Детоубийцы

Желаніе покоя заставило его измѣнить рѣшенье. Онъ останется присматривать за трактиромъ, а Голубя будетъ сопровождать Нелета. Лучше женщинъ все равно никто не умѣетъ торговаться и покупать.

На слѣдующее утро рыбакъ и трактирщица отправялись въ путь. Тонетъ будетъ ихъ ждать въ гавани Катарохи, съ наступленіемъ вечера, чтобы нагрузить барку купленной пряжей. Однако солнце стояло еще высоко, когда Кубинецъ на всѣхъ парусахъ въѣхалъ въ каналъ, который велъ къ материку, къ означенному мѣстечку. Съ гуменъ ѣхали барки, нагруженныя рисомъ и проѣзжая по каналу, разсѣкая его своими корпусами, они поднимали за кормой желтоватыя волны, которыя наводняли берега и нарушали зеркальную гладь втекавшихъ въ него другихъ каналовъ.

По одну сторону канала были привязаны сотни барокъ, весь флотъ рыбаковъ Катарохи, столь ненавидимыхъ дядюшкой Голубемъ. Это были черные гроба, различной величины, изъ разъѣденныхъ червями досокъ. Маленькія лодки, именуемыя башмаками, выглядывали изъ воды своими острыми концами, а большіе баркасы, называемые склепами, вмѣщавшіе сто мѣшковъ риса, врѣзывались своими широкими туловищами въ водяную растительность, образуя на горизонтѣ лѣсъ грубыхъ мачтъ, почти не очищенныхъ, и не заостренныхъ, украшенныхъ снастями изъ коноплянныхъ веревокъ.

Между этимъ флотомъ и противоположнымъ берегомъ оставалось лишь узкое пространство, по которому проходили на парусахъ барки, расточая носомъ удары привязаннымъ баркамъ, отъ которыхъ послѣднія дрожали и колебались.

Тонетъ остановилъ свою барку противъ трактира гавани и вышелъ на берегъ.

Онъ увидѣлъ цѣлыя кучи соломы отъ риса, въ которой рылись курицы, придавая всему мѣсту видъ курятника. На берегу плотники мастерили лодки и эхо ихъ молотковъ терялось въ вечерней тишинѣ. Новыя барки изъ желтаго только что обструганнаго дерева, покоились на козлахъ въ ожиданіи конапатчиковъ, которые покроютъ ихъ дегтемъ. Въ дверяхъ трактира шили двѣ женщины. Дальше поднималась крытая соломой хата, гдѣ находились вѣсы общины Катарохи. Женщина взвѣшивала на вѣсахъ съ двумя чашами угрей и линей, которыхъ ей передавали изъ барокъ рыбаки и, покончивъ съ взвѣшиваніемъ, бросала одного угря въ стоявшую около нея корзину. То была добровольная подать населенія Катаррохи, которой оплачивались расходы на праздникъ ея покровителя, Св. Педро. Нѣсколько телѣгъ, нагруженныхъ рисомъ, уѣзжало со скриеомъ по направленію къ большим мельницамъ.

Не зная, что дѣлать, Тонетъ уже хотѣлъ войти въ трактиръ, какъ вдругъ услышалъ, что его кто‑то окликнулъ. За соломенной скирдой, чья‑то рука дѣлала ему знаки, чтобы онъ приблизился и испуганныя куры бросились въ безпорядкѣ бѣжать.

Кубинецъ подошелъ и увидѣлъ растянувшагося на спинѣ человѣка, подложившаго скрещенныя руки вмѣсто подушки подъ голову. То былъ бродяга Піавка. Глаза его были влажны и блестѣли. Надъ его лицомъ, все болѣе блѣднѣвшимъ и худѣвшимъ отъ пьянства, летали мошки, но онъ не дѣлалъ ни малѣйшаго движенія, чтобы ихъ прогнать.

Тонетъ былъ радъ этой встрѣчѣ, такъ какъ имѣлъ возможность пріятно провести вечеръ. Что онъ дѣлаетъ? Ничего. Коротаетъ время до настулленія ночи! Ждетъ часа, когда можно пойти отыскать нѣкоторыхъ дрѵзей изъ Катаррохи, которые угостятъ его ужиномъ. Онъ отдыхаетъ, а отдыхъ лучшее времяпрепровожденіе для человѣка.

Онъ увидѣлъ Тонета изъ за своего убѣжища и позвалъ его, не мѣняя своего удобнаго положенія. Его тѣло прекрасно приспособилось къ соломѣ и онъ не хочетъ разстаться съ этимъ мѣстечкомъ. Потомъ объяснилъ, почему находится здѣсь. Онъ обѣдалъ въ трактирѣ съ возчиками, превосходными людьми, которые угостили его кое – чѣмъ и съ каждымъ кускомъ передавали ему кувшинъ съ виномъ, смѣясь надъ его выходками. Трактирщикъ же, похожій на всѣхъ своихъ коллегъ, выставилъ его, какъ только тѣ ушли, зная, что самъ онъ ничего не можетъ заказать. И вотъ онъ здѣсь убиваетъ время, злѣйшаго врага человѣка. Друзья они, да или нѣтъ? Можетъ онъ угостить его стаканомъ водки?

Утвердительный кивокъ Тонета оказался сильнѣе его лѣни. Хотя не безъ труда, онъ рѣшилъ подняться на ноги. Они выпили въ трактирѣ и потомъ медленно побрели и сѣли на берегу, въ гавани.

Тонетъ уже нѣсколько дней, какъ не видалъ Піавку и бродяга разсказалъ ему о своей жалкой долѣ.

Ему нечего дѣлать въ Пальмарѣ. Гордячка Нелета, жена Сахара, забывъ о своемъ происхожденіи, запретила ему бывать въ трактирѣ подъ предлогомъ, что онъ грязнитъ стулья и изразцовыя стѣны платьемъ, покрытымъ иломъ. Въ другихъ кабакахъ одна голь: не заходитъ ни одинъ человѣкъ, способный заплатить за стаканъ вина, и онъ вынужденъ, какъ въ былые годы отецъ, уйти изъ Пальмара и бродить вдоль озера, переходя изъ одной деревушки въ другую въ поискахъ щедрыхъ друзей.

Тонетъ, лѣнь котораго доставила его отцу и дѣду столько горя, принялся давать ему совѣты. Почему онъ не работаетъ?

Піавка сдѣлалъ удивленное лицо. Какъ? И онъ!? Кубинецъ тоже позволяетъ себѣ повторять совѣты пальмарскихъ стариковъ! Развѣ онъ самъ такой любитель работы? Почему онъ самъ не помогаетъ отцу засыпать землей поле, а цѣлый день проводитъ въ домѣ Сахара рядомъ съ Нелетой, точно баринъ, попивая лучшее вино. Кубинецъ улыбался, не зная, что возразить, удивляясь, съ какой логикой опровергаетъ пьяный его совѣты.

Бродяга, казалось, былъ растроганъ стаканомъ водки, за который заплатилъ Тонетъ. Тишина, царившая въ гавани, лишь изрѣдка нарушавшаяся ударомъ молотковъ конапатчиковъ и кудахтаньемъ куръ, располагала его къ болтливости, къ довѣрчивымъ изліяніямъ.

Нѣтъ, Тонетъ! Онъ не можетъ работать. Онъ не будетъ работать, даже если его принудятъ. Трудъ – дѣло дьявола, худшій изъ всѣхъ грѣховъ. Только души испорченныя, люди, неспособные примириться съ бѣдностью, проникнутые жаждой накоплять, хотя бы нищету, думающіе каждый часъ о завтрашнемъ днѣ могутъ отдаваться труду, превращаясь изъ людей въ животныхъ. Онъ много думалъ и знаетъ больше, чѣмъ предполагаетъ Кубинецъ. Онъ не желаетъ лишиться души, запрягаясь въ ярмо правильнаго и однообразнаго труда, чтобы содержать домъ и семью и заботиться о кускѣ хлѣба на завтрашній день. Это значитъ сомнѣваться въ милосердіи Бога, который не оставляетъ своихъ дѣтей, а онъ – Піавка – прежде всего – христіанинъ.

Тонетъ смѣялся, слушая эти рѣчи, казавшіяся ему пьянымъ бредомъ, и толкнулъ локтемъ одѣтаго въ лохмотья товарища. Если онъ думаетъ своими глупостями добиться еще одного стакана, то онъ ошибается. Онъ просто ненавидитъ работу. Всѣ не любятъ ее, но одни больше, другіе – меньше, все же подчиняются ярму, хотя и скрѣпя сердце.

Піавка скользилъ взоромъ по поверхности канала, окрашенной въ пурпурный цвѣтъ послѣдними лучами вечерняго солнца. Казалось, мысль его уносится далеко. Онъ говорилъ медленно, съ нѣкоторой торжественностью и таинственностыо, представлявшими рѣзкій контрастъ съ его пропитаннымъ водкой дыханіемъ.

Тонетъ невѣжда, какъ всѣ пальмарцы. Онъ – Піавка – заявляетъ объ этомъ съ прямотой и силой пьянаго, не боясь, что трезвый товарищъ сброситъ его въ каналъ. Онъ самъ сказалъ, что всѣ подставляютъ спину подъ ярмо труда, скрѣпя сердце. А что это доказываетъ, какъ не то, что трудъ есть нѣчто противное законамъ природы и достоинству человѣка? Онъ знаетъ больше, чѣмъ всѣ пальмарцы, больше многихъ поповъ, которымъ онъ служилъ, какъ рабъ. Вотъ почему онъ навсегда съ ними разошелся. Онъ обрѣлъ истину и не можетъ жить съ духовными слѣпцами. Въ то время, какъ Тонетъ былъ за моремъ и сражался, онъ, Піавка, читалъ книги священника и проводилъ вечера передъ его домомъ, размышляя надъ открытыми страницами въ безмолвіи деревушки, населеніе которой работало на озерѣ. Онъ выучилъ наизусть почти весь Новый Завѣтъ и содрогается при одномъ воспоминаніи о томъ впечатлѣніи, которое на него произвела Нагорная Проровѣдь, когда онъ ее въ первый разъ прочелъ. Точно передъ его глазами разверзлась завѣса. Онъ сразу понялъ, почему его воля возставала противъ тяжелаго унижающаго труда. Плоть, грѣхъ, вотъ кто заставляетъ людей жить подъ ярмомъ, какъ животныя, чтобы удовлетворить свои земныя потребности. А душа возстаетъ противъ порабощенія, говоря человѣку «не трудись», распространяя по всѣмъ мускуламъ сладкое опьяненіе лѣнью, словно предвкушеніе ожидающаго насъ на небесахъ блаженства.

– Слушай, Тонетъ, слушай внимательно! – говорилъ Піавка товарищу торжественнымъ голосомъ.

И вспоминалъ безъ порядка читанное имъ Евангеліе, заповѣди, оставшіяся въ его памяти. Не нужно тревожиться о пищѣ; и одеждѣ, ибо, какъ сказалъ Христосъ, птицы небесныя не сѣютъ и не жнутъ, а все таки питаются, а лиліи не прядутъ, чтобы одѣться, ибо ихъ одѣваетъ милость Божья. Онъ – дитя Бога и Ему онъ довѣряетъ себя. Не желаетъ онъ оскорблять Господа трудомъ, точно онъ сомнѣвается въ божеской милости, въ томъ, что Онъ ему придетъ на помощь. Только язычники, или что тоже жители Пальмара, прячущіе деньги, полученныя за рыбу, и никого не угощающіе, способны трудиться и копить, не довѣряя завтрашнему дню.

Онъ хочетъ уподобиться птицамъ озера, цвѣтамъ, ростущимъ среди тростника, бездѣятельнымъ бродягамъ, всецѣло уповающимъ на божье Провидѣнье. Хотя онъ нищій, но никогда не сомнѣваетея въ завтрашнемъ днѣ. «Довлѣетъ дневи злоба его». Горечь завтрашняго дня всегда успѣетъ притти. Пока съ него достаточно горечи настоящаго, нищеты, связанной съ его рѣшеніемъ сохранить себя чистымъ, незапятнаннымъ трудомъ и земнымъ честолюбіемъ въ мірѣ, гдѣ всѣ осеариваютъ другъ у друга ударами право на жизнь, угнетая и губя ближняго, чтобы урвать у него немного благосостоянія.

Тонетъ продолжалъ смѣяться надъ словами пьяницы, скаізанными съ все возраставшимъ возбужденіемъ. Онъ шутливо восторгался его идеями, предлагая ему покинуть озеро и запереться въ монастырѣ, гдѣ ему не придется бороться съ нуждой. Піавка возмущенно протестовалъ.

Онъ поссорился со священникомъ и навсегда ушелъ изъ его дома, такъ какъ ему противно видѣть, что его прежніе господа охвачены духомъ, противнымъ тѣмъ книгамъ, которыя они читаютъ. Они похожи на всѣхъ. Они живутъ съ упорной мыслью о чужой песетѣ, думаютъ о ѣдѣ и одеждѣ, жалуясь на упадокъ благочестія, когда въ домѣ нѣтъ денегъ, безпокоясь за завтрашній день, сомнѣваясь въ добротѣ Бога, не покидающаго своихъ созданій.

Онъ вѣрующій, онъ живетъ. на то, что ему даютъ, или что случайно найдетъ. Каждую ночь къ его услугамъ охапка соломы, на которой онъ можетъ спать. Никогда онъ не испытываетъ такого голода, чтобы лишиться силъ. Заставивъ его родиться у озера, Господь далъ ему все нужное для жизни, дабы онъ могъ стать образцомъ истинно – вѣрующаго христіанина.

Тонетъ насмѣхался надъ Піавкой. Если онъ ужъ такой безгрѣшный человѣкъ, почему онъ напивается? Богъ что ли посылаетъ его изъ одного трактира въ другой, чтобы потомъ итти по берегу на четверенькахъ, шатаясь отъ пьянаго угара?

Однако бродяга не потерялъ прежней торжественной важности. Его пьянство никому не наноситъ вреда, а вино – вещь священная. Не даромъ же имъ пользуются ежедневно во время богослуженія. Міръ прекрасенъ, но сквозь винные пары онъ кажется еще болѣе улыбающимся, болѣе яркимъ, заставляя съ большимъ благоговѣніемъ преклоняться передъ его всемогущимъ творцомъ.

У каждаго человѣка – свое развлеченіе. Онъ не знаетъ большаго удовольствія, какъ созерцать красоту Альбуферы. Другіе боготворятъ деньги – онъ, бывало, плачетъ при видѣ заката, лучей солнца преломляющихся въ влажномъ воздухѣ, и сумерекъ, болѣе прекрасныхъ на озерѣ, чѣмъ на сушѣ. Красота пейзажа очаровывала его душу и когда онъ смотритъ на нее сквозь винные пары, онъ готовъ отъ нѣжности плакать, какъ ребенокъ. Онъ повторяетъ: каждый наслаждается по своему. Сахаръ, напр., накопляя деньги, а онъ – созерцая Альбуферу съ такимъ восхищеніемъ что въ головѣ родятся болѣе прекрасныя пѣсни, чѣмъ тѣ, которыя поются въ трактирѣ и онъ убѣжденъ, что если бы онъ былъ, какъ городскіе сеньоры, пишущіе въ газетахъ, онъ могъ бы въ пьяномъ видѣ разсказатъ не мало интересныхъ вещей.

Послѣ долгаго молчанія Піавка, возбужденный собственной болтливостью, сталъ возражать самому себѣ, чтобы сейчасъ же разбить свои возраженія. Если ему скажутъ, какъ говорилъ одинъ пальмарскій священникъ, что человѣкъ осужденъ ѣсть свой хлѣбъ въ потѣ лица въ наказаніе за первородный грѣхъ, то вѣдь Христосъ затѣмъ и родился на свѣтъ, чтобы искупить этотъ грѣхъ, вернуть человѣчество къ райскому блаженству, незапятнанному никакимъ трудомъ. Но увы! – грѣшники, побуждаемые высокомѣріемъ, не обратили вниманье на его слова. Всякій пожелалъ жить съ большим удобствомъ, чѣмъ остальные. Явились богатые и бѣдные, тогда какъ прежде были только люди. Тѣ, кто не слушался Господа, работалъ много, очень много, но человѣчество продолжало быть несчастнымъ и устраивало себѣ адъ на землѣ. Говорятъ, что если люди не будутъ работать, они будутъ плохо жить. Прекрасно! Ихъ будетъ меньше на свѣтѣ, но за то оставшіеся были бы счастливы и беззаботны, хранимые безконечнымъ милосердіемъ Бога. И это все равно неизбѣжно будетъ! Міръ не всегда останется такимъ. Снова явится Христосъ, чтобы направить людей на путь истинный! Онъ часто снился ему – Піавкѣ! Однажды, когда онъ страдалъ лихорадкой, когда дрожалъ отъ озноба, лежа на берегу или съежившись въ углу развалившейся хаты, онъ видѣлъ Его фіолетовый, узкій хитонъ и простиралъ къ нему руки, чтобы коснуться его и сейчасъ же исцѣлиться.

Піавка упорно вѣрилъ въ это второе пришествіе. Христосъ, конечно, не появится въ большихъ городахъ, находящихся во власти грѣха богатства. И въ первое свое пришествіе онъ явился не въ огромномъ городѣ, по имени Римъ, а проповѣдывалъ въ мѣстечкахъ, не больше Пальмара и его товарищами были лодочники и рыбаки, въ родѣ тѣхъ, что собираются въ трактирѣ Сахара. То озеро, по которому къ удивленію и страху апостоловъ шелъ Іисусъ, было, несомнѣнно не больше и не красивѣе Альбуферы. Здѣчь, среди нихъ, появится вновь Христосъ, когда вернется въ міръ закончить свое дѣло. Онъ будетъ искать сердца простыя, незапятнанныя жадностью. Онъ – Піавка – будетъ въ числѣ его учениковъ. И съ восторгомъ, въ которомъ сказывались какъ опьяненье такъ и странная вѣра, бродяга выпрямился, глядя на горизонтъ, и на краю канала, гдѣ гасли послѣдніе лучи солнца, онъ видѣлъ, казалось, стройную фигуру Мессіи, въ видѣ темно фіолетовой линіи: Онъ шелъ не двигая ногами, не касаясь травы, въ свѣтломъ ореолѣ, отъ котораго мягкими волнообразными колебаніями свѣтились его золотистые волосы.

Тонетъ уже не слушалъ его. Съ дороги въ Катароху послышался громкій звонъ бубенчиковъ и за сараемъ съ общественными вѣсами показалась дырявая крыша тартаны. Это пріѣхали дѣдъ и Нелета. Острымъ взоронмъ сына озера узналъ Піавка на далекомъ расстояніи Нелету въ окошечкѣ кареты. Послѣ своего изгнанія изъ трактира ояъ не хотѣлъ знатъся съ женой Сахара. Простившись съ Тонетомъ, онъ ушелъ, чтобы снова растянуться подъ скирдой, развлекаясь своими мечтами, пока не наступитъ ночь.

Карета остановилась противъ трактира гавани и Нелета вышла. Кубинецъ не скрылъ своего удивленія. А дѣдъ? Дѣдъ предоставилъ ей одной совершить обратный путь съ бичевой, занявшей всю карету. Старикъ хотѣлъ вернуться домой черезъ Салеръ, чтобы поговорить съ одной вдовой, дешево продававшей разныя сѣти. Онъ вернется въ Пальмаръ ночью, на какой‑нибудь баркѣ, перевозящей илъ изъ каналовъ.

Глядя другъ на друга, они думали объ одномъ и томъ же. Они поѣдутъ домой одни. Въ первый разъ они будутъ въ состояніи говорить другъ съ другомъ, одни, среди глубокаго безмолвія озера. И оба поблѣднѣли, задрожали, словно лицомъ къ лицу съ опасностью, тысячу разъ желанной, и вдругъ обрушившейся сразу, неожиданно. Волненіе ихъ было такъ велико, что они не спѣшили, какъ будто ихъ охватила странная застѣнчивость и они боялись сплетней людей, находившихся въ гавани и на самомъ дѣлѣ почти не обращавшихъ на нихъ вниманіе.

Кучеръ вытащилъ изъ кареты большіе свертки бичевки и съ помощью Тонета уложилъ ихъ въ баркѣ, на носу, гдѣ они образовали желтоватую кучу, распространявшую кругомъ запахъ недавно ссученной пеньки.

Нелета заплатила кучеру. Привѣтъ и счастливаго пути! И кучеръ, щелкнувъ бичомъ, погналъ лошадь по дорогѣ въ Катароху.

Молодые люди стояли нѣкоторое время недодвижно на илистомъ берегу, не думая войти въ барку, словно кого‑то ожидали. Конопатчики окликнули Кубинца. Пусть скорѣе отправится въ путь. Вѣтеръ стихаетъ и если онъ ѣдетъ въ Пальмаръ, ему придется не малое время грести весломъ. Нелета, явно смущенная, улыбалась всѣмъ жителямъ Катарохи, кланявшимся ей, такъ какъ видѣли ее въ ея трактирѣ.

Тонетъ рѣшилъ, наконецъ, прервать молчаніе и заговорить съ Нелетой. Разъ дѣдъ не придетъ, то надо ѣхать, какъ можно скорѣе. Эти люди правы. Голосъ его былъ хриплый, дрожалъ отъ тревоги, словно волненіе стягивало ему горло.

Нелета сѣла въ серединѣ барки, у подножія мачты, пользуясь вмѣсто сидѣнія кучей бичевки, которая сплющивалась подъ ея тяжестью. Тонетъ поднялъ парусъ, сѣлъ на корточкахъ у руля и барка поплыла. Парусъ ударялъ о мачту подъ напоромъ легкой, умиравшей бризы.

Медленно поплыли они по каналу. При свѣтѣ заходившаго солнца они увидѣли въ послѣдній разъ одиноко стоявшія хаты рыбаковъ съ гирляндами сѣтей, повѣшенными на вершахъ для сушки и старыя водочерпательныя машины изъ разъѣденнаго червями дерева, вокругъ которыхъ начинали порхать летучія мыши. По берегамъ шли рыбаки, съ трудомъ таща за собой лодки, привязавъ къ кушаку конецъ веревки.

– Прощайте! – говорили они, проходя мимо.

– Прощайте!

И снова воцарилась тишина, нарушаемая только шорохомъ барки, разрѣзавшей воду и однообразнымъ кваканіемъ лягушекъ. Молодые люди ѣхали съ опущенной головой, словно боясь понять, что они одни и когда они встрѣчались глазами, они сейчасъ же инстинктивно отводили свой взоръ.

Края канала разступались. Берега терялись въ водѣ. По обѣ стороны тянулись превращенныя въ поля большія лагуны. Надъ гладкой поверхностью воды при свѣтѣ сумерекъ волновался тростникъ, какъ верхушки затопленнаго лѣса.

Они уже находились въ Альбуферѣ. При послѣднемъ дуновеніи бризы они проѣхали еще кусочекъ. Кругомъ – только вода.

Вѣтеръ стихъ. Спокойное неподвижное озеро принимало цвѣтъ опала, отражая послѣдніе лучи солнца, падавшіе изъ‑за дальнихъ горъ. Фіолетовое небо по направленію къ морю кое – гдѣ пронизывалось свѣтомъ первыхъ звѣздъ. Вялые неподвижные паруса барокъ едва виднѣлись словно привидѣнія.

Тонетъ срифилъ парусъ и взялся за шестъ, чтобы силой рукъ подвигать впередъ барку. Тишина сумерекъ заставила ихъ нарушить молчаніе. Съ звонкимъ смѣхомъ вскочила Нелета на ноги, желая помочь своему спутнику. Она также умѣетъ дѣйствовать весломъ. Пусть Тонетъ вспомнитъ дѣтство, ихъ смѣлыя игры, когда они отвязывали лодки Пальмара, не справляясь, кому оии принадлежатъ и плыли по каналамъ, не разъ бѣгая отъ преслѣдующихъ ихъ рыбаюовъ. Когда онъ устанетъ, начнетъ она.

– Не безпокойся! – отвѣтилъ онъ, тяжело дыша отъ напряженія и продолжалъ грести.

Нелета не умолкала. Какъ будто ее давило опасное молчаніе, во время котораго они избѣгали смотрѣть другъ на друга, точно боясь высказать свои мысли; молодая женщина говорила съ большой словоохотливостью.

Вдали обозначалась зубчатая стѣна Деесы, какъ фантастическій берегъ, до котораго имъ никогда не суждено доплыть. Съ безпрестаннымъ смѣхомъ, въ которомъ было что‑то вымученное, Нелета напоминала другую ночь, проведенную въ лѣсу, когда она сначала такъ боялась, а потомъ такъ спокойно заснула. Приключеніе это такъ живо врѣзалось въ ея память, точно имѣло мѣсто только вчера.

Однако молчаніе спутника, его недодвижно устрем – ленный на дно барки жадный взглядъ, обратили на оебя ея вниманіе. Потомъ увидѣла, что Тонетъ пожиралъ глазами ея маленькіе, элегантные желтые башмачки, выдѣлявшіеся на пенькѣ, какъ два свѣтлыхъ пятна; отъ толчковъ барки немного придоднялось ея платье. Она поспѣшила спрятать ноги и осталась сидѣть молчаливая, съ сжатыми губами, рѣзкимъ выраженіемъ лица и почти закрытыми глазами и скорбная складка легла между ея бровями. Казалось, Нелета дѣлала усилія, чтобы побѣдить себя. Медленно плыли они дальше. Было нелегко переѣхать Альбуферу силою однихъ только рукъ, да еще въ нагруженной баркѣ. Мимо нихъ быстро, какъ ткацкіе челноки, проѣзжаии, теряясь въ сгущавшемся мракѣ, другія ненагруженныя лодки, въ которыхъ стоялъ только человѣкъ, дѣйствовавшій шестомъ.

Тонетъ уже около часа гребъ тяжелымъ весломъ, которое то скользило до твердому грунту изъ раковинъ, то запутывалось въ водоросляхъ дна, въ волосахъ Альбуферы, какъ выражались рыбаки. Сразу видно было, что онъ не привыкъ къ труду. Если бы онъ былъ одинъ въ баркѣ, то онъ растянулся бы въ ней въ ожиданіи, что снова поднимется вѣтеръ или его потащитъ за собой другая барка. Присутствіе Нелеты пробуждало въ немъ чувство чести и онъ не хотѣлъ остановигься, пока не упадетъ обезсиленный. Оеираясь на шестъ, чтобы толкать впередъ барку, онъ тяжело дышалъ и пыхтѣлъ. Не выпуская широкое весло, онъ время отъ времени подносилъ руку ко лбу, чтобы отереть потъ.

Нелета окликнула его нѣжнымъ голосомъ, въ которомъ чувствовалась материнская ласка. На кучѣ пеньки, наполнявшей переднюю часть барки, виднѣлась одна только ея тѣнь. Молодая женщина просила его отдохнуть. Пусть онъ передохнетъ. Не все ли равно, пріѣхать получасомъ раньше или позже.

И она заставила его сѣсть рядомъ съ ней; указывая на то, что на кучѣ пеньки ему будетъ удобнѣе, чѣмъ на кормѣ. Барка остановилась неподвижная. Придя въ себя, Тонетъ почувствовалъ сладкую близость этой женщины, то же чувство, которое онъ испытывалъ, когда бывалъ за стойкой трактира.

Спустилась ночь. Не было никакого другого свѣта, кромѣ неяснаго мерцанія звѣздъ, дрожавшихъ въ темной водѣ. Глубокая тишина нарушалась таинственнымъ шумомъ воды, встревоженной мельканіемъ невидимыхъ существъ. Большія рыбы, приплывшія съ моря, гонялись за маленькими рыбами и издавая глухіе звуки, волновалась черная поверхность отъ безпорядочнаго бѣгства. Въ ближайшихъ кустахъ стонали лысухи, словно ихъ убиваютъ, и пѣли озерные соловьи свои нескончаемыя гаммы.

Окруженный молчаніемъ, населеннымъ шорохами и пѣніемъ, Тонетъ испытывалъ такое впечатлѣніе, точно время остановилось, точно онъ мальчикъ и находится на просѣкѣ, въ лѣсу, рядомъ съ подругой – дѣвочкой, дочерью торговки угрями. Теперь онъ не испытыналъ страха: тревожила его только таинственная теплота спутницы, опьяняющій ароматъ, казалось, исходившій отъ ея тѣла, ударявшійся ему въ голову, какъ крѣпкій напитокъ.

Не подымая глазъ, съ опущенной головой протянулъ онъ одну руку и обнялъ Нелету за талію. И въ то же мгновеніе онъ почувствовалъ нѣжную ласку, бархатистое прикосновеніе руки, которая, коснувшись его головы, скользнула по лбу и отерла капли пота.

Онъ поднялъ глаза и увидѣлъ на недалекомъ разстояніи въ темнотѣ два блестящихъ, на него устремленныхъ глаза, въ которыхъ отражалась въ видѣ свѣтящейся точки далекая звѣзда. Онъ почувствовалъ, какъ его голову щекочутъ тонкіе золотистые волосы, ореоломъ окружавшіе Нелету. Сильные духи, которыми душилась трактирщица, мгновенно проникли въ самую глубину его существа.

– Тонетъ, Тонетъ! – прошелтала она томнымъ голосомъ, похожимъ на нѣжный дѣтскій лепетъ.

Точь въ точь какъ тогда въ Деесѣ. Но теперь они уже не были дѣтьми. Исчезла невинность, когда‑то побуждавшая ихъ прижаться другъ къ другу, чтобы вновь обрѣсти мужество. Сливаясь послѣ столькихъ лѣтъ въ новыхъ объятіяхъ, они упали на кучу пеньки, забывъ обо всемъ, съ страстнымъ желаніемъ никогда больше не встатъ.

Барка покоилась неподвижная посреди озера, словно брошенная, надъ ея краями не виднѣлись ни чьи очертанія…

Вблизи раздавалась сонная пѣсенка рыбаковъ. Они плыли по вродѣ, населенной шумами, не догадываясь о томъ, что недалеко въ ночной тиши, царь міра, Эросъ, качался на баркѣ, убаюканный пѣніемъ озерныхъ птицъ.

VI

Наступилъ праздникъ Младенца Іисуса, величайшій праздникъ Пальмара.

Стоялъ декабрь. Надъ Альбуферой дулъ холодный вѣтеръ, отъ котораго лѣденѣли руки рыбаковъ, прилипая къ веслу. Мужчины нахлобучивали до самыхъ ушей шерстяныя шляпы и одѣвали желтыя непромокаемыя куртки, шелестѣвшія при каждомъ движеніи. Женщины почти не выходили изъ хатъ. Всѣ семьи жили вокругъ очага, спокойно коптясь въ затхлой атмосферѣ, словно въ эскимосской хижинѣ.

Альбуфера поднялась. Отъ зимнихъ дождей увеличилось количвство воды. Поля и бервга были покрыты слоемъ воды, кое – гдѣ зеленеющей затопледной растительностью. Озеро, казалось, стало боьше. Одиеокія хаты, стоявшія, раньше на сушѣ, теперь точно плыли по волнамъ, и барки причаливали прямо къ дверямъ.

Казалось, отъ сырой, грязной почвы Пальмара поднимается жестокій, нестерпимый холодъ, гнавшій людей внутрь своихъ жилищъ.

Кумушки не могли припомнить такой жестокой зимы. Мавританскіе воробьи, бездомные и голодные, падали еъ соломенныхъ крышъ, пораженные стужей, съ грустнымъ крикомъ, напоминавшимъ жалобу дѣтей. Сторожа Деесы закрывали глаза на вынужденное нищетой беззаконіе и каждое утро цѣлое войско дѣтишекъ разсѣивалось по лѣсу, ища сухіе сучья, чтобы согрѣть хату.