Снежная почта

Александр Житинский

Снежная почта

От автора

Благодарю моего сына Сергея

за помощь в издании этой книги

Стихи я начал писать поздно. Мне было почти 22 года, когда я написал первое свое стихотворение. Было это в конце 1962 года в Ленинграде. Чаще всего писать стихи начинают в 15—17 лет или даже раньше, а к двадцати двум это уже проходит. У меня случилось наоборот.

Это было время поэтического бума, который вряд ли когда-либо повторится в России. Издавались сборники, устраивались поэтические вечера, известные поэты собирали стадионы. Сейчас это кажется немыслимым.

Я покупал и читал эти сборники – сначала без разбору, но потом – и довольно скоро – стал формироваться некий поэтический вкус. Во многом он обязан появлению в ту пору в печати стихов, о которых мы ранее не знали. Путеводителем по русской поэзии первой половины века для меня, как и для многих, стала книга Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь».

Писал много, через год – полтора начал предлагать стихи в печать. Результаты были более чем неутешительны. Впрочем, это не очень огорчало меня, ибо по прошествии совсем небольшого времени – двух-трех месяцев – старые стихи уже не нравились и мне самому, возникали новые, как мне казалось, более совершенные. Однако, к уровню, который принято считать профессиональным, я приблизился только через несколько лет.

В 1969 году я принял участие в конференции молодых писателей Северо-Запада, которые проводились тогда регулярно раз в два года. Там мои стихи были основательно разгромлены, однако их заметил Глеб Сергеевич Семенов и пригласил меня в свое литературное объединение.

Тогда же он помог мне составить мою первую книгу стихов и сам отнес рукопись в издательство «Советский писатель». Книжка начала свой долгий путь к изданию.

В 1970 году мои стихи начали печатать – очень редко и помалу: журналы «Юность», «Аврора», альманахи «Молодой Ленинград», потом «День поэзии». Книжку, несмотря на положительные рецензии и старания прекрасного редактора Игоря Кузьмичева, из года в год отодвигали в планах издательства. В результате, когда она через семь лет вышла в свет, стихов я уже практически не писал. Их вытеснила проза.

Первая книжка стихов должна была называться «Снежная почта». Однако издательство почему-то категорически воспротивилось этому названию. Более того, уже в сверстанной книге стихов под названием «Утренний снег» цензурой была выброшена треть – 20 стихотворений. Их не дали ничем заменить, и в таком урезанном виде в декабре 1976 года книжка появилась на прилавках.

Не считая себя более стихотворцем, я перестал предлагать стихи в журналы и альманахи. Кроме того, характер стихов, написанных после 1970 года, как мне ясно давали понять, не подходил для печати. Они остались лежать в столе, хотя стихи этих лет я считаю лучшими своими стихами.

Стихотворения в книге расположены в хронологическом порядке. Огромное большинство их публикуется впервые. В содержании звездочками указаны стихи, ранее появлявшиеся в печати. Только небольшая часть ранних стихов вошла в этот том, скорее, для того, чтобы обозначить точку отсчета. Разделы тома соответствуют названиям стихотворных сборников, писавшихся в те годы и оставшихся лишь в машинописном виде.

Стихотворные переводы, включенные в избранное, делались с подстрочников в разные годы по случаю.

Я мог бы значительно сократить объем книги, однако для меня было важно представить путь, поскольку это не только книга избранной лирики, но в некотором роде документ эпохи.

В одном я уверен: эти стихи не есть то, что обыкновенно называют «стихами прозаика». Независимо от их уровня они представляют собою самостоятельное явление, которому автор сознательно отдал лучшие годы своей жизни.

Александр Житинский

Снежная почта

Напишем, напишем друг другу,Небрежно, подобно мазку,Про нашу дневную кольчугу,Про нашу ночную тоскуНапишем, что стыдно кривлятьсяОсобенно с красной строки.Напишем! Чего нам бояться?У страха глаза велики.Напишем, напишем по кругуТу снежную почту времен,Похожую больше на вьюгуУ черных Ростральных колонн.Когда над Васильевским тучейКлубится игольчатый снег,Напишем, надеясь на случай,Короткие письма для всех.Напишем, напишем, приятель!Озябшие руки согрей,Нащупай во тьме выключательИ крепкого чаю налей.Пиши мне мудреные письмаПро бедную совесть и честь,И если не будет в них смысла,То будет хоть добрая весть.И ты, воплощенье отваги,Мой собственный корреспондент,Пиши на конторской бумагеСюжеты немых кинолент,Рассказывай долгую повестьО смысле утраченных лет,Но все-таки лучше на поездВозьми потихоньку билет.Напишем, напишем все сразу,Конверт обольем сургучом.Пускай осторожную фразуМетель подпирает плечом.Напишем, дымя сигаретой,Какой-нибудь дьявольский бред…Напишем, напишем все этоИ в форточку бросим конверт.1974

Полутени

(1963-66)

Часовой

Я часовой потерянного мира.В руке копье, за поясом – клинок.Надменная, холодная секира,Сверкая бронзой, замерла у ног.Я часовой. Текут минуты мерно.Настала ночь, и горестно поникФонарь над старой вывеской таверны,Затих вдали последний пьяный крик.И вот в тиши насторожённо-соннойПо светлым бликам влажной мостовойПроходит Белоснежка невесомоИ стайка гномов за ее спиной.Спешит карета с Золушкой. Во мракеКот в сапогах крадется вдоль стены,И только тени черные, как фраки,Застыли, охраняя чьи-то сны.Уже дрожат распахнутые двери.Хозяин ветер в городе пустом.По мраморным листам – белее смерти —Проходят гости в полуночный дом.Немые слуги зажигают свечи,Вино течет из вскинутых рогов…Я часовой. Я, как преданье, вечен.Я охраняю сказку от врагов.Плывут по залам звуки сонных скрипок,Танцуют королевские шуты,А короли среди вина и криковДавно уже с лесничими на «ты».Но все проходит. Близок час рассвета.Бьет колокол, трубит прощальный рог.В халат потертый Золушка одета,Стал жалким Кот без шляпы и сапог,Стол опустел, стоят пустые кубки,И кучер-крот вскочил на облучок…А я, как принц, растерянно и хрупкоВ руке держу хрустальный башмачок.1963

«Сказка – это скатерть-самобранка…»

Сказка – это скатерть-самобранка,Сказкой можно тешиться и жить,В сказку улетаешь спозаранку,Не решая – быть или не быть.На границах сказочных дозоры,Знающие всё бородачи,Отворяют пыльные просторы,Где дрожат стеклянные лучи.Где пылинки пляшут, паутинки,Солнцами пронизаны насквозь,Где висят старинные картинкиВ золоченых рамках вкривь и вкось.Там по слою вековому пылиНе шуршат небрежные шаги.Мыши там давно уже забыли,Что на них есть кошки – их враги.Там на поседевших перекресткахХодики с кукушками стучат,С потолка упавшая известкаМажет мелом маленьких мышат.Я там был – в чердачных сновиденьях,В шелесте страниц и скрипе рам.Я еще не раз в своих сомненьяхИ надеждах побываю там.1964

«Вернуться туда, где не был…»

Вернуться туда, где не был,Подняться по лестнице темнойИ, старый звонок нажимая,Услышать за дверью шаги.Сказать тебе: «Милая, здравствуй!»Шагнуть за порог, как в пропасть,И долго в бедной прихожейСвой плащ промокший снимать.И в комнате тесной и теплойЗажечь свечу и поставитьНа стол, и вспомнить о прошлом.О будущем – не говорить.1965

«Вот на лестнице хлопнула дверь…»

Вот на лестнице хлопнула дверь.Ты шагам торопливым поверьИ по скрипу ступеней сумейУгадать мою тень у дверей.Вот подходит назначенный час,А на лестнице – десять пар глаз,И ушей десять пар – у стеныКараулят запретные сны.Что же сердце не бьется в груди?Ах, как страшно к порогу идти!Страшно дверь, как лицо, распахнутьИ надежде навстречу шагнуть.Но никто у дверей не стоит.Только кот на ступеньке грустит.Только мужа бранит дотемнаЗа соседнею дверью жена.1965

«Я отдам тебе все: и веселье и детскую ласку…»

Я отдам тебе все: и веселье и детскую ласку,Как художник холсту отдает животворную краску.Только ты отзовись, только ты появись и возникни!Вот уж осень к земле порыжевшими листьями никнет,И по крышам и трубам свистит охладелым потокомЖестяная вода на серебряном ветре высоком.Как противен оскал дождевой молодящейся рыбы!Дождь как будто бубнит: если были бы вместе бы вы бы,Если выли бы белые бури, и синие птицыПрилетали бы легкими снами над вами кружиться…1965

«Какая ночь!…»

Какая ночь!И красный светВ окне замерзнувшего дома,И затаенная истома,И облаков прозрачный след.Шаги прохожих в темноте,И голос тихий и усталый,И отраженные кварталыВ холодной северной воде.А где-то плачут поезда,Совсем по-детски горько плачут.И надо мной видит звезда,Но это ничего не значит…1966

«У нас в деревне дождик проливной…»

У нас в деревне дождик проливнойИ тучи, как дворняжки, лают с неба.А я пишу письмо тебе домой,И на столе лежит осьмушка хлеба.Бревенчатые стены. Печь. Ухват.Ты знаешь, он совсем, как настоящий!И угли из печи в избу глядят,Как волки из соседней черной чащи.В трубе гудит, и дым прибит к земле.Холодный ветер рвет его на части.Ты хоть сегодня вспомни обо мне,О горьком и нескладном нашем счастье.Погасла печь. Зарылся жар в золу.И завтра будет так же, как сегодня.В своем иконном золотом углуЗаснул спокойно Николай-угодник.И дом заснул. И снова ты со мной.Он был, тот день?Мне кажется, что не был.У нас в деревне дождик проливнойИ тучи, как дворняжки, лают с неба.1965

«Я плод, который перезрел…»

Я плод, который перезрел.Меня садовник не срывает.Он совершенно не скрывает,Что незавиден мой удел.И я на веточке дрожу,Болтаюсь меж землей и небомИ в положении нелепомВесь прошлому принадлежу.И солнечный веселый взглядЛовлю я ослабевшим оком,В уединении глубокомНакапливая горький яд.Никто в заброшенном садуНе вздрогнет и жалеть не станет,Когда, бессильный и усталый,В траву я молча упаду.1966

Разговор с домовым

Вот и дождался метели.Все предвещало метель:Окна в домах запотели,Снег заплясать захотел,Ветер кружиться задумал,За угол вихри замел,Кромку сугробную сдунулИ домового привел.Слушай, приятель! За печкойЗавтра бутылки найдут.Попика с тонкою свечкойПод руки в избу введут.Тот совершит отпущенье.Мелко тряся бородой,Он окропит помещеньеСнежной святою водой.Дух домового изгонит,Душу мою вместе с ним.Что ж это ветер так стонет?Снежный качается дым?Выпьем, старик! До рассвета,Как до весны, – канитель!В снежные стороны светаРвется шальная метель.1966

«Я виноват перед тобой…»

Я виноват перед тобой.Пришли мне в утешеньеЛисток бумаги голубойВ день моего рожденьяПускай ко мне он прилетитМорозным ясным утром,Когда на крышах снег блеститХрустящим перламутром.Когда дыхание, клубясьКоротким разговором,Плетет невиданную вязьИгольчатым узором.Я перечту твои словаРаз десять, и не сразуПоймет хмельная головаНаписанную фразу.Увижу на краю листаЗачеркнутое слово,И круговая пустотаМеня охватит снова.Потом я молча буду ждать,Когда наступит вечер,И можно будет зажигатьРождественские свечи.Затеят огоньки игру,Качаясь и мигая,И будет виться по дворуМетелица сухая.1966

«Давай простимся со старым годом…»

Давай простимся со старым годомИ примиримся с его уходом.И дождь, и листья давай забудемИ убиваться по ним не будем.Давай простимся с тем днем печальным,Таким далеким, таким случайным.С тем днем, в который не возвратимся,Давай простимся, давай простимся.1965

Воспоминание о старой квартире

Милые, добрые людиНосят тазы и бокалы.Пыль оседает на грудеСтарых газет и журналов.Бабушкина чернобуркаПрочно выходит из моды.Валится вниз штукатуркаПосле дождливой погоды.Жирные синие мухиСонно сидят на картине.Ходят упорные слухиВ старой прокисшей квартире.Кто-то уехал в Сухуми,Кто-то в субботу напился,Кто-то давно уже умер,Кто-то еще не родился.1966

«Серый дождик с неба хлещет…»

Серый дождик с неба хлещет.Он хронически простужен.Оловянным блеском блещутЛужи.И просвета не видатьНа унылом горизонте.Хорошо бы мне достатьЗонтик.Разноцветный, озорной,Отгоняющий ненастье,Чтоб раскрылось надо мнойСчастье.Чтоб в тугие перепонки,Выгнутые, словно сабли,Бились, веселы и звонки,Капли.1966

Старый Осип

Олегу Осипову

Что ты бродишь, Старый Осип,По обочинам дорог?Снова пьяный? – дома спросятИ не пустят на порог.Презирающий законы,Расскажи-ка мне опять,Как ты пил одеколоныИ глотал денатурат.На тебя смотрю я сонно,Я тебе не конкурент.Что поделать, все законно,—Я гнилой интеллигент.Я на Севере не плавал,Не видал барачных стен,Над судьбой своей не плакалИ себе не резал вен.Для меня все это внове,Я не знаю ни черта!Или, может, группа кровиУ меня совсем не та?Ты пойми меня, как надо.Видно, каждому свое.Свой закон, своя отрадаИ свое житье-бытье.Ну, прощай, бродяга старый,Мой счастливый антипод!Что с тобою завтра станет?Что со мной произойдет?Расстаемся – остаемсяКаждый на своем пути.Верно, сами разберемся,Как нам быть, куда идти.1966

Пароходик Альбера Марке

Синий пароходикС красной полосой,На ходу урчащий,Словно пылесос.Дым, как звон часовни,Тает над водой.Ходит пароходик,Точно заводной.Никаких волнений,Никаких забот,Не понять, что скороКончится завод.Как малыш беспечен!Тихая рекаСтанет ложем вечнымЗавтра… Но покаПо весенней Сене!Бегает босой!Синий пароходик!С красной полосой!1964

«Мне сегодня весело…»

Мне сегодня весело.В зоопарке тесно.Хохочу над хоботомСерого слона.И этюды ГнесинаГрамотно и пресноПианисты-роботыШпарят из окна.На чугунной клеткеНадпись «обезьяна».И толпа смеется:Зверь танцует твист.Воробей на веткеПерья чистит рьяно,А к нему крадетсяКот-рецидивист.Выхожу из парка.На окошках шторы.ВелосипедистыБешено летят.Завтра будет жарко.Заперев запоры,Дома пианистыБезмятежно спят.1966

«Ах, черт!…»

Ах, черт!Поди-ка, что за шутка?Смотри, ты видишь, видишь, тамГуляет жареная уткаПо телеграфным проводам.Смотри, она еще дымится,Румяной корочкой хрустит,И, аппетитное на вид,Крыло на солнце золотится.Но кто позволил?ПочемуТам не душа парит, а тело?Царит промасленный ОтеллоВ горячем кухонном дыму.Он говорит:– Сегодня пир.Духовной пищи жаждет мир.С душою поменявшись, телоНа небеса лететь хотело,Но не смогло и ходит тамПо телеграфным проводам.1966

«Чего я стою? Сколько дважды два?…»

Чего я стою? Сколько дважды два?Четыре – отвечают. Я старею.Уже за мной недобрая молваТоропится, вытягивая шею.Опомнишься в квартире городской,В чужом пиру – и темном, и невнятном,Где свечи обливаются тоскойИ на паркете оставляют пятна.Опомнишься – великой теснотыНе пережить в полуметровом свете,И обречен бессмертию не ты,А бронзовый подсвечник на буфете.1966

Нарекаци

По белому свету шаталсяОдин пожилой армянин.Он грамоты где-то набралсяИ жил совершенно один.Жены не имел он и дочки,Жилья не имел и стола,Лишь книга на желтых листочкахПри нем постоянно была.Читал он старинную книгуВ гостиничном чахлом дыму,И гор обнаженные сдвигиВ душе рисовались ему.Потом он вставал на колени,Вздыхая от старости лет,И Бога просил избавленьяОт внешних и внутренних бед.В конце прибавлял он привычно,Одними губами шепча:«Пошли землякам горемычнымПокой от огня и меча».И вновь у подножия храмаВ какой-то сторонке глухойТвердил он в молитве упрямо:«Пошли горемычным покой».Он умер, а книга осталась.Ее под рубахой нашли.Она армянину досталась,Не знавшему отчей земли.И слово родное по буквамС трудом разобрал армянин,И горло наполнилось звукомГортанных высот и низин.Тем словом старинным согретый,Он бросил свой угол и столИ с книгой по белому светуИскать свое счастье пошел.1965

«Я раскрываю книжную страницу…»

Я раскрываю книжную страницу,А где-то мальчик плачет в АргентинеПо мертвому тореро. Кровь по каплямСтруится с перевернутых роговОранжевого месяца. ОниПохожи на рога быка, которыйУбил тореро во вчерашней схватке.Толпа дразнила красного быка.А в стороне, укрывшись черной шалью,Стояла, ослепленная несчастьем,Вдова тореро. Мальчик видел зубАкулы – этот знак удачи,Который, никому теперь ненужный,Лежал в пыли у ног ее. Она,Еще не веря в торжество беды,Стояла и ждала, когда любимыйПоднимется и встанет во весь ростНа солнечной арене, и победаСлетит к нему в приветствиях и криках,И лепестках цветов.Толпа редела.Потом с вдовой остался только мальчик.Он осторожно вышел из рядов,Ступил на землю, залитую кровью,И, подобрав с земли обломок шпаги,Взмахнул перед собой им, поражаяОпасное чудовище. ТогдаНагнулась женщина и подняла с землиНагретый пылью белый зуб акулы.1966

Исикава Такубоку

Я – Исикава Такубоку.Лежу под солнцем на боку.Молясь языческому богу,Слезы сдержать я не могу.Среди разбросанного хламаЛачуг и сосен, недвижим,Сияет вечный Фудзияма,И облака стоят над ним.Мой остров мал, как панцирь краба,И так же тверд, и так же сух,Но, словно стяг, пылает храброНад ним несокрушимый дух.И европейские привычкиЕго не могут изменить.Не подобрать к замку отмычкиИ нашу волю не сломить.Я – Исикава Такубоку.Я вижу птицу и змею.Своей стране, надежде, БогуЯ никогда не изменю.И пусть немилостив упрямоКо мне годами дом родной,Я буду горд, как Фудзияма,Своею древнею страной.1966

«Еще по мостикам горбатым…»

Анне Ахматовой

Еще по мостикам горбатымПролетки черные скользят,И, снами тяжкими объятый,В туманах виснет Петроград.Еще гуляют на Фонтанке,Но свечи гаснут. Три, одна…Еще промчится на тачанке,Как пыль, привычная война.Еще несчастье не случилось,И счастье тоже не пришло.Кровь по ступеням не струилась,Вино рекою не текло.Но дни безумные листаяПри тусклом свете фонарей,Спешит Россия белой стаейК судьбе назначенной своей.1966

«У Императорского сада…»

У Императорского садаСтоит чугунная ограда,А я шагаю вдоль Невы,Не поднимая головы.Когда-то в этом полумракеНа бал я поспешал во фраке,И газовые фонариРосли из неба до земли.Когда-то, пьяный от решеток,Испуганно и отрешенноСтрелял я в батюшку-царя,Как позже выяснилось, – зря.Теперь живу в двадцатом веке,И только вздрагивают веки,Когда шагаю вдоль Невы,Не поднимая головы.1966

Полутени

Играют полутениНа пепельной стене,И кажется, что стеныКачаются во сне.И где-то возникаетМелодия тайкомИ тайно проникаетВ мой опустевший дом.В кривых виолончеляхТанцует снегопад,И, словно на качелях,По стенам сны скользят.В их отблеске, летящемИз темноты на свет,Является все чащеЗнакомый силуэт.Сначала ярче, ярчеЕго чеканный вид.А печь горит все жарче,И дым в трубе кипит.Потом огонь темнеет,Слабеет силуэт,Он тает, он стареетИ сходит он на нет.Теряя очертаньяИ сходство на лету,Как древнее преданье,Сползает в темноту.И звуки с перепугу,Признав свою вину,Покорно друг за другомУходят в тишину.1966

Стихи 67-го года

I

Стансы

По молодости лет не воевал,Не странствовал, не плакал, не судился.Свой век по-городскому куковал —В квартирах пыль на лезвиях зеркал —Опомнился – в окурок превратился.Не важно, что мосты разведены,Чугунные ворота на засове.Не добежал до крепостной стены —Мгновения за годы зачтены,На флаге незаметна капля крови.Куда вы делись, милые мои?В Царицыне или под Перекопом?Я опоздал. Закончились бои.В живых остались только воробьи,Вон за окном они дерутся скопом.Тридцатый год цирюльнику служил,На хищных птицах окровавив перья.Тянули страхи из лаптей и жил,И не было ни опыта, ни силОстановить поветрие поверья.На черных тучах выросли кресты.Я страх запомнил, не запомнив детства.С сомнением на чайные мечтыИстория взирала с высотыИ строила преграды по соседству.Из магазина запах колбасы.Семейный быт налаживался прочно,И Сталин улыбался мне в усы.Кому же верить? Врут мои часы,—Двадцатый век закончился досрочно.Рыдайте! Век отходную поет.Приобретайте новый холодильник!Храните, как в сберкассе, старый лед,А я на три столетия впередПеревожу поломанный будильник.Когда наступит, – что там? новый быт? —На всей Земле и даже на Аляске,Мой сломанный будильник зазвонит,Напомнив, торжествуя и навзрыд,Все войны, революции и встряски.

Полночь с песенкой

Когда наступает бесшумный парад арлекинов,Гудят провода, осыпая весенние струны,На черных дощечках показываются луны,И гаснут огни, напряженное небо покинув,Приходит безумие. Острым крылом разрезаяПолночное небо, свернувшееся в клубок,Оно говорит: да будет твой сон глубок!Свободу покоя твоей судьбе разрешаю.А мне припеваючи житьДавно надоело.Наряды зевакам шить —Нехитрое дело.Не плачу и не смеюсь,Привык улыбаться.Удачи одной боюсь —Счастливым остаться.Приятные вести приносят печальную радость,И голуби тусклые на подачках жиреют.Над городом флаги. Флаги над городом реют.На голубем – знамя, освещающее дорогуБездомному рыцарю, неприкаянному богу,Безумцу на миг, калифу на час – наградойЗа полночь, не знающую преград.

«Это ты, это я, это наша судьба…»

М. Хуциеву

Это ты, это я, это наша судьба.Так бескровно дрожит в переулке труба!Так по лицам осенним скользит пешеход,Забегая глазами немного вперед,И давно уже согнуты стрелки часовЗавитками кошачьих семейных усов.Надо ночь – напролет, надо день – наугад.Соловьи не тревожат уснувших солдат.Это ты, это я, это наша бедаНакалилась, как черная сковорода,И не видно дождя, и не видно огня,—Это осень шуршит на губах у меня.Расскажи мне свою кругосветную быль.Там на книжных картинках свинцовая пыль.Распахни в переулок кривое окно,—Дождевое раздумье свежо и темно.Это град, это мир в тесном клекоте птиц,В непрерывном движении замкнутых лиц.Но не надо, не надо смотреть мне в глаза,—На ресницах сухих невозможна гроза.

«Моя больная муза…»

Моя больная музаЯвилась на порог.– Зачем пришла, обуза?– Не выполнен оброк.– А много ли оброку?– Сполна не заплатить.Стране, надежде, БогуТы должен угодить..– Страна меня не знает,Надежды нет давно,—По кабакам гуляет,А Богу все равно.– Скорей плати по счету,Выкладывай товар!Да мне не позолоту,А золото давай!– Мне золота не жалко.Напрасная цена.Гадала мне гадалка,Неволила весна.По линиям лиловымГуляет шум и гам.Я музыкой и словомОброк тебе отдам.Я слово это выну,Его дугою выгнуИ радугой зажгу.И горем, как заплатою,Его я запечатаюИ радостью зашью.

«Чудотворство ремесла…»

Чудотворство ремесла:Перепутанные звукиНаугад и без наукиВыпускать из-под крыла.От души их отделять,Перерезав пуповину,И за следствие причинуБез причины выдавать.Оставляет не у делЭта черная работа —Довести до поворотаУдивления предел.На подрубленном сукуВсласть раскачивать качели,Пролетая мимо целиИ сгорая на скаку.

«Я счастливей вас…»

Я счастливей вас,Милые коллеги.В этот синий часНе спускаю глазС путеводной Веги.Если пустота —Это только термин,Я лечу туда,Где горит звездаВ ореоле терний.Если наугадСказанное словоВозвратить назад,Подновить нарядИ промолвить снова,Подойдешь на шагК верхнему пределу,Где звериный страхСтынет на губахИ мешает делу.Не к лицу лучуОгибать преграды.Перед ним смолчу.Слову по плечуСобственные взгляды.И своя звездаКаждому от Бога.Горе не беда,Если никогдаНе менять дорогу.

Из Дилана Томаса

В ремесле своем укромномУпражняясь тихой ночьюПод осколками луны,В час, когда, забыв печали,Все влюбленные заснули,Я тружусь в звенящем светеНе для славы или хлеба,Иль заносчивой улыбкиПопулярного маэстро,Но для простенькой оплатыТайны сердца твоего.Не для гордого счастливцаИ растерзанной луныЯ пишу свои страницы;Не церковной колокольнеС хорами и соловьями,А влюбленным – эти рукиОплели печали векаИ не требуют оплаты,Но внимают волшебству.Перевод с английского

«Надо быть немного выше…»

Надо быть немного вышеСамого себя.Вот сидишь ты, что-то пишешь,Перышком скребя.На кефирной промокашкеОставляешь след,Копишь царские замашки,А короны нет.Посмотри на рваный полденьСбоку, с высоты.Воробьи спешат наполнитьМаленькие рты.Позабыть бы им заботы,Кинуться в полет,Да куда там! До икотыНабивают рот.Ни к чему коню мочало,Воробью – цветы.Нас валило и качалоВ приступе мечты.Мне вытряхивали душуМысли невпопад.Думал, вот – приду, нарушуГлянцевый уклад.По кирпичику, по ниткеРастащу тряпье.Но пожитки, как пожитки,—Снова за свое.Это хитрость для ребенка,Рыжая мечта.Глохнет, сохнет перепонка,Музыка не та.Просто перышко потишеКрика воробья.Надо стать немного вышеСамого себя.

«Наступает вечер…»

Наступает вечер.Посиди со мной.Будет бесконеченРазговор ночной.Вечные вопросыНам не разрешить.От житейской прозыНекуда спешить.Я достался ветру,Ветру и огню.Тоненькую веткуДо земли нагну.Опалю ресницыЗолотом лесов,А тебе приснитсяКружево крестов.Скажешь: не бываетДыма без огня.Аист улетаетИ зовет меня.И гнездо на крышеПусто до поры.Говори потише,Тихо говори.

«Сердце спать не дает…»