Семь дней до Мегиддо

– Как знал с утра, что кому-нибудь понадобится, – сказал он.

Я нахмурился. Мне такая прозорливость не понравилась.

– Ночью были проблемы у Измененных. Несложно сделать вывод, что оружие будет пользоваться спросом, – пояснил Продавец. – А макаров – самый распространенный пистолет у частных лиц. Хотите такой же магазин для калашникова?

– Нет у меня калаша, – ответил я, изучая магазин. – Как это работает?

– Вставляете в пистолет. Нажимаете спуск. Стреляете. Цель умирает.

– Какой-то яд? – спросил я.

Продавец не ответил.

Я вздохнул и выложил красный кристаллик. Всегда стараюсь один носить с собой. Мало что стоит так дорого, но случаются неожиданности.

– Гнездо таит в себе много сокровищ… – сказал Продавец, пряча плату. И вдруг спросил: – А вы знаете, что на вас печать Гнезда?

– Знаю, – пробормотал я.

– Редкая штука, – сказал Продавец. – Если вдруг захотите снять – куплю по хорошему курсу.

Оп-па!

– Что это такое, печать Гнезда? – спросил я.

Вообще-то Продавцы не любили делиться информацией. Но этому, видать, хотелось провернуть сделку.

– Это тонкая волновая структура, наложенная на ваш организм. Она дает вам определенные возможности, но при этом добавляет и ограничения. Вы можете войти во вкус, но… – он помолчал. – Не забудьте ее снять, пока не станет слишком поздно. Если этого не сделают в Гнезде, я всегда смогу помочь. Но учтите: сейчас я готов хорошо заплатить за печать. С каждым часом цена будет падать, а через несколько дней вам придется самому платить за ее снятие.

Он замолчал.

– Спасибо, учту, – ответил я. Понятно было, что большей информации не добиться. – Скажите еще… – я замялся. – У вас найдется подарок для девушки?

– Парфюм? – спросил Продавец. Как мне показалось, с иронией. – Украшения? Подарок должен быть функциональным или всего лишь приятным? Насколько близкие у вас отношения?

Я неловко пожал плечами.

– Молодые люди вашего образа жизни частенько покупают у меня изящные зеркалки для подруг, – сказал Продавец. – И духи, конечно же. И красивую одежду, особенно если желают прогуливаться со своими подругами. Но, к примеру, если бы речь шла об особе… не склонной к прогулкам, не ищущей кристаллы, не любящей искусственные запахи…

У меня запылали уши.

– Подумаю, – сказал я. Не нравилась мне такая проницательность. – Загляну к вам на днях.

– Про печать не забывайте, – напомнил Продавец.

– Угу. – Я быстро вышел из Комка.

Интересно, полученное мной разрешение на оружие распространяется на те странные патроны, что я купил?

Ох, не факт.

Я шел домой и осмысливал случившееся со мной за неполные сутки.

Я стал свидетелем неслыханного побоища… ладно, только его последствий, но все равно. Я был призван Гнездом и незаметно для себя получил «волновую печать». Я был зачислен во внештатные консультанты отдела «Экс» полиции, занимающегося Гнездами… а чем еще? Инсеками полиция не занимается, тут разве что госбезопасность что-то пытается придумать. Может, Продавцами в Комках? Мне выдали корочки, немного денег и разрешили таскать с собой нелегальный ствол. Я посетил самое большое московское Гнездо, мило поговорил с девочкой-стражей и хранителем Гнезда. Я стал чувствовать Гнезда!

Но все это было ерундой, если уж честно.

И даже то, что я только что несколько раз занимался сексом с юной жницей, тоже было неважно. Наверняка такое случается. Пусть друзья-приятели о своих похождениях и врали, теперь я был убежден, что вряд ли уникален.

Важно было то, что Дарина станет хранителем Гнезда. И вот после этого, похоже, у нас не будет ни секса, ни отношений. Максимум деловые.

И это мне ужасно не нравилось. До звериной тоски, от которой хотелось выть.

Прежнего хранителя нашего Гнезда я не видел, но если Дарина станет такой, как хранитель раменского… и дело не в жутковатых белых глазах, похожих на бельма, я бы и к этому привык, но та хранитель была… что же в ней самое неприятное? Она была пугающе-отстраненной от всего. Интересовалась судьбой Гнезда, выразила сочувствие мне, но ощущение было такое, словно это для нее дело неважное, на краешке сознания, а занята она совсем другими раздумьями, далекими от людей и от Земли.

Не хочу, чтобы Дарина стала такой.

Не хочу!

Глава седьмая

Уходя из Гнезда, я договорился с Дариной, что завтра утром приведу к ней Наську. Освободить меня от «призвания» они должны были вместе (странно, конечно: Продавец готов был сделать это сам, да еще и заплатить «за печать»).

От идеи расследовать нападение Дарина отказалась. Похоже, она уверилась, что по Гнезду прошлись смертоносным вихрем Инсеки (никогда такого не было, и на Земле-то их нечасто видели, но кто еще мог такое сотворить?), а с существами, мгновенно прекратившими мировую войну и разобравшими Луну на кусочки, спорить бесполезно.

С одной стороны, это было для меня облегчением. Можно честно сказать товарищу полковнику, что я ему более не интересен. Вдруг не станет забирать разрешение на оружие, всё польза. И влезать в жутковатые разборки Измененных и пришельцев не потребуется.

Но какое-то внутреннее раздражение оставалось. Поманили подвигом – и тут же отправили в отставку. Есть, наверное, во мне какой-то нездоровый авантюризм. Может, в деда? Он служил в армии, по-настоящему воевал в двадцатом веке, когда США и СССР мерялись силами в разных уголках света. Отец говорит, что дед был боевой, жаль, я его совсем не помню. У матери родители тоже умерли, но они были людьми мирными, какими-то чиновниками в строительстве.

Точно, дедушкино влияние.

Или собственное шило в одном месте.

Я заглянул на пять минут к себе, переоделся. Потом поднялся к родителям.

Дверь открыла аккуратно причесанная рыжая девочка в голубом платье.

– Оба-на, – сказал я пораженно.

– Ну не ходить же Анастасии в твоих старых джинсах? – спросила мать, появляясь за ее спиной.

Наська сделала что-то, чему полагалось изображать книксен или иной аристократический поклон.

– Я, конечно, удивлен, что ты хранишь мои детские шмотки, – сказал я, заходя. – Мам, но платье я точно не носил.

Наська хихикнула.

– Мы сходили в магазин, – сказала мама. – Взяли зонтики и сходили.

Я молча смотрел на нее.

– Максим, перестань, – мама махнула рукой. – Тучи. Я не видела этой гадости. И даже будь небо чистым, я бы не смотрела на кольцо.

Я продолжал молчать.

– Пойдем, я пиццу сделала, – сказала мама. – Не знаю, как получилось, никогда не делала пиццу с тушенкой и кетчупом… Максим! Ну неужели ты думаешь, я не знаю, что случилось в мире?

– Ты хорошо изображала, – кисло ответил я.

Мать махнула рукой и пошла на кухню, качая головой.

Наська, терпеливо дожидавшаяся конца разговора, раскинула руки и облапила меня. Торжественно сказала:

– Пришел мой герой!

– Победитель японской мафии, – безнадежно согласился я.

– Нет, ты предводитель тайной организации Сопротивления. Вы боретесь с теми, кого лучше не называть вслух! – она понизила голос. – Ты на самом деле древний как пень. Тебе почти двести лет, но тебя воспитывали буддийские монахи…

– Буддистские… – неуверенно поправил я.

– Да без разницы! Тебя поили молоком волшебных летающих яков, и ты сохранил внешнюю молодость…

– В кого ты такая умная? – спросил я, пытаясь идти по коридору. Это не очень просто, когда в тебя намертво вцепилась десятилетняя девчонка.

– Забыл, где я живу? Я четыре года лежала неподвижно, мне нечем было заняться, а в комнате было много книжек…

– Примерно догадываюсь об их содержании, – кивнул я. Мне показалось, что про четыре года Наська сказала серьезно.

– О, ты и о половине не догадываешься, – ответила она загадочно. И вдруг с живейшим интересом уставилась на меня.

– Чего? – спросил я.

– Ничего, – Наська хихикнула. – Ничего. Тили-тили-тесто.

Отцепившись наконец-то, она с визгом унеслась на кухню.

Мне захотелось провалиться сквозь пол, сквозь квартиру внизу, пару лет как занятую каким-то казахским бизнесменом, и оказаться сразу в своей.

Наська что, каким-то образом почувствовала… мои отношения с Дариной?

Смирившись с неизбежным, я пошел на кухню.

Уж не знаю, кто делал пиццу, но из духовки ее доставал отец. Выглядела пицца странно: четырехугольная, на весь поднос, из тушенки с луком и кетчупом. Итальянцы бы в обморок упали.

Но было вкусно.

Мать с отцом все-таки налили себе водки. Но хотя бы не маскировали ее под вино, что меня вечно раздражало. И выпили всего по рюмке. По крайней мере сейчас, при мне.

– Как твои дела сегодня? – спросила мама с той деланой небрежностью, которая означала, что она готовится сказать что-то очень серьезное.

– Нормально, – я пожал плечами. И выдал то, что должно было порадовать родителей: – Думаю, может, попробовать поступить в институт? До экзаменов еще больше двух месяцев. Подготовлюсь.

– Хорошо, хорошо, – пробормотала мама, даже не уточняя, куда именно и с чего вдруг я собрался поступать. – А как Дарина? Ты ее не видел?

– Видел, у неё все хорошо, – я искоса посмотрел на Наську. Та упоенно грызла корку от пиццы.

– Я вот что…

– Мы, – поправил отец, крякнув.

– Мы вот что подумали, – согласилась мама. – Ты сказал, у нее проблемы какие-то, семейные…

Я кивнул, уже понимая, к чему всё идет.

– Может, ей пожить у нас? Или у тебя, квартира же большая, для девочек найдется свободная комната. – Мама, похоже, исходила из того, что я никак не могу спать в одной комнате с Дариной.

– У нее дела, мама.

– Ну пусть заглянет как-нибудь, я пирог сделаю, – продолжала мама, хмурясь. – Мука есть. Или пирожки с картошкой…

Она явно подбиралась к основному вопросу.

– А Настенька пусть пока поживет у нас, – закончила мама. – И Дарине легче будет с делами, и девочке…

– Мама, завтра утром Наське надо вернуться к Дарине, – сказал я.

Лицо у мамы закаменело. Отец потянулся к бутылке и вновь наполнил рюмки.

– Это обязательно? – спросила мама жалобно.

Я молчал.

Ну что я, слепой, что ли? Не вижу, что родителей будто включили сегодня?

– Это обязательно, – неожиданно сказала Наська. Повернулась и обняла мою маму. – Вы хорошая. Я бы у вас осталась.

У мамы задрожали губы.

– Но вы же догадываетесь, да? – сказала Наська. – Я не совсем человеческая девочка. Я из Гнезда. Я Измененная. И Дарина тоже. Я куколка, она жница.

– Сволочи, – тихо сказал отец.

– У меня была… нет, не хочу даже называть, – Наська опустила голову. – Очень гадкий рак. Его вообще не лечили, и сейчас не умеют. Родители пытались собрать денег, но это все равно бы не помогло. А тут еще Перемена. Всем стало не до того. Я бы умерла, но появились Гнезда. Я не помню маму, только придумываю себе, но у меня есть ее письмо. Она там все рассказывает. Я ее понимаю и не сержусь. И на Гнездо не сержусь. В одном я не прижилась, так бывает, меня гнездниковское забрало. Там я поправилась, только не сразу.

Мама молчала.

– Ты приходи утром, Максим, – попросила Наська, не отрываясь от моей мамы. – Сегодня был такой чудесный день. Утром мы пойдем в Гнездо. Дарина ждет, я чувствую.

Я взял отцовскую рюмку и выпил. Потом мамину.

Никакого вкуса. Как у отцовского виски в ночь Перемены.

Отломил кусочек пиццы, бросил в рот и вышел.

Ничего я не мог сделать, никому не мог помочь.

И никто не был виноват.

Даже Инсеки.

Потому что если бы не они – вся Земля была бы радиоактивной пустыней, в которой дикари дрались бы за банку тушенки.

У меня, конечно, были заначки в квартире. И кубинский ром, и английский джин, и настоящий французский коньяк. И вино, кстати, было. Даже шампанского две бутылки – я все собирался поразить какую-нибудь девчонку новогодним праздником с шампанским.

Поэтому я открыл бутылку обычной водки, даже не из Комка, а из государственного магазина. Чистая химия, если откровенно.

Налил в стакан сто грамм, выпил, понял, что не поможет. И пошел спать.

Это был очень интересный и необычный день. Но утром он окончательно останется в прошлом.

Я отрубился сразу, без пустых переживаний и лишних мыслей. Спать так спать, нечего ворочаться.

И проснулся, как мне показалось, почти сразу же. В комнате было темно и тихо, но я чувствовал, что не один.

Пистолет лежал далеко, в кобуре на столе. Но на тумбочке ночевал японский кастет – явара. Да, считайте меня параноиком. Когда начинаешь жить один в восемнадцать лет в чужой большой квартире – хочется иметь под рукой что-нибудь неожиданно полезное.

Я медленно, будто во сне, пошевелился, высвобождая руку из-под одеяла. Почувствовал, что кто-то сидит в ногах кровати.

Резко подтянувшись, я хлопнул рукой по тумбочке, лежащие на зарядке часы засветились, я подцепил явару и замахнулся.

К счастью, слабенького света часов хватило, чтобы я разглядел свою веселенькую детскую пижаму.

– Наська? – обалдел я.

Куколка сидела, сжавшись в комок, сплошь коленки и локти, смотрела на меня широко раскрытыми глазами и мелко тряслась.

– Что случилось… Что с родителями?

– Они спят…

– Что ты здесь делаешь? Как ты вошла?

– Ключ у них взяла…

Ну да, конечно, ключ от моей квартиры у них возле дверей висит… задвижку я не закрыл… наверное.

Что, впрочем, не отвечает на основной вопрос.

– Ты зачем пришла?

– Мне… мне страшно. Я слышу…

Почему-то я сразу понял. Наверное, тоже ощущал, только не привык к такому.

А теперь услышал.

В километре от нас ныло, будто больной зуб, Гнездо.

– Что это? – Я сел, спустил ноги на пол.

– Ты слышишь? – кажется, она обрадовалась.

– Да уж, спасибо печати… – буркнул я. Во рту пересохло. Ненавижу алкоголь. – Ты видишь в темноте?

– Немножко.

– Принеси мне с кухни стакан воды. Лучше из холодильника, не из-под крана.

Наська тихо исчезла. Я опять пошевелил часы, в их слабом свете натянул джинсы, стал застегивать рубашку.

Наська появилась с фарфоровой кружкой. Как-то она ухитрилась все сделать совершенно бесшумно. Я жадно выпил воду, сказал:

– Воду лучше наливать в прозрачные стаканы, так вкуснее.

– Правда? – поразилась она.

Фраза помогла, у нее мозги заработали в другую сторону.

– Почему сразу не разбудила? – спросил я.

– Да я только присела, ты проснулся…

– Гнездо раньше так… пело?

– Нет.

Конечно, это было не пение, не музыка, да и вообще не звук. Но как иначе-то назовешь.

– Ты можешь связаться с Дариной?

– Мы не телепаты. – Кажется, она обиделась. – Это все выдумки.

– А телефон в Гнезде есть?

– У матери, – подумав, ответила куколка.

Но я уже отверг эту мысль. Эх, были бы сотовые… Но Инсеки не любят ни интернет, ни мобильную связь – только радио для судов и самолетов оставили…

– Я пойду в Гнездо, – сказал я. – Сиди здесь. Или, лучше, вернись к моим старикам. А то проснутся и перепугаются.

– Я пойду с тобой, – ответила она так твердо, что я понял – спорить бесполезно. Что я с ней сделаю? Запру, свяжу? Она выберется. А то еще и мне наваляет попутно.

– В пижаме? – застегивая кобуру, спросил я.

– Какая разница? – искренне удивилась Наська.

Я махнул рукой. Допил воду, застегнул на руке часы.

– Пошли.

У дверей я набросил чистую ветровку, в которой обычно ходил искать кристаллы, – вторая до сих пор не высохла. Наська замешкалась, обуваясь в сандалии. Хорошо хоть, не мои; видимо, ей купили вместе с платьем. Я подумал, не дать ли куколке какое-нибудь оружие, хоть бы и явару. Но с ней надо уметь работать. Может, дубинку? У меня была обычная резиновая дубинка. Потом представил, как это будет выглядеть, и решил, что не стоит.

Девочка в пижаме, идущая по ночной Москве, и без того вызывает желание позвонить в полицию. А уж с дубинкой…

Мы спустились по лестнице, так было быстрее. Консьерж не спал, читал, позевывая, книжку. Наську он вчера видел выходящей с родителями, но наше ночное появление его удивило. Он даже открыл рот, собираясь что-то спросить.

– Спи… – добродушно сказала Наська, проходя мимо.

Консьерж откинулся в кресле, запрокинул голову.

– И это не телепатия? – возмутился я.

– Ничуть. Телепатия – это мысли читать!

Спорить я не стал. Мы вышли на улицу – и я тут же заметил припаркованную через дорогу машину. Серенький скучный седан, на передних сиденьях двое, двигатель заглушен.

Ага!

Не оставила меня родная полиция без присмотра.

Я быстро перешел дорогу, почти волоча за собой Наську, и постучал костяшками пальцев в окно. Внутри, как оказалось, сидели мужчина и женщина. Мужчина за рулем, женщина рядом. Оба мрачные. У женщины на коленках лежал букет цветов, от которых она безжалостно отщипывала лепестки.

Как-то странно для наружного наблюдения, нет?

– Отвезите нас к Гнезду, – сказал я. – Быстро!

– К-какому Гнезду? – удивился мужчина. Был он довольно вальяжный, в очках (обычных, не зеркалках), выглядел получше своего автомобиля… хотя любой частный автомобиль нынче роскошь.

– В Гнездниковском! В бывшем Минкульте!

– С какой стати? – почему-то возмутился мужчина. – Я вам что, такси?

– Отвези их, Влад, – устало сказала женщина. – Видишь, у молодежи проблемы какие-то…

Мужчина смирился, щелкнул кнопкой, разблокировав двери, запустил мотор. Мы уселись позади.

Водитель ничего спрашивать больше не стал. Вырулил из переулка.

Минут пять-шесть мы на этом точно сэкономим.

– А вы потом позвоните Лихачеву, – велел я женщине. – Скажите: что-то странное происходит.

– Это уж я поняла, что странное, – сказала женщина с иронией. – Но о каком Лихачеве вы говорите?

– О полковнике! Из отдела «Экс»!

– Да с чего вы решили, что она его знает? – буркнул мужчина.

– Вы же тут нас ждете? – спросил я. – То есть караулите?

Женщина коротко рассмеялась.

– Он вас не ждет, он со мной ссорится.

– Я с тобой не ссорюсь! – рявкнул мужчина.

– А кто тогда ссорится?

– Ты! – с болью в голосе сказал мужчина.

До меня наконец-то дошло, что это было никакое не внешнее наблюдение, которое я себе напридумывал. Не удостоился я такой чести.

Обычная пара после гостей или ресторана выясняла отношения.

– Тут налево, – сказала Наська.

– Знаю! – ответил мужчина. – А тебе спать не пора? Второй час ночи! И почему ты в пижаме, девочка?

– Потому что ночь и спать пора, – огрызнулась она.

Мужчина заткнулся. Женщина нервно засмеялась. Спросила:

– Милая, твоему брату помощь не нужна?

– Он не мой брат, он парень моей сестры, – ответила Наська. – Нет, спасибо.

Мы доехали. И, к счастью, дальнейших предложений помощи не последовало, хотя парочка явно была заинтригована.

Я даже подумал, что сейчас у них появился шанс помириться.

– Спасибо, – вежливо сказала Наська, когда мы выскочили из машины. Я только махнул рукой.

Что ж, у моего дома никакой доблестной кавалерии не оказалось. Но оставался полицейский пост напротив Гнезда. Вот они пусть и вызывают полковника, у них либо есть рации, либо в будочку кинули телефонный провод.

Никаких сомнений в том, что помощь нужна, у меня не оставалось. Гнездо не просто тревожно пело, оно вопило вовсю.

Если днем его голос походил на ласковый морской прибой, то сейчас это был грохот надвигающегося шторма.

Но едва я увидел пластиковую будку, то понял, что помощи мы тут не получим.

С виду она была совершенно цела. Но камера на крыше смята – так я мог бы смять пальцами спичечный коробок.

А сама будка напоминала стакан блендера, в котором перемололи горсть клубники.

Там горел слабый свет – то ли лампочка, то ли фонарик. И медленно стекали по стенам багровые струйки, перемешанные с какими-то ошметками и клочками формы. К одной стене прилипли разбитые поисковые очки, выпачканные в чем-то красно-сером.

Я отвернулся.

Ну надо же. Крепкие у меня нервы. Меня опять не стошнило!

Наська стояла рядом, глядя на будку.

Я вспомнил лица полицейских, которых видел вчера внутри. Один был старше, другой моложе, а больше я и не запомнил ничего. Только эти очки дурацкие…

Меня вывернуло.

Я проблевался пиццей и горькой водкой.

Постоял, упершись руками в колени.

Кто-то недавно прошел мимо будки, раздавил камеру и перемолол в фарш двух здоровых вооруженных мужиков!

– Наська, не смотри. Идем за помощью, – сказал я, выпрямляясь.

Ее уже не было рядом. Маленькая фигурка стремительно неслась к Гнезду.

– Дура… – выдохнул я. – Дура, дура, дура!

Но я был не меньший дурак и поэтому побежал следом.

Глава восьмая

Гнездо словно с ума сошло.

Я чувствовал приливы энергии, проносящиеся по зданиям, выхлестывающие на улицу, в паутинные туннели, отражающиеся обратно и с грохотом бьющиеся меж стен.

Ну вот опять я пытаюсь объяснить то, чему нет подходящих слов.

Какая энергия? Какой грохот?

В этом мелком, но помпезном министерстве, куда Измененные стащили сто тысяч миллионов ковров, одеял и подушек, вообще все звуки умирали. Даже лампочки тут светили вполсилы, и душная московская весна уступала место влажной стылости.

Но я чувствовал себя в эпицентре шторма. Щепкой, угодившей в водоворот…

Куском беззащитной плоти, брошенным в блендер.

– Дарина! – закричал я, не таясь. – Наська!

Жницы в фойе не оказалось, и куколка уже куда-то умчалась, вокруг вообще никого не было.

Только ощущение опасности и ужаса.

Бежать по коврам и подушкам было неудобно, я дважды споткнулся, кинулся вверх по лестнице… и остановился.

Нет. Не туда.

Направо.

Вниз.

Тряпки и прочая рухлядь почти пропали, остался только выцветший ковер, лежавший тут и до Перемены, прижатый к ступенькам потемневшими медными прутьями.

Я чувствовал, что выбрал правильное направление.

Голос Гнезда звал меня за собой.

Я пробежал длинным коридором, поднялся по другой лестнице. Я уже совсем запутался в этих переходах, не понимал, где именно нахожусь. Но шел правильно.

– Дарина! – крикнул я, вбегая в большой зал. Сдвинутые к стенам запыленные стулья, над ними портреты русских композиторов, на паркетном полу неизменные ковры и подушки, огромная пыльная люстра под лепным потолком, где мужественно боролись с тьмой две-три лампочки, небольшая сцена, а рядом с ней совершенно неожиданная, широкая бронированная дверь.

Возле сцены стояла Наська. Смотрела на металлическую двустворчатую дверь. Та выглядела чужеродной, куда неуместнее завала подушек или хлопьев паутины на люстре. Синевато-серый металл казался непроницаемым, как банковский сейф или борт космического корабля Инсеков.

Но на моих глазах на нем совершенно беззвучно появилась вмятина. Потом еще одна.

Наська медленно повернула голову ко мне и закричала:

– Беги!

И тут же взлетела в воздух, задрыгала ногами, повиснув на высоте человеческого роста. Замолотила кулачками в пустоту.

Я бросился к ней.

И почувствовал удар – небрежный, мимолетный. Будто мне навстречу матрасом махнули! Из носа хлынула кровь, а я, взмыв в воздух, преодолел несколько метров и шлепнулся на пол.

В первый раз я порадовался раскиданным повсюду одеялам и подушкам.

Нет, вру. Во второй…

Гул Гнезда обрушился на меня одновременно с ударом. Но не добил, а словно подхватил, обволакивая.

Почему-то я знал, что, если бы не эта неожиданная помощь – я бы уже валялся с переломанными костями, никакие ковры бы не спасли.

«Жница!»

Наська все так же беспомощно болталась в воздухе. То, что я слышал, опять же было не звуком, а каким-то возмущением в пространстве, наполнившим весь зал могучей волной.

«Если ты не выйдешь…»

Это были не слова, скорее, образы. И то, что Дарина должна выйти. И то, что иначе неведомая сила примется отрывать Наське руки и ноги.

Я неловко повернулся, встал на четвереньки, поднялся. Вроде бы ничего не сломано, только кровь из носа хлещет, но кого это волнует, мы же тут не до первой крови бьемся…

Хотя насчет «бьемся» – это сильно сказано.

Что-то сокрушительно сильное и невидимое – как с таким биться?

Вздрагивающей рукой я полез в кобуру. И попал пальцами в карман, в крошево стекла и металла. Недоуменно достал зеркалки. Не те, понтовые, что носил всегда, а простенькие рабочие. Одно стекло разлетелось полностью, несколько осколков теперь торчали у меня из пальцев, чего я совершенно не чувствовал и даже не придал этому значения. Второе покрылось трещинами, но чудом уцелело. Сейчас я был бы хорошей парой культурному бомжу…

«Жница!»

Проведя пальцами по рубашке, я ухитрился стряхнуть впившиеся стеклянные иголки, хотя одну, кажется, совершенно безболезненно загнал под кожу.

А потом, повинуясь порыву, надел очки.