Дневник. 1855 год

12 сентября, понедельник. Олинька хочет воспользоваться хорошей погодой и переехать заранее в Москву к Занден, покуда мы не сыщем дома. Завтра мы едем.

13 сентября. Мы поехали в Москву, т. е. Олинька, Константин, Любинька и я; приехали благополучно; разумеется, Олинька устала, устроились у Занден. Мы с Любой успели еще сходить ко всенощной в наш приход накануне Воздвиженья, служат очень хорошо и молятся усердно. На другой день, т. е. 14-го, были у обедни и также остались довольны. Потом я ездила с Константином к Погодиным, но его не было в Москве, он поехал проводить Уварову в ее деревню. Сашенька Погодина сказала только, что Михаил Петрович один раз показывал наследнику Москву, очень хвалил наследника: в этот день он обедал вместе с детьми государя. К ним всходил великий князь Константин Николаевич и спросил детей, хорошо ли их кормят? Один отвечал: сегодня-то хорошо, а не всегда так. В другой раз Погодина приглашали, но он отказался, потому что хотел ехать за Уваровой. Накануне Томашевский рассказывал Константину, как сильно перетревожила придворных статья Погодина, которые особенно недовольны его влиянием. Томашевскому рассказывал кто-то из них с неудовольствием, что Погодина очень ласкают, что он был у императрицы Марии Александровны и говорил с ней часа три (это, впрочем, несправедливо) и что поговаривают об том, что Погодина сделают воспитателем.

Вообще Погодина статья произвела большой шум; большею частью все довольны, но знать и придворные перетревожились не на шутку, особенно потому что князь Долгоруков, которому за болезнью Адлерберга должен был Погодин подать свою статью на рассмотрение, не соглашался пропустить ее в том виде, как она была, и просил Погодина изменить некоторые выражения, но Погодин не согласился; одно только изменил, вместо: «Государь, дай нам средства учиться» и т. д. он поставил: «Государь, ты даруешь нам много средств и т. д.». Долгорукий не соглашался, и Погодин не уступал, просил его показать государю. Государь прочел и, видно, со вниманием, потому что поправил даже ошибку Погодина в годах: он упоминает о 1837-м, а это был 1838-й, и подписал можно. Долгорукий вышел с извинением, что он, вероятно, не так понял его слова, что государь одобрил и т. д.

Вести из Крыма самые дурные, а ожидают еще худших, все думают, что Горчаков даст себя отрезать и погубить армии или положить оружие. – Петропавловск точно оставлен, но говорят, что это очень хороший с нашей стороны военный маневр. Англичане бесятся, что проглядели наши корабли. – Враги наши торжествуют; впрочем, довольно странно, что даже во Франции фонды упали, и в народе незаметно особенной радости. Что бы это значило? Испугала ли сама победа над таким сильным противником, или усилившееся могущество одного человека, как Луи Наполеона, или неизбежность продолжения войны, только это подтверждают все журналы, и даже «Монитер» старается объяснить это тем, что первую минуту нельзя было понять огромность победы и следствие ее. И точно, следствия ее неисчислимы и для нас и для них, для нас самые горестные, для них самые выгодные. Подробности этого несчастного дня еще не напечатаны, но напечатан приказ Горчакова по армии, который я не имела духу дочитать с первого раза: так он возмутил мою душу. Очевидно, что Горчаков должен был оправдаться, но его оправдание вдвое более его обвиняет. Ясно видно из его собственных слов, что он не допустил отбить Малахову башню, потому что во всяком случае решился сдать Севастополь, и что теперь у него руки развязаны, что теперь они сразятся в поле; что гораздо более свойственно русской армии, и т. д. и т. д. Немного надобно иметь здравого толку, чтобы понять всю бессмысленность этих слов и тому подобт ных, что в 1812 году была отдана Москва, а теперь и Севастополь отдан, и что, щадя драгоценную кровь, он решился сделать это и т. д. Как будто он ее этим сохранил, что сбросил единственную точку опоры во всем Крыму, как будто он не вдесятеро более и бесполезнее прольет ее теперь, когда они даже не защищены укреплениями. О, бессовестный лгун, кого он думает надуть этим? И разве все равно – <что> Москва, что Севастополь? Москва в середине земли, могли ли там долго оставаться враги; Москва не была укреплена, не была в продолжении целого года защищаема так беспримерно, так геройски; а Севастополь – на краю моря, которым вполне владеют наши враги. – В Севастополе они могут навсегда утвердиться, и мы тогда, конечно, их уже оттуда не выбьем; вместе с Севастополем мы теряем флот и Черное и Азовское моря. В Севастополь стеклись все силы, все средства для обороны в России, все нравственное значение и сила привязывалась к его защите, сколько неимоверных трудов, нечеловеческих подвигов было поднято за его защиту, сколько драгоценной крови пролито, какое право имел он пренебречь всем этим, когда он мог бы его удержать? Везде приступы были блистательно отбиты, но он сам говорит, что решился во всяком случае оставить Севастополь. После этого, разумеется, можно себе вообразить, будет ли человек употреблять все усилия, чтобы удержать, отстоять то, что он решился отдать во всяком случае. Ему, напротив, нужно было уступить Малахову башню для того, чтоб иметь предлог оставить Севастополь, что даже говорят иностранные журналы pour avoir le pretexte d'etre force d'abandonnerla ville. [23] О злодей, нет слов и названия достойного ему… Говорят, не он виноват, а Коцебу: для меня все равно – он не разделен с своим мошенником Коцебу, которого и тут еще имеет дух восхвалять. И мы смотрим на то, как гибнут сотни тысяч людей жертвой таких злодеев, и гибнет вся Россия! Сердце разрывается на части. – И это допустил сам государь! Не могу с этим примириться.

И как он просто лжет в своих донесениях, этот Горчаков! Отдавши Севастополь, он писал, что теряет каждый день по 2500 человек, а тут выходит, что в три или четыре дня последних потерял всего 3000 с чем-то.

Говорят, Горчаков хороший человек, нет, он не хороший человек, потому не отказался давно от начальства; если б он был добросовестный человек, то он не взял бы на себя такой ответственности; особенно он сам писал еще в начале войны, что он всегда несчастен, что все его действия неудачны. О, когда-нибудь тут откроется более намеренного, нежели случайного! Если не он сам, то окружающие его и высшие распорядители…

На другой день Константин пошел вечером узнать в дом Самарина, не там ли его брат. Каково было его удивление, когда он нашел там Юрия Самарина, и каково было его поражение, когда тот сказал ему, что он идет в ополчение. Он не желал, разумеется, но был выбран и не захотел отказаться; меньшого же брата своего, скромного и молодого человека, он не хотел пустить вместо себя, потому что и в Оренбургской, и <в> Самарской губерниях уже получены предварительные бумаги об ополчении и что легко может достаться кому-нибудь из наших, особенно потому что дворян так мало в этих губерниях. Самарин совершенно убит настоящими событиями, ничего, разумеется, доброго не ожидает и говорит, что хотя не желал ополчения, но покоряется ему с мыслью, что будет, по крайней мере, чувствовать на себе также часть тягости общей. Он еще мечтал, что может принести какую-нибудь пользу, что это будет случаем сблизиться с народом, но когда Константин сообщил ему, что пишет Иван, как ратников искажают скоро все офицеры, какое вредное они имеют на них влияние, каковы сами офицеры, как в этой безобразной массе ничего не значит голос одного человека, – Самарин вполне согласился. Много они разговаривали, и неутешительные были их сообщения друг другу. Самарин не ожидает ничего ни от кого. Самарин вскочил с места, когда Константин подтвердил ему слух (которому Самарин не хотел верить), что австрийскому эрцгерцогу дан полк! Приехал в Москву князь Васильчиков, который говорит, что бомбардирование было невыносимо, что у Горчакова бывают прекрасные мысли, но что его сбивает Коцебу, который и вор, и трус. (Видимо, что Васильчиков старается защитить Горчакова, но не все ли равно, или даже для всех нас не хуже ли, что Горчаков благонамеренностью своею прикрывает мошенника.) Курское ополчение сражалось отчаянно топорами и из двух дружин много выбыло народу. Самарина брат ранен навылет в обе ноги; это счастливо, а брату Лидии Воейковой (молодой человек, 18 лет) должны были отнять ногу. Ужасно, ужасно!

Константин воротился поздно домой, но я еще не спала. Как поразило и огорчило меня известие о том, что Самарин идет в ополчение, и за него и за нас, и главное, испугало меня назначение ополчения в Самарской и Оренбургской губерниях. Сохрани Боже, если братьев выберут, особенно Константина! Гриша может быть квартирмейстером, а Константин, неужели фронтовым офицером? Боже мой, обидно за таких людей, что они должны употребить себя на такие дела, которые лучше их исполнит всякий, а они понапрасну оторвут себя от своей полезной деятельности. И что это за ополчение: это – рекрутский набор с дворян и все это на жертву Горчакова для того, чтобы он мог постоянно отступать с большим успехом. Это возмутительно. Подымая ополчение, должно было, по крайней мере, уважить их выбор главного начальника. Зачем не назначили Ермолова! Такая унизительная, бессмысленно веденная война хуже унизительного мира. – Боже мой, как все становится страшнее и общие современные обстоятельства все ближе к каждому.

Про Бибикова рассказывают, что его отставка была следующим образом. Бибиков не просил аудиенции у нового государя в продолжение 6 месяцев. Государь перед отъездом наконец призвал его и сказал: «Что это значит? Дела в вашем министерстве идут дурно, а вы до сих пор не просили у меня аудиенции?» – «Что дела в министерстве идут дурно, это совершенно справедливо, но они и не могут идти иначе, когда министр не пользуется доверием государя», – отвечал Бибиков. «Это правда, – сказал государь, – и потому я уже приготовил человека, чтоб заменить вас». Вслед за этим последовало увольнение из министерства, и государь уехал вслед за ним в Москву. Бибиков послал просьбу об увольнении его из всех должностей, что и было исполнено, и Бибиков, говорят, теперь ходит в штатском платье. – Отставка Бибикова обрадовала, говорят, всех, но, кажется, радоваться нечему: других отставок, как ожидали в первую минуту, до сих пор не последовало и вряд ли последует, а Бибиков отставлен за то, что был за эмансипацию. Конечно, большая часть помещиков радуется тому, что свободнее будут управляться с своими крепостными.

Целый день в Москве употребили мы на искание домов, много пересмотрели. Возвратившись один раз усталые домой, мы были так обрадованы известием, которое сообщила нам Оленька (был Казначеев и передал его, как самое верное), что Лидере, наконец, назначен на место Горчакова. Нельзя передать нашей радости, на душе отлегло. «Слава Богу», – сказали мы, точно услыхали о победе; и в самом деле, это стоило бы победы. Казначеев звал Константина к себе, потому что ему хотелось сообщить ему многое; Константин тотчас же поехал. Казначеев сказал ему, что знает из верного источника, что теперь начинается настоящая война, признан истинный смысл ее, что поручается Лидерсу команда, что Горчаков на место Долгорукова, что Долгоруков на место Орлова, что Остен-Сакен на место Лидерса. Признаюсь, эти перемещения стольких людей зараз заставили нас усомниться в истине первого и уменьшили нашу радость. А как необходимо было бы сменить Горчакова, в этом можно было удостовериться по тому чувству радости и одобрения, которое каждый испытал при этом известии. И как это возбудило бы расположение к государю! Как освежила и одобрила бы эта перемена наше несчастное войско, которое видит, что под командою Горчакова величайшие подвиги храбрости остаются бесполезны… И все-таки они отбили Севастополь, а он отдал!..

Один вечер просидел у нас Томашевский. Константина не было дома. Томашевский взял на себя обязанность оправдать перед нами Закревского, но вместо того, несмотря на все его старания, проговорился сам и таким образом убедил нас в совершенно противном. – В Москве все говорят, что если виноват Капнист в поставе сукна, то и Закревский не безгрешен; Томашевский силился доказать противное, сказав ему: «Может быть, вы и правы в этом случае, но зачем могут существовать такие обвинения, я представляю вам общий голос, а он против Закревского». Речь коснулась Ермолова, Томашевский пустился обвинять Ермолова за его письмо и стал рассказывать, как дело было, что Закревский спросил только частным образом сына Ермолова, думает ли его отец баллотироваться, потому что он слышал, что Москва хочет его выбирать, и вдруг на другой день получает такое письмо от Ермолова, которое Ермолов поспешил распустить в ту же минуту по городу; что это поступок скверный и что само письмо вредное, потрясает права царя, возмущает против его власти. «Ну и, может быть, Закревский донес об нем», – прибавил Томашевский, вероятно, думая, что мы о том уже слышали. Конечно, достаточно было этих слов, чтоб объяснить нам, в чем было дело: этот подлец Закревский донес на Ермолова, что он опасен, особенно, может быть, если ему дать власть и команду, что он бунтует против законной власти и т. д. И, вероятно, помешал назначению Ермолова на более важное место, и – какая мерзость! – все из личной вражды. До сей поры, говорят, они были в хороших отношениях. Мы с Любой горячо спорили с Томашевским, и так как он был не прав и тоже из личных отношений (сын его служит у Закревского) защищает неправду, то часто он не знал, как возражать, так что нам было забавно видеть его усилия переубедить нас. – Константин опять был у Самарина и видел там Михаила Оболенского, который ему объявил, что великая княгиня Елена Павловна желает познакомиться со всеми замечательными и умными людьми в Москве и просила его доставить ей случай познакомиться с Константином. Михаил Оболенский говорит, что Елена Павловна не требует никакого этикета, принимает у своей фрейлины баронессы Раден, что она знает все и почему Москва не оказала рвения и сочувствия к ополчению. Константин недавно писал об этом к Дмитрию Оболенскому, и, вероятно, тот ей прочел письмо. Константин не только оправдывает, но считает даже особенным указанием, что Москва показала равнодушие. Оболенский обещал, что как скоро Константин приедет из деревни, он это устроит. Оболенский самым убедительным образом упрашивал Константина согласиться на это приглашение, но Константин не хотел и Самарин подсмеивался, что его будут показывать, как медведя, и т. д. К тому же Константин думал, что мы на другой день рано едем назад в деревню. Оболенский просил Константина сказать, где он остановился, предлагал проводить, но Константин не сказал ему своего адреса и не дал ему себя проводить до дому. Впрочем, воротившись домой, Константин сам нашел несправедливым такое упорство и почти согласился внутренне на это предложение. Когда же сообщил об этом приглашении нам, то мы все так на него напали за нелепость и детскость такого упрямства, что он легко согласился, тем более что мы должны были провести ещё день в Москве. Вследствие чего Константин и написал к М. Оболенскому, что соглашается.

Нанимаем дом; уезжаем 17-го. Приезжаем домой в шестом часу к обеду. Разговоры, чтение журналов, иностранных газет и «Московских ведомостей». Государь 9-го уехал из Москвы. Приехал дядя Аркадий Тимофеевич, привез много рассказов о выборах в Симбирске, о Самарине и о предстоящем ополчении в Самаре и Оренбурге.

25 сентября. Гости, письма, газеты.

26 сентября. Всё разъезжаются. Маменька едет с Наденькой и Любинькой в Москву.

27 сентября, вторник. С почты один «Journal de Francfort». N 32 не прислан, причина тому – статья о государе.

Среда, 28 сентября. Приехал утром Гиляров, рассказывал о книге странствий Парфения.

Четверг, 29 сентября. Получены письма от маменьки из Москвы.

30 сентября. Константин ходил пешком к Троице, привезены два письма от маменьки, газеты. «Journal de Francfort» сообщает, что флот появился перед Одессой.

3 октября. Письма маменьки и сестер об Самарине. Депеши из Крыма и из Николаева. Враги идут на Бахчисарай. Много было толков и рассуждений. В «Московских ведомостях» напечатан, наконец, циркуляр Ланского к предводителям, который так все хвалят. Это аристократическое направление огорчает нас. Роковое ослепление, недостаток сочувствия к народу и славянам. Ланской успокаивает дворян в том, что он будет поддерживать их права и т. д.

Нанимаем дом; уезжаем 17-го; приезжаем домой в шестом часу к обеду. Разговоры, чтение журналов, иностранных газет и «Московских ведомостей»; депеши Горчакова, журнал военных действий, но с исключением 27-го числа, описание которого обещано после. Государь 9-го уехал из Москвы, Приезд дяди Аркадия Тимофеевича.

Вестей от Горчакова нет. Известие о назначении Лидерса не подтверждается. Пребывание дяди Аркадия с семейством. Чтение, разговоры, отчаяние насчет России, порча даже в крестьянах. Рассказы о выборах в Симбирске, о Самарине, о предстоящем ополчении в Самаре и Оренбурге, о пальто для ополчения. Поход в Индию – Перовского в Азию. – Письмо Ивана об ополчении, о том, куда оно назначено, о неудовольствии войска во время сдачи Севастополя. – Чтение отесенькиной тетради, Константиновой статьи об России, впечатление.

25 сентября. Гости, письма, газеты. Донесение Горчакова, победа какая-то в Азии; прежде еще донесение Горчакова о 27-м числе; ясно видно, что он без нужды отдал, и все ложь и ложь и пр. – Письмо от Оленьки, о Погодине, об его статье. Слово Ап. Вас. Путяты о впечатлении этой статьи на придворных; Шилова об ограниченных правах. – Проповеди Иннокентия. Толки в народе, в Симбирской и других губерниях. Гиляров. Слухи о волнениях в Москве. О статье о царствовании Николая Павловича. Письма от Елагина, от М. Карташевской, от П. А. Васьковой, от Ивана (от Кулиша еще прежде).

26 сентября. Все разъезжаются. Маменька едет с Наденькой и Любинькой в Москву.

27 сентября, вторник. С почты один «Journal de Francfort». Известия о нем. N 32 не прислан, причина тому статья о государе. – Наши разговоры.

Среда, 28 сентября. Приезд утром Гилярова, рассказы его, его отставка, заключение, почему. Слова Филарета. Рассказы о книге странствий Парфения; Тат. и Фед.; Ив. Яковл., его история.

Четверг, 29 сентября. Получены письма от маменьки из Москвы, от Кулиша, от Любен<ьки>, московские газеты, журналы иностранные – их содержание.

Пятница, 30 сентября. Константин ходил пешком к Троице; привезены два письма от маменьки, М. Карташевской, газеты, «Journal de Francfort». Флот появился перед Одессой – депеша сообщает. По поводу государя нашего – рассуждения и статья о Нахимове, рассуждения о действиях Горчакова и государя, – намерения наших врагов, неудача под Евпаторией, Врангель будет отрезан. Положение Австрии и Пруссии, отношения к Франции; Англия выставляет свой позор при Севастополе, бранит своих генералов и т. д.

2 октября. Письма маменьки и сестер об Самарине; об ополчении толки и вести; чего ждать. Газеты московские, депеши из Крыма и из Николаева. Враги идут на Бахчисарай; журналы иностранные – мы не стреляем. Переговоры Горчакова с Пелисье. Австрия и Пруссия. Положение нашей армии и т. д. Много было толков и споров и рассуждений. В московских газетах напечатан, наконец, циркуляр Ланского к предводителям, который так все хвалят. Это аристократическое направление огорчает нас. Роковое ослепление, недостаток сочувствия к народу и славянам, аристократическое начало, – noblesse oblige [24]. Конституция. Аристократия, Орлов-Давыдов и др. О Николае Павловиче и его непоследовательности сочувствия к народу, к славянам; его система, страх за крепость трона. Депеша Горчакова. Флот под Одессой. Приказ государя. Недоумение маменьки. Письмо-ответ от Самарина. Ланской успокаивает дворян в том, что он будет поддерживать их права и т. д. Так вот убеждения А. Н. Он им остался верен; он против эмансипации помещиков! Как же им не быть довольным, но это грозит страшными бедствиями, народ уже ждет свободы!

3 октября. Сегодня рано приехал посланный из Москвы и привез нам письма от маменьки с такими вестями, которые поразили нас и смутили до крайности. Одесса взята, т. е. ее велено было отдать!.. Что после этого говорить? Одессу, которая прошлого года была защищена двумя пушками, которую после того так сильно укрепили и снабдили всем, отдают теперь сами, – что это значит! На что это похоже? Дать врагам еще опорный пункт, с которого они могли бы действовать против нас с удвоенной силой! Одессу отдать – это значит отдать Бессарабию и Николаев и т. д. Где же, наконец, остановится эта мания все отдавать? И тут даже не Горчаков распоряжается, а Лидере или лучше сам император с своими тремя братьями. Что же они делают в Николаеве? Что за роковое ослепление? Вот истинно гнев Божий! Куда стремится Россия, в какую бездну? Что остановит ее падение? Об этом известии еще не только не напечатано, но и говорится с осторожностью. Маменька пишет нам еще какие-то намеки, которые не менее нас смутили и привели в недоумение. Что такое! Неужели в самом деле пришло время внутренних волнений и переворотов? Боже мой, дух занимает от всех этих предчувствий и ожиданий! Маменька пишет, Погодин чернее ночи… тоже… Сама маменька с сестрами приедет не прежде, как завтра, и письмо привезет С. Маменьку задержало то обстоятельство, что книга отесенькина совсем процензурована, но приехал министр просвещения и сочли нужным ее показать ему – цензор просил маменьку подождать окончания этого дела. – Боимся, что этот д… Норов не пропустит потому уже, что это Аксаков. Запретил же он издание Охотничьего сборника. Говорят, новый цензурный устав уже подписан государем, но здесь еще не введен. Крузе (цензор) очень обязателен, был сам у маменьки два раза. Сколько толков, сколько догадок, волнения и возмущения душевного возбудили вести, сообщенные маменькой! Страшно становится, как подумаешь, что ожидает нас впереди. Господи, спаси и помилуй нас среди всех этих треволнений! Огради нас от греха, дай нам, Господи, творите волю Твою, дай нам познать грехи наши и покаяться! Очисти нас Боже, и всю землю русскую!..

9 октября, воскресенье. Боже мой, вот и еще горестная весть, и оттуда, откуда меньше всего ее ожидали. Муравьев сделал приступ на Каре и отбит с большим уроном. Четверо из лучших кавказских генералов ранены, трое из них тяжело. Одна надежда, одна светлая точка была для нас в наших войсках в Азии. Все надеялись на Муравьева и тогда, как положение Карса было уже так дурно, когда уже везде ожидали, что он скоро сдастся, Муравьев, без всякой приготовительной бомбардировки, делает приступ, губит самое лучшее войско, которое прежде никогда не испытывало поражения, которое в настоящую минуту составляло всю нравственную и материальную опору России. Боже мой, что это за несчастие! Это окончательно нас привело в отчаяние. Каково же это должно было подействовать на сами войска наши; несчастные, которых также бесполезно губят их безумные вожди. – По газетам же видно, что Каре сдался бы сам, не дождавшись подкрепления, если б только Муравьев подождал. Что с ним сделалось, право, я думаю, на него нашла одна из тех минут чудачества, или своего рода помешательства, о которых нам рассказывала Прасковья Андреевна Васькова. Меня и тогда испугали эти его особенности. Зачем сменили Бебутова, когда так хорошо шло при нем? Все интриги, должно быть. До сих пор не знаем, почему прошлого года Бебутов, разбивши всю турецкую армию, остановился пред совершенно беззащитным и неукрепленным Карсом и не занял его. Разумеется, это он сделал не вследствие своих соображений, а, конечно, каких-нибудь распоряжений из Петербурга. Австрия испугалась, вероятно, наших побед и завоеваний в Азии и потребовала от нас и эту уступку! Возмутительно подумать о том, что сделали с Россией в это время, как погубили ее, к чему привели ее постепенно, тогда как вначале открывалось такое святое торжественное поприще, когда и в материальном отношении положение ее было так выгодно и непреодолимо! И, конечно, только сама Россия могла погубить себя так. Никогда враги не могли бы этого сделать. Враг наш, наша или все равно австрийская правительственная система, которой представителем – и главным звеном и силой Нессельроде, этот злодей и предатель России! – Конечно, без воли Божьей все это зло не было бы допущено, если б не вызывали его наши безмерные вопиющие грехи, за которые мы теперь должны принять должную казнь для того, чтоб очиститься и возродиться. О Боже, дай нам силы выйти из этого огненного искушения возрожденными, дай нам силы покаяться и очиститься! Нести грех, побеждающий милосердие Божие, но надобно почувствовать грех свой и невозвратно покаяться в нем, чтоб уповать на Милосердие Божие.

Признаюсь, на меня находит иногда сомнение, которое пугает меня самою, возможно ли покаяние для России, не слишком ли уже далеко в сердце проникла эта язва, возможно ли очищение, остались ли еще живые силы для того, чтоб сознать грех и почувствовать раскаяние, для того, чтоб возродиться!