Полная версия
Денис Давыдов
– Вот видите, ваше сиятельство! – воскликнул с радостью Давыдов.
– Ну хорошо, любезный! – одобрил главнокомандующий. – Нынче же буду просить тебя с собою. Расскажу государю все: и как ты ночью умудрился тайком прошмыгнуть ко мне в гостиницу, и как караулил у дверей моего номера, и как я тебя принял... – уж прости меня, старика! – за неблагонамеренного человека... За сущего разбойника!
– Простите, ваше сиятельство, меня великодушно, что побеспокоил вас в столь неурочный час.
– Нет, нет, не винись, юный Давыдов! – возразил Каменский. – Напротив, это мне приятно. Это я люблю. Вот что значит ревность неограниченная, горячая. Тут душа, тут сердце. Я это чувствую, ценю... Прощай!
В обратную дорогу Давыдов пустился, словно на крыльях, он считал себя уже командующим эскадроном, чуть ли не победителем Наполеона, и с нетерпением стал ждать решения государя.
На другой день Петербург прослышал о смелом набеге поручика на главнокомандующего. В доме фаворитки императора, красавицы Нарышкиной, только и разговоров было, что о дерзком наскоке юного гусара на строптивого старика. Чрезвычайный поступок Давыдова очень возвысил его в глазах этой всевластной женщины. Друзья дивились его неслыханной отваге и пророчили ему успех. Однако к великому прискорбию Давыдова, государь (видимо, припомнив крамольные басни юного кавалергарда) не счел возможным уважить просьбу фельдмаршала.
Узнав от Каменского о категорическом отказе государя, Давыдов помрачнел и совсем было отчаялся. Но вскорости по горячему ходатайству родственников и друзей (особенно подействовали на царя радушные и настоятельные рекомендации Нарышкиной) сбылась заветная мечта гусара: попасть на войну. Он получил назначение адъютантом к любимцу солдат князю Петру Ивановичу Багратиону, который отправлялся в действующую армию. От счастья «не кровь, а огонь пробежал по его жилам», а голова «оборотилась вверх дном».
Один из самых верных и преданных учеников Суворова, командовавший авангардом русской армии и прославившийся в знаменитом Итальянском походе, генерал Багратион крепко усвоил заветы великого полководца. Того же он требовал от своих солдат и офицеров. Недаром Суворов ставил Багратиона на самые трудные участки боевых действий, туда, где требовались храбрость, смекалка и выдержка. Темное грозовое облако, нависшее было над буйной головой Дениса Давыдова, рассеялось, поручик воспрянул духом – о лучшем в ту пору он и мечтать не мог.
Боевое крещение
Мне бой знаком – люблю я звук мечей;
От первых лет поклонник бранной славы,
Люблю войны кровавые забавы,
И смерти мысль мила душе моей.
А. С. ПушкинПо прибытии из Петербурга в Восточную Пруссию, в штаб действующей армии, Давыдов направился к генералу от кавалерии Беннигсену, самодовольному кабинетному начальнику из немцев, и вручил ему пакеты. Беннигсен возглавлял в ту пору русские войска. В штабе Денис Васильевич повстречал многих петербургских знакомых. Они плотным кольцом окружили новоиспеченного адъютанта Багратиона и забросали его вопросами: что нового в северной столице?
– Глупый ты человек, – выслушав Давыдова, сказал ему знакомый по Петербургу офицер Шинкарев. – Ну и занесло же тебя, в самое пекло! Дорого бы я дал, чтобы сей же час возвратиться домой. Ты еще не испытал, что такое война, потому и лезешь на рожон. Вот погоди немного, скоро понюхаешь пороха, попляшешь на сыром ознобном ветру, поголодаешь неделю-другую, – каково-то тогда запоешь?
Давыдов горячо возразил:
– Я наперед знал, куда и зачем еду. Ведь там, где воюют, нельзя и искать удовольствий. Война – не похлебка на стерляжьем бульоне.
– Да видал ли ты, поручик, как казака в бою саблей надвое разрубают?!
– Черт не попутает, свинья не съест! – отшутился Давыдов. – За Отечество и голову сложить почетно.
– Все это сущая блажь, поручик: слава, ордена, почести... А я вот в рукопашной не раз дрался да по кровавому, дымному полю средь мертвых и калек ползал. Быстро протрезвел. Запомни: не все то золото, что блестит...
– Знамо дело, – кивнул Давыдов и пропел:
То ли дело средь мечей!Там о славе лишь мечтаешь,Смерти в когти попадешь,И не думая о ней!– Что верно, то верно, Давыдов. А ну, спой-ка еще что-нибудь! Лихо у тебя получается... Кто знает, может, завтра и встретиться боле не доведется...
– Что ж, послушай:
Завтра трубы затрубят,Завтра громы загремят...Или лучше вот эту:
Станем, братцы, вечно житьВкруг огней, под шалашами,Днем – рубиться молодцами,Вечером – горилку пить.Станем, братцы, вечно житьВкруг огней, под шалашами! —вполголоса затянул Давыдов.
На другой день он купил себе доброго коня и отправился догонять передовые части армии под командованием генерала Багратиона.
Молодого офицера волновало все, что он видел вокруг себя и строящиеся полки пехоты, и нетерпеливый топот копыт, и ржанье коней, и артиллерия, готовая к бою, и стук пушечных колес, и зов полковых труб, и бой барабанов...
Накануне выступления армии в поход он несказанно обрадовался: «Наконец-то я попал в родную стихию!» Но когда взору Давыдова представилась картина настоящей войны, которую он увидел на равнине недавно остывшей Морунгенской битвы, где русские войска под командованием генерала Маркова понесли урон, его пыл и восторг заметно поубавились.
Пред ним предстала равнина смерти, с посеченной картечью конницей, с горами мертвецов... Неподвижные тела солдат отверстыми, тусклыми очами глядели в небо. Однако им не суждено уже было ничего увидеть вокруг себя. Тела воинов были разбросаны и обезображены в пылу страшного и грозного пира. Мрачный вечер наводил синеватую бледность на недавно еще столь пылкие лица. Поутру, перед битвой, тут еще бушевали страсти, играли надежды, сияли ясные очи, не ведающие горечи поражения.
– Ну что, бравый гусар, ты по-прежнему столь же неколебим и тверд духом? – спросил Давыдова Шинкарев.
– Не до веселья мне...
– Выходит, сознание твое помутилось... Ты спасовал, Денис?
– Никоим разом! Я верен присяге, я слуга Отечества! Буду с честью воевать до победы.
– Ну что ж, – усмехнулся Шинкарев. – Юн – с игрушками, а стар – с подушками...
– Не понимаю тебя, Яков? Поясни!
– Поймешь, когда повоюешь с мое, когда вдоволь понюхаешь пороха!
Впоследствии Давыдов не раз вспоминал этот разговор с Шинкаревым после кровавой Морунгенской битвы.
Багратион, квартировавший в просторном доме немецкого поселянина, радушно принял Давыдова. На голове генерала возвышался картуз из смушки, он кутался в бурку, из-под которой выглядывала шпага. Шпагу эту, дар Суворова за доблесть, проявленную в Итальянском походе, Багратион хранил как зеницу ока и не расставался с ней до конца жизни.
Свита князя одевалась тепло, но вовсе не нарядно. Поначалу это удивило Давыдова, а спустя несколько часов он и сам из-за жгучих крещенских морозов, свирепствовавших на дворе, тоже облачился в полушубок.
Страдные январские дни 1807 года русская армия, части которой были растянуты и ослаблены, под непрерывным натиском войск Наполеона медленно отступала к прусскому городу Прейсиш-Эйлау. За время службы военной Давыдову пришлось быть свидетелем многих бед и беспорядочных отступлений, но никогда и нигде не довелось видеть ничего подобного. Кавалерийские и пехотные колонны постоянно сталкивались с обозами и артиллерией – это затрудняло движение войск.
Вместо того чтобы разрядить гнетущую обстановку четкими приказами, генералы ругали друг друга и стремились поскорее проскочить со своими частями наиболее опасные места. Солдаты падали наземь от голода и усталости. Орудия и повозки застревали, цепляясь в пути за корни деревьев, и канониры с бранью рубили их, чтобы без препятствий следовать далее. На людей это производило гнетущее впечатление: «... ночь, лес, снег по колено. Неприятель на фланге!» Наконец передовые цепи казаков, улан и гусар объединились и сосредоточились неподалеку от деревеньки Вольфсдорф. 24 января – день, который до самой смерти запомнится новоиспеченному адъютанту Багратиона полными риска, погони и драматизма сшибками с французами. Давыдов принял здесь боевое крещение.
На рассвете неприятель стал атаковать полки Багратиона, стоявшие в арьергарде и прикрывавшие главные силы армии.
Страстно желая поскорее расстрелять заряды своих пистолетов, Давыдов попросил дозволения у Багратиона объехать передовые цепи казаков: «Хочу вести наблюдение за продвижением врага».
Князь не замедлил дать согласие, и его адъютант на рысях поскакал туда, где клубился дым и гремели выстрелы.
Выстроившись полукольцом, казаки вели неторопливую перестрелку с фланкерами[3].
Пылкий адъютант на рысях поскакал вперед, решив нанести урон авангардной цепи неприятеля и во что бы то ни стало отличиться в бою. Минут через десять Давыдов был уже вблизи фланкеров. Приметив в стороне офицера в синем плаще и высокой медвежьей шапке, он задумал пленить его и начал подбивать на это казаков:
– А что, братцы, чем черт не шутит! Если навалимся разом всем скопом, ей-богу, возьмем француза!
Однако охотников на столь рискованный поступок среди казаков не нашлось. Тогда Давыдов, охваченный безрассудной лихостью, один поскакал к офицеру и выстрелил в него из пистолета. Неприятель ответил ему тем же. Над буйной головой адъютанта Багратиона просвистел рой пуль, выпущенных фланкерами из карабинов. Тут Давыдов почувствовал себя «окуренным порохом», выхватил саблю из ножен, отчаянно взмахнул ею над головой и стал вызывать офицера на поединок перед цепью, крича и ругая его. Но тот, усмехаясь, не трогался с места. Хладнокровный француз не решался связываться с молодым запальчивым русским.
В этот момент к горячему адъютанту подскакал могучий, косая сажень в плечах, казачий урядник и малость охладил его пыл:
– Что вы бранитесь, ваше благородие? Грех! Сражение – святое дело, ругаться в нем – то же, что ругаться в церкви. Пропадете в бою ни за грош. Ступайте-ка лучше туда, откуда приехали!
Как ни странно, но эти простые и верные слова бывалого казака образумили Давыдова, он повернул коня вспять и поскакал в штаб к Багратиону.
Вскорости князь послал его с поручением по линии огня к егерскому полку, который занимал недальний лесок:
– Передай мой приказ егерям. Пусть немедля оставляют позиции и отступают к Дитрихсдорфу. Там для арьергарда вторая позиция. Спеши! Не то француз окружит их и сомнет!
Давыдов вновь очутился на передовой линии, отыскал егерей и с честью выполнил приказ Багратиона.
На обратном пути к штабу он глянул возле леска по сторонам и приметил того самого могучего казачьего урядника, который своими разумными суждениями удержал его от легкомысленного поступка. По-прежнему стремясь как можно скорее поразить неприятеля, он подъехал к уряднику и указал на горстку французов:
– А что, брат, если б ударить?
Казачий урядник посмотрел на французских стрелков, прикинул и, оценив сложившуюся обстановку как весьма благоприятную, поддержал на сей раз Давыдова:
– Отчего же нет, ваше благородие! Их здесь немного. С ними теперь можно справиться. Давеча мы были далеко от пехоты, ну а теперь близко. Значит, есть кому поддержать нас.
– Ну так веди своих казаков! – крикнул ему разгоряченный Давыдов. Он рванул саблю из ножен и, припав к встрепанной, дымящейся гриве лошади, дал шпоры. Конь всхрапнул, оскалил зубы, нервно и отчаянно пошел в галоп. – А я примусь подбивать гусар и улан!
Собралась порядочная партия храбрецов и с криками «Ура-а-а!» устремилась на врага. Впереди с саблей наголо скакал Давыдов. Выгнув спину, напружинившись, привстав на стременах и припадая разгоряченным лицом к холке коня, он несся на врага. Французы засуетились и скучились, увидев, как быстро и напористо скачет впереди всадник с блещущей в руке саблей. Давыдов всем сердцем чувствовал, что расчет его теперь верен: неприятель будет смят и разбит. Когда подоспели казаки, завязалась жаркая сеча, посыпались сабельные удары – словом, пошла потеха!
Французы не ожидали столь яростной рукопашной атаки русских, дрогнули и начали отступать.
Преследуя по пятам фланкеров, казаки, уланы и гусары в азарте погони не заметили, как из леса выдвинулись резервы неприятеля и ударили по атакующим.
Теперь французы застали партию врасплох – то были драгуны с конскими хвостами, трепещущими на гребнях шлемов. Грянула пальба, засвистели пули над головами – завязалась горячая перестрелка. Однако силы были неравны, и на сей раз русские вынуждены были повернуть назад, к Дитрихсдорфу.
Когда Давыдов скакал один лощиною (как ему казалось, в полной безопасности, ибо драгуны отстали), внезапно впереди показались французские конные егеря. Увидев их, Денис дрогнул и стремглав пустился прочь.
Шесть егерей устремились в погоню за ним. Один, намереваясь пленить лихого гусара, на скаку ухватился рукой за полу его шинели и чуть не стащил всадника с седла. К счастью, шинель, оказавшаяся застегнутой лишь на одну пуговицу у горла, распахнулась и осталась в руках француза. Давыдов пошатнулся, но чудом удержался в седле.
Далее новая беда – лошадь его получила ранение, пала на колено, однако тут же вскочила и захромала. Меж тем адъютант дал ей шпоры и во весь опор продолжал скакать к своим. Скакал он до тех пор, пока взмыленный конь с пеной у рта не подвернул ногу о коварную кочку, пока не дрогнул всем телом и не рухнул со всего маху замертво, провалившись по брюхо в топкое заснеженное болото. Давыдов перелетел через голову коня, сжавшись на лету, точно рысь, в тугой комок, и грохнулся оземь. Перевернулся на бок, вскочил и, мигом собравшись духом, выхватил саблю из ножен, изготовился к бою. Французы, чувствуя за собой силу, нагло и выжидательно посматривали на пылкого молодого гусара. Еще секунда-другая – и смерть или плен были бы неминуемы. Боевое крещение Давыдова могло завершиться весьма печально. Но, на его счастье, в эти критические минуты из-за ближнего холма с криками «Ура-а-а!» и громким посвистом выскочили двадцать доброконных казаков. Обнажив сабли, казаки набросились на егерей и погнали их прочь. Адъютант Багратиона был чудом спасен от верной гибели.
Четверо французских конных егерей полегли в той жаркой сече.
Подавив дрожь от смертельной опасности, Давыдов вздохнул с облегчением и преклонил голову перед спасителями.
– Жарковато пришлось, ваше благородие? – спросил его казачий урядник.
– Куда как горячо! Ненароком чуть в плен не угодил.
– Бывает... Горячность – в бою помеха! Здесь завсегда твердый расчет нужен...
– Ну, спасибо тебе, братец! Век не забуду.
– Не стоит благодарности, ваше благородие. Все мы тут под Богом ходим.
Давыдов глянул в сторону дремучего леса. Старый бор был по-прежнему темен и тих, свято хранил тайны и, казалось, вовсе не заметил жаркой сечи, разыгравшейся только что в нескольких саженях от него.
«Дым, пальба, гибель людей, кровь, падение коня, внезапное громовое „Ура-а-а!“, стоны раненых и этот замшелый глухой бор, живущий своей зеленой, сторонней и тайной жизнью», – все это еще раз пронеслось в сознании гусара и потрясло его до глубины души.
Давыдов пересел на лошадь из-под убитого егеря. Весь в снегу, болотной грязи и кровавых подтеках, сияющий прискакал в штаб.
Багратион соколиным взглядом окинул с ног до головы своего бравого адъютанта и со вниманием выслушал рапорт.
– Потерять в бою коня для гусара небольшой грех, – сказал князь. – Куда страшнее потерять оружие и честь. Но с этим, адъютант, я вижу, у вас все, слава Богу, обстоит благополучно. Хвалю за службу!
– Благодарю вас, князь, хотя вряд ли я достоин похвалы... Француз, бестия, шинель на скаку сорвал.
– Ничего-ничего, – ободрил Давыдова Багратион. – Шинель – дело наживное. С самим Суворовым случилось однажды подобное. В сражении с турками под Кослуджи.
– Александр Васильевич рассказывал нам.
– Как?! Вы были знакомы с Суворовым, адъютант? Позвольте! Вы же еще столь молоды?! Каким образом?
– Однажды полководец побывал в нашем доме после смотра маневров войск Екатеринославского корпуса... На званом обеде... Дело было в Полтавской губернии, в селе Грушевка. Мой отец командовал там первым легкоконным полком. И знаете, князь, Суворов тогда предсказал, что я выиграю три сражения...
– Ну что ж? – добродушно рассмеялся Багратион. – Первое, будем считать, уже за вами...
– За мной?.. Только вот вопрос: кто выиграл?
– Не беда, адъютант, – улыбнулся Багратион. – За одного битого двух небитых дают – так, кажется, любил говорить Суворов? Вместо сорванной неприятелем в бою шинели дарую вам свою бурку. Бурка эта со мною во многих походах побывала. Дымом окурена, порохом опалена... Она не раз спасала меня от жестоких морозов в Альпах.
– Благодарю вас, князь! Век буду служить вам верой и правдой.
– Не мне – Отечеству служим, гусар!
В пучине жарких сражений, в пылу яростных атак
Жизни бурно-величавой
Полюбил ты шум и труд:
Ты ходил с войной кровавой
На Дунай, на Буг и Прут...
Николай ЯзыковПосле боевого крещения под Вольфсдорфом Денис Давыдов постоянно находился на переднем крае. Русская армия вынуждена была отступать, избегая крупных столкновений с французами, то и дело атаковавшими наш арьергард, которым командовал Багратион. Князь искусно маневрировал, сдерживая натиск неприятеля и давая тем самым возможность подтянуться и соединиться главным силам армии, разбросанным по ухабистым зимним дорогам.
«Арьергардные бои тяжелы, полны лишений. Солдаты и офицеры наши терпели постоянную нужду в самом необходимом, – вспоминал один из боевых друзей Давыдова, служивший вместе с ним в те страдные дни. – Для Давыдова да и всех нас было привычным делом впроголодь ночевать в лесу или же на берегу реки, часто под дождем или снегом. Нередко мы коротали ночь в опустевшей избе, рухнув поздним вечером от усталости на пол, не раздеваясь. Не хватало соломы для биваков и дров для разжигания костров. Необходимо было довольствоваться тем малым, что Бог послал, дабы переносить все тяготы и лишения».
Видя неуклонное падение воинского духа в армии, барон Беннигсен решился наконец дать генеральное сражение французам при Прейсиш-Эйлау. На подмогу русским поспешил корпус прусского генерала Лестока. Сражение началось в полдень 26 января 1807 года и продолжалось до одиннадцати часов вечера 27-го, с коротким перерывом на ночь.
Небо над городом было хмурое. Порывистый стылый ветер крутил поземку. Наполеон поднялся на холм в центре большого кладбища и оттуда руководил боем. Сюда, в самое логово врага, Беннигсен направил свои отборные полки. Русские войска ошеломили французов и заставили их отойти назад. Бонапарт, презирая смертельную опасность, пристально следил за ходом боя и не раз восхищался мужеством русских воинов: «Вот это отвага! Что за храбрецы!» А заснеженная земля сплошь была завалена трупами. И над всей этой гибельной битвой, в вихревой бешеной пляске гуляла неусыпная пурга.
Наполеон намеревался, удерживая главные силы русской армии с фронта, корпусами войск маршалов Нея и Даву обойти их с флангов, окружить и уничтожить. Однако замысел императора не удался. В сражении при Эйлау обе стороны несли урон беспримерный.
... В одну из стремительных атак неприятеля русская пехота была оттеснена с занимаемых позиций. Видя это, Багратион приказал Давыдову: «Скачи-ка, братец, немедля к главнокомандующему! Проси подкрепления кавалерией!»
Давыдов застал Беннигсена в штабе. Генерал от кавалерии сидел в кресле и спокойно обозревал разложенную на столе карту. Адъютант Багратиона четко доложил ему обстановку. Выслушав недовольное брюзжание барона и получив наконец дозволение, Давыдов увлек за собой первый же попавшийся на глаза кавалерийский полк и помчался к своему арьергарду. Тем временем неприятель уже вошел в Эйлау и на улицах города закипел жаркий бой, то и дело переходя в рукопашный. Давыдов разыскал Багратиона в опаснейшем месте. Князь наблюдал за ходом баталии и хладнокровно отдавал приказы.
Адъютант оставался при князе на протяжении всего сражения, однако повсюду – в седле ли, на коротком привале при свете бивачного огня – улучал минуты, чтобы кратко, беглыми словами заносить в свою памятную книжицу достойные внимания перипетии боев.
Французы дважды овладевали городом и дважды вынуждены были отступать. В самый критический момент, когда кавалерия неприятеля пробилась через боевые укрепления русских, барон Сакен струсил и приказал войскам отходить. Но князь Багратион обнажил саблю и, взяв на себя командование войсками центра, увлек солдат за собой. Завязался рукопашный бой, тот лихой, жестокий и полный азарта бой, в котором нет равных солдату русскому!
Неожиданной контратакой французы были смяты и отброшены. Корпус маршала Ожеро понес большие потери.
Давыдову надолго запомнилось то морозное январское утро... Заснеженное кровавое поле. Повсюду – трупы солдат. К спасительному темнеющему вдали лесу в панике бежали французы в голубых мундирах. Казаки внезапно врывались в расположение неприятеля, крушили его саблями и столь же внезапно, как появились, исчезали.
В яростном кровопролитном сражении при Прейсиш-Эйлау ураганный натиск противника разбился о стойкость, отвагу и беспримерное мужество наших солдат под командованием не ведавшего страха князя Багратиона.
Необычайно малый нос Давыдова дал в те жаркие дни князю Багратиону повод к добродушной шутке. А дело обстояло так... Как-то гусар Давыдов явился в авангард к князю с рапортом: «Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить». На сие Багратион усмехнулся и преспокойно отвечал: «Неприятель у нас на носу? На чьем? Если на твоем, так он близко, а если на моем, то мы успеем еще отобедать».
На другой день, едва город окутала темень, сражение прекратилось. На улицах горели дома. Отблески пожаров освещали серые от усталости лица солдат.
Солдаты русские находились по-прежнему в боевой готовности и ожидали приказов. Но командование обеих сторон пребывало в нерешительности: возобновлять ли поутру бой на том же месте или отступить и дать воинам передышку?
Узнав об огромных потерях своих войск, Наполеон счел сражение поигранным и решил отступить. Миф о непобедимости великого корсиканца был развеян. Его храбрые маршалы захотели мира. Брат Наполеона Жозеф просил его в своем слезном письме смилостивиться. Однако барон Беннигсен упредил Бонапарта: струсил и отдал приказ об отходе русской армии к Кенигсбергу.
Беннигсену говорили, что нельзя упускать победу, завоеванную столь дорогой ценой. Однако надменный барон оставался непреклонен. Он предоставил французам весьма важную и спасительную возможность собраться с духом и оправиться от крепкого потрясения.
Два года спустя император Франции в беседе с русским послом графом Чернышевым заявил: «Я был назван победителем под Эйлау потому только, что вам угодно было отступить».
За доблесть, проявленную в этом сражении, Дениса Давыдова представили к ордену Святого Георгия с белою по обеим сторонам финифтью, учрежденному императрицей Екатериной II для «награждения отличных военных подвигов и в поощрение в военном искусстве».
Наполеон не предпринимал до поры решительных действий, выжидая, когда его армия залечит тяжелые раны, полученные под Эйлау и когда ее ряды пополнят свежие резервы. Продовольствием и фуражом его войска снабжали пруссаки, подписавшие недавно выгодную для французов капитуляцию крепости Данциг.
2 июня 1807 года, спустя четыре месяца после Эйлау, у Фридлянда, в Восточной Пруссии, грянула новая битва. Накануне Беннигсен избрал для русской армии неудачную оборонительную позицию в форме дуги. Дуга эта лежала в пойменной долине, огибая город. Тылы русских ограждали берега реки Алле; это ограничивало маневренность войск.
Давыдов следил за перестрелкой, завязавшейся на заре. Под прикрытием густого тумана русские гренадеры забрались на колокольню и первыми доложили о приближении французов.
По правую сторону дуги расположились войска князя Горчакова, а по левую – Багратиона. Готовясь к битве, князь предвидел, что и на этот раз его полкам придется принять на себя главный удар, поэтому заранее просил у Беннигсена подкрепления.
Но вот гренадеры заметили с колокольни Наполеона. В треуголке и парадном мундире он скакал на белом коне в окружении пышной свиты, останавливался, обозревал в подзорную трубу окрестности и говорил, улыбаясь:
– О, сегодня счастливый день! Сегодня годовщина победы при Маренго!
Французы открыли по нашему левому флангу орудийный огонь. Русские воины рассредоточились и двинулись вперед.
Наполеон величественно поднял руку и, указав маршалу Нею на скопление войск Багратиона и на Фридлянд, приказал:
– Вот ваша цель! Ступайте туда немедленно. Ворвитесь в самую гущу во что бы то ни стало! Войдите в город, берите мосты и не беспокойтесь о том, что будет происходить кругом вас. Я и армия моя здесь, чтобы бодрствовать над вами!
