Три плута

– Потому что иду вослед логике.

– Ну, а теперь-то что же по вашей мудрой логике следует? – спросил Смирнин.

– Все спокойно и безопасно, – ответил Мустафетов. – Я уж не говорю о том, что у нас все обдумано и мастерски предусмотрено, что документики у нас в исправности и что сам мой драгоценнейший друг Роман Егорович наделен от природы таким апломбом, что дело сорваться не может.

– Но если сорвется? – упрямо настаивал Смирнин, желая почерпнуть от Мустафетова хоть долю его уверенности.

– Для этого нужно допустить только одну, почти невозможную, совершенно невероятную и действительно крайне фатальную случайность.

Разумеется, успокоить этим труса было нельзя. Напротив, он моментально позеленел, и от страха у него во рту пересохло.

– Значит, все-таки случайность может быть? Вы сами допускаете? – проговорил он, лихорадочно постукивая челюстью о челюсть.

– Да перестаньте трусить! – прикрикнул на него Назар Назарович. – Как вам не стыдно? Вы даже рассуждать не в состоянии. Ну, подумайте хорошенько, и вы тотчас же убедитесь, что все шансы полнейшего успеха на нашей стороне. Чтобы Роману Егоровичу попасться, надо разве самой купчихе приехать в банк «Валюта» именно сегодня за своим вкладом. Если этого не будет, то почему кто-либо там заподозрит его?

– А вдруг и вправду она приедет?

– Вот если приедет, то, конечно, Романа Егоровича схватят и попросят впредь не шалить. Но мы-то с вами тут при чем? Нас впутывать он никогда не станет. Да ему нет ни цели, ни выгоды в этом.

– Да дело-то раскроется?

– Ну, так что же? Ни против меня, ни против вас ни единой улики нет.

– Следователь доберется. Ведь Роман Егорович сам сознается, когда увидит, что его дело лопнуло.

– Никогда в жизни!

– Да почему вы так уверены?

– Опять-таки потому, что руковожусь все той же логикой! – сказал Мустафетов. – Рогов – малый умный и очень хорошо знает, что в несчастье лучше сохранить друзей на воле, нежели врагов в неволе, то есть под боком с собою в остроге.

– Хорошо. Но вы мне не дали досказать вот какое предположение, – продолжал Смирнин, – следователь прежде всего пустится на разведки, где в последнее время чаще всего бывал Рогов и с кем водил компанию. Вот и узнают, что у вас он со мною встречался, а что я служу помощником бухгалтера в отделении вкладов банка «Валюта»… Ну, стало быть, я и передал ему вкладной лист.

– Допустим даже, что все это так, – ответил Мустафетов, – хотя данных к тому, чтобы разведать, где чаще всего бывал Роман Егорович в последнее время, у следственной власти никаких явиться не может. Но допустим, как вы говорите, что до нас доберутся. Ведь это только самая отдаленная косвенная улика. Мы с вами – не дети, которых можно заставить говорить по желанию, и сознаваться вам нет никакой надобности.

– А если нас уличат?

Терпение Мустафетова лопнуло; он грозно сверкнул глазами и сказал:

– Не каркайте. Молчите!

– Это ужасно! С ума можно сойти! Что я наделал? Что я наделал! – завопил Смирнин, шагая растерянно по кабинету. Потом он остановился, подумал, взял с подоконника свою шляпу и робко заявил: – Назар Назарович, я лучше пойду.

– Куда это? – удивленно спросил тот.

– Я пойду к Роману Егоровичу навстречу. Я буду ждать его на пути: он ведь скоро приедет.

– Вы с ума сошли? Нет, я не пущу вас. Вы не в нормальном состоянии, еще черт знает каких нелепостей натворите. Экое малодушие!

Однако Мустафетов сам вздрогнул и замер на месте. В передней раздался звонок.

Тревога была фальшивая: звонил почтальон, занесший какую-то рекламу об усовершенствованных горелках, так что Мустафетов выругался и сказал Смирнину:

– Ну вот вам и объяснение напрасного страха. Так, как вы, малодушничать нельзя. Знайте, что если я руковожу делом, то, раз доверившись мне, вы должны всецело подчиняться моей воле.

– Это насилие.

– Называйте как хотите.

– Но если мне душно здесь, если я задыхаюсь в этих стенах?

– Можно форточку открыть.

– Вы все смеетесь надо мной. Я пойду и буду гулять только перед домом. Я уверен, что Рогов должен теперь скоро приехать.

– А я говорю вам, что вы отсюда шага не сделаете, – безапелляционным голосом сказал Мустафетов. – Если бы мне понадобилось, то я готов употребить против вас силу. Я скручу вас веревкой, завяжу вам рот, чтобы вы не кричали, и положу вас на этот диван, пока дело не будет кончено.

В этот момент Смирнин ясно почувствовал, что Мустафетов способен сделать это. Он инстинктивно сознавал по одному выражению глаз Мустафетова, что в такие минуты тот ощущал огромный прилив силы. В то же время он сознавал, что уходить куда бы то ни было глупо и бестактно.

– Какой вы, право, странный! – сказал он, несколько сконфуженный, и отошел снова к прежнему месту у письменного стола, к креслу.

Назар Назарович нарочно стал насвистывать игривый мотив из какой-то оперетки.

Вдруг снова раздался звонок.

Теперь только можно было заметить, до какой степени волновался и хозяин дома. Мертвенная бледность покрыла его лицо. На минуту он замер. У Смирнина же от перепуга даже ноги тряслись, и он не был в силах промолвить и слова.

Но менее чем через минуту Мустафетов овладел собою и пошел в переднюю, за ним последовал и трясущийся от страха Смирнин.

Никто из слуг не шел. Дверь пришлось отворять самому хозяину. На устах его уже дрожал вопрос: «Ну, что?» – когда он вдруг увидал перед собою совсем другое лицо. То был Гарпагон.

– Ах, это вы! – бросил Мустафетов, не имея уже силы придать своему лицу и интонации голоса более любезное выражение.

– Это я-с, – ехидным шепотком проговорил старый плут. – Пришел с приятной весточкой: вчера, как я достоверно узнал, засадили голубчика, хе-хе-хе, засадили, как они выражаются, безусловно, по высшей мере, хе-хе-хе…

Назар Назарович не нашелся даже сразу, что ответить на это: так далек он был теперь от мысли о Лагорине.

– Извините, – сказал он, боясь, как бы Гарпагон не расселся тут, – но я занят по крайне важному делу… Ведите дальше все по известному плану.

– Хе-хе-хе, уж мы главное сделали, а теперь пустое остается.

– Ну, и прекрасно. Извините, но я на днях сам заеду к вам…

– А мои сто рублей?

Лицо Гарпагона вдруг вытянулось и потускнело, но Мустафетов с такой готовностью удовлетворил его желание, что он без дальнейших околичностей согласился убраться.

Широко раскрыли пред ним дверь, и он столкнулся лицом к лицу с возвращавшимся Роговым.

– Ну, что? – кинулись к нему Назар Назарович и Иван Павлович.

– Дело, господа, отложено.

– Как отложено? – в ужасе спросили тот и другой.

– А это надо вам рассказать подробнее.

В неимоверном волнении последовали Назар Назарович и Иван Павлович за Роговым в кабинет. Тут они снова набросились на него с расспросами, как, что, почему, не случилось ли уже чего?

– Во-первых, господа, извольте сесть и успокоиться, – сказал он каким-то торжественным тоном. – Чего вы волнуетесь? Не понимаю даже! Ведь дело совершенно просто.

– Просто для тебя, так как ты все знаешь, но не для нас.

– А для тебя, – обратился к Смирнину Роман Егорович, – давно должно быть известно, что в банке «Валюта» выдача вкладов производится через два часа по предъявлении требований.

– Стало быть, благополучно?

– Понятное дело! Если бы было неблагополучно, разве я мог бы вернуться сюда? Ведь меня, раба Божия, мигом скрутили бы!

– Как ты спокойно говоришь об этом! Неужели тебе не страшно? – спросил Смирнин.

– Пока нисколько. А хорош бы я был, если бы дрожал как лист. Вообще надо уметь владеть собою, а в дни важных исполнений надо непременно принимать хорошую долю брома.

– Это верно, – согласился Мустафетов. – И вот, пока ты ездил в банк, я то же самое советовал Ивану Павловичу. Помилуй, не сидит спокойно, так вот и мечется: хотел к тебе навстречу бежать.

– Не годится.

– Я чуть не был вынужден связать его. Только под этой угрозой и присмирел он немножко. Ну, да с этим уже кончено. Лучше расскажи нам подробно: как ты приехал, какое вынес впечатление, что сам испытал?

– Вот видите ли, господа, прежде всего сядьте; ну, а теперь извольте слушать. Должен сознаться вам, что я вышел отсюда тоже в большом волнении. Но мне главным образом хотелось скорее приступить к вожделенному моменту. Я прошел до угла улицы – и ни одного извозчика; наконец, вижу, у перчаточника стоит один. Вскакиваю в пролетку и командую: «В банк „Валюта“!» Как назло, попалась кляча невозможная. Лупит и возчик ее и так, и сяк, а все рыси нет. Попробовал я выругаться; вижу – не помогает; давай, думаю, в философию пущусь, рассуждая сам с собою, что всему в жизни бывает конец, а стало быть, и до цели я когда-нибудь доберусь. Ну, наконец и доехал. Слез, дал извозчику два пятиалтынных и направился в главный подъезд. Народу, как назло, тьма-тьмущая. Ну, я протолкался до стойки выдачи вкладов. Чиновник – эдакий вроде тебя, Смирнин, – на меня ноль внимания: жалованья получает рублей шестьдесят в месяц, а нас, мильонщиков, в грош не ставит, думает: «Давай-ка я над ним поломаюсь!» А я разложил пред его глазами свой портфелище, так что ему в нос бросилось: «Помощник присяжного поверенного Борис Петрович Руднев», да и говорю: «По доверенности вдовы купца первой гильдии Евфросиньи Псоевны Киприяновой вклад получить надо». Он говорит:, «Позвольте документы». Ну, я ему сейчас все и выложил.

– Страшно! – сказал Смирнин, вздрогнув.

– Представь себе, в этот момент я чувствовал себя гениально спокойным. Ни одна жилка во мне не дрогнула. Я даже ответил ему шутливым тоном: «Как же, конечно! Без документов никак нельзя! Извольте получить-с». Медленно, совершенно спокойно и с коровьим хладнокровием стал я просовывать ему через его форточку по одной бумажке. «Вот это, – говорю, – доверенность Евфросиньи Псоевны Киприяновой; вот это – подлинная банковская квитанция о вкладе; вот это – мой личный документик, а в подкрепление ему извольте получить удостоверение из участка».

– Что же дальше?

– А дальше просмотрел он все эти бумаги, выдал мне жетончик и велел через два часа опять прийти. Таков уж у них порядок.

– Все жилы вытянут в эти два часа! – воскликнул в томлении Смирнин.

– Что, батенька, не любишь? – обратился к нему шутя Роман Егорович и, хлопнув его по колену, прибавил: – А когда сам по целым часам заставляешь клиента дожидаться, так небось забываешь, что у них в душе происходит?

Мустафетов вмешался и сказал:

– Положим, при такой огромной сумме можно было попросить скорее дело сделать. Я был уверен, что ты это сам сумеешь, а потому и не просил.

– Как это вы, господа, все рассуждаете! – ответил с некоторым укором Рогов. – А еще ты, Назар Назарович, сам все выдержку проповедуешь! Тут надо совершенно спокойно подчиняться раз установленному правилу. Два часа в жизни ничего не значат.

– Ну, не скажите! А по-моему, даже и для приговоренного к смертной казни два часа имели бы значение: предстоял бы случай удрать.

– Я принял от чиновника протянутый мне жетончик и снова пошутил: «Вот как мы вам доверяем-с! На полмильона рублей у вас наших документов, а вы мне взамен их какую-то штучку всучили!»

– А он что?

– Да что! Ничего, смеется. Расстались мы с ним друзьями. Он, наверное, подумал: «Вишь, мол, адвокат, как у него по привычке язык лопочет».

– Ну, не прав ли я был, говоря вам, – сказал Мустафетов Смирнину, – что наш Роман Егорович – удивительный исполнитель? Ведь это такой талант!

Смирнин замирал в своем кресле. Ему и страшно было, и завидно при взгляде на этих двух людей.

– Не хочешь ли закусить? – спросил Мустафетов Рогова.

– Нет, это я не в силах сделать – возбужденное состояние духа не допускает. Уж закусим мы после! Вот бы испить чего-нибудь прохладительного, шипучего и сладкого… фруктовой воды, например.

– Какой хочешь?

– Хорошо бы ананасной!

Мустафетов немедленно распорядился, и сообщники опять стали ждать.

Но время для всех троих подвигалось туго. Смирнин нервничал до невозможности, Мустафетов был серьезен и молчалив, а Рогов хоть и шутил, но было заметно, каких огромных усилий стоило ему это.

– Вскоре, господа, – сказал наконец Рогов, впадая в какой-то пафос, – на Руси будут три новых богача. – Вдруг он ударил себя по лбу и, точно спохватившись, сказал: – Но ведь надо же мне справиться с биржевым курсом. Почем она стоит, государственная-то ренточка?

– К чему же это сейчас нужно? – спросил его Мустафетов.

– Во-первых, приблизительный расчет сделать не мешало бы…

– Пожалуйста, никаких расчетов вперед не делай! Я суеверен и этого терпеть не могу.

– Но надо же мне знать, когда я приеду в контору Юнкера менять бумаги, сколько за них спрашивать. Где у тебя газеты?

– Вот на диване одна лежит. Переверни страницу и посмотри в отделе «Биржа». Не тут ищешь.

– А где же?

– Да вот первая рубрика; в заголовке написано: «25 марта»; тут и ищи: «4 проц. гос. р.» Это значит: четырехпроцентная государственная рента. Что там сказано?

Рогов прочел и произнес:

– Что же, господа, бумаги наши хорошо стоят!

– А ты думаешь, – спросил его Мустафетов, – что так тебе в конторе у Юнкера и заплатят по курсу целиком?

– Зачем это думать! Знаю я, что мы, капиталисты, всегда при обмене наших фондов теряем, но все-таки надеюсь, что обобрать себя не дам.

Друзья замолчали. Мустафетов снова над чем-то задумался, Смирнин же, обрадовавшись появлению на столе шипучей воды, поминутно отпивал из стакана и старался хоть этим погасить разжигавшее его внутри пламя.

Наконец Рогов взглянул на свои дешевенькие никелированные часики и сказал:

– Наступает, друзья мои, великий и торжественный момент. Нам пора ехать.

– Как «нам»?

– Очень просто. Я нахожу, что здесь вы не в состоянии встретить меня достойным образом. Поезжайте в мой любимый ресторанчик, займите большой, хороший кабинет, закажите самую роскошную закуску. Советую позвать распорядителя, это человек опытный и дело свое знающий. Обратитесь к нему – его зовут Леонбаром – и попросите его отличиться на славу. Обед пусть будет русский, а вина французские. Смешаем таким образом два прекрасных совместимых. Да будет между двумя великими нациями то единственное слияние, которое понятно моему скромному разумению.

Мустафетов остановил его:

– Не увлекайся красноречием, а поезжай. Нам же ехать еще рано. Я только тогда тронусь из дома, когда ты сам из банка заедешь или пришлешь ко мне посыльного от Юнкера сказать, что дело готово.

– Ну, согласен. Только в ресторане вам было бы веселей и время скорее прошло бы. У меня как-никак часик на все уйдет.

– Ну, поезжай!

Мустафетов тяжело дышал.

Смирнин хотел что-то сказать и наконец решился уже в передней.

– Пожалуйста, – проговорил он сквозь посиневшие и дрожавшие губы, – если малейшая опасность, то бросай все и беги!

– А ты не из храбрых!

– Зачем я только ввязался в эту ужасную историю! – невольно воскликнул Смирнин.

– А что же, если хочешь, откажись в нашу пользу от своей доли, – сказал ему, уже надев пальто, Роман Егорович. – Мы с Мустафетовым не обидимся и поровну разделим.

Дверь распахнулась, выпустила Рогова на лестницу и захлопнулась.

X. Удача

Роман Егорович сбежал вниз и очень обрадовался, когда, выйдя на крыльцо, увидел проезжавшего шагом лихача.

– Стой! – крикнул он.

– Куда прикажете?

– Не рассуждать! Рядиться я не люблю, – строго скомандовал Рогов. – Служи мне как следует и внакладе не останешься. Пошел в банк «Валюта»! Ехать полным ходом, чтобы я не опоздал.

Извозчик понял, встреча была счастливая, натянул вожжи, и его добрый конь помчал легкую пролетку.

– Дожидайся! – крикнул извозчику Рогов, подъехав к банку.

Он вбежал по ступенькам в парадное крыльцо, потом, не снимая пальто, прошел в отделение вкладов и стал в очередь.

Перед ним было четыре человека: старуха, уже стоявшая у самого окошечка отделения и перелистывавшая какие-то процентные бумаги; за нею – человек типа артельщика; потом – толстый купец с красным, вспотевшим лицом и блестевшими волосами, наконец, какой-то отставной военный.

Рогов делал все, что было можно, чтобы попасться на глаза служащему в отделении вкладов. Тот в самом деле вскоре увидел его, и тогда случилось нечто очень странное: служащий закрыл свое окошечко, оставив недоумевающую публику ждать его возвращения, и куда-то удалился. Немного погодя он вернулся вдвоем с каким-то другим господином и показал ему головою на Рогова.

Роман Егорович почувствовал нечто вроде мурашек, пробежавших сначала по спине, а потом словно рассыпавшихся по всему телу.

«Не бежать ли?» – мелькнуло у него в голове, но он не двигался с места, и его глаза не могли оторваться от этих двух служащих банка, о чем-то совещавшихся, очевидно по его поводу.

Вдруг один из них, тот, который был постарше, подозвал одного из банковских сторожей и, указывая на Рогова, дал ему какое-то приказание.

«Вот она, минута-то! – подумал Роман Егорович. – Пан или пропал! Огромная сумма или арестант?»

Но тут кто-то слегка коснулся его рукава.

– Начальник отделения приказали просить вас туда, за решетку, – почтительно доложил ему сторож. – Там свободнее будет, так как билетов считать вам много придется.

Огромный прилив сил вдруг выпрямил Романа Егоровича.

– Веди, веди, брат! – сказал он сторожу и с легкой насмешкой по поводу минутного перепуга подумал: «За эту решеточку можно с удовольствием пройтись, лишь бы вы, черти, меня за другую не усадили!»

– Сюда пожалуйте! – вежливо обратился к нему старший служащий отделения, как только он проник за перегородку.

Там Рогову предложили стул, и он уселся за большой стол, обитый черной клеенкой.

Служащий счел долгом соблюсти одну маленькую формальность, хотя сомнений никаких иметь не мог, и спросил:

– Ваш жетончик позвольте!

– Вот он.

– Что получать изволите?

– Полмильона рублей четырехпроцентной государственной ренты по доверенности вдовы купца первой гильдии Евфросиньи Псоевны Киприяновой. Честь имею представиться: помощник присяжного поверенного Борис Петрович Руднев.

– Очень приятно. Садитесь, пожалуйста! Сейчас вам сюда подадут.

И действительно, другой служащий, который принял от Рогова за два часа пред тем документы, положил пред ним на стол большой портфель из серого картона, на верхнем ярлыке которого Рогов прочитал: «Вклад Киприяновой. 500 тысяч 4 проц. г. р.»

– Потрудитесь проверить, – предложил служащий и сам присел рядом, предоставляя публике ждать перед захлопнутым окошечком.

– Да-с, – сказал Рогов, как-то комично вздохнув, – проверки требует формальность, хотя, положим, в таком учреждении, как ваше, не может быть никаких сомнений… Сюда ворам не пробраться.

Вынимая из портфеля билеты, он облизывался, как перед чем-то очень вкусным. Денег была почтенная пачка, и они были рассортированы по достоинству.

– А вот начнем-ка с этих, – сказал он, берясь за пятитысячные листы. – Раз, два, три… эге, сколько их! Это значительно облегчит нашу задачу… Позвольте-ка мне счеты, господа.

Он отсчитал десять листов по пяти тысяч и прикинул костяшками на счетах; потом сделал еще такую же пачку, еще и еще, затем принялся за остальные. Со вниманием производил он операцию, на каждом листе взглядывая на купон. Он знал, что теперь находится уже в полной безопасности, и ему доставляло огромное наслаждение разрабатывать в самом себе это спокойствие, щекотавшее его гордость.

Когда все было сосчитано, проверено и аккуратно сложено в портфель, он встал и, пожав руку обоим банковским служащим, сказал им на прощание:

– Примерное у вас учреждение!

Те благодарно раскланялись.

Выйдя на улицу и садясь в пролетку лихача, Рогов скомандовал:

– На Невский, к Юнкеру.

В банкирскую контору Юнкера он вошел уже совершенно бойко и смело, подошел к одному из конторщиков и вежливо, но с большим достоинством обратился к нему:

– Нельзя ли мне видеть управляющего конторой? Реализация бумаг на значительную сумму.

Конторщик направился в другое отделение. Через минуту он вернулся с каким-то другим господином, который подошел к Роману Егоровичу с вопросом:

– Чем можем служить вам?

– Честь имею представиться: я – помощник присяжного поверенного Борис Петрович Руднев. Одной из моих доверительниц мне поручен размен государственной ренты на значительную сумму.

Он приоткрыл портфель, словно хотел достать оттуда процентные листы, но господин остановил его предложением:

– Не угодно ли пожаловать вам сюда? Здесь будет поудобнее.

Роман Егорович проследовал в другое отделение. Там он занял предложенное ему место у письменного стола и, когда господин тоже сел, вынул все билеты, не упустив из виду положить портфель так, чтобы бросалась в глаза вытисненная на нем золотыми печатными литерами надпись.

– На какую сумму? – спросил господин.

– На пятьсот тысяч, – ответил Рогов. – Продавцы стоят на девяносто семи с четвертью.

– Такую сумму реализовать по биржевой цене нет никакой возможности.

– Почем будете платить?

– Позвольте мне сказать два слова по телефону.

– Сделайте одолжение!

Господин встал, подошел к телефонной коробке, завертел ручкой, приложил трубку к уху и потом вскоре дал какой-то номер. Немного погодя он опять стал звонить. Потом довольно долго прислушивался. Вдруг он встрепенулся и крикнул на немецкий лад:

– Халло!

Переговоры он вел на немецком языке, но Рогов, знавший этот язык, понял следующее: «Предлагают нам пятьсот тысяч государственной четырехпроцентной ренты».

Оттуда, видимо, что-то ответили, потому что господин после краткого молчания снова крикнул: «Максимум девяносто шесть; комиссии полпроцента?» А затем вдруг замолк и наконец сказал: «При кассе, будет уплачено». Потом он повесил трубку, дал сигнал разъединения и, обернувшись к Рогову, предложил:

– Мы можем уплатить по девяносто шесть, плюс текущие проценты, минус полпроцента комиссии.

– Позвольте сделать расчет!

Господин очень предупредительно придвинул к Роману Егоровичу бумагу и карандаш. Тот с удивительной поспешностью принялся за умножение пятисот тысяч на девяносто шесть. Полученное произведение удовлетворило его, и он сказал:

– Могу согласиться, если вы не задержите меня уплатой.

– В кассе достаточно денег, – ответил господин. – Прикажете сделать вам расчет?

– Да, надо согласиться!

– Во что вы возьмете с собою деньги?

– Я думаю, у вас найдется какой-нибудь холщовый мешок. Уплата, конечно, будет произведена исключительно крупными деньгами?

– Разумеется! – Вслед за этим господин сел к столу, надавил на электрическую кнопку и отдал вошедшему конторщику следующее приказание: – Приготовьте расчет: пятьсот тысяч государственной четырехпроцентной ренты, покупаем мы по девяносто шести, комиссии полпроцента, купоны текущие. Когда будет готово, принесите сюда для подписи; предупредить кассу; расчет у меня, здесь, в кабинете.

Конторщик, молча выслушав приказание, вышел. Его начальник стал принимать от Рогова листы и, считая их, отмечал что-то, для памяти, карандашом на какой-то бумажке.

Но все-таки дело шло быстро, и Рогов удивлялся тому, с какой простотой этот господин обходился с принимаемыми от него ценностями. По верхнему листу он видел, какого достоинства эта пачка, и не разворачивал остальных, а только перелистывал. Роману Егоровичу стало совершенно ясно, каким образом человек с апломбом мог недавно, всего три года тому назад, продать какому-то банкиру в Москве билеты, перекрашенные из сторублевых в пятитысячные.

Однако его вывел из этих размышлений вновь вошедший конторщик, который подал один листок своему начальнику для подписи и затем другой, точь-в-точь такой же, Рогову, в виде счета для памяти, и дал ему еще ордер в кассу. На счете в итоге значилось: «477 660 рублей». Та же сумма повторялась и на ордере.

Рогов еще раз хотел что-то проверить, но у него голова начинала кружиться. Он считал какие-то цифры на бумажке и никак не мог вывести итог.

– Верно? – спросил его господин.

– У меня верно, – поспешил ответить Рогов. – Вы листы все просчитали?

– Все. Сейчас несут деньги.

Действительно, вошли два артельщика. Один из них нес довольно объемистый, туго набитый мешок из полосатого тика, другой – такой же мешок, совершенно новый, чистенький, еще не бывший в употреблении и аккуратно сложенный. Он положил его на стол и вышел.

Первый артельщик вывалил из своего мешка крепко перевязанные пачки кредиток. Падали они на стол точно деревяшки и, по-видимому, не имели в глазах этого артельщика ровно никакого значения.

Начался счет. Проверка заняла немало времени. Наконец Рогов стал упаковывать деньги. Когда он поднял мешок, ноша показалась ему очень тяжелой. Он никак не думал, чтобы бумажные деньги весили так много.