Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

Но вот открывается русско-румынско-турецкая война. В ожидании появления русской армии, эмигранты разбредаются из Плоешт – кто за границу, кто в Бухарест или другие города, удаленные от пути, по которому должны проследовать войска. Но Гереа не может покинуть Плоешт: жена его ждет ребенка. С американским паспортом на имя Роберта Джинкса Гереа остается на месте, решив: будь, что будет! Приходят войска, и в доме, где жил Гереа, поселяется русский интендантский офицер. Видя бедность, в какой проживала интеллигентная семья, офицер предложил г-же Гереа заняться стиркой белья для военных госпиталей. Гереа импровизирует специальную сушильню и вскоре сосредоточивает в своих руках стирку белья для русских лазаретов в Буцау, Плоештах и Браилове, куда переселяется с семьей. Туда же переезжают врач Александров (Василий Ивановский), Кодриану, Руссель, Арборе (Ралли) и др. Одновременно со стиркой и сушкой белья идут страстные споры о судьбах России. В этих спорах, ведущихся, разумеется, на русском языке, главную роль играет за-атлантический гражданин Роберт Джинкс. Живущий тут же рядом русский офицер обращает внимание жандармского полковника Мерклина, начальника войсковой полиции, на подозрительную личность прачечного «подрядчика». Дело вмиг становится на рельсы. Мерклин наводит справки, вступает в непосредственное сношение с Джинксом и без труда открывает, кто скрывается под этим именем. Мерклин вызывает Джинкса в Констанцу фальшивой телеграммой от имени Красного Креста, захватывает его в Констанце и на пароходе отправляет в Россию (в 1878 году). Только через несколько недель удается жене и друзьям узнать, куда исчез Гереа, отправившийся для деловых переговоров с уполномоченным Красного Креста. Румынское министерство обратилось к русским властям с запросом по поводу этого вероломного ареста на румынской территории, но получило в ответ: «Это дело нам известно», что означало прямое предложение не вмешиваться. Гереа заключили в Петропавловскую крепость, установив его тождество с Кацем, причастным к «большому процессу» («дело 193-х»),[120] и приговорили к вечной ссылке на поселение в Мезень. Процесс был ускорен благодаря вмешательству барона Бенкендорфа, стоявшего во главе Красного Креста (впоследствии лондонский посланник): барон указал на крупные услуги, оказанные Джинксом больным и раненым солдатам, и настоял на передаче ему 600 франков по счету Красного Креста. Эти деньги дали возможность Гереа бежать вместе с другим ссыльным, Преферанским, из Мезени на рыбачьем судне в Норвегию. В сентябре 1879 года Гереа снова в Румынии, на этот раз – навсегда. Он становится… вокзальным ресторатором в Плоештах; румынское правительство сдало ему ресторан в аренду, в видах «материальной помощи эмигрантам из Бессарабии», – на самом деле, пока жив был Гереа, доходы с ресторана шли в большей мере на помощь русскому революционному движению и румынской социалистической партии. И в то же время начинается его социалистическая, а затем и литературно-критическая деятельность на румынском языке. Некоторые лучшие статьи Гереа, создавшие ему огромную популярность в стране, писались им за ресторанной стойкой, урывками, в хаосе ресторанных счетов, вокзальных сигналов, стука ножей и вилок.

В 1880 году появляется, за подписью Кая Гракха, «Открытое письмо И. Братиану, г. министру-президенту», являющееся первым изложением идей социализма на румынском языке. Автором этого памфлета был Гереа. Вскоре после письма Гереа выпускает книгу «Чего хотят румынские социалисты?» – систематическое изложение социал-демократической программы (уже в более или менее марксистском духе). С этого времени в нескольких изданиях, которые выходят при его участии или под его руководством, Гереа публикует ряд статей по вопросам политической экономии и теории социализма. В 1882 – 1884 г.г. группирующийся вокруг Гереа кружок румынских интеллигентов издает научно-популяризаторский журнал, который, в честь «Современника» Чернышевского, назывался «Contemporanul». В этом журнале Гереа печатает свои критико-литературные исследования, создавшие ему имя далеко за пределами социалистических кругов. Знаменитая в истории идейного развития Румынии полемика между Гереа и Майореску (нынешним – 1913 год – министром-президентом) по вопросу о социальном значении искусства ведется Гереа со страниц «Contemporanul'а» с энергией и блеском. Румынский историк Иорга, который относится к Гереа с тройной враждебностью – «народника»-реакционера, националиста и почти патологического антисемита – и который утверждает, что выдвинутый Гереа вопрос об общественном значении искусства «имел весьма малое отношение к развитию румынского народа», вынужден, однако, тут же, в полном противоречии с собою, признать, что «молодое поколение почти целиком стало на сторону Гереа и отвернулось от заслуженного Майореску, который уже не был для молодежи прославленным вождем румынской культуры, а стал в ее глазах отъявленным метафизиком». Делая таким образом попытку выключить Гереа из истории развития румынского народа, Иорга заодно уже выключает целую эпоху румынского «просветительства» и все молодое поколение 80-х годов, не худшее в чередовании поколений румынской интеллигенции.

Движение развернулось так широко, что оказалось в состоянии поддержать ежедневную социалистическую газету и даже завоевать для отдельных социалистов депутатские места. На международном социалистическом конгрессе в Цюрихе (1893 г.) румынская социалистическая партия была представлена очень внушительной делегацией. И, тем не менее, не могло быть сомнения, – и Гереа не заблуждался на этот счет уже в ту пору, – что румынский социализм 80-х годов был лишен подлинной своей социальной основы: были немногочисленные рабочие, да и то, преимущественно, иностранцы, но пролетариата, как класса, не было. Это именно и делало возможным массовое распространение марксизма в среде интеллигенции, – марксизма, как теоретического построения, а не как орудия классовой борьбы. Внутреннее противоречие такого положения должно было вскрыться раньше или позже. Прежде, однако, чем ликвидировать свою связь с марксизмом, интеллигенция сделала попытку, не порывая с доктриной, найти для своих сил применение в закрепощенной румынской деревне. Успех оказался, по внешности, чрезвычайным, но именно поэтому убийственным для всего движения.

В течение нескольких месяцев 1898 – 1899 г.г. выросло в деревнях 600 – 700 социалистических клубов. Разумеется, не марксистская доктрина влекла к себе крестьян и не социалистический идеал зажигал их, а вопрос о земле. Но тем страшнее было крестьянское движение для правящей помещичьей олигархии. Она беспечно глядела, когда интеллигенция страны увлекалась социалистическими дискуссиями на нейтральной почве городов. Но она пришла в бешенство при виде быстрого роста крестьянского движения. Один из редакторов социалистической газеты «Новый Свет» Фикшинеску и рабочий Бангеряну, руководитель движения, были арестованы и подверглись самым безобразным полицейским издевательствам. В довершение всего их осудили… «за мошенничество» (на том основании, что в крестьянских клубах делались сборы на политические цели!) и лишили гражданских и политических прав. Я познакомился с Фикшинеску в Плоештах, в доме Гереа; после нанесенного ему удара (этот удар усугублялся недостойным поведением вчерашних друзей) он отправился в Бельгию, окончил там высшую техническую школу и в настоящее время является одним из наиболее ценимых инженеров в румынской нефтяной промышленности… Этот драматический эпизод одним ударом определил политические отношения: он показал интеллигенции, что бояро-чокойская олигархия отнюдь не склонна шутки шутить, раз дело заходит об основах ее господства, и что, следовательно, вступая на путь крестьянской агитации, интеллигенция должна быть готова к борьбе на жизнь и на смерть. Это решало вопрос: интеллигенция, лишенная каких бы то ни было политических традиций и боевого закала, отступила. Фикшинеску и Бангеряну еще сидели в тюрьме, как уже начался прикрытый «ревизионистскими» теориями исход интеллигенции из социалистического лагеря в либеральный…

Все эти годы были временем напряженной литературной деятельности Гереа. В 1892 году он выпускает в свет два тома своих литературно-критических и научных статей (позже он присоединяет к ним третий том) и приступает к изданию журнала, вокруг которого группируются наиболее выдающиеся художественные и научные силы Румынии. Изданная им в эту же эпоху брошюра о материалистическом понимании истории была переведена на французский, болгарский и сербский языки. Рядом статей за подписью «Старый социалист» – статьи эти вышли потом брошюрой – Гереа сводит счеты со своими бывшими товарищами, ушедшими во враждебный лагерь. Его этюды о Тарасе Шевченко и о Максе Штирнере[121] переводятся на французский и болгарский языки. Работа о Штирнере, как и брошюра «Социализм и анархизм», появилась также на русском языке.

Идеалистическая глава в истории румынской интеллигенции была закончена. Запрошенный в парламенте относительно опасности внедрения социалистов в либеральную партию, старый либеральный шеф Стурдза ответил, что опасности нет никакой, ибо дело идет о «великодушной молодежи» (tenerimea generoasa), которая, освободившись от социалистических увлечений, будет работать на пользу народа. Под именем «великодушных» социалистические беженцы и вошли в политическую историю Румынии. Из их среды вышли журналисты, депутаты, префекты и министры, но на реакционно-помещичью политику «либеральной» партии они не оказали никакого влияния. Многие из Павлов превратились в отъявленных Савлов, – таков, например, Надежде, бывший самым близким сотрудником Гереа, автор многочисленных социалистических работ, редактор «Contemporanul'а», – теперь это профессиональный пожиратель социалистов и боевой антисемит. «Великодушные» оставались на ответственных постах и в ту эпоху, когда стоявшая у власти либеральная партия произвела в 1907 году страшную расправу над возмутившимися крестьянами и разгромила молодые рабочие организации.

Все конституционные гарантии, которыми так кичилось румынское боярство, были выброшены за борт, как только зашевелилась масса. Циническую философию румынского государственного права лучше всего формулировал в 1907 году орган консерваторов-демократов (партия нынешнего министра внутренних дел Таке Ионеску) «La Roumanie». «Вот уже несколько лет, – писала газета, – как мы наблюдаем на наших политических партиях материальную невозможность следовать в нашей борьбе прежней тактике, – теперь, когда массы начинают читать, шевелиться и воображать, что кое-что понимают. Еще только двадцать лет тому назад людей, интересовавшихся политикой, была горсть, и мы могли позволять себе тогда роскошь, – что, впрочем, свидетельствовало о дурном вкусе, – придавать нашим газетам анархический дух и вести себя как безумные революционеры. Никто не брал всерьез наших критиков и наших протестов, и все прекрасно понимали, что это своего рода „якобинизм в халате“. Но с появлением нового фактора, т.-е. масс, все изменилось в нашей политической жизни. Наша анархическая конституция рухнула бы, если бы стали применять ее буквально. Никакой консерватор не может отказать в своем одобрении мерам порядка, которые должно принять либеральное правительство, чтобы как можно скорее воспрепятствовать работе дезорганизации, которая угрожает стране». Мера порядка состояла в истреблении 15 тысяч крестьян – при молчаливом или громком одобрении «великодушных».

Эпоха социалистической интеллигенции закончилась плачевно. Но зато, как мы уже знаем, получившие толчок массы начали «читать, шевелиться и воображать, что кое-что понимают». На почве рабочего движения возникает новая социалистическая партия, которая, на первых же своих шагах, находит в лице Гереа незаменимого теоретического советника и надежную финансовую опору. Непосредственное политическое руководство новой партией переходит к Христо Раковскому.

В эту вторую эпоху своей деятельности Гереа, помимо ряда статей в газете рабочей партии и в ее теоретическом ежемесячнике, выпускает в свет свой главный труд «Neo-iobagia» («Новокрепостничество»). Здесь дан анализ полу-крепостнических аграрных отношений Румынии, как экономической основы ее социальных группировок, ее государственного хозяйства и ее политических партий. Несмотря на вполне понятный заговор молчания всей прессы как консервативной, так и либеральной, издание в 5 тысяч экземпляров разошлось целиком, что при строго-научном характере книги и незначительной емкости румынского книжного рынка является свидетельством совершенно исключительного успеха. Политическое влияние этой книги должно полностью сказаться только теперь, когда аграрный вопрос снова становится в центре политической жизни страны.

«Киевская Мысль» NN 236, 238, 27, 29 августа 1913 г.

Л. Троцкий. ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

Ни в чем Румыния не сказывается так полно и неподдельно, как в своем еврейском вопросе. Король Карл гордится тем, что никогда не отклонялся от «строго-конституционного» пути. Румынская печать пользуется большой свободой и время от времени пускает в ход совершенно баснословные «выражения» по адресу короля, без всяких для себя последствий. Министров здесь не величают «превосходительствами». Политических эмигрантов не выдают. Но под этой позолотой политических вольностей скрывается настоящая, подлинная Румыния, – и если глубже всего она выражается в положении крестьянства, то ярче всего она проявляется в еврейском вопросе.

Триста тысяч румынских евреев не считаются румынскими гражданами. Они сами, их отцы и их деды родились на румынской почве. Они не состояли и не состоят под покровительством какого-либо другого государства. И, тем не менее, они считаются на румынской территории иностранцами. Румынский еврей совершенно не пользуется покровительством конституции. Любой еврей в любой момент может быть изгнан за пределы страны, как приблудный бродяга. Семьи, которые срослись с Румынией в течение ряда поколений, никогда не теряют сознания того, что они только постояльцы. Но мало этого. Выключая евреев из числа граждан, государство, тем не менее, взваливает на них всю тяжесть гражданских обязанностей. Евреи не только платят все налоги, но и отбывают воинскую повинность. Объявленные иностранцами, они служат в румынской армии. Государство, которое отказывает еврейским рабочим, ремесленникам, купцам в праве на звание румынского гражданина, – в элементарном праве, которым пользуется каждый карманный вор румынского происхождения, – это самое государство во время последней мобилизации призвало под свои знамена 30 тысяч бесправных евреев.

Вся Румыния раскрывается в своем еврейском вопросе. Крепостническая кабала крестьянства, бюджетный паразитизм, политическое господство бояро-чокойских клик, – все это находит свое увенчание в квалифицированном бесправии румынского еврейства.

Румынией правит Пуришкевич. Он владеет румынской землей, он запустил руку по локоть в государственную казну, его умственными и нравственными испарениями полна здешняя общественная и политическая атмосфера. Пуришкевич «ненавидит» евреев. Но эта ненависть особенная: без еврея Пуришкевичу не обойтись. И он сам прекрасно знает это. Еврей ему необходим, но какой? – бесправный, своим бесправием обезличенный. Этот еврей должен служить посредником между Пуришкевичем-помещиком и между крестьянством, между Пуришкевичем-политиком и его клиентелой, – в качестве арендатора, ростовщика, посредника, наемного журналиста. Он должен выполнять самые грязные поручения Пуришкевича, – а иных поручений у Пуришкевича не бывает, – и при этом не разгибать спины. Но мало этого. Обслуживая феодальную эксплуатацию, бесправный еврей должен в то же время служить громоотводом против возмущения эксплуатируемых. Ограбив до нитки крестьянина, опустошив казну, пополняемую тем же крестьянином, румынский Пуришкевич осуществляет затем свое высшее предназначение, когда с ораторской трибуны или со столбцов своей прессы гневно обличает еврея-арендатора, еврея-ростовщика… Такова крепостническая основа румынского антисемитизма. Но этим дело не исчерпывается. В обществе застойном, в котором экономическое развитие, опутанное ограничениями, делает медленные завоевания, множество неудовлетворенных потребностей толкает разные группы по линии наименьшего сопротивления – на путь антисемитизма. Чокои, новые собственники, скупающие или арендующие боярские земли, естественно, стремятся сосредоточить земельное ростовщичество в своих национальных, христианских, истинно-румынских руках. Изгнанные из деревень, евреи образуют почти третью часть населения румынских городов. Ремесленник, лавочник, ресторатор, а с ними вместе врач и журналист ожесточены конкуренцией евреев. Адвокат, чиновник, офицер боятся, что получивший права еврей отобьет у них клиентов или должности. Учитель и поп, деревенские агенты крепостнически-национальной государственной идеи, твердят крестьянину, что его нищета и кабала – от евреев. Газета, поскольку она доходит до крестьянина, говорит ему то же самое. Антисемитизм становится государственной религией, последним психологическим цементом прогнившего насквозь феодального общества, прикрытого сверху сусальной позолотой – архицензовой конституцией.

На Берлинском конгрессе 1879 года, когда европейские дипломаты ногтями перекраивали карту европейского юго-востока, одной из важнейших забот их было открыть европейскому капиталу беспрепятственный доступ во вновь сформированные государства. В тесной связи с этим находилось требование гражданского равноправия, независимо от национальности и исповедания, и 44-й параграф Берлинского трактата[122] обусловливал выполнением этого требования самое признание независимости балканских государств. Это ставило Румынию перед необходимостью включить 300 тысяч своих евреев в число полноправных граждан, – иначе она оказывалась вне установленного берлинским ареопагом международного права и лишалась даже тех минимальных гарантий, какие даются дипломатическими трактатами. Но правящие в Румынии политические клики и слышать не хотели о даровании евреям гражданских прав. Независимость государства, упрочение его международного положения, – когда же и где феодальная каста добровольно жертвовала во имя таких отвлеченных вещей хоть частью своих привилегий! И вот между «Европой» и румынским правительством началась томительная тяжба из-за судьбы румынских евреев.

Это одна из интереснейших страниц в дипломатической истории Европы. Ни по своим семейным традициям, ни по своему положению в Румынии король (тогда еще «князь») Карл не мог быть причислен к юдофилам. Он искренно негодовал по поводу того, что признание его независимым князем Румынии ставится в зависимость от вопроса о судьбе каких-то там евреев, которые жили доселе без прав, могли бы и дольше прожить, – но из общения с европейской дипломатией он понял, что ничего не поделаешь, надо идти на уступки. Отец короля, Карл-Антон Гогенцоллерн-Зигмаринген, не оставлявший сына своими советами и связывавший его с могущественным берлинским родственником, писал румынскому королю еще в 1868 году, за десять лет до Берлинского конгресса, когда вопрос о румынских евреях ставился европейской дипломатией еще на основе 46-го параграфа Парижского договора.[123] «Я уже и раньше высказывался в том смысле, что все еврейские дела представляют собою noli me tangere („не трогай меня“). Этот факт есть болезнь детства Европы, но с фактом приходится считаться; изменить в нем ничего нельзя, ибо над всей европейской прессой владычествует финансовая сила еврейства. Одним словом, денежное еврейство есть великая держава, благосклонность которой может быть очень выгодна, враждебность которой очень опасна»…

Старый феодал с мистическим ужасом относится к силе финансового капитала, который сливается для него с иудейством; еврейский вопрос для обоих Гогенцоллернов, отца и сына, не есть вопрос о судьбе несчастнейших париев, населяющих грязные предместья городов Молдавии, а всего лишь вопрос о сделке с Ротшильдами и Блейхредерами, «распоряжающимися европейской прессой».

Еврейские погромы или судебно-административные бесчинства над евреями в Румынии снова и снова ставят этот вопрос в центре европейского внимания. Запросы в парламентах, агитация в печати, дипломатические ноты… В 1872 году германский император Вильгельм I пишет своему бухарестскому родственнику собственноручное письмо, смысл которого сводится к тому, что «всему этому» надо положить конец. Европейское общественное мнение, которое в те времена еще не было так приучено к зрелищу травли еврейства, толкало свою дипломатию на активное вмешательство. По этому поводу король Карл пишет в июне 1872 года своему отцу: «Несколько месяцев тому назад здешние израильтяне еще пользовались здесь симпатиями в некоторых кругах, но, после того как они подняли в Европе такой крик, и с того времени как еврейская пресса всех государств столь недостойным образом нападает на страну (Румынию) и хочет вынудить равноправие для евреев, этим последним здесь пока что не на что надеяться». Разумеется, финансовое еврейство – большая сила, – король Карл это знает. Но он успел узнать уж и нечто другое: как румынское боярство во имя международных интересов отечества нимало не склонно отказываться от своих привилегий, так и биржевое еврейство не согласно во имя молдавских единоверцев отказываться от доброго барыша. «Еврейская haute finance (финансовая верхушка), – пишет король отцу, – объявила, что не только не будет заключать с антисемитской Румынией никаких финансовых операций, но и будет противодействовать всем попыткам такого рода. Тем не менее, мы заключили с большой венгерско-еврейской фирмой договор о табачной монополии и получили, сверх всякого ожидания, предложение 8-ми миллионов ежегодно, – блестящее дело для обеих сторон!»

Только после Берлинского конгресса дело как будто принимает более решительный оборот. Международное положение Румынии поставлено было, как мы уже знаем, в прямую зависимость от разрешения еврейского вопроса, и – что кажется самым поразительным – энергичнее всех наступала на Румынию Германия. Бисмарк, в некотором смысле душеприказчик Берлинского конгресса, отказывался от прямых дипломатических сношений с Бухарестом, доколе евреи не будут уравнены в правах. «Я вполне оцениваю, – пишет Карл-Антон сыну в марте 1879 года, – те почти непреодолимые трудности и препятствия, какие стоят по пути разрешения еврейского вопроса, но против воли Европы бороться не приходится… Буквальное выполнение постановлений Берлинского конгресса есть conditio sine qua non (необходимое условие), ибо и в последнюю минуту ни Англия, ни Франция, ни Германия, ни Италия не сделают никаких послаблений»…

Румынские политические клики не идут, однако, на уступки, в камерах вопрос не сдвигается с места. Бисмарк становится все нетерпеливее. Поразительно, как близко железный канцлер принимает к сердцу интересы молдавского еврейства: интересы Гогенцоллерна на восточном троне для него ничто в сравнении с судьбой каких-то бесправных париев! Этот образ бескорыстия слегка омрачается, однако, вопросом о румынских железных дорогах: выкуп их бухарестским правительством у берлинских банкиров также выдвигается в Берлине, как необходимое условие для признания независимости Румынии в ее новых границах. Румынское правительство само стоит за выкуп железных дорог, но не хочет соглашаться на шейлоковские условия берлинских банкиров, во главе которых стоит еврей Блейхредер. Весь вопрос сдвигается в неожиданную сторону. Выясняется, что Италия удовлетворится чисто-формальным актом исключения § 7 румынской конституции, являющегося юридическим источником еврейского бесправия; Англия требует демонстративной натурализации хоть нескольких евреев; всего несговорчивее Германия: она требует… выкупа железных дорог на условиях Блейхредера. Постепенно становится ясным, что это-то и есть главное условие Бисмарка. Тощие абстракции еврейского равноправия пожираются тучными акциями блейхредеровских банков. Начинается упорный, напряженный торг с обеих сторон, при чем цена акций в такой мере переплетается с ценою еврейской крови, что сами контрагенты не всегда твердо различают, о чем, собственно, в данный момент идет речь.

Между тем, в парламентской сфере кризис следует за кризисом. Депутаты и сенаторы не идут ни на какие уступки. «Крупное землевладение сильно задолжено, – пишет король отцу, – Румыния не знает майоратов, и имения переходят из рук в руки; с того дня как евреи получат право покупки земли, к ним все имения перейдут по праву, так как все ипотеки в их руках». Постепенно, однако, палаты успокаиваются: коалиционное министерство выясняет им, что дело идет, в конце концов, о чисто формальном признании определений Берлинского трактата и о демонстрировании «доброй воли» путем натурализации некоторого количества евреев. А главное дело состоит в выкупе дорог. С превосходной откровенностью выясняет Бисмарк румынскому уполномоченному Стурдзе{55}, где зарыта собака берлинских забот о еврействе. Румынские дороги принялся строить еврей Струсберг, который привлек к этому делу крупных магнатов Силезии. Те привлекли, в свою очередь, всех своих родственников, свойственников, друзей и подчиненных. В качестве держателей румынских железнодорожных ценностей оказались: сильные мира сего, сановники, придворные дамы, их тетки, их лакеи, их кучера, – словом, «весь Берлин». Когда дела Струсберга пошатнулись, королю Вильгельму пришлось вмешаться, чтобы спасать силезских магнатов. Кое-какие убытки король покрыл временно из собственной шкатулки, а затем привлек к делу банкира Блейхредера. Этот последний вступился «из чести», но убытков нести не хотел. Он взял дело на себя, но потребовал, чтобы Румыния выкупила у него акции на тех условиях, какие он укажет. Условия были разорительные и унизительные. Но на помощь Блейхредеру выступил Бисмарк и заявил, что цена акций есть цена независимости Румынии. Мог ли он действовать иначе, раз дело шло об интересах силезских магнатов, придворных дам, их лакеев и даже о приватной шкатулке короля! Но при чем же тут права румынских евреев? Как при чем? Бисмарк пригрозил, что станет всерьез требовать выполнения Берлинского трактата относительно равноправия евреев, если румынское правительство не примет условий биржевого еврея Блейхредера. Дело сводилось, таким образом, к колоссальному финансово-политическому шантажу, в котором ставкой являлись 100 миллионов марок, вложенных прусской знатью в предприятие Струсберга, а средством вымогательства служили права румынского еврейства.