Материалы для биографии А. С. Пушкина

65

Вот несколько примеров на выдержку:

           На Ш<умахера>Скажите мне шастицы,Как, например: wenn so,Je weniger und desto —Die Sonne scheint also.

(Перевод: если так, чем меньшей тем – Итак, солнце светит (нем.). – Ред.)

           На Л<евашова>Bonjour, Messieurs – потише —Поводьем не играй:Уж я тебя потешу!A quand l’équitation?

(Перевод.: Здравствуйте, господа… Когда будет урок верховой езды? (франц.), – Ред.)

           На К<арцева>А что читает Пушкин?Подайте-ка сюды:Ступай из класса с богом,Назад не приходи

и проч.

66

Первым напечатанным стихотворением Пушкина было послание «К другу стихотворцу» («Вестник Европы», 1814, № 13, подпись Александр Н. к. ш. п.). Известный библиограф наш С.Д. Полторацкий сообщает даже подробности о дне появления первого произведения Пушкина в печати. Вот слова, извлеченные из тетрадей его, наполненных любопытными заметками и сведениями.

«Сколько мне известно, – говорит он, – это («К другу стихотворцу») первое напечатанное стихотворение Пушкина. Оно появилось в свет в субботу, 4 июля 1814 года, потому что 13-я книжка «Вестника Европы», в которой оно напечатано, вышла в свет и раздавалась подписчикам в этот день, что видно из «Московских ведомостей» (№ 53, суббота, 4 июля 1814, стр. 1320, столбец 2-й). Измайлов (Владимир Васильевич), издававший в 1814 году «Вестник Европы», получил это стихотворение еще в апреле месяце, но не хотел его печатать, не узнав прежде имени сочинителя.

Это видно из следующего объяснения, напечатанного в 8-м № «Вестник» Европы» (1814, часть 74, стр. 324):

От. издателя:

Просим сочинителя присланной в «Вестник Европы» пьесы под названием «К другу стихотворцу», как всех других сочинителей, объявить нам свое имя, ибо мы поставили себе законом не печатать тех сочинений, которых авторы не сообщили нам своего имени и адреса. Но смеем уверить, что мы ее употребим во зло право издателя и не откроем тайны имени, когда автору угодно скрыть его от публики».

67

Книжка «Стихотворения Александра Пушкина. 1828 г. С.-Пб. Типография департамента Народного Просвещения, страниц XI и 192» весьма любопытна. Она издана была, когда сам поэт находился в деревне своей, Михайловском, после службы в Кишиневе и Одессе, снабжена эпиграфом из Проперция и небольшим вступлением от имени издателей, которое выписываем:

«Собранные здесь стихотворения не составляют полного издания всех сочинений А.С. Пушкина. Его поэмы помещены будут со временем в особенной книжке. Мы теперь предлагаем только то, что не могло войти в собрание собственно называемых поэм.

В короткое время автор наш успел соединить голоса читателей в пользу своих поэтических дарований. Мы считаем себя вправе ожидать особенного внимания и снисхождения публики к нынешнему изданию его стихотворений. Любопытно, даже поучительно будет для занимающихся словесностию сравнить четырнадцатилетнего Пушкина с автором «Руслана и Людмилы» и других поэм. Мы желаем, чтобы на собрание наше смотрели, как на историк» поэтических его досугов в первое десятилетие авторской жизни.

Многие из сих стихотворений напечатаны были прежде в периодических изданиях. Иные, может быть, нами и пропущены. При всем том, это первое, в некотором порядке, собрание небольших стихотворений такого автора, которого все читают с удовольствием. Как издатели мы перед ним и перед публикою извиняемся особенно в том, что по недосмотрению корректора остались в нашей книжке значительные типографические ошибки».

Следуя своему правилу, издатели разделили стихотворения по родам, во к каждой пьесе приложили год ее сочинения, чем значительно облегчили хронологическое распределение пьес, которое нами принято за основание издания. Второе издание стихотворений Пушкина (Стихотворения Александра Пушкина. 2 части. 1829 г. С.-Пб., в типографии департамента народного просвещения, стр. 224, 176. Вместо цензурного одобрения на обеих частях: «с дозволения правительства») уже совсем откинуло методу разбора пьес по содержанию и следовало одному чисто хронологическому порядку, что повторяется и в настоящем, предлагаемом публике издании. Кстати, мы увидим позднее, что предисловие к первому изданию 1826, которое приведено выше, было написано по плану и указанию самого Пушкина.

68

То же самое повторилось и в отношении пьесы «Фавн и пастушка», напечатанной в том же альманахе. Мы находим в «Северных цветах на 1829 год» в статье «Обзор российской словесности за 1828 г.» следующие слова в виде упрека: «Так, еще в «Памятнике муз на 1827 год» напечатаны были отрывки из стихотворения Пушкина «Фавн и пастушка», стихотворения, от которого поэт наш сам отказывается и поручил нам засвидетельствовать сие перед публикой». Обзор подписан О. Сомовым. Но стихотворение сбережено тетрадью барона М.А. Корфа, о которой мы говорили, и таким образом принадлежность его Пушкину несомненна{733}.

69

В альманахе было всего 7 пьес Пушкина: это тоже уловка издателя альманаха для затемнения дела

70

Муза.

71

«Художник, пусть же Геба послужит тебе образцом…» (франц.). – Ред.

72

Примечание и одобрительный вызов на продолжение поэтических упражнений последовал, кажется, за пьесою «Лициний». До тех пор поэзия молодого Пушкина казалась шалостью в глазах близких ему людей и встречала постоянное осуждение

73

А не в феврале 1821 года, как сказано, по ошибке, в записках его, приложенных к последнему изданию (1838–41 г.). 1818-й год весьма четко выставлен на рукописи, с которой взят отрывок, там напечатанный. Кстати напомнить здесь один анекдот из этого времени, заслуживающий внимания. Пушкин от природы был суеверен и весьма расположен к объяснению частных событий таинственными, неведомыми причинами, что, может быть, составляет необходимое условие поэтических, восприимчивых организаций. Однажды он зашел к известной тогда гадальщице на кофе, г-же Кирхгоф, которая предсказала ему встречу с другом и весь разговор с ним, потом неожиданное получение денег и, наконец, преждевременную смерть. Скорое исполнение двух первых предсказаний оставило навсегда в Пушкине убеждение, что и последнее должно сбыться непременно… Вот как он сам рассказывал об этом в 1833 году в Казани г-же А.А. Фукс, из статьи которой («Казанские губернские ведомости», 1844 г., № 2) заимствуем эти строки:

«Вам, может быть, покажется удивительным, – начал опять говорить Пушкин, – что я верю многому невероятному и непостижимому; быть так суеверным заставил меня один случай. Раз пошел я с Н.В. В<севоложским> ходить по Невскому проспекту, и, из проказ, зашли к кофейной гадальщице. Мы просили ее нам погадать и, не говоря о прошедшем, сказать будущее. «Вы, – сказала она мне, – на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который вам будет предлагать хорошее по службе место; потом, в скором времени, получите через письмо неожиданные деньги; а третье, я должна вам сказать, что вы кончите вашу жизнь неестественною смертию»

..………………………….

Без сомнения, я забыл в тот же день и о гадании и о гадальщице. Но спустя недели две после этого предсказания, и опять на Невском проспекте, я действительно встретился с моим давнишним приятелем, который служил в Варшаве; он мне предлагал и советовал занять его место в Варшаве. Вот первый раз после гадания, когда я вспомнил о гадальщице. Через несколько дней после встречи с знакомым я в самом деле получил с почты письмо с деньгами; и мог ли я ожидать их? Эти деньги прислал мой лицейский товарищ, с которым мы, бывши еще учениками, играли в карты, и я его обыграл. Он, получив после умершего отца наследство, прислал мне долг, который я не только не ожидал, но и забыл об нем. Теперь надобно сбыться третьему предсказанию, и я в этом совершенно уверен…» Так передала г-жа Фукс слова Пушкина. Брат поэта, Лев Сергеевич, сообщает подробности анекдота, не совсем сходные с этим рассказом, но сущность его остается одна и та же{734}.

74

Сам незабвенный Н.М. Карамзин, принимавший Пушкина часто в кабинете своего царскосельского дома, прочитывал ему страницы своего труда, беседовал с ним об отечественной истории и выслушивал мнения юноши с снисхождением и свойственным ему добродушием{735}. Так как записки Пушкина остались только в отрывках и клочках, рассеянных по разным тетрадям, то мы имеем еще клочок о Н.М. Карамзине, полный глубокого уважения и любви к историографу. В нем Пушкин рассказывает, как одним опрометчивым суждением привел он в гнев всегда ясного, всегда спокойного историка, и как в самой благородной горячности еще выказалась его прекрасная душа{736}. Вообще, В.А. Жуковский, Н.М. Карамзин и А.И. Тургенев всегда стояли к Пушкину в тех постоянно нежных дружеских отношениях, которых не мог изменить он сам, а тем менее посторонние люди или обстоятельства.

75

В «Сыне отечества» 1818 года, № LI. Подпись была «Св..ч.к»

76

«О желании» (франц.), – Ред.

77

Общество это носило еще название высочайше утвержденного «Вольного общества любителей русской словесности». Журнал его «Соревнователь»{737} снабжался особенной оберткой, по окончании каждой части, с заглавием «Труды высочайше утвержденного и проч.» Пушкин поместил в нем с 1819 года 6 пьес: «Эпиграмму» («Марает он единым духом…»), «Дева» («Я говорил тебе: страшися…»), «Мила красавица», «Желание славы», «Елизавете»{738}

78

«Знаете ли, что он, в сущности, очень хороший человек? Никогда я не поверю, что он серьезно желал повредить Озерову или кому бы то ни было». – «Однако вы так думали; так писали и даже обнародовали; вот что плохо». – «К счастью, никто не читал эту мазню школьника; вы думаете, он что-нибудь знает о ней?» – «Нет, потому что он никогда не говорил мне об этом». – «Тем лучше, последуем его примеру и тоже никогда не будем говорить об этом», (франц.) – Ред.

79

«Юный господин Аруе» (франц.). – Ред.

80

Это был рассказ П.А. Катенина, под названием «Русская быль», напечатанный в альманахе о следующим примечанием: «За стихотворение сие обязаны мы А.С. Пушкину, который доставил нам оное при следующем письме: «П.А. Катенин дал мне право располагать этим прекрасным стихотворением. Я уверен, что вам будет приятно украсить им ваши «Северные цветы»«. Пусть вспомнят читатели, что в рассказа П.А. Катенина князь Владимир присутствует на состязании певцов и присуждает женоподобному греку-певцу коня и латы, а русскому его сопернику заветный кубок, данный Святославу императором Циглисхием. «Старая быль» П.А. Катенина, посвященная Пушкину, еще сопровождалась стихотворным посланием к Александру Сергеевичу, в которой автор рассказа, невинно и тонко посмеявшись над романтиками и археологами, т. е. над двумя литературными кругами нашими, говорит, что заветный кубок не потерян и находится теперь в руках автора «Онегина». Пушкин не решился напечатать это послание вместе с рассказом; оно явилось только в 1832 году в «Сочинениях» Катенина (часть 1-я, стр. 98). Пушкин поместил один свой ответ на него в тех ясе «Северных цветах» на 1829 <год>. Это известная пьеса под названием «Ответ Катенину», которая начинается стихами:

Напрасно, пламенный поэт,Своя чудный кубок мне подносишь —И выпить на здоровье просишь:Не пью, любезный мой сосед!

И которая без пояснения остается каким-то темным намеком{739}. Всего любопытнее, что когда несколько лет спустя Катенин спрашивал у него, почему не приложил он к «Старой были» и послания, то в ответах Пушкина ясно увидел, что намеки на собратию были истинными причинами исключения этой пьесы{740}. Так вообще был осторожен Пушкин в спокойном состоянии духа!

81

«Сплетни, комедия в трех действиях в стихах» Павла Катенина, подражание Грессетовой комедии «Le Mechant» (С.-Пб., 1821) представлена была в Петербурге 31 декабря 1820 г. Клеон Грессета переродился у П.А. Катенина в Зельского, но мы никак не могли угадать в тирадах последнего какого-либо намека на Пушкина. Следует сказать, между прочим, что выходки Зельского против современных странностей и обычаев были предтечами, а может быть, и родоначальниками сатирических вспышек Чацкого… Кто знает связь идей; которая существует в известные эпохи между писателями, тот поймет наше предположение. Мы имели, например, в руках неизданную рукописную комедию в прозе «Студент», соч. Катенина и Грибоедова. Действие в ней очень просто. Взбалмошный и упрямый Звонов{741} хочет выдать воспитанницу свою за студента, который говорит не иначе как тирадами из модных писателей. Дело кончается женитьбой молодого, умного человека на воспитаннице. Комедия осталась под спудом, по мысль ее одинакова с «Новым Стерном» князя Шаховского. Все это было только косвенным ответом «арзамасцам»

82

падать, рушиться; заклепывать (итал.) – Ред.

83

смешна (франц.). – Ред.

84

Здесь не место для этого (лат.). – Ред.

85

Настоящий стих Горация в его оде к Постуму (книга II, ода XIV) таков:

Heu heu fugaces, Postume, Postume,Labuntur anni.

(Увы, Постум, утекают бегущие годы.)

86

В альманахе «Русская Талия», изд. г. Булгарина (1825), где было помещено несколько явлений 3-го действия «Андромахи» г. Катенина

87

В том же альманахе г. Булгарина было напечатано несколько сцен из трагедии «Венцеслав», соч. Ротру, переделанной А.А. Жандром

88

записки (франц.). – Ред.

89

Прощай, поэт, до свиданья, но когда (итал.). – Ред.

90

«Невский альманах» г. Аладьина, в судьба которого П.А. Катенин принимал участие{742}

91

«Эдинбургское обозрение» (англ.). – Ред.

92

Гвардейскому офицеру Дм. Петр. Зыкову, умершему 30 лет от роду, по указанию П.А. Катенина.

Вот как описывает он молодого автора. «Сочинителя статьи открыл я несколько недель спустя в Дм. Петр. Зыкове. Этот умный молодой человек, страстный к учению, несмотря на военного ремесла заботы, успел ознакомиться почти со всеми древними и новыми европейскими языками, известными по изящным произведениям. Он был не только скромен, но даже стыдлив и, не доверяя еще себе, таил свои занятия от всех. Ранняя смерть на 80 году не позволила ему сотворить имя свое общеизвестным и уничтожила надежды его приятелей» Любопытно, однако ж, что Пушкин приписал «Вопросы» Катенину и при первом свидании с ним в театре сказал: «Критика твоя немножко колется, но так умна и мила, что за нее не только нельзя сердиться, но даже…» П<авел> А<лександрович> перебил его, отказываясь от незаслуженной чести, и даже устроил очную ставку с первым распускателем ложного слуха{743}, но, кажется, это не помогло. Пушкин притворился, что верит отречению, но через год писал опять из Кишинева к брату своему, остававшемуся тогда в Петербурге: «Что делает Катенин? Он ли задавал Воейкову вопросы в «Сыне отечества» прошлого года? Кто на ны?»{744}

93

и потом над этим смеются, и это всем доставляет удовольствие (франц.). – Ред.

94

Эпиграмма эта, вместе с другой{745}, тогда же была напечатана в «Сыне отечества», 1820, № XXXVIII. Кстати о журнальных толках. Прилагаем еще первые строки рецензии на поэму, какие находим в журнале «Невский зритель» 1820 г. (часть третья, июль). Они особенно замечательны тем, что составляют отголосок мнения даже друзей Пушкина{746}. (Известно, что в числе редакторов журнала были многие короткие приятели поэта): «Чрезвычайная легкость и плавность стихов, отменная версификация составляли бы существенное достоинство сего произведения, если бы пиитические красоты, в нем заключающиеся, не были перемешаны с низкими сравнениями, безобразным волшебством, сладострастными картинами и такими выражениями, которые оскорбляют хороший вкус».

95

Выписываем здесь из журнала «Русский вестник» (1841, № 1-й) любопытную статью доктора Рудыковского, встретившего Пушкина в Екатеринославле.

«Встреча с Пушкиным. (Из записок медика)

Оставив Киев 19 мая 1820 года, я, в качестве доктора, отправился с генералом Р<аевским> на Кавказ. С ним ехали две дочери и два сына, один – полковник гвардии, другой – капитан. Едва я, по приезде в Екатеринославль, расположился после дурной дороги на отдых, ко мне, запыхавшись, вбегает младший сын генерала{747}: «Доктор! Я нашел здесь моего друга; он болен, ему нужна скорая помощь – поспешите со мною!»

Нечего делать – пошли. Приходим в гадкую избенку, и там, на дощатом диване, сидит молодой человек – небритый, бледный и худой.

– Вы нездоровы? – спросил я незнакомца.

– Да, доктор, немножко пошалил, купался: кажется, простудился.

Осмотревши тщательно больного, я нашел, что у него была лихорадка.

На столе пред ним лежала бумага.

– Чем вы тут занимаетесь?

– Пишу стихи.

«Нашел, – думал я, – и время, и место». Посоветовавши ему на ночь напиться чего-нибудь теплого, я оставил его до другого дня.

Мы остановились в доме губернатора К<арагеорги>. Поутру гляжу – больной уж у нас: говорит, что он едет на Кавказ вместе с нами. За обедом наш гость весел и без умолку говорит с младшим Р<аевским> по-французски.

После обеда у него озноб, жар и все признаки пароксизма.

Пишу рецепт.

– Доктор, дайте что-нибудь получше, – дряни в рот не возьму.

Что будешь делать? Прописал слабую микстуру. На рецепте нужно написать кому. Спрашиваю: «Пушкин». Фамилия незнакомая, по крайней мере, мне. Лечу как самого простого смертного и на другой день закатил ему хины. Пушкин морщится. Мы поехали далее. На Дону мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался: покушал бланманже{748} и снова заболел.

– Доктор, помогите!

– Пушкин, слушайтесь!

– Буду, буду!

Опять микстура, опять пароксизмы и гримасы.

– Не ходите, не ездите без шинели.

– Жарко, мочи нет.

– Лучше жарко, чем лихорадка.

– Нет, лучше уж лихорадка.

Опять сильные пароксизмы.

– Доктор, я болен.

– Потому что упрямы. Слушайтесь!

– Буду, буду!

И Пушкин выздоровел. В Горячеводск мы приехали все здоровы и веселы. По прибытии генерала в город тамошний комендант к нему явился и вскоре прислал книгу, в которую вписывались имена посетителей вод. Все читали, любопытствовали. После нужно было книгу возвратить и вместе с тем послать список свиты генерала. За исполнение этого взялся Пушкин. Я видел, как он, сидя на куче бревен на дворе, с хохотом что-то писал, но ничего и не подозревал. Книгу и список отослали к коменданту.

На другой день, во всей форме, отправляюсь к доктору Ц…, который был при минеральных водах.

– Вы лейб-медик? приехали с генералом (Раевским)?

– Последнее справедливо, но я не лейб-медик.

– Как не лейб-медик? Вы так записаны в книге коменданта; бегите к нему, из этого могут выйти дурные последствия.

Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: там в свите генерала вписаны – две его дочери, два сына, лейб-медик Рудыковский и недоросль Пушкин.

Насилу убедил я коменданта все это исправить, доказывая, что я не лейб-медик и что Пушкин не недоросль, а титулярный советник, выпущенный с этим чином из Царскосельского лицея. Генерал порядочно пожурил Пушкина за эту шутку. Пушкин немного на меня подулся, а вскоре мы расстались. Возвратясь в Киев, я прочитал «Руслана и Людмилу» и охотно простил Пушкину его шалость.

Рудыковский»

96

Эпилог «Руслана» вместе с добавлениями к шестой его песни напечатаны в «Сын отечества» 1820 года, № XXXVIII. Первый после имени Пушкина имел еще пометку: «26-го июня 1820. Кавказ».

97

В тетради, с которой печатались «Стихотворения» 1826 <года> и о которой мы уже говорили, пьеса названа была просто «Черное море». Пушкин зачеркнул заглавие и написал вместо него «Подражание Байрону»

98

Путешествие по Тавриде в 1820 г., соч. Муравьева-Апостола. 1823 г. СПб.

99

Иван Матвеевич Муравьев

100

нищего (итал.), – Ред.

101

Материалы наши для биографии Пушкина были уже окончательно составлены, когда мы получили это письмо Пушкина вполне. Из него оказывается, что оно писано было к Льву Сергеевичу Пушкину из Кишинева, от 24 сентября 1820 года. Так как вместе с тем оно содержит автобиографическое подтверждение всего сказанного нами о пребывании поэта на Кавказе и в Крыму, то и прилагаем его целиком:

«Милый брат, я виноват перед твоею дружбою. Постараюсь загладить вину мою длинным письмом и подробными рассказами. Начинаю с яиц Леды. Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал покататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновению. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада. Сын его (ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные), сын его предложил мне путешествие к кавказским водам; лекарь, который с ним ехал, обещал меня в дороге не уморить; Инзов благословил меня на счастливый путь; я лег в коляску больной, чрез неделю вылечился. Два месяца жил я на Кавказе; воды были мне очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие; впрочем, купался в теплых кислосерных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в далеком расстоянии друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор, ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре кажутся странными облаками, разноцветными и неподвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Дикие черкесы напуганы, древняя дерзость их исчезает; дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная страна, до сих пор не приносившая никакой пользы России, скоро сблизит нас с персианами безопасною торговлею. Видел я берега Кубани и сторожевые станицы; любовался нашими казаками. За нами тащилась заряженная пушка с зажженным фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа они готовы напасть на известного русского генерала… Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению. Когда-нибудь прочту тебе мои замечания об черноморских и донских казаках; теперь тебе не скажу об них ни слова. С полуострова Тамани, древнего Тмутараканского княжества открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я. На ближней горе, посреди кладбища, увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных, заметил несколько ступеней, дела рук человеческих. Гроб ли это, древние ли основания башни – не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею, – вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками. Какой-то француз приехал для разысканий, но ему недостает ни денег, ни сведений. Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Вроневского, человека почетного по непорочной службе и по бедности. Он, подобно старику Виргилию, разводит сад на берегу моря, недалеко от города: виноград и миндаль составляют его доход. Он имеет большие сведения о Крыме, стране важной и запущенной. Отсюда отправились мы морем, мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я элегию, которую тебе присылаю{749}; отошли ее к Гречу без подписи. Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисом; везде мелькали татарские селения; он остановился в виду Юрзуфа; там прожил я три недели, мой друг. Счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою, снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель екатерининского века, памятник 12-го года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его будет более нежели известен{750}. Все его дочери – прелесть; старшая – женщина необыкновенная{751}. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, счастливое полуденное небо, прелестный край, природа, удовлетворяющая воображение, горы, сады, море! Друг мой, любимая моя надежда – увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского. Будешь ли ты со мной? Скоро ли соединимся? Теперь я один в пустынной для меня Молдавии. По крайней мере, пиши ко мне. Благодарю тебя за стихи, более благодарил бы за прозу. Ради бога, почитай поэзию доброй, умной старушкою, к которой можно иногда зайти, чтобы забыть на минуту сплетни, газеты и хлопоты жизни, повеселиться ее милым болтанием и сказками, но влюбиться в нее – безрассудно…