Вилльям Шекспир. Статья I

Г. Гервинусъ говоритъ, что много матерiаловъ дала Шекспиру хроника, что онъ буквально выписываетъ иногда изъ хроники, что "высокое, привлекательное въ этихъ пiэсахъ есть именно – ихъ содержанiе".

Право, никакъ не угодишь на людей: миссисъ Ленноксъ находитъ "что этотъ поэтъ измѣняетъ историческую истину", а г. Гервинусъ сердится, что онъ близко хроники держался. Да какъ же иначе? И что такое богатство матерiаловъ, возвышенное содержанiе? Чѣмъ больше матерiаловъ, чѣмъ возвышеннѣе сюжетъ, – тѣмъ труднѣе поэту совладать съ ними.

Стоитъ только прочесть у господина же Гервинуса, какiе поправки сдѣлалъ Шекспиръ (см. стр. 218–228) въ старыхъ пiесахъ, служившихъ ему образцами, чтобы понять какъ самостоятеленъ этотъ заимствователь. Тутъ прибавляетъ монологъ, тутъ измѣнена сцена, тутъ прибавлено двѣ три черты, два три выраженiя; иногда такое слово, что передъ нимъ останавливается въ изумленiи даже самъ г. Гервинусъ. К. П. Брюлловъ иногда проходился по картинамъ своихъ учениковъ, и выходила новая картина. А что выходило, когда проходился такой мастеръ, какъ Шекспиръ.

И все это сказано г. Гервинусомъ изъ желанiя перехитрить Тика и Ульрици! Желанiе самое наивное! Какъ не знаетъ, что одна, двѣ черты измѣняютъ все дѣло; четырехъ стиховъ достаточно чтобы объяснить внутреннее состоянiе человѣка, чтобы изъ сухаго факта сдѣлать живое лицо. Вѣдь Шекспиръ заимствовалъ и у Плутарха! А вспомните напр. четыре или пять строчекъ, которые говоритъ поэтъ Цинна передъ встрѣчею съ разъяренною чернью, которая убьетъ его. Вѣдь это цѣлый мiръ!

Вотъ онѣ, эти строки:

Мнѣ въ эту ночь приснилось, будто яПирую съ Цезаремъ. ВоображенiеВстревожено: я никакой охотыНе чувствую за двери выходить,Но что-то такъ меня и тянетъ вонъ[6].

Вотъ уже и живой человѣкъ передъ вами, съ своими убѣжденiями, съ своею предсмертной тоскою.

За тѣмъ, г. Гервинусъ недоволенъ чередованiемъ сценъ; такъ напр. онъ говоритъ: "Въ пятой сценѣ V акта (въ третьей части) убиваютъ принца валлiйскаго, а въ слѣдующей сценѣ отецъ его ужь знаетъ объ этомъ". Таково его придирчивое требованiе. Тамъ, гдѣ, какъ въ исторической трагедiи, дѣйствiе должно переноситься быстро, иногда черезъ нѣсколько лѣтъ, – такая придирчивость смѣшна. Если такъ мелко понимать ходъ трагедiи, то много обвиненiй падетъ на Шекспира.

Мы уже говорили, что самая перемѣна названiя трагедiи указываетъ на то, какъ неизмѣримо выше понималъ Шекспиръ сущность исторической трагедiи. Заимствователь, по сознанiю самого г. Гервинуса, "создалъ личность Генриха VI", – что другими словами значитъ – создалъ историческую трагедiю, живое, органическое цѣлое. Отъ отношенiя поэта къ этой личности зависятъ отношенiя его къ другимъ; отъ этого зависитъ, что сцены кажущiеся г. Гервинусу анекдотическими въ сущности необходимы; все является въ новомъ, достодолжномъ свѣтѣ. Это значитъ, что онъ оживилъ бездушный скелетъ, одѣлъ его плотью и кровью, вдунулъ въ него "душу живу". Замѣчательно, что г. Гервинусъ понималъ это созданiе съ весьма филистерской точки зрѣнiя; онъ говоритъ, "что слабость характера есть порокъ, это Шекспиръ указалъ въ личности Глостера и еще подробнѣе развилъ въ Генрихѣ VI", какъ будто Шекспиру и дѣла иного не было, какъ доказываетъ такiя пасторскiя сентенцiи.

Въ заключенiе, и самъ Гервинусъ говоритъ, "что при сравненiи шекспировскихъ передѣлокъ двухъ послѣднихъ частей этой исторiи (о Генрихѣ VI) приходится точно также сознаться, что въ нихъ видѣнъ больше Шекспиръ, чѣмъ Марло и Гринъ".

Изъ за чего же вы такъ горячились? Что за классификацiя по достоинству трагедiй Шекспира? Шекспиръ вездѣ Шекспиръ. Пусть г. Гервинусъ игнорируетъ первую часть трагедiи о Генрихѣ VI – тѣмъ не менѣе, мысль всей трилогiи ясна и въ ней, ясна изъ самой первой сцены, изъ плача вельможъ надъ трупомъ Генриха V и послѣдующаго появленiя гонцовъ, приносящихъ скорбныя вѣсти. А Тальботъ и его сынъ! А явленiе Жанны д'Аркъ во французскомъ лагерѣ, а насмѣшки надъ нею англичанъ передъ ея казнiю, а ссоры правителей государства? А во второй части незабвенный Джекъ Кэдъ и незабвенныя остроты надъ нимъ его прiятеля Дика, а смерть Кэда и вѣрноподданный Александръ Айденъ, а начало третьей части? – Но перечисленiе не укажетъ всѣхъ красотъ подлинника.

Мы съ намѣренiемъ остановились такъ подробно надъ разборомъ г. Гервинуса трилогiи о Генрихѣ VI. Намъ кажется, что пора наконецъ оцѣнить по достоинству историческiя трагедiи Шекспира, и думаемъ, что именно у насъ, русскихъ, съ нашей богатой исторiей (которую большинство нашей литературы игнорируетъ), широко разовьется историческая трагедiя. У нѣмцевъ, какъ мы уже замѣтили, это дѣло не возможное, и кажется тоже нужно сказать и о французахъ, – доказательство, что величайшiй поэтъ Францiи, Викторъ Гюго, въ своей книгѣ о Шекспирѣ почти ни слова не говоритъ объ его историческихъ драмахъ; по крайней мѣрѣ, нѣтъ ни одного теплаго, задушевнаго слова.

Во вторыхъ, намъ до крайности странно мнѣнiе тѣхъ критиковъ, которые полагаютъ, что собственно одинъ "Ричардъ III" есть чисто шекспировская трагедiя. Какое непониманiе сущности исторической трагедiи! Какое непониманiе въ этомъ случаѣ Шекспира! Конечно, "Ричардъ III", по своему строенiю, ближе напр. къ Макбету, чѣмъ другiя драматическiя хроники Шекспира, но это потому, что демонически-могучая личность Ричарда III-го слишкомъ затѣмняетъ другiя; всѣ они, даже юношески благородный, но за то и юношески слабый Ричмондъ, блѣднѣютъ передъ этимъ горбуномъ, съ "ворчливымъ голосомъ". Дѣло въ томъ, что характеръ и зависящая отъ него судьба Ричарда III и его времени, – въ этомъ случаѣ совершенно иная, – а у Шекспира планъ трагедiи всегда находится въ строгомъ соотвѣтствiи съ судьбою трагедiи.

У г. Гервинуса такое кавалерское отношенiе къ трилогiи о Генрихѣ VI тѣмъ болѣе странно, что онъ съ необыкновеннымъ старанiемъ указываетъ на шекспировскiя черты въ такихъ слабыхъ пiесахъ, какъ "Титъ Андроникъ" и "Периклъ"; что онъ подробно разбираетъ "Комедiю ошибокъ" и съ собственнымъ уваженiемъ отзывается о ней, хотя правду сказать, эта комедiя построена на чисто внѣшней интригѣ, на случайномъ сходствѣ двухъ братьевъ близнецовъ; что многiя сцены ея также устарѣли, какъ напр. конецъ мольеровскаго "Скупого".

Мы опускаемъ многiя другiя несообразности, замѣченныя нами у г. Гервинуса, какъ напр. причисленiе "наипрекраснѣйшей и прежалостной трагедiи о Ромео и Джульетѣ" къ числу эротическихъ пiесъ, и остановимся на одномъ весьма важномъ вопросѣ. Именно нѣкоторыя положенiя являются у Шекспира какъ бы искуственно выраженными. Таковые напр. споръ между Тальботомъ-отцомъ и Тальботомъ-сыномъ, разсказъ Тирреля о томъ, какъ онъ убилъ дѣтей Эдуарда IV, слова Макбета о томъ, какъ онъ зарѣзалъ сонъ. Всѣ подобныя положенiя, по самой сущности своей, не могутъ быть выражены иначе. Разберемъ два послѣднiя, извѣстныя по переводамъ рускимъ читателямъ. Тиррель подробно и необыкновенно картинно, даже поэтично, разсказываетъ, какъ спали обнявши другъ друга дѣти Эдуарда, малѣйшее ихъ движенiе. Если мы посмотримъ на это съ внѣшней точки зрѣнiя, то сейчасъ явится вопросъ: могъ ли убiйца разсказывать такъ; но Шекспиромъ дѣло взято гораздо глубже.

Передъ Тиррелемъ неотразимо стоялъ образъ этихъ двухъ малютокъ, онъ съ ужасающими подробностями помнилъ все это страшное дѣло, оно горѣло въ его душѣ; это-то напряжонное состоянiе души, это подавляющее воспоминанiе, изгладившее всѣ другiя воспоминанiя и впечатлѣнiя и служитъ мотивомъ его разсказа; оттого-то разсказъ и производитъ такое ужасающее впечатлѣнiе.

Макбетъ, убивъ Дункана, слышалъ какой-то голосъ;

…на весь домъ кричалъ онъ:"Не спите! Гламисъ сонъ зарѣзалъ; впредьНе спать ужь Кавдору, не спать Макбету[7].

Эта «странная фигура» повидимому ничего не выражаетъ; иной ее, пожалуй, назоветъ реторической. Но вспомните отношенiя Макбета къ доброму старому королю Дункану, его былыя вѣрноподданническiя чувства; все это стукнуло ему въ голову послѣ убiйства; онъ, онъ убилъ короля своего благодѣтеля, по чьей милости онъ сталъ таномъ Гламиса и Кавдора! О, какое ужасное, кровавое дѣло! Не спать человѣку, совершившему его; не спать тому, кто убилъ Дункана. Кто жъ онъ? Онъ Кавдоръ и Гламисъ, по милости имъ же убитаго короля. Не спать больше Кавдору; Гламисъ зарѣзалъ сонъ! Но онъ и Макбетъ, въ душѣ котораго много кровавыхъ замысловъ; передъ будущими злодѣйствами котораго дѣтски-невинны злодѣйства Кавдора и Гламиса, и потому – не спать Макбету!

Можно ли такъ болѣе сжато и кратче выразить эту душевную сумятицу, этотъ звонъ въ ушахъ, этотъ голосъ совѣсти, кричащей на весь домъ: "Гламисъ зарѣзалъ сонъ."

Можетъ быть, иной читатель, прочтя намъ разборъ книги г. Гервинуса, усумнится въ томъ: стоило ли ее переводить? О, безъ сомнѣнiя стоило. Запутанность основныхъ воззрѣнiй г. Гервинуса нисколько не помѣшала ему прекрасно выяснить нѣкоторыя частности, объ одной изъ которыхъ мы уже упоминали. Читатель, кромѣ того, найдетъ много прекрасныхъ подробностей (мы говоримъ теперь только о вышедшемъ порусски томѣ) о состоянiи сцены шекспировское время, весьма тонкiя замѣчанiя о томъ, какъ слѣдуетъ играть комедiю, о томъ, какъ молодой веронскiй дворянинъ Петрукiо укротилъ "злючку" Катерину (Taming of the shrew) и т. д.

Переводъ г. Тимофеева вообще очень удовлетворителенъ; жалъ только, что онъ не посовѣтовался съ кѣмъ нибудь изъ знающихъ англiйскiй языкъ. Тогда бы у него Робинъ Добрый-Малый такъ и назывался, а не Робиномъ Гудфеллоу, и ткачь Основа (Botom) не носилъ бы нѣмецкаго прозвища Цеттеля. Но еще не простительнѣе, не зная подлинника, переводить цѣлую сцену изъ "Сна въ лѣтнюю ночь", тѣмъ болѣе, что эту сцену можно было бы взять изъ оригинальнаго по прiему, но вѣрнаго по духу (и даже буквально вѣрнаго) перевода г. Ап. Григорьева. Или г. Тимофеевъ испугался подобно одному критику, что переводъ г. Григорьева сдѣланъ слишкомъ порусски, но вѣдь чисто порусски и хорошими стихами (а стиховъ г. Тимофеева нельзя читать вслухъ) и надо переводить Шекспира. «Любовь въ бездѣйствiи» порусски ничего не значитъ. «Love-inidleness» можно и должно перевести въ нѣкоторыхъ мѣстахъ «приворотной травой», а въ другихъ назвать этотъ цвѣтокъ «любовью отъ бездѣлья» или «отъ нечего дѣлать». Предлогъ «in» очевидно смутилъ г. Тимофеева. Цѣна чудовищная: выпускъ въ 5 листовъ 50 коп. Положимъ, что изданiе довольно опрятно, но вѣдь это переводъ, а не оригинальное сочиненiе.

Вообще, намъ не слѣдуетъ забывать того, что говорили русскiе люди о Шекспирѣ, и искать "правды у нѣмцевъ". Предисловiя Дружинина къ королю Лиру и Ричарду III, и Ап. Григорьева къ "Сну въ лѣтнюю ночь" гораздо поглубже разборовъ этихъ пiесъ г. Гервинуса. Замѣчу мимоходомъ, что "Троила и Крессиду" лучше можно объяснить пользуясь прiемомъ Ап. Григорьева при объясненiи "Сна въ лѣтнюю ночь", чѣмъ назвавъ ее пародiей Гомера. Точно также и "Тимонъ Аѳинскiй" весьма понятенъ, какъ анекдотическая личность, изображенная англiйскимъ поэтомъ.

Для уразумѣнiя что за человѣкъ былъ Шекспиръ, человѣкъ, посланный для того, чтобы сказать, какъ жили и дѣйствовали люди въ среднiе вѣка, небольшая статья Карляйля, превосходно переведенная г. Боткинымъ (Современникъ, 1856 г.) лучше, чѣмъ многотомный трудъ г. Гервинуса.

Въ заключенiе этой главы, считаемъ не лишнимъ хотя нѣсколько познакомить читателей съ трагедiей о Генрихѣ VI. Вотъ одна сцена въ нашемъ посильномъ переводѣ. Она понятна безъ всякихъ предварительныхъ объясненiй.

ЧАСТЬ III. АКТЪ I. СЦЕНА IV.

Равнина близь замка Сэндэль.

Тревога. Входитъ Iоркъ.

Iоркъ.За королевою[8] осталось поле;Меня спасая, оба дяди пали;И всѣ мои предъ пылкими врагами,Тылъ показали и бѣгутъ,Бѣгутъ, какъ передъ вѣтромъ корабли,Бѣгутъ, какъ отъ волковъ голодныхъ стадо!А сыновья! – что съ ними – знаетъ Богъ,Яжъ знаю только, что они рубились,Какъ тѣ, которыхъ жизнь, иль смерть прославитъ.Мой Ричардъ – трижды прорубалъ ко мнѣОнъ улицу, и трижды онъ кричалъ:«Смѣлѣй, отецъ! пусть мечъ рѣшаетъ дѣло!»И всякiй разъ, какъ подходилъ ко мнѣМой Эдуардъ – былъ красенъ мечъ его.Покрытъ до рукояти кровью тѣхъ,Кто съ нимъ встрѣчался. И когда шаталисьРяды сильнѣйшихъ, Ричардъ мой кричалъ:«Ломи! не уступай врагу ни пяди!»Кричалъ: "Корона, или славный гробъ!Держава, или миръ въ сырой землѣ!"И мы ломились вновь, и вновь – увы!Насъ отбивали. Такъ видѣлъ я однажды,Какъ лебедь съ безполезною отвагойПротивъ прилива плылъ, и тратилъ силуВъ борьбѣ съ сильнѣйшими, чѣмъ онъ, волнами.(Тревога).А, вотъ она, погоня роковая!А я такъ слабъ, и не могу бѣжатьОтъ ярости враговъ, – но будь я и силенъ,Ихъ ярости мнѣ все не избѣжать!Умножились пески – и жизнь засыпятъ.Останусь здѣсь, и здѣсь же я умру.

Входятъ: королева Маргарита, Клиффордъ, Нортумберлэндъ и солдаты.

Iоркъ.Сюда, сюда, кровавый Клиффордъ! ГрубыйНортумберлэндъ, сюда! Я вашу яростьНеутолимую – сильнѣе раскалю.Я ваша цѣль, и жду ударовъ вашихъ.Нортумберлэндъ.Плантагенетъ! проси, гордецъ, пощады!Клиффордъ.Пощады – той, какую даровалъОнъ моему отцу, рукой жестокойУдаривши на отмашь. – ФаэтонъТеперь свалился съ колесницы: для тебяСегодня ночь настанетъ въ самый полдень.Iоркъ.Изъ пепла моего возникнетъ фениксъ;Онъ всѣмъ вамъ отомститъ. Въ такой надеждѣЯ очи подымаю къ небу; чѣмъ-быМеня ни оскорбили вы – смѣюсь.Ну, что-же вы? Васъ много, – и боитесь?Клиффордъ.Такъ трусы говорятъ, когда бѣжатьНельзя; такъ когти голуби клюютъУ сокола, и такъ, попавшись, воры,Страшась за жизнь, ругаютъ полицейскихъ.Iоркъ.О, Клиффордъ! Вспомни жизнь мою и въ мысляхъТы пробѣги мое былое время,И если можешь безъ стыда, смотриВъ лицо мнѣ прямо; искусай языкъ,Который въ трусости того порочить,Чей видъ одинъ донынѣ заставлялъТебя блѣднѣть и обращаться въ бѣгство.Клиффордъ.Я на словахъ съ тобой не стану грызться;Ударами считаться я готовъ,И дважды два – на каждый твой ударъ.Маргарита.О, храбрый Клиффордъ! подожди. Хочу,По тысячѣ причинъ, еще продолжитьЯ жизнь измѣнника. Онъ глухъ отъ гнѣва!Проси его, проси, Нортумберлэндъ!Нортумберлэндъ.Постой-же, Клиффордъ! Что за честь тебѣСвой палецъ уколоть, когда ты можешьВсе сердце изъязвить ему. Скажи,Какая доблесть всунуть руку въ пасть,Когда собака скалитъ зубы, еслиЕе ты можешь отпихнуть ногою?Всѣ выгоды на нашей сторонѣ,И можемъ мы, по правиламъ войны,Воспользоваться ими; и готовъДержать я десять противъ одного,Что въ этомъ нѣтъ безчестья никакого.(Они накладываютъ руки на Iорка; тотъ отбивается).Клиффордъ.Ай, ай! Такъ вальдшнепъ бьется въ западнѣ.Нортумберлэндъ.Такъ кроликъ порывается изъ сѣти.(Iоркъ взятъ въ плѣнъ).Iоркъ.Такъ воры торжествуютъ надъ добычей.Такъ честные разбойникамъ сдаются,Когда нѣтъ силъ отбиться.

Нортумберлэндъ королевѣ.

Что теперьУгодно вашей милости съ нимъ сдѣлать?Маргарита.Вы, рыцари, Нортумберлэндъ и Клиффордъ!Взведите Iорка вонъ на этотъ холмъ,Что достигаетъ горъ своимъ отрогомъ,Но отстоитъ на тѣнь его руки. —Такъ это ты хотѣлъ быть королемъИ бунтовалъ въ парламентѣ у насъ?Ты клялся, что на тронъ имѣешь право?[9]Гдѣ-жъ сыновья твои? Зачѣмъ тебяСегодня не явились поддержать?Распутный Эдуаръ куда дѣвался?Гдѣ дюжiй твой Георгъ? и гдѣ уродъ,Гдѣ храбрый твой горбунъ, твой Дикки[10]Сынокъ, который поощрялъ папашу[11]Своимъ ворчливымъ голосомъ на бунтъ?И наконецъ, гдѣ твой любимецъ Рутландъ?Вотъ, Iоркъ, смотри: платокъ. Я намочилаЕго въ крови, которую извлекъСвоею острой шпагой храбрый КлиффордъИзъ груди твоего ребенка. ЕслиО немъ заплачешь ты, – платокъ продамъ.Чтобъ могъ ты слезы утереть. Ахъ, Iоркъ!Тебя я ненавижу дотого,Что о твоей судьбѣ вопить готова.Ахъ, бѣдный Iоркъ! Развесели меня,Порадуй-же своей печалью. Какъ?Или сердечный пламень изсушилъВсю грудь твою и ты не въ силахъО смерти Рутланда слезинки проронить!Зачѣмъ ты терпѣливъ? Ты этакъ можешьСойти съ ума; и я, чтобы свестиТебя съ ума, – вотъ такъ смѣяться стану.Тоскуй, безмолвствуй и ногами топай,Я стану предъ тобой плясать и пѣть.Тебя пожаловать, я вижу, надоЗа то, что ты забавою мнѣ служишь!Iоркъ говорить не станетъ до тѣхъ поръ,Пока не будетъ онъ носить короны.Корону Iорку! – Лорды, преклонитесь!Держите за руки его, покаЯ на него корону возложу.(Надѣваетъ на Iорка бумажную корону).Онъ смотритъ настоящимъ королемъ!Взгляните, – это онъ, что захватилъ престолъ!Вѣдь это онъ, онъ Генриха наслѣдникъ! —Но какъ-же могъ Плантагенентъ великiйКороноваться, измѣнивши клятвѣ?Я думала, онъ будетъ королемъ,Когда пожметъ нашъ Генрихъ руку смерти?И какъ, скажи, ты могъ свое челоУкрасить славой Генриха? СорватьКорону съ головы его при жизни?Святую клятву какъ ты могъ нарушить?Простить нельзя такого преступленья!Долой съ него корону! и съ коронойИ голову долой! Покончимъ съ нимъ,Пока мы дышимъ.Клиффордъ.Предоставьте мнѣ:Онъ моего отца убилъ.Нортумберлэндъ.Постой,Послушаемъ, какъ онъ молиться станетъ!Iоркъ.Французская волчица! Ты свирѣпѣй,Чѣмъ волки Францiи. О, ядовитѣйЗубовъ гадюки твой языкъ! Стыдись!Какъ неприлично женщинѣ, нейдетъТоржествовать, какъ амазонской дѣвкѣ,Надъ тѣмъ, кто случаемъ попался въ плѣнъ.Твое лицо, какъ маска, неподвижно;Ты сдѣлалась безстыжей, королева,Отъ частыхъ преступленiй. Я тебяПопробую заставить покраснѣть.Я разскажу откуда родомъ ты,Я родословную твою раскрою, —Довольно въ ней стыда, чтобы заставить,Будь ты совсѣмъ безстыжей, устыдиться.Хоть твой отецъ и носитъ титулъ,Хоть онъ король Неаполя, обѣихъСицилiй и король Ерусалимскiй,Но бѣдный онъ чѣмъ нашъ поселянинъ.Должно быть, этотъ нищiй научилъТебя ругаться? Гордой королевѣРугательства нейдутъ, не нужны! ИлиТы хочешь доказать, какъ справедливаПословица, что посади верхомъОборванца – и онъ коня загонитъ?Своей красою женщины гордятся,Но знаетъ Богъ, что тутъ ты ни при чемъ.Ихъ добродѣтели дивятся люди,А ты противнымъ удивляешь всѣхъ.Они божественны, коль правятъ царствомъ,А ты – такъ отвратительна безъ власти!Ты такъ противна всякому добру,Какъ антиподы намъ, какъ сѣверъ югу.Въ твоей груди должно быть сердце тигра!Какъ ты могла въ живительной кровиРебенка омочить платокъ, и датьЕго отцу, чтобъ имъ отеръ онъ слезы?И ты еще все женщиной осталась?О, женщины такъ кротки, такъ добры,Такъ полны состраданья, такъ подвижны.А ты груба, сурова, какъ кремень,Безжалостна, ничѣмъ неумолима.Ты хочешь ярости – на, вотъ она!Ты хочешь слезъ моихъ – я плачу!Свирѣпый вѣтеръ нагоняетъ ливень,Утихнетъ ярость, – и польется дождь.О миломъ Рутландѣ теперь я плачуИ каждая моя слеза кричитъО мщенiи противъ тебя, лукавой,А также и тебя, о подлый Клиффордъ!Нортумберлэндъ.Меня вы можете проклясть, но яЕдва, едва удерживаю слезы.

Iоркъ, показывая на него.

Его лицо голодный канибалъНе могъ-бы тронуть, кровью запятнать! —О, вы безчеловѣчнѣй, вы свирѣпѣй,Вы злѣе въ десять разъ гирканскихъ тигровъ.Смотри, свирѣпая, какъ горько плачетъОтецъ несчастный. Намочила тыПлатокъ въ крови любимаго мной сына,И я слезами смылъ всю кровь его.Возьми платокъ, ступай и хвастай всюду.Когда ты правильно разскажешь повѣстьО томъ, какъ мучила меня, – клянусь,Моей душой клянуся, – всѣ плачутъ,Кто будетъ слушать. Да, мои врагиИ тѣ заплачутъ крупными слезамиИ скажутъ: «страшное то было дѣло!»Жестокосердый Клиффордъ, убивай скорѣй.Душа на небо, кровь моя – на васъ.Нортумберлэндъ.Когда-бы всѣхъ моихъ родныхъ убилъ онъ.То и тогда я могъ-бы только плакать,Да, плакать вмѣстѣ съ нимъ; я вижу,Какъ тайно грусть его терзаетъ душу!Маргарита.Милордъ Нортумберлэндъ! какой ты плакса!Припомни, сколько зла онъ сдѣлалъ намъ,И вмигъ осушатся твои всѣ слезы.Клиффордъ.За смерть отца! Я клятву исполняю!(Колетъ его)Маргарита.За право мягкосердаго супруга!(Колетъ его)Iоркъ.Прими меня, о милосердный Боже!Моя душа изъ ранъ къ тебѣ летитъ.(Умираетъ)Маргарита.Снять голову и на ворота Iорка!Пусть Iоркъ любуется на городъ Iоркъ.Маршъ. Exeunt.

II. Шекспировское торжество въ Петербургѣ[12].

Et tu quoque!

Et tu quoque! И ты, Брутъ! И мы туда же! Намъ нельзя было отстать отъ просвѣщенной Европы! Безъ насъ вода не освятится.

Въ самомъ дѣлѣ, отчего и не отпраздновать трехсотлѣтнiй со дня рожденiя юбилей Шекспира? Надо было только распорядиться такъ, чтобы торжество это не происходило въ пустой залѣ. Неудавшееся торжество хуже, чѣмъ еслибъ его совсѣмъ не было. Безъ сомнѣнiя, украшенiемъ и настоящимъ дѣломъ этого торжества было чтенiе сценъ изъ ненапечатаннаго еще перевода трагедiи о "Королѣ Джонѣ" покойнаго А. В. Дружинина. Но одна ласточка весны не дѣлаетъ, говоря на иностранно-рускомъ языкѣ.

Но затѣмъ?

Затѣмъ излагались мнѣнiя нашихъ знаменитостей, литературныхъ и учоныхъ, о всемiрномъ значенiи "всепрощающаго" сердцевѣдца вообще и о значенiи его въ Россiи въ особенности. Чего же еще больше?

Если къ этому прибавимъ тѣ нравоученiя, которыя одинъ современный поэтъ вывелъ изъ трагедiй Шекспира, – то кажется, дальнѣйшiя требованiя должны показаться противуестественными.

Да, позабылъ, еще музыка была. Торжество, словомъ, на славу.

Одного ему недоставало, малаго – самостоятельности. Намъ кажется, точно оно составлено по г. Гервинусу. То же холодное почтенiе, то же отсутствiе задушевности, тѣ же нравоученiя.

Вотъ почему, несмотря на нашъ глубочайшiй патрiотизмъ, мы дали г. Гервинусу первое мѣсто въ нашей статьѣ. Къ г. Гервинусу мы отнеслись критически, слѣдуя мудрому правилу Кузьмы Пруткова: "смотри въ корень", – о нашихъ же соотечественникахъ намъ остается только повѣствовать. Разбирать ихъ нечего, потомучто своего, русскаго, они не сказали ничего; въ качествѣ цивилизованныхъ европейцевъ, состоящихъ подъ наитiемъ нѣмецкой мысли, они перевели нѣмецкiя мысли на quasi-русскiй языкъ, и вотъ вамъ петербургское слово о Шекспирѣ! Никакого одушевленiя!

Полно такъ ли важенъ Шекспиръ для русской земли, какъ объ этомъ повѣствовалъ, съ академическою важностью, г. Галаховъ?

Полно точно-ли Шекспиръ "намъ близокъ и родствененъ" и "мы можемъ съ чувствомъ справедливой гордости смотрѣть на того Шекспира, который является у французовъ, подвергаясь превратнымъ толкованiямъ и унизительнымъ сравненiямъ?"

Полно точно-ли "наше участiе въ праздникѣ не есть игра легкомысленнаго тщеславiя и пустой подражательности, а ясное представленiе дѣла, живо сознаваемаго каждымъ образованнымъ русскимъ?"

Если судить по статьѣ г. Галахова, то нѣтъ. Почтенный историкъ русской литературы не сказалъ ничего, чтобы хотя нѣсколько оправдывало его гордыя надежды. Его рѣчь "Шекспиръ въ Россiи"[13] вѣрнѣе можно назвать «формулярнымъ спискомъ о служебной дѣятельности Шекспира въ Россiи». Жизни, жизни нѣтъ въ рѣчи почтеннаго академика, той жизни, которая ключомъ кипѣла въ великомъ-русскомъ человѣкѣ, «отъ кого можно было отставить академiю, но не его отъ академiи».

Что новаго повѣдалъ намъ знатокъ отечественной литературы? То, что Сумароковъ вставилъ монологъ Ричарда III въ уста своего Дмитрiя Самозванца? Или то, что кто-то другой написалъ "безъ сохраненiя обыкновенныхъ правилъ" двѣ пiесы въ 1786 г. "Историческое представленiе изъ жизни Рюрика" и "Начальное управленiе Олега"? Это Шекспиръ въ Россiи.

Или важно въ рѣчи ученаго академика то мѣсто, гдѣ онъ повѣствуетъ, что Полевой перевелъ Гамлета, а Мочаловъ былъ генiальный актеръ? Что Бѣлинскiй писалъ о Шекспирѣ? Или что Тургеневъ написалъ "Гамлета Щигровскаго уѣзда", и изображая его, "не выпускалъ изъ мысли образъ" настоящаго, заправскаго Гамлета?

Или можно-ли такъ разсуждать по поводу упомянутой повѣсти г. Тургенева: "дѣйствующее лицо помянутаго разсказа смотритъ на себя съ презрѣнiемъ: но развѣ и Гамлетъ Шекспира не называетъ себя презрѣннымъ, ничтожнымъ созданiемъ?" Мало-ли кто ругаетъ себя всяческими словами, – ужь будто онъ и Гамлетъ сейчасъ. Или далѣе: "онъ (Гамлетъ) постоянно казнитъ себя за нерѣшительность и сомнѣнiя: то же дѣлаютъ съ собою и герои слабоволiя, выведенные Тургеневымъ." Гамлетъ – герой слабоволiя! какъ это ново и оригинально! Кто не повторялъ этого избитаго выраженiя?

Или достаточно сказать, что "Шекспировъ генiй былъ родственъ духу нашего Пушкина, и потому легко ему сочувственъ?"

Какъ это старо! Какъ это давно окаменѣло въ нашей литературѣ! Та жизнь, которая скрывалась подъ этими словами, давно выдохлась: и бездушный трупъ этой жизни всякiй спѣшитъ (хотя маленькiй кусочекъ этого трупа) закупорить въ свою баночку со спиртомъ!

Быть можетъ, намъ скажутъ, что объемъ статьи воспрепятствовалъ г. Галахову, что иначе статья вышла бы утомительно-длинна. Она и безъ того утомительно-длинна!

Вотъ вамъ живое явленiе – переводъ Полеваго и игра Мочалова. Вѣдь это совершилось на глазахъ г. Галахова; вѣдь это былъ Шекспиръ, живьемъ проникающiй въ русскую жизнь. И объ этомъ ни слова.

Велика заслуга Полеваго, по знакомству насъ съ Шекспиромъ, также какъ велика заслуга Мочалова, – вѣдь они заставили любить Шекспира, они заставили биться рускiя сердца отъ великаго слова поэта! И свидѣтель этого, самымъ сухимъ образомъ, въ самыхъ избитыхъ выраженiяхъ повѣствуетъ о томъ, "какъ театръ наводнялся слезами,

И вопли раздирали слухъ собранья!

Поди прочь, несносная жизнь! что намъ, людямъ ученымъ, за дѣло до тебя! Мы изучаемъ; мы кропотливо, какъ Плюшкинъ, всякую дрянь, собираемъ всякiе факты; – живое дыханiе претитъ намъ, какъ Ризположенскому шампанское!