Мария Магдалина

– Как же! Пойдем впотьмах – еще ноги поломаем. Дождемся хоть рассвета. А ты запри сундуки. Повесь проветрить ковры, а прежде всего зажги огонь.

Дебора принялась за работу, а Мария развязала гвоздики, сплела их и пахучим венком окружила голову. Сильный аромат цветов одурманил ее, она вышла на галерею и залюбовалась ночью. Ночь была довольно светлая, хотя и безлунная. На безоблачном небе ярко сверкали звезды. Мария с любопытством следила за их мерцанием, обводя взглядом горизонт. Вдруг одна из звездочек сорвалась и блестящей синеватой полоской скатилась по небу. Мария следила за ней взглядом до вершины горы, где звездочка закатилась и как бы снова вынырнула в виде слабых огоньков. Огоньки эти мерно покачивались и заметно приближались к усадьбе.

Сердце Марии радостно забилось. Она поняла, что это факелы, а вскоре различила неясные силуэты людей и услыхала звон струн.

– Песни будут! – обрадовалась Мария и притаилась за углом, чтобы ее не заметили.

Струны звучали все ближе и яснее, затихли на минуту около самого сада, факелы погасили, кто-то прокашлялся, зазвучала цитра и задрожала песня или, вернее, размеренный гимн:

«Прекрасны стены Иерусалима, роскошны башни этих стен, но ты еще прекраснее, Мария Магдалина, белая башня, могучая колонна в святыне любви.

Волосы твои – янтарь; кудри твои – кольца меди, зарево месяца, встающего из-за гор.

Опоясанная их пламенным заревом, ты станешь нагая на лугу, обратишь свое прекрасное лицо на запад, левую грудь на юг, правую на север, а белую спину на восток. И потянется к левой стороне лебединая стая, к правой – темнокрылые орлы, спереди придет косматый лев с огненными ноздрями, а к спине прильнет дрожащий гриф пустыни. И станешь ты на цветах среди зверей и птиц, царя красой над всем твореньем.

Чело твое сияет, словно камни храма Господня, лицо, как лик херувимский, уста твои – лопнувший гранат, слаще плодов в садах Тира.

Жемчуг меркнет от белизны твоей шеи, тускнеет золото запястий на твоих прекрасных руках.

Прекрасны плащи во дворцах Ирода, но во сто крат прекраснее плащ твоих волос.

Роскошны краски цветов, но еще роскошнее цвет твоего тела, подобный блеску слоновой кости и снопам созревшей пшеницы.

Твои стройные ноги – опора трона.

Я слышу, как страсти вздымают твои перси, словно ветер надувает паруса, плывущие по морю этой ночи.

Допусти меня к ним.

Горит сердце мое от жажды! Если ты станешь, как город, то объятия мои, словно войско, обовьют тебя вокруг».

Голос задрожал, мелодия смешалась, и цитра внезапно умолкла.

Мария стояла, прислонившись к стене в сладком бессилии. В сердце ее загорелся огонь, но ее горячая кровь сразу затихла, когда она услыхала звучное бряцанье многострунной кифары и веселый, свежий голос Тимона:

«Почему, – спрашивают у ручья женщины, – вода сегодня такая теплая, мягкая, ароматная, а белье, как снег, и блестящее, как солнце?

Потому что вверху в источнике купается Мария Магдалина… Согрелась вода от тепла ее груди, смягчилась под ее руками, пропиталась ароматом ее тела, осветилась блеском ее золотых кос.

Почему сегодня рыбы стремятся против течения? – спрашивают рыбаки, вытаскивая пустые сети.

Потому что вверху купается Мария Магдалина, и все рыбы сбежались любоваться чарами ее тела, тереться золотистой чешуей о ее белые бедра и играть с ее кудрями, когда она плещется в воде!

Почему так дрожат тростники, хотя и нет ветерка?..

Потому что вблизи купается Мария Магдалина, изгибает свои бедра, вытягивает свои белые руки и пляшет над водой, словно радужнокрылая стрекоза.

Счастливый ручей! Ты протекаешь через ее красоту и уносишь с собою ее прекрасное отражение к голубоватым волнам озера.

Когда ты родилась, Мария, не Геката, а Афродита бодрствовала над криком матери твоей, баюкали тебя хариты и явилась ты, розовая, как Эос, сияющая, как мрамор Тентеликона, роскошная формами, как Коринфская колонна, Почему ты держишь свои груди в золотой сетке? Выпусти их. Пусть, словно белые голуби, они предшествуют роскоши твоей фигуры.

Я знаю чудесный садик, где цветут красные маки… Я хотел бы упиться ими навеки: это губы твои, Мария Магдалина!

Я знаю среди белых лилий свитое из лепестков розы гнездо наслаждений. Там хотел бы я уснуть без сил…»

– И я также! – узнала Мария грубый голос Катуллия.

– Не мешай, – остановил его Сципион. «Амур, – продолжал Тимон, пристраивай свой лук на бедрах Марии Магдалины! Стрелы твои пробьют самый крепкий панцирь, самый мощный щит и попадут прямо в сердце. Ты угодил мне в сердце, и я пил бы тебя, Мария, как кипящее вино, носил бы, как плащ!»

– Но на руках., – прервал Катуллий.

– Не мешай, – отозвалась на этот раз Мария, выступая из угла.

– Эвоэ! – воскликнули юноши.

– Заря всходит! – с восторгом вскрикнул Тимон.

– Сейчас сойдет, – засмеялась Мария, сбежала вниз по лестнице, а за ней Дебора.

– Наконец-то мы выманили тебя, – окружили они ее.

– А где лектика? – спрашивала Мария.

– Вот она, – ответил Сципион, сплетая вместе с Тимоном руки, и они понесли Марию, охватившую их за шеи.

Октавий с факелом и Саул, игравший на цитре, пошли впереди. Сзади сопел Катуллий, который тотчас же стал ухаживать за Деборой так настойчиво, что та запищала.

– Оставь ее, а то она потеряет мою шкатулку.

– Что она хранит в ней? Добродетель?

– Не о добродетели ее я тревожусь, но о моих драгоценностях., Несите меня к Мелитте!

– Мы лучше отнесем тебя к себе!

– Не сомневаюсь, но она ждет меня.

– Мы тоже ждали.

– Я обещала ей, а не вам!..

– Я и без обещания приму, – забурчал Катуллий.

– Иди к Коринне, медведь! – ответила ему Мария. – Я выбрал там уже весь мед, а ты полна сладости, словно улей.

– Но и жал также…

– Жала мне не нужно, у меня есть свое. Все замолкли, пробираясь через Кедронский поток.

– Ну, а теперь будьте приличны: нас могут люди видеть…

Мария соскочила, обтянула платье и закрылась вуалью. Октавий погасил факел, и все повернули в извилистую уличку.

Когда они остановились перед белым домом, окруженным высокой стеной, Тимон застучал щеколдой. Калитка открылась, и все пошли по красному ковру, разостланному по случаю прибытия Марии. На пороге дома появилась бледная от счастья Мелитта, одетая в мужскую тогу. Она взяла Марию одной рукой под локоть, другою под коленку и торжественно ввела ее в комнату, украшенную цветами и устланную мягкими циновками. За ними последовала молодежь.

– Ах, эта тога, и эти ваши лесбийские обычаи! – возмущался Сципион.

– Третьего дня я видела, как ты ластился к накрашенному мальчику… уколола его Мелитта.

– А что же нам делать, коль скоро вы отталкиваете нас. Приходится помогать друг Другу.

– Ты в хорошую пору собралась к нам, Мария, – говорил Катуллий, – у нас будет веселье, пиры по случаю прибытия из Рима Деция Муция, богатого юноши из сословия всадников. Его милостиво отправляет к нам в изгнание декрет Тиверия.

– За что?

– О, это такая длинная история, что я могу ее рассказать только за кратером вина или с девушкой на коленях. Иначе – нет! – и Катуллий залихватски подбоченился.

– У него всегда одно и то же в голове, – постукивая себя пальцем в лоб, заметила Мелитта, но все-таки велела невольнице принести вина.

– Одно и то же, но всегда хорошее. Мой принцип: carpe diem! [Лови мгновение (лат.).] Единственные жертвы, какие я когда-либо приносил богам, это дар Бахусу и голубь Венере. За это они милостиво пекутся обо мне. А теперь слушайте, – начал Катуллий, поднимая полный калликс с двумя ушками и художественно сработанной ножкой, – погубила его женская… добродетель! Деций увлекся так же сильно, как я Марией, некоей Паулиной, женой Сатурнина. Но Паулина – увы! – была настолько глупа, что отвергла с негодованием не только его ухаживание, но и двести тысяч драхм, которые Деций предложил ей за одну короткую летнюю ночь.

Сопротивление Паулины до такой степени разожгло избалованного постоянным успехом у женщин Деция, что жизнь без нее показалась ему невозможной, и он решил открыть себе жилы в ванне. По счастью вольноотпущенница его отца и нянька Муция Ида, удивительно ловкая баба, захотела помочь своему питомцу и достигла-таки своего. Узнав, что, как Паулина, так и ее муж, пылают ревностной верой к богине Изиде, она подкупила за пятьдесят тысяч драхм верховного жреца богини, который явился к Паулине и заявил ей, что сам бог Анубис воспылал к ней жгучей страстью и призывает ее на любовное свидание. И муж, и Паулина были несказанно осчастливлены этой исключительной милостью.

Паулина принарядилась, умастилась благовониями и явилась в храм. Там она съела прекрасно приготовленный ужин, а потом, когда жрецы заперли двери и погасили огни, взошла нагая на роскошное ложе. Сейчас же голый, как и пристало богу, вышел скрытый за портьерой Деций и испытал воистину божественное наслаждение, ибо Паулина славится своей красотой, а полагая, что она имеет дело с самим Анубисом, изощрялась в самых изысканных ласках, Пробыв в храме с Децием целую ночь, Паулина вернулась домой сияющая и рассказывала мужу о неслыханно нежных ласках, какими одарил ее Анубис, Через несколько дней, когда она встретилась с Децием, юноша сказал:

– Благодарю тебя, Паулина, что ты сберегла мне сто пятьдесят тысяч драхм! Анубисом был я, и полагаю, что ни в чем не обманул твоих ожиданий…

И вот, представьте себе, что значит женская гордость! Паулина сначала ни за что не хотела верить этому, и только тогда, когда он ей рассказал подробно все переживания этой ночи, назвал самые тайные признаки, которые он чувствовал на ее теле, она, не столько возмущенная лукавством и хитростью (сама в душе, наверно, рада была всему этому), сколько задетая в своем самолюбии, что это не был настоящий Анубис, рассказала обо всем мужу, Сатурнин пожаловался цезарю. Тиверий велел Иду распять на кресте, храм разрушить, а статую Изиды утопить в Тибре. Деция он покарал изгнанием, но я полагаю, что недолгим, ибо, как известно, Тиверий весьма снисходителен к такого рода человеческим слабостям, и – да продлят боги за это его жизнь как можно дольше! – с приездом Муция начнутся зрелища и пиры. Марий первый устраивает в его честь пир; мне он поручил пригласить гостей, и я приглашаю вас, Выпьем за счастливую идею; ты, Саул, сыграй нам, а мы пока устроим святилище Изиды. Мелитта будет Идой, Мария – Паулиной, а я согласен быть Анубисом.

– Хорошо, но сначала внеси Мелитте пятьдесят тысяч драхм! – весело сказала Мария.

– Я не хочу… – с притворной тревогой защищалась Мелитта. – Вы еще потом на самом деле распнете меня!

– Знаешь, чернушка, на кресте я бы тебя не распял… но на ложе – да… обнял ее Сципион и шепнул ей на ухо:

– Пойдем, я дам тебе двести!

– Нет! – ответила Мелитта и взглянула на Марию.

– Пятьдесят тысяч! – схватился за голову Катуллий. – Да я отдал бы вдвое больше, если бы только они у меня были, а сейчас все мое состояние заключается в одном оболе, зашитом в поясе, да и то по совету Тимона. Он уверяет, что этот обол может мне пригодиться для того Харона, который, согласно греческой вере, перевозит умерших через реку… Пойдемте отсюда, они готовы нас всех разорить!

– Ну, какой же ты Анубис! – смеялась Мария. – Мы приговариваем тебя к изгнанию! Выведите его! – обратилась она к мужчинам, Юноши с трудом стали выталкивать из комнаты тяжелого Катуллия. Наконец все вместе выкатились за двери. Ловкая Мелитта воспользовалась этим и задвинула засов. Молодые люди стали стучать в двери, но видя, что ничего не добьешься, ушли. Пение и музыка отдалялись, затихли, наконец, замолкли совсем.

– Ушли, – заговорила глухим тоном Мелитта. Медленным движением она спустила свою тогу на пол и нагая стояла перед Марией, смотря блестящими глазами в заалевшее лицо подруги.

– Наконец! – вскрикнула она и бросилась на грудь Марии. – Я так тосковала о тебе, я видела тебя во сне, – говорила Мелитта, задыхаясь и расстегивая пряжки аграфа на плече Марии.

– Погаси огни, – шептала Мария изменившимся голосом, пытаясь освободиться от ее объятий…

– Темно будет.

– Я буду светить тебе собой, – ответила взволнованная Мария, сбрасывая сандалии. А когда огни погасли, то она сбросила одежду и действительно сияла при блеске звезд и луны розовым телом.

Мелитта прижалась к ней, а Мария, прижимая ее к сердцу, говорила с трогательной лаской:

– Ты такая маленькая и худенькая, что часто кажешься мне не девушкой, а моим ребенком.

– Дитя голодно! – ласкалась гречанка, покрывая поцелуями тело Марии.

– Целуй меня… еще… еще… – шептала Мария, спазматически дрожа. Она распростерла руки, упала на ложе и раскинулась на пушистом ковре.

Мелитта, дрожа как в лихорадке, словно слепая, блуждала горящими поцелуями по телу Марии, Сплелись их руки и ноги, спутались волосы, и казалось, что на ложе покоится одно вздрагивающее тело, только слышались во мраке прерывистое дыханье да дуэт страстных вздохов и нервного шепота.

Поздно уже было, когда в комнате стало тихо и обе они заснули усталые, спокойные и нежные, и черная головка Мелитты, прижавшаяся к роскошным плечам Марии, казалась ласточкой среди крыльев белого голубя.

Глава 4

На горе Безет, в обширном и красивом дворце Мария, шел пир в честь Деция. Просторный триклиний был ярко освещен висевшими по углам художественно отлитыми из бронзы канделябрами и спускавшимися с купола на медных цепочках цветными лампочками. Их свет играл на мозаичных плитах пола и скользил по прекрасным фрескам, изображавшим на одной стене охоту Дианы, а на другой похищение сабинянок.

В глубине залы нарочно для этого дня была устроена легкая эстрада для выступления фокусников, музыкантов и танцовщиц. Посредине зала стояли два стола на девять человек каждый.

За главным столом, lectus medius, на самом почетном месте, так называемом locus consularis, полулежа и левой рукой опираясь на узорчатую подушку, находился Деций Муций – молодой стройный мужчина с правильными холодными чертами красивого сенаторского лица. Его туника с узкой пурпуровой каймой и гладкое золотое кольцо указывали, что он принадлежит к сословию всадников.

Обед уже был почти окончен. На столе стояли еще серебряные блюда, полные фиников, миндаля, орехов, слив, апельсинов, гранат и самого разнообразного печенья, которого уже никто, собственно, есть не хотел. Начиналась попойка, и рабы приносили кувшины с вином, меты которых, указывающие на происхождение и давность вина, осматривал Катуллий, единогласно избранный arbiter bibendi. Выбирал долго и, наконец, как знаток велел обнести гостей амфорой фалерна эпохи Юлия Цезаря.

А когда вино было уже разлито в чаши, он с важностью произнес:

– Этому кувшину без малого столько лет, сколько мне и этой бабе вместе, Катуллий похлопал по могучим плечам полную брюнетку, которая уже пересела от другого стола на его ложе и, жалуясь на жару, сбросила с себя пеплум, оставшись в коротком хитоне до колен, открывшем ее высокую грудь, широкие плечи и круглые белые руки.

Это была Коринна, известная своей распущенностью гетера, по происхождению римлянка, с которой Катуллий растратил все свое имущество и теперь часто пользовался ее богатой шкатулкой, а нередко и ее еще более богатыми формами.

– Что же это за вино? Или оно плохо, или ты уж очень стар, – сдвинула Коринна свои сильно подчерненные брови.

– Не очень стар, коль скоро ты не пренебрегаешь им, – рассмеялся военный трибун Веспазий.

Коринна смерила его с ног до головы вызывающим взглядом и сказала:

– Я не пренебрегаю никем. А то, что я умею его расшевелить, это уже не его, а моя заслуга. Зайди ко мне, воин, и ты убедишься, что я больше стою, нежели молодая, но малоопытная девушка…

Любовь – это искусство, которое познается с течением времени, а я изучила уже все тонкости этого искусства. И даже нашла новые пути, от которых ты будешь дрожать, как лист, хотя бы и находился в полном вооружении.

– Не советую тебе. Ты можешь встретиться там с целой толпой твоих подчиненных, – уверял Сервий, прогнанный Коринной после первого же визита, намекая на всем известную привычку ее, за отсутствием гостей, приглашать шатающихся по городу гладиаторов и солдат.

– Оставьте ее в покое, – вмешался Катуллий, – у нее кровь более горячая, нежели это вино, что, по моему мнению, большое достоинство. Ее распущенность действительно не знает границ, но в этом видны большой талант и блестящая изобретательность. А что касается того, что она немножко слишком полна и грудь ее шлемом не закроешь, то – что кому нравится, во всяком случае лучше подушка, нежели сухая доска… И поверь же мне, что она бела, как кипень, крепкая, твердая и очень добросовестная.

– Ого, – засмеялась Коринна, – у Катуллия несомненно нет денег! Тебе незачем ни защищать, ни хвалить меня, Я все это сама сумею сделать. Скажу только одно, что лучше иметь слишком много, чем слишком мало. А Сервий, именно в самом важном месте, отличается большим недостатком, и притом недостатком невознаградимым!

Раздался смех, и громче всего смеялись девушки, которые, следуя примеру Коринны, стали переходить на ложе мужчин. Один только Деций оставался одиноким на своем ложе; все понимали, что ему предназначена Мария Магдалина, но она не трогалась с места. Ее злило холодное спокойствие изящного патриция, с небрежной улыбкой смотревшего на все и как бы оказывавшего милость своим присутствием.

Действительно, придворные, но несколько надменные манеры приезжего гостя стесняли присутствующих.

Пир прошел довольно скучно, и только столкновение Сервия с Коринной, а затем вино оживили всех, Становилось все шумнее и веселее, со всех сторон слышались двусмысленные шутки и бесцеремонная возня.

Полупьяная Коринна забралась на колени Катуллию и ощипывала губами венок из роз на его голове. Сципион искал в хитоне Мелитты кольцо, которое он забросил ей за грудь, а пьяный Октавий, положив голову на колено Глафиры, умолял ее, чтобы она вышла с ним в сад.

Между тем по знаку Мария начались мимические представления.

На эстраду вбежали четыре обнаженные молоденькие девушки, наряженные вакханками, с венками из виноградных листьев, с жезлами, обвитыми плющом с шишкой на конце, и, ударяя тирсами в тимпанионы, стали танцевать какой-то безумный танец, высоко поднимая ноги. Их окрашенные в рыжеватый цвет короткие кудрявые волосы вились словно огненные языки вокруг бледных лиц с вызывающе глядевшими почти детскими, но уже греховными глазами.

Девушки схватились за руки, закружились и с визгом разбежались в разные стороны. На середину сцены выскочил одетый в шкуру с маленькими рожками и козлиными ногами, смешной, с неловкими сладострастными движениями сатир и стал гоняться за девушками. Сатир не мог удержать ни одной. Гибкие, намазанные оливковым маслом тела ускользали у него из рук.

Каждый раз, как только ему удавалось поймать какую-нибудь вакханку, остальные били его жезлами по плечам и ударяли бубнами по рогам.

Сатир жалобно блеял по-козлиному, наконец, измученный, присел и стал печально наигрывать на своей свирели.

Вакханки убежали, а вместо них появилась нимфа, весьма недурная рослая девушка. Она медленно направлялась к играющему, словно зачарованная его музыкой. Сатир играл все более трогательно и нежно, поглядывая на нее исподлобья, потом внезапно вскочил на ноги, схватил девушку, перекинул ее головой вниз и со сладострастным видом унес со сцены.

– Виват, давай ее сюда! – кричал Катуллий.

– Тише! – ударила его по губам Коринна, ибо на сцене уже появилось два эфеба, причесанных по-женски, подрумяненных и в женских одеждах, и две лесбиянки в тогах с коротко остриженными волосами, Они ловко и изящно разыграли пантомиму любви.

– Этого удовольствия я не понимаю, хотя даже Платон… – заговорил Катуллий.

– Не мешай! Слышишь, играют… – снова остановила его Коринна, весьма любившая различные зрелища.

Раздались звуки цитры и флейты. На эстраду вышла финикиянка, худощавая, высокая, гибкая, с острыми грудями и продолговатыми глазами. Она была почти нагая, только от пояса спускалась масса разноцветных лент.

Финикиянка подняла над головой два небольших бубна с колокольчиками и, ударяя их друг о друга, стала извлекать из них какие-то задорные звуки, высоко вскидывая то одну, то другую ногу. Стала на руки и, сильно изгибаясь назад, ловила губами бросаемые ей плоды и мелкие деньги, прошлась таким образом несколько раз по сцене, внезапно согнулась, словно лук, и, повернувшись в воздухе, стала на ноги.

Товарищ ее, в белом камисе с узкими рукавами, стоявший до сих пор неподвижно, выступил вперед, достал два обруча, обернутые паклей, укрепил их на сцене и зажег, финикиянка с разбега бросилась головой вперед и пролетела сквозь пылающие обручи.

Потом, когда огонь потух, она одним прыжком очутилась на голове мужчины и своеобразная колонна, покачиваясь в такт музыке, удалилась под гром рукоплесканий.

Наступила пауза, Марий вышел и узнал, что приглашенные им танцовщицы не прибыли. Желая спасти положение, он позвал на помощь Тимона, подошел к сидевшей вдали Марии и стал с жаром что-то объяснять ей. Она долго качала отрицательно головой, наконец, сказала:

– Хорошо.

Марий с трудом прекратил шум в зале и торжественно возвестил:

– Мария Магдалина согласилась танцевать.

– Эвоэ! – раздались крики.

Мария встала и, улыбаясь, сопровождаемая взглядами гостей, вышла, чтобы переодеться, вернее, раздеться.

Тимон, любивший Магдалину любовью поклоняющегося красоте художника, выступил на середину залы и, ударяя по струнам кифары, провозгласил в честь ее хвалебный гимн:

«Ароматна, словно рай, и прекрасна, словно цветущий луг, краса Магдалины. Пусть пасутся на ней очи людские, пока не успела еще затянуть ее белая осенняя паутина и выкосить время.

Будем веселиться, пока не увянем, ибо краток свет жизни, долгая и печальная ночь ждет нас за Стиксом и Ахероном, а за Летой забвенье. Будем тратить ради Магдалины, пока есть еще время, все, кроме последнего обола для уплаты Харону, Уста ее красны и упоительны, как вино из Самоса, сладки, как мед Гимета. Тело ее гладко и светится жаркою кровью, словно зажженная оливка. Ее белые гибкие руки, словно повилика, обвивают мужей, приводя их в безумие.

Словно четвертая Харита, она – воплощение очарования, счастья, веселья и изящества. Достоин богов-олимпийцев тот пир, на котором танцует она прекрасная возлюбленная муз».

Он прервал, потому что запели гусли и арфы, зазвенели тамбурины, заклекотали кастаньеты и на эстраду влетело как бы облако красок.

Это была Мария, окутанная прозрачными вуалями. Ее тело как бы мелькало в синеватом тумане, проглядывало сквозь красные солнечные облака, укрывалось в лазури вспененных волн, переливалось в полосах многоцветной радуги. Словно языки пламени, обвивались вокруг нее слабо связанные локоны, рассыпались ручьями искр, заливали ее кипящей смолой, опоясывая вокруг янтарными кольцами. Как белые мотыльки, белели ее высоко поднятые руки, сияло розовое лицо, горели, как звезды, лазурные глаза.

Казалось, что она плясала на одном месте. Танец ее не заключался в движениях ног, но в плавном колебании всего тела. Это были неуловимо меняющиеся позы божественно прекрасной девушки, пластически выражавшие историю любви.

Боязливым жестом своих белых рук, позой, выражавшей тревогу, опущенными ресницами она передала первый, нежный, волнующий момент девичьей стыдливости. Затем полусонно закрыла глаза, томно вытянулась, изгибаясь в бедрах, полураскрыла для поцелуя пурпуровые губы и, подхватив руками свои легкие одежды, стала танцевать медленно, плавно, кокетливо, а потом все быстрее и быстрее, пока не закружилась.

Охваченная безумием и страстью, она словно плыла в ярком зареве своих огненных волос и развевающихся вокруг нее ярких вуалей. Внезапно Мария на миг приподнялась на пальцах, как бы размахивая в воздухе яркими крыльями, а затем стала постепенно успокаивать и замедлять свои быстрые движения.

Медленно одна за другой обвивались и укладывались на ее теле нежные ткани вуалей. Мария остановилась, глубоко вздохнула; широко открыла глаза и обвела всю залу смелым взглядом женщины-царицы, сознающей свою красоту. Ее блестящие глаза, яркие пылающие губы и страстные движенья всего тела выражали пылкое желание.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.