому что тело так слабо, а желания так сильны; и Ивонна не должна быть любовницей прежде, чем сделается женой. Если я не считал необходимым уважать тех, которые становятся женами других, то я хочу уважать мою невесту, очаровательное дитя, которое скоро будет моей женой; потом, о! потом ее тоже не будут уважать. Идите, Ивонна, идите, любимая моя; вернитесь к своей maman. Скоро четыре часа… Через некоторое время я буду вас и попрошу у вашей уважаемой maman вашу маленькую ручку.