полная версияПолная версия
Вот он и пришел к царю, принес блюдо киселю; царь его пожаловал золотой тетеркой. Пошел от царя домой; идет полем; берегут табун коней. Пастух его спрашивает:
– Мужичок, где ты был?
– Ходил к царю, носил блюдо киселю.
– Чем тебя царь пожаловал?
– Золотой тетеркою.
– Променяй нам тетерку на коня.
Ну, променял, сел на коня и поехал.
Вот он едет; берегут стадо коров. Пастух говорит:
– Где ты, мужичок, был?
– Ходил к царю, носил блюдо киселю.
– Чем тебя царь пожаловал?
– Золотою тетеркою.
– Где у тебя тетерка?
– Я ее променял на коня.
– Променяй нам коня на корову.
Променял, ведет корову за рога; берегут стадо овец. Пастух говорит:
– Мужичок, где ты был?
– Ходил к царю, носил блюдо киселю.
– Чем тебя царь пожаловал?
– Золотою тетеркою.
– Где золотая тетерка?
– Променял на коня.
– Где конь?
– Променял на коровку.
– Променяй нам коровку на овечку.
Променял, гонит овцу; берегут стадо свиней. Пастух говорит:
– Где ты, мужичок, был?
– Ходил к царю, носил блюдо киселю.
– Чем тебя царь пожаловал?
– Золотою тетеркою.
– Где золотая тетерка?
– Променял на коня.
– Где конь?
– Променял на коровку.
– Где коровка?
– Променял на овечку.
– Променяй нам овечку на свинью.
Променял, гонит свинью; берегут стадо гусей. Пастух спрашивает:
– Где ты, мужичок, был?
– Ходил к царю, носил блюдо киселю.
– Чем тебя царь пожаловал?
– Золотою тетеркою.
– Где у тебя золотая тетерка?
– Я променял на коня.
– Где конь?
– Я променял на коровку.
– Где коровка?
– Я променял на овечку.
– Где овечка?
– Я променял на свинью.
– Променяй нам свинью на гуська.
Променял, несет гуська; берегут уток. Пастух говорит:
– Мужичок, где ты был?
– Ходил к царю, носил блюдо киселю.
– Чем тебя царь пожаловал?
– Золотою тетеркою.
– Где золотая тетерка?
– Я променял на коня.
– Где конь?
– Я променял на коровку.
– Где коровка?
– Я променял на овечку.
– Где овечка?
– Я променял на свинью.
– Где свинья?
– Я променял на гуська.
– Променяй нам гуська на уточку.
Променял, несет утку; ребята играют в клюшки.
– Где ты, мужичок, был?
– Ходил к царю, носил блюдо киселю.
– Чем тебя царь пожаловал?
– Золотою тетеркою.
– Где золотая тетерка?
– Я променял на коня.
– Где конь?
– Я променял на коровку.
– Где коровка?
– Я променял на овечку.
– Где овечка?
– Я променял на свинью.
– Где свинья?
– Я променял на гуська.
– Где гусек?
– Я променял на утку.
– Променяй нам утку на клюшку.
Променял, идет; пришел домой, клюшку поставил у ворот, а сам пошел в избу. Жена стала спрашивать; он рассказал все до клюшки.
– Где клюшка?
– У ворот.
Она пошла, взяла клюшку да клюшкой-то возила-возила его:
– Не меняй, не меняй, старый черт! Ты хоть бы утку принес домой!
Хорошо, да худо
Повстречались два мужика.
– Здорово, брат!
– Здорово!
– Откуда ты?
– Из Ростова.
– Не слыхал ли что нового?
– Не слыхал.
– Говорят, ростовскую мельницу сорвало?
– Нет; мельница стоит, жернова по воде плавают, на них собака сидит, хвост согнувши, – повизгивает да муку полизывает...
– А был на ростовской ярманке?
– Был.
– Велика?
– Не мерил.
– Сильна?
– Не боролся.
– Что ж там почем?
– Деньги по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по санкам.
– А ростовского медведя видел?
– Видел.
– Каков?
– Серый!
– Не бредь! Это волк.
– У нас волк по лесу побегивает, ушми подергивает!
– Это заяц!
– Черта ты знаешь! Это трус!
– У нас то трус, что на дубу сидит да покаркивает.
– Это ворона!
– Чтоб тебя лихорадка по животу порола!
– Афонька! Где был-побывал, как от меня бежал?
– В вашей, сударь, деревне – у мужика под овином лежал.
– Ну, а кабы овин-то вспыхнул?
– Я б его прочь отпи́хнул.
– А кабы овин-то загорелся?
– Я бы, сударь, погрелся.
– Стало, ты мою деревню знаешь?
– Знаю, сударь.
– Что, богаты мои мужички?
– Богаты, сударь! У семи дворов один топор, да и тот без топорища.
– Что ж они с ним делают?
– Да в лес ездят, дрова рубят; один-то дрова рубит, а шестеро в кулак трубят.
– Хорош ли хлеб у нас?
– Хорош, сударь! Сноп от снопа – будет целая верста, копна от копны – день езды.
– Где ж его склали?
– На вашем дворе, на печном столбе.
– Хорошее это дело!
– Хорошо, да не очень: ваши борзые разыгрались, столб упал – хлеб в лохань попал.
– Неужто весь пропал?
– Нет, сударь! Солоду нарастили да пива наварили.
– А много вышло?
– Много! В ложке растирали, в ковше разводили, семьдесят семь бочек накатили.
– Да пьяно ли пиво?
– Вам, сударь, ковшом поднести да четвертным поленом сверху оплести, так и со двора не свести.
– Что ж ты делал, чем промышлял?
– Горохом торговал.
– Хорошо твое дело!
– Нет, сударь, хорошо, да не так.
– А как?
– Шел я мимо попова двора, выскочили собаки, я бежать – и рассыпал горох. Горох раскатился и редок уродился.
– Худо же твое дело!
– Худо, да не так!
– А как?
– Хоть редок, да стручист.
– Хорошо же твое дело!
– Хорошо, да не так.
– А как?
– Повадилась по горох попова свинья, все изрыла-перепортила.
– Худо же, Афонька, твое дело!
– Нет, сударь, худо, да не так.
– А как?
– Я свинью-то убил, ветчины насолил.
– Эй, Афонька!
– Чего извольте?
– С чем ты обоз пригнал?
– Два воза сена, сударь, да воз лошадей.
– А коня моего поил?
– Поил.
– Да что же у него губа-то суха?
– Да прорубь, сударь, высока.
– Ты б ее подрубил.
– И так коню четыре ноги отрубил.
– Ах, дурак, ты мне лошадь извел!
– Нет, я ее на Волынский двор к собакам свел.
– Ты, никак, недослышишь?
– И так коня не сыщешь.
– Жену мою видел?
– Видел.
– Что ж, хороша?
– Как сука пестра.
– Как?
– Словно яблочко наливное.
Жил-был барин в городе; приехал к нему из деревни староста.
– Это ты, Василий Петров? – спрашивает барин.
– Я, батюшка-барин!
– Не привез ли ты от матушки письма?
– Письмеца нет, только одна грамотка.
– Что же в ней прописано?
– Да, вишь, прогневили господа бога, ваш перочинный ножичек изломали.
– Как же вы его изломали?
– С вашего иноходца кожу снимали; ножичек-то мал, я его и сломал.
– Да разве мой конь помер?
– Нет, подох.
– Как же он издох?
– Не он наперед подох, а ваша матушка, батюшка-барин!
– Ужли и матушка померла?
– Да как у Фомки овин горел, она в те́ поры сидела в каменном дому в верхнем этажу, а форточка по́ла была: искорка ей на ногу скакнула, барыня упала, да ногу-то и свихнула.
– А ты, дурак, чего не поддержал?
– Батюшка-барин! Она хлебом-солью откормлена. В кое место падет, меня убьет!
– Ты бы таковской и был! Отчего ж у Фомки овин загорелся?
– Не он наперед загорелся, а ваша новая конюшня.
– Что от нее осталося?
– Три столба воротных да с вороного коня подуздочек.
– Как же она загорелася?
– Да не она, батюшка-барин, загорелася, а ваша новая мельница.
– Как, и новая мельница сгорела?
– Да, батюшка-барин, сгорела! Прогневили мы господа бога.
– Что ж от нее осталось?
– Вода да камень остались: камень-то на́четверо разорвало, а все уцелел; да в дымном окошке кошка сидела, так у ней глаза лопнули, а сама как есть живая!
– Как же новая мельница загорелася?
– Не она, батюшка-барин, наперед загорелась, а ваша кладовая.
– Как – и кладовая?
– Да сгорела, батюшка-барин! Прогневили мы господа бога.
– Что ж от нее осталось?
– Четырнадцать бутылок осталось; я у всех горлышки пообломал да отведывал; в иной кисло, в иной горько, а в иной и пить нельзя.
– Ты, дурак, пьян!
– Батюшка-барин! Ведь немножко отведал.
– Ты старостой называешься, а собрал ли с крестьян деньги?
– Собрал, батюшка-барин, собрал.
– С кого сколько?
– С Фомки грош, с Еремки грош, а с Варфоломейка одна копейка.
– А что ж с него мало?
– Он вдовый, половину тягла платит.
– Где же деньги?
– Да шел я, батюшка-барин, по улице; стоит новый кабак, я на грош выпил да трехкопеечным калачиком закусил.
– Ты, дурак, пропил!
– Нет, батюшка, и пропил и проел.
– А собрал ли с крестьян муку?
– Собрал, собрал, батюшка-барин!
– Куда ж ты ее девал?
– Вам да свиньям пятьдесят четвертей; черному псу да твоему родимому отцу сорок четвертей; суке Галяме да матери Ульяне тридцать четвертей; уткам да курам, сестрам твоим дурам двадцать четвертей.
– Что ты, дурак, ругаешься?
– Батюшка-барин, пословица така!
– Был ли ты на рынке?
– Был, батюшка-барин, был.
– Велик ли торг?
– Я с ним не мерился.
– Силен ли он?
– Я с ним не боролся.
– Почем там мука?
– По кулям да по мешкам.
– Ты, говорят, Фомку женил?
– Женил, батюшка-барин, женил.
– А богата невеста?
– Богата, батюшка-барин, дюже богата!
– Что богатства?
– Чепчик с клиньем, да колпак с рукавами, чугунна коробка, железный замок.
– Богата, богата! А из божества что у ней есть?
– Картина в лицах, друга́ в тряпицах...
Не любо – не слушай
У одного мужика много было гороху насеяно. Повадились журавли летать, горох клевать.
«Постой, – вздумал мужик, – я вам переломаю ноги!»
Купил ведро вина, вылил в корыто, намешал туда меду; корыто поставил на телегу и поехал в поле. Приехал к своей полосе, выставил корыто с вином да с медом наземь, а сам отошел подальше и лег отдохнуть.
Вот прилетели журавли, поклевали гороху, увидали вино и так натюкались, что тут же попадали. Мужик – не промах, сейчас прибежал и давай им веревками ноги вязать. Опутал веревками, прицепил за телегу и поехал домой.
Дорогой-то порастрясло журавлей; протрезвились они, очувствовались; стали крыльями похлопывать, поднялись, полетели и понесли с собою и мужика, и телегу, и лошадь. Высоко! Мужик взял нож, обрезал веревки и упал прямо в болото.
Целые сутки в тине сидел, едва оттуда выбрался. Воротился домой – жена родила, надо за попом ехать, ребенка крестить.
– Нет, – говорит, – не поеду за попом!
– Отчего так?
– Журавлей боюсь! Опять понесут по поднебесью; пожалуй, с телеги сорвусь, до смерти ушибусь!
– Не бойсь! Мы тебя к телеге канатом прикрутим.
Вот хорошо, положили его в телегу, обвязали канатом, лошадь поворотили на дорогу; стегнули раз, другой – она и поплелась рысцою. За деревней-то был колодец, а лошадь-то была не поена; вздумалось ей напиться, свернула с дороги в сторону и прямо к колодцу; а колодец был без сруба, а упряжь-то без шлеи, и узда без повода, а хомут большой, просторный; лошадь наклонилась к воде, а хомут через голову и съехал долой. Вот лошадь напилась и пошла назад, а мужик с телегою остался у колодца.
На ту пору выгнали охотники из лесу медведя; медведь бросился со всех ног, набежал на телегу, хотел перескочить, прыгнул – да прямо в хомут и попал! Видит, что беда на носу, и пошел валять что есть силы с телегою.
– Батюшки, помогите! – кричит мужик.
От того крику медведь еще пуще напугался; пошел таскать по кочкам, по яругам, по болотам. Прибежал на пчельник, полез на дерево и телегу за собой потащил – захотелось, видно, медку попробовать. Влез на самую верхушку, а телега вниз тянет: бедный медведь и сам не рад, ни взад, ни вперед!
Немного спустя времени пришел хозяин, увидал медведя.
– Ага, – говорит, – попался! Вишь, ты какой бездельник, Мишка: не просто за медом пришел, на телеге приехал!
Схватил топор и ну рубить дерево под самый корень. Дерево повалилось наземь, разбило телегу и задавило совсем мужика; а медведь выскочил из хомута да бежать: только унеси бог ноги!
Вот каковы журавли!
Пустил мужик петуха в подвал; петух там нашел горошинку и стал кур скликать. Мужик услыхал про находку, вынул петуха, а горошинку полил водою.
Вот она и начала расти; росла, росла – выросла до полу. Мужик пол прорубил, горошинка опять начала расти; росла, росла – доросла до́ потолка.
Мужик потолок прорубил, горошинка опять росла, росла – доросла до крыши.
Мужик и крышу разобрал, стала горошинка еще выше расти; росла, росла – доросла до небушка.
Вот мужик и говорит жене:
– Жена, а жена! Полезу я на небушко, посмотрю, что там деется? Кажись, там и сахару и меду – всего вдоволь!
– Полезай, коли хочешь.
Мужик полез на небушко, лез, лез, насилу влез. Входит в хоромы: везде такое загляденье, что он чуть было глаз не проглядел! Середи хором стоит печка, в печке и гусятины, и поросятины, и пирогов – видимо-невидимо! Одно слово сказать – чего только душа хочет, все есть! Сторожит ту печку коза о семи глазах. Мужик догадался, что надобно делать, и стал про себя приговаривать:
– Засни, глазок, засни, глазок!
Один глаз у козы заснул. Мужик стал приговаривать погромче:
– Засни, другой, засни, другой!
И другой глаз заснул.
Таким побытом все шесть глаз у козы заснули; а седьмого глаза, который был у козы на спине, мужик не приметил и не заговорил.
Недолго он думал, полез в печку, напился, наелся, насахарился; вылез оттуда и лег на лавочку отдохнуть.
Пришел хозяин, а коза про все ему и рассказала: вишь, она все-то видела седьмым глазком. Хозяин осердился, кликнул своих слуг, и прогнали мужика взашей.
Побрел он к тому самому месту, где была горошинка: глянул – нет горошинки. Что будешь делать? Начал собирать паутину, что летает летом по воздуху; собрал паутину и свил веревочку; зацепил эту веревочку за край неба и стал спускаться. Спускался, спускался, хвать – веревочка вся, и до земли еще далеко-далеко; он перекрестился – и бух!
Летел, летел и упал в болото.
Долго ли, коротко ли сидел он в болоте (а сидел он в болоте по самую шею), только вздумалось утке на его голове гнездо свить; свила гнездо и положила яйца.
Мужик ухитрился, подкараулил утку и поймал ее за хвост. Утка билась, билась и вытащила-таки мужика из болота.
Он взял и утку и яйца, принес домой и рассказал про все жене.
Не то чудо из чудес,Что мужик упал с небес;А то чудо из чудес,Как он туда залез!Как у нас на селе заспорил Лука с Петром, сомутилася вода с песком, у невестки с золовками был бой большой; на том на бою кашу-горюху поранили, киселя-горюна во полон полонили, репу с морковью подкопом взяли, капусту под меч приклонили. А я на бой не поспел, на лавочке просидел.
В то время жили мы шесть братьев – все Агафоны, батюшка был Тарас, а матушка – не помню, как звалась; да что до названья? Пусть будет Маланья. Я-то родом был меньшой, да разумом большой.
Вот поехали люди землю пахать, а мы, шесть братьев, руками махать. Люди-то думают: мы пашем да на лошадей руками машем, а мы промеж себя управляемся. А батюшка навязал на кнут зерно гречихи, махнул раз-другой и забросил далеко.
Уродилась у нас гречиха предобрая. Люди вышли в поле жать, а мы в бороздах лежать; до обеда пролежали, после обеда проспали и наставили много хлеба: скирда от скирды, как от Казани до Москвы. Стали молотить – вышла целая горсть гречихи.
На другой год батюшка спрашивает:
– Сынки мои возлюбленные, где нам нынче гречиху сеять?
Я – брат меньшой, да разумом большой, говорю батюшке:
– Посеем на печке, потому что земля та порожняя; все равно круглый год гуляет!
Посеяли на печке, а изба у нас была большая: на первом венце порог, на другом потолок, окна и двери буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожа.
Батюшка был тогда больно заботлив, рано утром вставал – чуть заря занимается, и все на улицу глазел. Мороз-то и заберись к нам в окно да на печку; вся гречиха позябла. Вот шесть братьев стали горевать, как гречиху с печи собирать? А я – родом хоть меньшой, да разумом большой.
– Надобно, – говорю, – гречиху скосить, в омет свозить.
– Где же нам омет метать?
– Как где? На печном столбе: место порожнее.
Сметали большой омет.
Была у нас в дому кошка лыса: почуй она, что в гречихе крыса, бросилась ловить и прямо-таки о печной столб лбом пришлась; омет упал да в лохань попал. Шесть братьев горевать, как из лохани омет убирать? На ту пору пришла кобыла сера, омет из лохани съела; стала вон из избы бежать, да в дверях и завязла: таково-то с гречихи у ней брюхо расперло! Задние ноги в избе, а передние на улице. Зачала она скакать, избу по улице таскать; а мы сидим да глядим, что-то будет!
Вот как брюхо, у кобылы-то опало, я сейчас в гриву ей вцепился, верхом на нее ввалился и поехал в кабак. Выпил винца, разгулялся добрый молодец; попалось мне в глаза у целовальника ружье славное.
– Что, – спрашиваю, – заветное аль продажное?
– Продажное.
Ну, хоть полтину и заплатил, да ружье купил.
Поехал в дубовую рощу за дичью; гляжу: сидит тетерев на дубу. Я прицелился, а кремня-то нет! Коли в город за кремнем ехать – будет десять верст; далеко; пожалуй, птица улетит. Думаючи этак сам с собою, задел невзначай полушубком за дубовый сук; кобыла моя рванула с испугу да как треснет меня башкой о дерево – так искры из глаз и посыпались! Одна искра упала на полку, ружье выстрелило и убило тетерева; тетерев вниз упал да на зайца попал; а заяц сгоряча вскочил, да что про меня дичины набил!
Тут я обозом в Саратов отправился; торговал-продавал, на пятьсот рублев дичины сбывал. На те деньги я женился, взял себе славную хозяюшку: коли вдоль улицы пройдет, всю подолом заметет; малые ребятишки встречают, поленьями кидают. Не надо покупать ни дров, ни лучины; живу себе без кручины.
Уродился я ни мал, ни велик – всего-то с игольное ушко, не то с приворотную надолбу. Пошел я в лес, самое дремучее дерево рубить – крапиву. Раз тяпнул – дерево качается, в другой тяпнул – ничего не слышно, в третий тяпнул – выскочил кусок мне, добру молодцу, в лобок. Тут я, добрый молодец, трои сутки пролежал; никто меня не знал, не видал, только знала-видала меня рогатая скотина – таракан да жужелица.
Встал я, добрый молодец, отряхнулся, на все четыре стороны оглянулся, побрел по берегу, по берегу все не нашему. Стоит река – вся из молока, берега из киселя. Вот я, добрый молодец, киселя наелся, молока нахлебался... Пошел я по берегу, по берегу все не нашему; стоит церковь – из пирогов складена, оладьями повершена, блином накрыта. Вступил я на паперть, вижу двери – калачом двери заперты, кишкою бараньей задернуты. Тут я, добрый молодец, догадался, калач переломил да съел, кишку собакам отдал. Вошел я в церковь, в ней все не по-нашему: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. Выскочил поп, толоконный лоб, присел – я его и съел. Пошел я по берегу, по берегу все не нашему: ходит тут бык печеный, в боку нож точеный. Кому надо закусить, изволь резать да кроить.
Удалой батрак
У одного мирошника был работник. Мирошник послал его засы́пать на ковш пшеницы, а работник пошел и засыпал-то на камень. Мельница завертелася, и пшеница вся разметалася.
Хозяин как пришел на мельницу и как увидел разметанную пшеницу – и согнал работника.
Работник пошел домой, в свое село, и заплутался. Вот зашел он в этакие кусты и лег спать. Приходит бирюк; видит, что работник спит, и подошел к нему близко, стал его обнюхивать, а работник-то ухватил бирюка за хвост, убил его и снял с него шкуру!
Вот работник вышел на гору, а на горе стояла пустая мельница: он у этой мельницы и остановился ночевать. Приехали три человека, разбойники; развели в мельнице огонь и начали дуван дуванить. Один разбойник говорит:
– Я свою часть положу под испод мельницы.
Другой разбойник:
– А я под колесо подпихну.
А третий говорит:
– Я в ковш спрячу.
А работник лежит в ковше и, убоявшись, как бы разбойники его не убили, вздумал себе: «Дай я вон так-то закричу»:
– Денис, ступай туда на низ; а ты, Хвока, гляди с бока; а ты, малый, гляди там, а я тут! Держи их, ребята! Бей их, ребята!
Разбойники уробели, бросили свое имение и разбежались.
Работник вылез из ковша, подобрал все богатство и пошел домой; приходит и рассказывает отцу с матерью:
– Вот все, что я заработал на мельнице. Поедем теперь, дедушка, на базар, и купим себе ружье, и будем охотничать.
Поехали себе на базар, купили ружье и едут с базару. Вот работник и говорит деду:
– Ты, дедушка, гляди, не попадется ли нам заяц, лиса, а не то куница.
Едут да оба дремлют и наконец уснули. Где ни взялись два бирюка, зарезали у них лошадь и съели всю. Дедушка проснулся да как стегнет кнутом – думал, по лошади, ан по бирюку! Бирюк-то попал в хомут и давай носить, а дед правит. А другой бирюк сзади хочет ухватить работника, и тот бирюк-то был с щербиной. Работник как стегнет бирюка кнутом, а он хотел кнут-то зубами поймать, да на кнуте был узел, – этот узел и застрял у бирюка в щербине! Работник и потащил его за телегою. Один бирюк везет, а другой сзади идет.
Вот приехали они домой; собачка выскочила и давай лаять. Бирюки испугались, один как повернул круто – тележонка и опрокинулась, работник с стариком упали на землю; тут бирюк из хомута выскочил, а работник кнут из рук выпустил, так оба бирюка и убежали, а старик с работником остались ни при чем.
Жили они богато; двор у них кольцом, три жердины конец с концом, три кола забито, три хворостины завито, небом накрыто, а светом обгорожено!
Фома Беренников
В некотором царстве-государстве жил-был мужик Фомка Беренников – такой сильный да дородный, что если пролетит мимо воробей да зацепит его крылом, так он и с ног свалится! Плохо ему на белом свете, все его обижают, и вздумал он: «Дай пойду утоплюся с горя!»
Подходит к болоту; увидали его лягушки и прыгнули в воду.
«Постой, – думает Фомка, – не стану топиться; и меня люди боятся!»
Воротился домой, стал на пашню сбираться; а лошаденка у него была дрянная, на работе замученная; натерло ей хомутом шею до крови, и облепили ее слепни да мухи видимо-невидимо! Фомка подошел, как ударит ладонью – одним махом сто побивахом! – и говорит:
– Ох, да я сам богатырь! Не хочу пахать, хочу воевать!
Соседи над ним смеются:
– Куда тебе, дураку, воевать; тебе впору свиньям корм давать!
Не тут-то было; назвался Фомка богатырем, взял тупицу и косарь, что лучину скепают, надел на себя старый кафтан да высокий яломок, сел на свою клячу и поехал в чистое поле ступою бредучею. В чистом поле врыл в землю столб и написал на нем:
– Еду сражаться в иные города – одним махом сто побивахом!
Только что успел отъехать с места, прискакали к столбу два могучих богатыря, прочитали надпись и говорят:
– Что за богатырь такой! Куда он поехал? Скоку молодецкого не слышно, следу богатырского не видно!
Кинулись за ним по дороге; увидал их Фомка и спрашивает:
– Вы кто таковы?
– Мир тебе, добрый человек! Мы – сильномогучие богатыри.
– А по скольку голов сразу рубите?
Один говорит:
– По пяти.
Другой:
– По десятку.
– Какие ж вы сильномогучие богатыри? Вы просто дрянь! Вот я так богатырь: одним махом сто побивахом!
– Прими нас в товарищи, будь нам старший брат.
– Пожалуй, – говорит Фомка, – поезжайте сзади.
Пристроились к нему сильномогучие богатыри и отправились все вместе в заповедные луга царские. Приехали, сами легли отдых взять, а лошадей пустили шелкову траву щипать.
Долго ли, коротко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается – усмотрел их царь.
– Что, – говорит, – за невежи такие в моих лугах прохлаждаются? Доселева тут ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала, а теперь гости пожаловали!
Сейчас собрал войско великое и дает приказ очистить свои луга заповедные.
Идет сила-рать несметная; увидали могучие богатыри, доложили про то названому старшему брату, а он им в ответ:
– Ступайте-ка, переведайтесь, а я посмотрю – какова ваша храбрость есть?
Вот они сели на своих богатырских коней, припустили их на войско вражее, полетели, как ясные соколы на стадо голубей, притоптали, прирубили всех до единого.
«Дело-то не ладно!» – думает царь; опять собирает войско великое, чуть не вдвое больше прежнего, а впереди всего войска посылает силача-великана: голова что пивной котел, лоб что твоя заслонка, а сам что гора!
